Читать книгу Смертельный эликсир - Марион Пьери - Страница 4

Для Франсуа дни покатились так быстро, что он иногда забывал переворачивать страничку календаря на своем столе. Работа в лаборатории началась с того, что пришел электрик – мсье Пуапа́ – и сделал электрическую проводку под новые приборы. Затем Франсуа пригласил столяра, который по эскизам изготовил недорогую, но крепкую мебель – столы, полки, застекленные шкафы для препаратов, химических реактивов, разнообразных термометров, лабораторных весов и другой нужной всячины. Франсуа сэкономил на новом письменном столе, стульях и кресле, выпросив у тетушки старые и самостоятельно обновив на них обивку. Дениз помогала ему: мыла полы и окна, развешивала занавески и переносила нетяжелые предметы обстановки, протирала и расставляла купленные реторты и пробирки, причем не разбила ни одной хрупкой вещицы, что Франсуа оценил. Ловкие у девчонки руки, ничего не скажешь!

Девушка не делала больше попыток к сближению, а Франсуа играл роль занятого делового мужчины, которого трудно соблазнить нормандской деревенской девушке. Через две недели их общих трудов, сэкономив приличную сумму из собственных средств, Франсуа приступил к первым опытам.

Главное, о чем он постоянно твердил себе, открыв свой сундук и разводя в пробирках субстраты, лаборатория готова, и не чья-нибудь лаборатория, а его собственная. Он считал, что к эксперименту нужно приступать только в хорошем настроении. Упадничество он отмел сразу. Франсуа потирал руки, заранее предвкушая успех, поскольку все его записи, переведенные в уме в некий образ, обещали ему нечто невероятное при практическом применении.

Каждое утро, наскоро умывшись, он отпивал из чашки глоток кофе и, надкусывая на бегу испеченный тетушкой пирожок, спускался в лабораторию и принимался писать. Франсуа делал пометки в дневнике наблюдений, обходя столы, на которых теснились пробирки в специальных стойках.

Сегодня ему нужна была поддержка. Опять ничего не выходило. Ни одним из промежуточных результатов он не был доволен. Франсуа поднял взгляд на побеленные стены бывшей людской, а теперь его лаборатории. На него смотрели кумиры – ученые, портреты которых в скромных рамках он повесил в этой комнате. Прежде всего Броун-Секар, о котором ходили легенды на медицинском факультете парижского университета, ведь его работы, в которых описывались эксперименты по подкожным впрыскиваниям человеку водного настоя свежих тестикул[2] морских свинок и собак, были признаны прорывом научной мысли. А также Бейлис и Старлинг, открывшие секретин[3], отошедшие недавно один за другим в мир иной, только Бейлис в Лондоне, а Старлинг на Ямайке. Не успел он с ними познакомиться! Не успел… А как бы хотелось поговорить, обсудить свои эксперименты, помериться силами в исследовании гормонов! Увы.

Франсуа перешел в меньшую комнату и улегся на старый диван, чтобы распланировать сегодняшний день. Ему явно не думалось. Он решил, что надо перестать напрягать мозг, – может, идея сама придет, – и вознамерился пойти прогуляться по берегу, тем более что, по словам тетушки, море отступило и все ринулись собирать устриц.

Сбор устриц, или так называемая пешая ловля начиналась в Понтабери в те дни, когда у моря открывалось дно. Люди выходили на эту тихую охоту целыми семьями. Существовал даже ритуал сбора: семьи использовали специальные корзины, причем некоторые предпочитали ставить их на колеса, чтобы легче было передвигаться с большим грузом.

Франсуа тоже выпросил у тетушки старую корзину, от которой пахло плесенью и еще чем-то неуловимым, похожим на запах гниющих морских водорослей. Он экипировался в высокие резиновые сапоги покойного мсье Лаке, теплый свитер, который ему подарила тетушка, взял термос с чаем и пирожки, завернутые в вощеную бумагу.

– Иди на берег, Франсуа, там сейчас весь город, порадуйся – это интересное занятие, – напутствовала его престарелая родственница, провожая до самых ворот.

Франсуа вышел на широкую дорогу, ведущую к проливу. С высокого берега было видно, как далеко отбросила природа линию воды. Погода была великолепная, поэтому вдали Франсуа своими дальнозоркими глазами увидел скалы Алебастрового побережья. Со дня своего приезда он мечтал добраться до них и постоять на высоком рваном берегу, посмотреть на морскую лазурь, на бьющуюся об выточенные утесы белую пену широкого прибоя, проплыть на лодке рыбака в природных створах двух вымытых арок. К его изумлению, на вопрос, как туда добраться, тетушка ответила пожатием плеч. Оказывается, она ни разу в жизни не была на Алебастровом побережье. Франсуа был не изумлен, нет. Он был сражен ответом своей престарелой родственницы, что, мол, не всегда нужно ездить в те места, в которых так много свободы. Затем она прибавила что-то вроде «ездила сестра, насмотрелась за двоих». Франсуа понял, кого она имела в виду, – его мать и отца, которые свой медовый месяц провели где-то поблизости от Алебастрового побережья. Увы, это был всего один безоблачный месяц в семейной жизни его родителей.

По дороге к проливу его обогнал велосипедист, за спиной которого болтались две огромные корзины. Уже проехав мимо, велосипедист остановился и оглянулся.

Франсуа увидел очень молодое лицо и яркие голубые глаза под копной типично нормандских волос, покрытых залихватской потрепанной кепкой, съехавшей на затылок.

– Мсье Тарпи… – Парень снял кепку и взмахнул ею, изобразив что-то похожее на поклон.

Франсуа удивился – он не знал этого молодого человека.

– Извините, мсье, но я вас не знаю… – дружелюбно ответил он.

– Вы забыли меня, мсье Тарпи, – сказал незнакомец. – Мы с вами знакомы. Меня зовут Шарль Орсэ, я работал у вашего дядюшки на таможне. Правда, это было давно.

– Честно говоря, я не помню вас, – признался Франсуа, вглядываясь в черты лица этого малого и делая усилие, чтобы вспомнить его.

– Я работал писарем на таможне, – еще раз, как бы для пущей убедительности, произнес юноша. – И не раз приходил к вам домой, приносил корреспонденцию от вашего дяди.

В этот момент перед Франсуа будто упала какая-то завеса, и он узнал эти синие глаза и длинный нос в веснушках. Правда, вместо прилизанной стрижки конторского служащего у его собеседника на голове теперь была косматая шевелюра. А вместо поношенного, но аккуратного костюма – грубый рыбацкий свитер и старые брюки, заправленные в сапоги.

– Да, много лет прошло, – сказал Шарль, увидев, что Франсуа его вспомнил. – До сих пор, когда проезжаю недалеко от вашего дома, всегда захожу поклониться вашей достойной тетушке.

– Очень рад, – искренне ответил Франсуа. – К сожалению, не имел чести видеть вас в доме. А если вам удобно, то приезжайте к нам завтра, пропустим по стаканчику, поговорим, может быть, у меня найдется для вас работа.

– Работа? Это хорошо, – обрадовался Шарль. – Работа в наших краях никогда не лишняя.

И, махнув кепкой на прощание, он энергично начал крутить педали.

Франсуа остался наедине с чудными природными видами Нормандии. Однако думать о великолепии местных пейзажей Франсуа уже не мог. Все его мысли крутились вокруг работы.

Завтра нужно начать новый этап эксперимента. Франсуа при встрече с Шарлем Орсэ подумал, что этот здоровый малый пригодится ему при сборе природных артефактов. Как именно его можно использовать, пока не ясно, но привлечь к делу нужно обязательно. Парень он образованный, сильный и неглупый. Франсуа вспомнил, что дядя и тетя всегда хвалили Шарля и говорили, что со временем из него может выйти толк, только вот больно уж он непоседлив и любопытен. Не может спокойно просидеть целый день за конторкой служащего, обязательно напросится исполнить какое-нибудь поручение в городе. Франсуа помнил, что Шарль был несколько старше его самого. Когда Франсуа оканчивал местную гимназию, Шарль уже пару лет как работал у дядюшки. Интересно, почему он стал рыбаком? Почему не делает карьеру служащего? Это ведь так ценится в провинции. Франсуа подумал, что Шарль с его родственными связями в здешних местах поможет ему набрать команду, которая за гроши будет рыскать по окрестностям. Сам Шарль вряд ли будет прыгать по всем ближним и дальним болотам и бегать за бродячими собаками. Как только Франсуа мысленно произнес эти слова, он понял, в чем его сегодняшняя проблема. Для воплощения его плана не хватало живых существ, на которых можно испытывать препараты и которые сами будут донорами. Ведь исследование предполагает получение вытяжек гормонов, а значит, понадобятся надпочечники, тестикулы, гипофиз и многое другое, что можно извлечь только из мертвой или прооперированной плоти. Вот куда уйдет уйма денег! И к тому же нужно будет как-то договориться с руководством кантона, поставить его в известность, потому что местные жители суеверны и не любят ничего противоестественного. И хотя на дворе уже двадцатые годы двадцатого века, стоит все же уведомить о сути своей работы администрацию городка. Но с этим, как думал Франсуа, он справится легко. А вот реактивы и плата за работу сборщикам!..

Если бы еще удалось выбить у тетушки немного денег для реализации его планов, вообще было бы изумительно. Но тетушке тяжело было открывать кошелек. Франсуа всегда казалось, что для нее незапланированные траты сбережений были настоящей катастрофой. Он почти физически ощущал, как сжималась ее не очень щедрая душа, когда деньги должны были уплыть из рук. Франсуа это всегда казалось странным, так как привычка его престарелой родственницы жить безбедно и комфортно должна была воспитать у нее не только уважение к деньгам, но и умение вкладывать их в нужные дела. Эта привычка плохо сочеталась с почти животным страхом при расставании с деньгами.

Франсуа подумал, что без реактивов новую серию опытов не начнешь, и если на первое время ресурсов хватит, то потом он может, например, занять денег у своей крестной. Но все же необходимо было найти возможность добраться до своих счетов в банке!

К его сожалению, при нынешнем положении дел в семье подобное было невозможно. И он убедился в этом, выслушивая многочисленные тирады тетушки об обеспеченности Франсуа, о наличии в банке кругленькой суммы на его имя, о «запасах прочности», созданных семьей для него в этой жизни. На деле же он ни разу не держал в руках ни одной выписки со своего счета и даже не знал, в каком именно отделении банка лежат его деньги. Свобода в распоряжении деньгами была почти условная. Это очень не нравилось ему.

Что с этим делать, Франсуа еще не придумал, но нужно было предпринять что-то в самое ближайшее время.

Все это он обдумывал, бродя по берегу в поисках раковин, попутно здороваясь со знакомыми или беззастенчиво (уже почти провинциально) рассматривая чужих людей, которые с азартом настоящих охотников рыскали по берегу в поисках морских гадов.

Через три часа тихой охоты уставший, грязный и злой Франсуа вернулся домой, в свою лабораторию. Сидя за старым столом, залитым чернилами, он думал. Не получается? Ничего. Получится. Нечего стонать. Первые серии экспериментов сделаны. Нет результата? Ну, это тоже результат в науке. Как предупредительный сигнал – сюда больше не ходить, ничего не найдешь. В действительности работать было можно. Есть помещение, кое-какое оборудование, электричество проведено, колбы и реторты установлены. Одно огорчало: все это выглядело не совсем так, как он себе представлял.

Старо. Поношенно. Раздерганно. Уныло.

Бедно.

Он не терпел этого слова.

Франсуа решил действовать незамедлительно. Он вскочил на ноги так быстро, что стул, на котором он сидел, с грохотом повалился на пол.

Итак, сначала откровенно переговорить с тетушкой, если откажет – к крестной.

Франсуа, быстро взбежав по ступенькам подвальной лестницы, попал в солнечный проем между этажами. Деревянные ступени отдраены до блеска, как на корабельной палубе. Кое-где облупилась краска. «Почему это так цепляет взгляд?» – подумал Франсуа. Во рту у него пересохло от волнения, когда он заходил в тетушкину комнату.

Здесь царили порядок и полумрак. Пахло высохшей полынью, которую, как знал Франсуа, закладывали от моли в истертые диваны.

Мадам Лаке и служанка перебирали постельное белье в комоде.

На широкой тетушкиной кровати стопками лежали груды полотенец, полотняные простыни и пододеяльники, украшенные самодельным местным кружевом.

Франсуа знал, что мешать тетушке, когда она занимается своим любимым делом – разбором тряпья, нельзя. Но он уже не мог сдержаться. Его понесло.

– Дениз, оставь нас, – грубовато сказал он служанке. – Мне надо поговорить с мадам.

Тетушка подняла на него выцветшие удивленные глаза, а Дениз, небрежно бросив на постель уже сложенную стопку носовых платков, быстро вышла из комнаты.

– Что-то случилось, Франсуа? – спросила тетушка.

– Да, случилось, – ответил он, решительно придвигая к себе небольшой, обитый вытертым малиновым бархатом табурет. – Видите ли, тетушка, – начал он, – я уже говорил вам, что мне предстоят большие исследования.

Он исподлобья наблюдал за реакцией родственницы. Пока лицо ее было непроницаемо.

– Так вот, – продолжал Франсуа. – Мне было бы желательно взять из банка небольшую сумму, ведь я говорил вам, что провожу исследования за собственные средства.

Франсуа снова взглянул на тетушку и увидел невольное движение ее руки, как бы отгораживающееся от него и того, что она сейчас услышит. На лице мадам Лаке промелькнуло смущение, а затем оно стало выражать негодование.

Только Франсуа открыл рот, чтобы закончить излагать свою просьбу, как тетушку будто прорвало.

Он не понимает, во что ввязался… Он неблагодарный, он не знает цены деньгам, тратит их без разбору уже третью неделю… На что они будут жить – неизвестно, ведь, если так дальше пойдет, то все движимое и недвижимое имущество придется заложить или продать перекупщикам…

Тетушка все говорила и говорила, голос ее становился все надрывней и тоньше, наконец он сорвался на визг. Вдруг она заговорила на местном диалекте, который Франсуа понимал, но никак не ожидал, что тетка владеет этим языком базарных торговок и рыбаков. Она продолжала кричать какие-то грубые фразы, не останавливаясь ни на секунду.

Франсуа встал с табурета и, не говоря ни слова, вышел из тетушкиной вдовьей кельи.

Итак, оставался второй путь – крестная.

Нужно действовать быстро, пока эти кумушки не объединились в едином порыве против него. Вообще-то крестная очень его любила и всегда выручала по мелочи. Кстати, откуда тетка знает нормандское наречие? Франсуа засмеялся, представив себе удивление представителей местного «высшего общества», если они узнают, что мадам Лаке может изъясняться как кухарка.

«Здесь есть какая-то тайна», – подумал Франсуа. Не может девушка из семьи с достатком ругаться как простолюдинка. Он вспомнил, что мадам Лаке часто рассказывала ему о своем прекрасном детстве и о том, что они с сестрой, то есть матерью Франсуа, никогда и ни в чем не нуждались.

О, эти семейные скелеты в шкафу! Как Франсуа не любил разные тайны и шарады из прошлого! Он думал, что в его семье они закончились на матери, которая сбежала с офицером, а затем, беременная и одинокая, поселилась в доме сестры.

Франсуа шел в город по дороге, которая вилась между высоких деревьев. Под ногами вздымалась пыль, поэтому его новые коричневые ботинки быстро потеряли первоначальный цвет.

«Кстати, – вдруг подумал Франсуа, глядя на недавно купленные ботинки. – А что это была за дикая фраза насчет того, что я трачу деньги без разбору уже третью неделю? Это я-то трачу? Да я сижу, как хорек в норе, перебиваюсь домашними дешевыми обедами и покупаю костюмы с чужого плеча! Ни разу даже в местный трактир не зашел, чтобы выпить вина. Я уж не говорю про пирушки для старых друзей, которых встречаю на каждом шагу!»

Так думал Франсуа, зло поддав ботинком попавшуюся на пути пустую раковину. О девицах легкого поведения, к которым он так привык в Париже, можно было только мечтать.

К дому крестной он подошел, уже порядочно себя накрутив.

Крестная жила в небольшом домике в типично нормандском стиле с фахверковыми черными балками, пересекавшими старый белый фасад. Франсуа знал, что все постройки такого типа имеют свои особенности: стены выстроены под наклоном со сцепкой из балок, поддерживающих все строение. Но каждый раз, видя такую архитектуру норманнов, он удивлялся их практичности. Строили на века.

Весь двор был засажен пахучей жимолостью. Рядом с домом росло большое дерево, названия которого Франсуа не знал. Он только помнил, что в развилке двух ветвей был закреплен большой скворечник, который они с сыном крестной делали еще детьми. Сохранилось ли это сооружение? И где этот задорный мальчишка Пьер, сын мадам? Столько лет прошло!..

Франсуа стало грустно.

В доме, видимо, кто-то был, поскольку окна на первом этаже были распахнуты и кисейные шторы колыхались на ветру, открывая на мгновенье простое убранство комнаты и цветок в грубом горшке на подоконнике.

Франсуа не без трепета нажал на кнопку знакомого железного звонка на двери, и тот пропел привычную для его уха народную мелодию. Время как будто бы застыло.

Дверь открыла старая служанка, которая сразу же узнала его.

– Мсье Тарпи! Здравствуйте! Как давно вы у нас не были! – воскликнула она, пропуская Франсуа в тесную прихожую, заставленную до потолка старой мебелью.

Франсуа огляделся. Ничего не изменилось за те годы, что он отсутствовал. Все та же мебель, все те же картины и ветхие пледы на продавленных креслах и диване. Уютно. Но запах старости витает так же явно, как и в комнате его тетушки.

– А где мадам Соваж?

– Ее нет, ушла с кухаркой за покупками, – ответила служанка.

– В середине дня? – улыбнулся Франсуа.

– Ну да, она считает, что это подходящее время, ведь сейчас рыбу на пристани продают почти даром, лишь бы отдать.

Франсуа вздохнул. Надежды, что здесь его поймут, таяли, как туман солнечным утром.

– А где ваш молодой хозяин, мсье Пьер? – задал еще один вопрос Франсуа.

– На работе, ведь он служит в мэрии, скоро должен прийти на обед, – ответила служанка и взглянула на часы. – Располагайтесь, мсье, а мне нужно успеть накрыть на стол к его приходу.

И она спешным шагом удалилась в соседнюю комнату, где начала звенеть тарелками, приборами и стаканами. В это самое время дверь отворилась и на пороге показался мужчина. Несмотря на солнечный летний день, одет он был в суконную пару незамысловатого мышиного цвета, белую рубашку с высоким воротником и старомодный галстук. Франсуа подумал, что в жизни не видел такого противного галстука. И по цвету, и по форме он напомнил ему селедку. Когда мужчина снял картуз с высокой тульей, Франсуа увидел у него надо лбом приличную плешь.

– Добрый день, Франсуа, – мужчина натянуто улыбнулся и, пригладив остатки волос, пошел навстречу и протянул руку, которая была слабой и потной. Вблизи Франсуа рассмотрел его нос с расширенными порами и лопнувшими кровеносными сосудами.

– Добрый день, Пьер, – улыбнулся Франсуа, который сразу понял, что перед ним друг его детства, сын мадам Соваж, мсье Пьер Соваж, чиновник мэрии. – Ты узнал меня?

– Немудрено, – Пьер выдавил из себя улыбку. – Ведь ты совсем не изменился. В отличие от меня.

И он с надеждой посмотрел на Франсуа, рассчитывая на то, что старинный приятель не скажет правду о его внешности или хотя бы трансформирует ее до полуправды.

Но Франсуа безжалостно изрек:

– Ты изменился, приятель. Много работы?

Пьер ничего не ответил, прошел в столовую, где служанка уже закончила накрывать на стол. Он передвинул несколько приборов, которые, по его мнению, лежали чуть криво, и раздраженно сказал:

– Зато ты у нас огурец-молодец. Жизнь бьет ключом? Парижские огни манят и разжигают жар в сердце? Что же ты забыл у нас, в жалкой провинции?

Затем он сел за стол, взял из специальной корзинки пучок эстрагона и начал методично жевать его, как кролик, уставившись в одну точку. Франсуа это напомнило невротическую пациентку, которая на приеме у врача рассказывает о женских болезнях и не переставая вертит на шее нитку жемчуга. И еще. В злых словах Пьера он почувствовал тот зашкаливающий по своей лживости уровень слухов и домыслов, которые передавались по городу в связи с его приездом. Стоит подумать над тем, доверять ли этой облезлой крысе свои планы. Только из зависти все дело завалит. Франсуа вздохнул и уже миролюбиво спросил:

– А мадам Соваж вернется к обеду?

– Куда она денется! – вздохнул в свою очередь Пьер. – Нужно же проконтролировать, не выпью ли я лишнюю рюмку кальвадоса. У нас все учтено, даже кальвадос.

И он многозначительно взглянул на Франсуа. Тот сразу все понял. Денег ему здесь не дадут. Наверное, еще и тетушке нажалуются. Если собственный сын ходит в обносках покойного отца и провиант закупается по бросовым ценам в конце базарного дня, о чем можно говорить!

Когда мадам Соваж вернулась, сняла свою старую мантилью, черные митенки и шляпку, ее взору предстала странная картина. Два взрослых мужчины сидели в столовой и молчали. Дорогого гостя даже не пригласили за стол, не поставили для него прибор и не налили ему выпить. Мадам Соваж запричитала, узнав Франсуа, поплакала у него на груди, вытирая слезы кружевным платочком.

– Пьер, Пьер! Это же Франсуа! Наш дорогой Франсуа! – протягивала она руки к сыну. – Помнишь, как вы играли у нас в саду, как взлетали на качелях выше вяза? А сейчас посмотри, какое огромное дерево выросло! Никакие качели его не достанут. Сколько лет прошло!.. Сколько лет…

И она проковыляла к буфету, откуда достала для Франсуа тарелку, вилку, нож и бокал для вина.

Франсуа отнекивался, но его усадили обедать. Невесело сидели за столом эти три человека, которых связывали теплые воспоминания о прошлом. Но никто из них не захотел возвращаться к этому эмоциональному опыту, поскольку видел разительные отличия прошедшего счастья и своего нынешнего положения. Постаревшая женщина доживала невеселую жизнь без мужа, с сыном-алкоголиком, на которого не позарилась даже самая простая женщина из их городка. Причем мать наивно полагала, что о пристрастии ее сына к спиртным напиткам никто не знает. Она даже под пыткой не призналась бы, скольких сил ей стоило сохранить сыну работу, сколько слез она пролила в кабинете главного столоначальника, сколько подарков отнесла в мэрию.

Ее сын, как и все алкоголики, отрицавший свое пагубное пристрастие, мрачно смотрел на «столичную штучку» – своего крестного брата. Ему было досадно, что этот человек, с которым они были так близки в детстве и юности, прыгнул выше, чем он сам. А ведь у него, Пьера, были такие же возможности, если не лучше. Он, по крайней мере, не был сиротой.

Франсуа, водя ложкой в уже остывшем супе, думал о том, что же случилось с его другом по детским играм и шалостям, красавцем и заводилой, от которого млели все гимназистки города и который одной рукой в общественном саду пробивал самую большую цифру на аттракционе с молотом и наковальней. Какой жизненный кирпич на него свалился?

Франсуа понял, что не станет заводить разговор о деньгах, поэтому решил закончить свой визит. Он поблагодарил крестную за суп, подобного которому, как он отметил, не едал и в Париже. Сказал несколько ободряющих слов Пьеру и от имени семьи Лаке пригласил мать и сына на обед в день фестиваля сыра.

– О да! Фестиваль! – с экзальтацией воскликнула мадам Соваж. – Когда мы были юными гимназистками, то с твоей тетушкой и матушкой-покойницей съедали на нем добрую головку такого лакомства, как нёфшатель. Прекрасный вкус! Нежный аромат грибов и пушистой плесени! А с белым хлебом и красным вином – это вообще пища богов! А сыр «мимоле́т», оранжевый цвет у которого от морковного сока! Сейчас уже такого продукта, как мы едали в детстве, не делают.

Франсуа согласился с престарелой мадам, поцеловал ее в дряблую щеку и стал спускаться по лестнице в сад. Неожиданно его догнал Пьер.

– Послушай, брат, – сказал он, не глядя Франсуа в глаза. – А ты зачем приходил?

– Да так, заглянул повидать крестную и тебя, – ловко соврал Франсуа.

– А… – протянул Пьер. – А я подумал, что денег просить.

Помолчав секунду, он добавил:

– С этим делом у нас туго. Все деньги в банке. Ни единого су мы оттуда не берем. Все на черный день. Обходимся моим жалованием. Очень скромно живем, ты же видел. Я своими деньгами не распоряжаюсь.

– Хорошо, Пьер, – сказал Франсуа и похлопал его по плечу. – Спасибо за суп. Приходите, тетушка будет вам рада. Устроим родственный обед, как когда-то.

Уходя, Франсуа думал. Вот он сказал: «Хорошо, Пьер». А что хорошо? Что два взрослых мужчины не могут иметь доступа к деньгам семьи? Им не доверяют? Боятся, что деньги будут пущены на ветер и жить будет не на что? Только один из-за этого недоверия стал алкоголиком, а другой скоро станет невротиком.

Франсуа искал ответ на вопрос, идя по дороге к дому своей тетушки. Почему только тетушки? Это и его дом тоже. Стоит узнать, сколько дают сейчас по закладной за участок земли и строение. Пока он обдумывал эту возможность, сами деньги плыли прямо к нему в руки. Мадам Додар сегодня также была на сборе моллюсков и сейчас со всей своей свитой из свободных кухарок и мясников возвращалась в Понтабери. Она окликнула Франсуа, который озадаченно обернулся на зов, поскольку не узнал Эмму. С корзинкой в руке, в широкополой шляпе, вязаном пуловере молочного оттенка и мужских твидовых брюках она выглядела неожиданно помолодевшей. На лице ни грамма пудры, только губы ярко накрашены.

– Мсье Тарпи! – непринужденно крикнула она. – Вот это встреча! Я рада вас видеть.

Франсуа поклонился. Сказать по правде, он тоже был рад встретить мадам Додар, потому что ему необходимо было как следует подзарядиться от ее здорового оптимизма и энергичности, о чем он сразу и сказал. Это получилось несколько фамильярно и прямолинейно, но Эмму такими речами трудно было смутить.

Мадам Додар была опытной женщиной, она два раза выходила замуж, оба мужа покоились на кладбище Понтабери. Ее любовниками были многие мужчины из ее близкого круга, впрочем, не брезговала она и крепкими молодыми простолюдинами. Но это, как и вся жизнь мадам, было в рамках приличий их городка, и ни одна кумушка не посмела бы бросить камень в ее огород, тем более что опасно было связываться с Эммой Додар.

Ей нравился Франсуа, это был ее типаж мужчины. И хотя лет ей было уже немало, зато сил хоть отбавляй. Даст фору в сексе некоторым безмозглым молодым курицам, которые не способны не то что довести мужчину до постели, но даже просто вызвать интерес к себе. Средства у нее тоже есть, помочь деньгами своему любовнику при понимании с его стороны и правильном поведении она всегда готова.

Еще при первой встрече она заметила, как внимательно рассматривал ее лицо Франсуа, поэтому мудрая Додар просто ждала момента, когда этот парижский экземпляр станет экспонатом ее интимной коллекции.

Вот это время и пришло. Об этом сказали ей слова молодого ученого, его глаза, его губы. Ох, не спугнуть бы… Надо сыграть на его интересе к науке.

В действительности мадам Додар терпеть не могла учебу, еле закончила местную гимназию, причем ее родные порицали французский лаицизм[4] и светское образование. Поэтому, выйдя замуж сразу после выпускного бала, новоиспеченная лавочница все свое время посвящала удовольствиям и мясному магазинчику, который по местному обычаю называли шаркьютери.

– Мсье Тарпи, я вас просто так не отпущу! – проворковала мадам Додар, передавая свою корзинку идущему рядом мяснику-здоровяку. – Мы сейчас зайдем в один очень миленький ресторанчик-brasserie[5] на берегу, где нас угостят треской на гриле, жареной вырезкой и карамельным мороженым. Но вначале подадут только что найденные лично мной устрицы с лимоном.

И она плотоядно облизнула губы, глядя прямо в глаза Франсуа, который начал бормотать что-то невнятное, но не отказался от предложения.

Через полчаса компания расположилась под тентами питейного заведения, очень милого и опрятного. Франсуа и мадам Додар заняли отдельный столик, закрытый со всех сторон вьющимися розами, а прислуга уселась за огромным деревянным столом, который перед их приходом выскребли до белизны с помощью ножа и песка.