Читать книгу Армейские Небылицы—2. Как я службу служил - Марита Мовина-Майорова - Страница 2

Памяти полковника Трусова Ю. Д. – Бати.

Обучение в училище подходило к своему закономерному завершению.

Прошло четыре года с тех пор, когда я желторотый и наивный парнишка, цепляясь за авторитет старшего брата, решил поступать вместе с ним в военное училище, поступил-таки – опять же благодаря его заступничеству и авторитету – и учился вместе с ним до четвертого курса, прикрывая его и помогая ему косить от нарядов, взамен получая от него помощь в освоении военных наук.

Однако после третьего курса наши пути разошлись. Брат решил пойти в вольные музыканты (предварительно получив на то благословении мамы – она же изначально ему сказала: «Отдашь долг Родине, сынок, и можешь потом сам решать – быть тебе потомственным военным или не быть»). Вот после третьего курса братик и решил. А я остался училище заканчивать – раз начал дело, стало быть, надо его до конца довести – так нас тоже мама учила. Но, честно говоря, к этому времени и я уже понял, что мои детские представления о романтике службы в армии, когда я вместе с отцом выезжал на полигон, наблюдал за службой солдат в гарнизоне, вместе с ними ел кашу, – подувяли. Да и время, когда я все это видел и переживал, было другое: то было в середине 80-х, а сейчас на дворе был 1998 год.

Потому, чем ближе приближался выпуск, тем упорнее я думал о том, что служба эта не для меня, и что сразу же по прибытии к месту назначения, подам рапорт об увольнении. Надо сказать, что таких как я, к моменту окончания училища было немало – кто был курсантом в те годы, понимают – почему.

Так вот.

А за полгода до выпуска преподаватели уже смотрели на нас, как на практически готовых офицеров. Все понимали, что госы, экзамены – это уже формальность: не выпустить тебя уже нельзя – ты хоть какой, но это училище уже закончишь, потому что все данные на выпускающихся офицеров поданы в Генеральный Штаб, про каждого выпускника уже там, наверху, известно, куда он пойдёт служить, куда едет, в какой гарнизон, и, конечно поэтому на госах кому-то сказать «извини, ты не сдал» – такого не бывает. Зная об этом, все наши парни ходили руки-в брюки, плевали во все стороны, понимая, что осталась ерунда – полгода – и для них настанет нормальная, военная жизнь конкретно!

И на этом фоне нас учили, что самое главное, с чего начинается служба молодого лейтенанта, это представиться командиру части. Причём, ритуал – священный, никогда и никем не нарушаемый, и вообще – нарушишь – копец, копец, копец! Первым делом, где бы ни стояла часть, в какое бы захолустье ты ни попал, какая бы там ни была обстановка, ты должен явиться на рапорт в парадной форме: белая рубашка, галстук, золотые погоны – то есть, все на тебе должно блестеть, сиять – это твоя визитная карточка! Второе: ты должен представляться ТОЛЬКО командиру полка! Лично! В его кабинете! Один на один! И ритуал такой там: стучишься, заходишь, чеканишь шаг, должен выучить рапорт (вот прямо сейчас и начинайте учить!) – «товарищ полковник! лейтенант такой-то! выпускник такого-то училища! прибыл для прохождения дальнейшей воинской службы под Вашим командованием! Всё. Доклад закончил. И дальше на все вопросы командира части – коротко и четко. И дальше будет все нормально. Только так и никак иначе! Если так не представишься – всё: крест на своей дальнейшей службе поставишь. Потому с этого надо обязательно начинать: обязательно парадная форма, один на один, в кабинете и ровно такой вот доклад. Всё!

Стали мы учить. Правда, кто стал, кто не стал – а я выучил, проникся, отец, тем более, военный, и я четко представлял, как всё это будет… Теперь об этом смешно вспоминать, зная, как это на самом деле у меня произошло.

Ну и вот. Прошли госы, шампанское там, вино, радости, отпуск, и вот настал срок – собрался я, наконец, следовать в часть.

А послали меня служить на Сахалин. В какую-то часть, которую я даже на карте не смог найти: искал-искал название – нет такого названия!

***

Прилетели мы вдвоём с товарищем на этот Сахалин. Я ехал туда считая, что там ни людей, никого – одни части стоят и аборигены какие-то ходят. Не взял гражданку, даже ботинок не взял – одну форму: чего я там в гражданке ходить буду среди медведей!

Приезжаем – ё-маё! – аэропорт, клубы, пятиэтажки, девятиэтажки -ё-маё! – правда, света нигде нет. Спрашиваем – говорят: свет периодически отключают – два часа есть, два часа – нет: перебои с электроэнергией – ё-ё-ё-маё!

Товарищ говорит:

– Пойдём пивка попьём – прибытие отметим.

– Ну, пошли.

Подходим к ларьку.

– Ну, что – наше Питерское?

– Давай – наше Питерское.

Двадцать пять рублей!!! Ё-маё! В Питере семь рублей бутылка! – улетали. Прошло четырнадцать часов полёта – уже двадцать пять!

Ну, купили.

– С такими ценами пива не попьёшь…

– Да уж… это точно.

Ну и всё. Посидели вечером в гостинице, попили пива, а на утро товарищ должен был ехать в свою часть, я – в свою: мы в разные части попали.

Стал я у местных расспрашивать, где часть моя находится. Один мне говорит:

– Слухай сюда, сынок: сядешь в автобус – номер такой-то – и поедешь. Поедешь, поедешь, он будет долго ехать. Проедет один населённый пункт, потом другой, потом третий… потом поля-я-я-я, а потом начнётся часть – но это не твоя часть! – ты не выходи! – потом проедете, часть закончится, потом снова поля-я-я-я, потом снова часть – но ты не выходи!

Я уже начинаю напрягаться, думаю: «Ё-маё! Сколько же ехать?!» Спрашиваю:

– Сколько ехать-то?

– Да недолго – около часа. – А потом, – говорит, – вдруг раз! – и пятиэтажка появится. Будешь ехать – и такая пятиэтажка будет, как будто из леса будет торчать. Ни забора, ничего не будет видно – одна пятиэтажка. Вот это твоя, значит, часть. Ты и выходи.

Честно? Прибило это несколько меня. Думаю: «Вот это да! Вот это я попал!» Меня даже подташнивать начало от того, что я вообще не понимаю, где я нахожусь, куда мне ехать, и что меня ждёт на этой дальней Сахалинской земле. Только вчера сел в самолет, вышел… Ещё вчера был в Питере, по Дворцовке*1 ходил, на закат смотрел. Специально прогулялся, посмотрел, подышал Питером… И тут, на тебе – какой-то Сахалин, где нету света, пиво дорогое, и черт знает, куда мне ещё ехать не понятно. Если бы я ещё на поезде ехал семь дней, я бы уже акклиматизировался, я бы уже горел желанием хоть куда-нибудь, но рвануть. А здесь…

Потому немного подташнивало меня от такого нервного напряжения. И главное: как бы не посрамиться – фу-у-у-! как бы не посрамиться перед командиром части! Так: парадка! белая рубашка! А жар-а-а-а!!! стоит. Это я приехал – август месяц. Август очень жаркий там – начало Сахалинского лета. Жари-и-и-и-ща!!!.. Короче, всё – я в полной парадной форме! Фуражка эта тяжелая на башке! Ну, сел в автобус – еду. Автобус старый, долбанный-раздолбанный старый «Львовский», с советских времён – но рессоры мягкие. Пыль из-под дверей, движок сзади тарахтит – тук-тук- тук!!! – и в салон что-то там периодически выбрасывает. Я понял, что копец уже, что-то уже совсем не то. Народу мало, в основном какие-то, то ли бичуги, то ли… ну, не знаю, странные какие-то. В наколках, песни блатные из машин: «не-не-не» … От всей этой обстановки мне, конечно, страшновато, непривычно, но мысль все равно только одна: надо вперёд! меня ждёт часть! и я же не собираюсь здесь торчать – как только доложусь, сразу рапорт на стол командиру части на увольнение, и главное – не посрамиться перед командиром части! весь ритуал представления соблюсти!

И вот я еду-еду, поля-поля кругом, какие-то дома, из города уже выехали, понеслись по полям, дорога федеральная, а представляет из себя кусочек хреновенького асфальта, одна полоса в одну сторону, другая – в другую – всё! пупырышками такими асфальт, обочины нет – сразу кювет. Во-о-о-т… Еду – поля-поля, значит, кругом, мне все тоскливее и тоскливее. Но, думаю: «Сегодня суббота, в части, скорее всего, никого нет, представлюсь по-быстренькому, я же сегодня всего первый день, и обратно – в гостиницу рвану – надо оклематься».

И вот я еду, еду, и вдруг пошли вот эти части, про которые мне мужик местный сказал, что мне не надо выходить. Смотрю я и реальное ощущение, что вот это прошла война, и ничего не убрали: разбито всё – разбитые окна, разбитые стекла, здания без крыш, вертолёты какие-то металлоломные уже стоят, видимо, вертолетный полк был, – короче разру-у-у-ха полная! Я думаю: «Не дай бог, если это – мой полк! Ф-у-у! это – не мой полк! слава богу – проехали!»

Едем дальше – опять типа такого же полка: сначала военный забор, потом эта разруха опять – у меня уже совсем настроение упало, думаю: «Да что ж это такое! Куда я, к черту, попал вообще?!» А я до этого только в Кантемировской – элитной – дивизии был – стажировку проходил – там же все чин чинарём! А здесь мы уже в такую заехали глушь! Думаю: «Да мой-то полк уже где?!» И тут вижу зелень – деревья! И они так давно уже, видно, растут, так ровненько-ровненько – как забор. О! А это и есть на самом деле забор. Просто он уже так плотно деревьями зарос, что за ними его уже так сразу и не разглядеть. И тут вижу – О! – пятиэтажка торчит! Точно – прямо посреди леса! – так: бум! – и выросла пятиэтажка. Думаю: «Фу!!! Наконец-то я доехал! Хоть что-то определённое, хоть такой разрухи нет!» И вот останавливаемся, вылезаю один, дорога такая: туда-а-а – никого, обра-а-а-т-но – никого: только пыль такая – фить-фить-фить – после автобуса вьётся – ни-ко-го! ни машин, ни людей! Остановка почти возле КПП. А со-о-олнце! Жар-и-и-ища! Перед ним, КПП этим, два, значит, противотанковых, типа – куполов таких – два небольших наземных дота, то есть такие две бетонированные конструкции, чтобы боец, значит, к пулемёту встал и градом пуль противника поражать, значит, начал. Краска защитная на них уже давно облупилась – года три-четыре их точно не красили.

Подхожу, стучусь в дверь, захожу в эту каморку – воня-я-я-ет!!! это вот когда вместе солдаты, форма грязная, сапоги, вакса – всё помещение пропитывается таким казённым, вонючим запахом ядрёным! Потом, конечно, я к нему привык.

Ну, захожу, значит, сидит там такой старший лейтенант, танкист, щупленький такой, нос крючочком, а глаз пытливый – потом другом моим лучшим стал – и улыбается мне так: «Э-э-э», – во весь рот – дружелюбно. Я спрашиваю:

– Как мне пройти к командиру части?

Тот выходит и показывает. А за КПП какая-то пыльная дорога, не асфальтовая, с ямами такая, по ней пыль метётся – фью, фью, фью, – и где-то вдалеке здание одноэтажное в советском стиле, со ступенями – и флагшток рядом.

– А где командир? – спрашиваю.

– А там, – говорит, – увидишь. Можешь через стадион пройти.

Смотрю я, а стадион – это заросшее травой поле и на нём остатки каких-то спортивных снарядов, ворот футбольных развалившихся. Траву не косили давно, видать, но тропинка протоптана. А вокруг этого, типа – стадиона, деверья, деревья, и дальше начинается тайга.

И вокруг – ни-ко-го!!! вооще-е-е!

– Не, – говорю, – я по дороге. – И пошел. А вокруг пы-ы-ыль!!! Фи-и-и-ую, фи-и-ую… вид парадки уже серый стал от пыли, жарища, в горле першит, но мысль у меня только одна: «Так! как меня учили: только один-на один, в кабинете, доложи-и-ить! рапорт на забы-ы-ыть! всё чётко, от зубов!» А сам весь на вздрыге: не опозориться! не опозориться! и – да куда я попа-а-ал! куда попа-а-ал!!! Параллельно так мысли бьются, ещё без осознанки полной всего происходящего.

Навстречу кто-то в форме мне попался, наконец, спрашиваю – где командира полка найти?

– А вон, на дороге стоит.

Смотрю, стоит такой мужик в камуфляже, такой реально мужик, уверенный такой, рядом с ним подполковник и ещё какой-то чувак. И вот командир явно что-то этому чуваку объясняет. А вокруг тишина-а-а… Там казарма, там вдалеке ещё какое-то здание, я так понимаю – столовая, ещё какое-то здание и штаб. Всё. Больше ничего нет. Ни плаца… шлак только – ну вообще – ни-че-го! А дальше сопки, сопки! Такое впечатление, что это хозяйственная часть какая-то на отшибе.

В общем, стоит этот мужик, я начинаю подходить, рядом с ним, как я понимаю, командир дивизиона, подполковник, губами так пожевывает – такой маленький, на чертика похожий – худощавенький, загорелый, глаза реально черные, ушки так торчат, и видно, что умный… а меня ж учили: один-на один! в кабинете! – я смотрю на командира, он смотрит на меня – чувака он отпустил, – этот второй, подпол, на меня тоже смотрит… а меня ж учили: один-на один! в кабинете! Думаю лихорадочно: «Ну как же поступить?! Как поступить?!! чтоб не осрамиться?» А вопрос кучерявый такой – я же говорил уже, что ехал сюда не просто так – ехал увольняться. Я думал, что приеду, доложусь и прямо скажу: «Товарищ полковник, я хочу уволиться». Но в этот момент мысли про увольнение я выкинул, подхожу всё ближе к ним и думаю, что сейчас главное доложиться, черт уже с ним, один-на один, в кабинете – не получается, не буду же я его в кабинет приглашать! И я по этой пыли! строевым шагом! носочек тяну! п-ы-ы-ыль столбом! Командир смотрит так на меня, типа: ну-ну, покажи, какой ты есть, посмотрим на тебя, как ты себя тут поведёшь. Без улыбки, без всего, так вот встал, руки за спиной, ноги расставил и так стоит. Берцы на нём такие, на коленях пузырятся штаны от афганки, сверху ремень, нижняя пуговица на кителе расстёгнута – такой реально массивный мужик.

Короче – я такой: строевой шаг! товарищ полковник! лейтенант такой-то! выпускник такого-то училища! прибыл для дальнейшего прохождения службы под вашим командованием!

А он, такой, глядя сверху на меня:

– Чё! кушал сегодня? (ну, не «кушал» сказал, немного по-другому, по-простому).

Я обалдел!

– Виноват, товарищ полковник, …я не понял.

– Ну, завтракал сегодня? ел сегодня?

– Чаю попил… ну, там… в гостинице… – все равно ничего не поняв, проблеял я.

– Служить хочешь?!

А здесь вот я понял, что, если отвечу «нет» – прибьют меня тут!

– Так точно! товарищ полковник! Хочу!!! – все планы об увольнении у меня в этот момент – фьюх!!! – улетели сразу: говорить такому «никак нет» – просто нереально, потому бодро и ответил «так точно! хочу!»

– Деньги есть?!

Я мямлю:

– Есть… немного. – Думаю, может, дать взаймы хочет?

– Никому взаймы не давай! Всё что есть – держи при себе, потому не известно, когда ты получишь!

И дальше пошли вопросы: где остановился, где, чуть ли, не спал, где тебя поселить?

– Да я назад, в гостиницу сегодня, там и переночую…

– Какая гостиница ещё! Вещи где? Вещи привёз?! Жена есть?

– Нет, – дальше блею, – жены нет и вещи не привёз.

А я же специально хитрый ход сделал, вещи не привёз, чтобы сказать, что вещи не привёз, потому в гостиницу поеду за ними и там и переночую. На черта мне сдалась эта часть! Хотя бы оклематься чуть-чуть!

А он – подполу:

– Так! машину ему дать вещи привезти!

Я уже совсем балдею: движуха такая ради меня началась, машину дают! – с одной стороны приятно, с другой: я же не планировал здесь ночевать, дружок меня в гостинице ждет, узнать же хочется, как у него представление прошло!

А он дальше подполу:

– Вот, смотри, Василий Терентьевич, молодой лейтенант пришел, надо его покормить – дай команду, чтобы накормили как следует. Так… теперь… Куда же его поселить?… поселить… так, в общежитие его нельзя, там из него сделают птурс*2 … (как я понял потом – сопьётся он там). Значит, мы его в санчасти поселим, пусть там живёт – там у нас свободно.

И пошел.

Подполковник подхватил меня:

– Ну, что? Откуда, говоришь? – зенитное? А-а-а, я тоже зенитное закончил, – и повел он меня в столовую.

Идём, и я всё осматриваюсь. Одноэтажное здание за штабом – точно, столовой оказалось. По правую сторону от неё вижу дорожку, выложенную из бетонных плит в один ряд, за этими плитами флагшток и какая-то, типа трибуны, небольшая, оставшаяся от советских времен развалюха, а дальше – просто гора шлака квадратная: квадрат, засыпанный шлаком.

Я в недоумении:

– Товарищ подполковник, а где у вас тут плац?

Подполковник:

– А вот он, – и на эту гору шлака спокойно так указывает.

– Но ведь при каждом шаге, наверно, тучи черной пыли вздымаются? – туплю я. – А как это?..

– Ну, как? Так – с котельной периодически подвозят.

Ну всё, думаю, конкретно я куда-то залетел! А он меня ведёт, в столовую заводит, а я в этой измазюканой форме уже совсем не сияющей и не парадной, да ещё на немыслимой жаре, как обезьяна себя чувствую…

Ну что дальше рассказывать?

Накормили меня знатно, очень вкусно: много мяса, каша, сладкий чай.

Но я ем и всё думаю: «Как же мне свалить отсюда?» – и говорю:

– Поеду я, товарищ подполковник, за вещами, наверно, переночую там, пока туда-сюда… и приеду завтра…

– Не-не! – отвечает, – езжай за вещами и возвращайся обратно. Ты уже доложился, здесь будешь жить.

О машине я уже и не заикаюсь, потому как понимаю, что её мне никто не даст, конечно: понт, как я понял, всё это был, но ничего: на автобусе в Сахалинск прокатился и обратно – таким же макаром. Дружок мой уже в гостинице был, тоже с выпученными шарами:

– Не, никуда я сегодня ехать не поеду!

И ехать он, действительно, вообще не собирался – ведь тоже ехал увольняться и, как я позже узнал – десять дней он в части не появлялся – надеялся, что уволят. Не вышло.

Да кто тебя с Сахалина уволит?! Только через расстрел или на Курилы. Как я уже позже узнал, с Дальнего Востока не увольняли. Кто до Урала попал – те увольнялись, а кто на дальний Восток… кто тебя уволит? – некому служить. Да! а ещё у нас в училище перед выпуском кто-то слух пустил, что новый Устав принимается, и там ввели обращение «господа офицеры». Мы друг к другу так и начали обращаться. Никто нас не поправлял, может, думали преподы, что мы так шутим. А здесь я приехал – какие господа офицеры?! – такие реально ка-а-а-менные – товарищи! Такие советские! эпоха такого мощ-щ-щного Союза – проро-о-осшего! Ещё один облом!

Ну, вот. Он остался, а я поехал обратно в часть: вещички забрал и поехал. Поселили меня и правда – в санчасть. Сижу я в одиночестве, грущу, Питер вспоминаю… Потом всё же решил вещи разобрать, и только успел вытащить их из чемоданчика – входит ко мне командир дивизиона и бодро так, говорит:

– Собирайся, лейтенант, командир приглашает тебя к столу.

Я чуть не ошалел! Цельный командир части – и меня, зелёного лейтенанта, – к столу! Это что означает? Это означает, что карьера поперла конкретно! А я же ещё и не пью!!! Я даже вспотел от волнения.

– А никак нельзя, чтобы не пойти? – аккуратно так спрашиваю.

– Да ты что?! Командир части!

Ну, я понял, что идти придется. Как потом оказалось, капитан один из части – майора получил, и в этот вечер проставлялся.

Сели за стол и вначале неуютно мне было среди старших по званию сидеть, но постепенно вижу – офицеры по-свойски ко мне, командир – по-простому, я и успокоился.

Посидели мы так за столом, за ним я узнал, что полгода уже денег не выдают, пайка три месяца как – тоже нет, нищета конкретная, в столовке через хлеб «можно смотреть на звёзды» – то есть, очень тонко нарезается, и то, только для солдат, и солдат стараются сытно кормить, – а вот офицерам хлеб не полагается.

А у нас в этот вечер на столе из закуски была только ячневая каша, жареная с местным Сахалинским лопухом, который по вкусу грибы напоминает, немножко картошечки – все из остатков пайка, водка – самопал какой-то. И всё. Короче, поприсутствовал я на этом мероприятии, узнал, что нищета кругом, денег нет и не будет ещё не известно сколько, пайка, как я уже сказал, три месяца нет… и так далее.

Пло-о-о-хо же мне стало! Ох, как плохо! Не до веселья, не до карьеры – вообще ни до чего – свалить бы отсюда!

Да-а-а… Вот так вот…

Ну, а потом была командирская баня!

Опять же пытался я отбрыкаться:

– Товарищ полковник, может, я лучше в солдатской? – Не получилось.

– Нет, будешь париться в моей! – сказал командир, как отрезал.

Парился я вместе с зампотехом полка, который уже своё отслужил и собирался выходить на пенсию, и тот меня все успокаивал, что только первые двадцать лет тяжело – потом привыкаешь, и что «все будет хорошо, все будет хорошо», отчего меня ещё больше тошнить начало.

Так закончился мой первый день в части… А на следующее утро я проснулся с тяжелой головой и понял, что «да, вот она где моя ж*па настала, на этом Сахалине, в этом гарнизоне».

Вот так я прибыл на Сахалин служить.

P.S.

Как часто бывает, что только спустя многие годы, начинаешь понимать и ценить людей, встретившихся на твоем пути.

Так произошло и со мной: спустя годы и десятилетия, уже когда шло к завершению написание этого рассказа, я внезапно, вновь пройдя путь молодого лейтенанта, каким был тогда, в конце 90-х, осознал, что наш командир, полковник Юрий Дмитриевич Трусов, казавшийся мне строгим до придирчивости, иногда – несправедливым и чрезмерно суровым, был всем нам, особенно молодым офицерам, настоящим Батей. Он радел за нас, за вверенный ему гарнизон и нашу офицерскую честь как настоящий отец. И только благодаря его заботе, скрывавшейся за строгостью и даже – грубостью, мы все тогда выживали. И выжили.