Читать книгу Штормовое предупреждение - Мария Адольфссон - Страница 13

По дороге в Скребю Карен с благодарностью думает, как хорошо, что Бюле предложил сделать перерыв на обед. Уже почти час дня, а у нее с раннего утра маковой росинки во рту не было, кроме черствого пирога дома в Лангевике. Они опять не спеша едут друг за другом, он впереди, она следом. Движение на второй день Рождества по-прежнему весьма скромное, лишь изредка их обгоняют другие машины, и у нее мелькает мысль, что Бюле, наверно, едет осторожнее обычного.

Скребю вырос на берегах Скре-фьорда, длинного залива, образованного сбросовым разломом, который разделил самые восточные горы Ноорё на две части. На севере городка высится Гетрюгген, на юге – Хальфен. И хотя горы словно бы грозно нависают над городком, по сравнению с горной цепью на западном побережье Ноорё они кажутся не более внушительными, чем два холма. Ни та, ни другая из скребюских гор не поднимается над волнами Северного моря выше полукилометра, тогда как Скальвет, самая высокая точка острова, достигает 1200 метров над уровнем моря.

Карен расслабляется, следуя за машиной Бюле, рассматривает окрестности. Рассеянно отмечает, что солнце одержало победу над тучами и весь скудный декабрьский ландшафт окутан золотой дымкой. Мимо тянутся сонные скотные дворы, замерзшие пастбища, поля под паром и автозаправка.

Они сворачивают с магистрали на скребюское шоссе, и усадьбы теперь попадаются все чаще. Жилые дома с маленькими, узкими земельными участками, которые некогда обеспечивали дополнительным пропитанием рыбаков, занимавшихся прибрежным ловом, и тех, кто собственной лодки не имел. Полоски пашни, за которыми в основном ухаживали женщины, пока их мужья трудились в море на чужих посудинах. Этим мужчинам ставили на могилу совсем маленькие якоря.

Мало-помалу шоссе превращается в городскую улицу, окаймленную простенькими таунхаусами двадцатых-тридцатых годов – постройками золотого века горнодобывающей промышленности. Карен бросает быстрый взгляд в боковые улицы, на первый взгляд заброшенные. Наверно, половина домов пустует, думает она и, глядя в эту тишину, чувствует, как печаль сжимает сердце. Что-то тягостное, безнадежное витает над потемневшими от пыли и копоти домами. Ноорё, конечно, всегда был самым малонаселенным из Доггерландских островов, но настолько безлюдным она его не помнит. Даже на второй день Рождества.

Умирающий город. Вот, значит, как он выглядит, думает Карен. В отличие от главного острова Хеймё и от живописного Фриселя, где в последние годы удалось остановить тенденцию к эмиграции и где все больше селятся доггерландцы, возвращающиеся домой из Скандинавии, Великобритании и с континента, развитие на Ноорё шло в противоположном направлении.

Они неторопливо едут по главной улице к гавани. Минуют закрытые магазины, кафе и паб с черными окнами. Минуют пожилую чету, гуляющую под ручку, закрытую аптеку, мужчину, который захлопывает дверцу автомобиля и с газетой под мышкой бодрым шагом направляется в боковой переулок. Наверно, ездил на бензозаправку, там и купил газету. Здесь, похоже, все на замке. Только теперь у нее возникают сомнения, удастся ли им вообще где-нибудь перекусить. До́ма на Хеймё магазины и торговые центры уже много лет открыты по воскресеньям, а теперь даже в Страстную пятницу можно и в паб пойти, и купить лесоматериал с пропиткой под давлением. Здесь же народ на второй день Рождества явно сидит по домам. По причине ли живучего почтения к церкви либо просто из-за ненадежности клиентуры – она не знает, но так или иначе, не видно ни единого открытого заведения, где можно бы пообедать. Понятно, что и в гавани вряд ли будет лучше, улов-то с моря доставят самое раннее послезавтра.

Только когда Турстейн Бюле, мигнув поворотником, сворачивает на улицу, застроенную коттеджами, она догадывается, что он задумал.

* * *

Семья Бюле живет в конце улицы, состоящей из домов, нижний этаж которых сложен из гнейса, верхний же представляет собой деревянную надстройку. Изначально черные, смоленые, с годами они подернулись серебристо-серым налетом. Типичные для Ноорё дома́ и краски, и опять Карен чувствует, как ее затягивает вспять во времени.

Сульвейг Бюле встречает их на крыльце. Блондинка с проседью в волосах, в настоящих деревянных башмаках, с красивой улыбкой. Она протягивает руку для пожатия, а другой придерживает на груди накинутую на плечи кофту. Турстейн, наверно, позвонил ей из машины, думает Карен и пожимает протянутую руку со смесью благодарности и желания сбежать. Она бы предпочла посидеть одна в пабе, с тарелкой тушеной баранины и большим стаканом пива. Спокойно просмотреть свои записи или просто полистать газету, оставленную каким-нибудь прежним посетителем. Вместо этого придется теперь задавать учтивые вопросы, заинтересованно слушать, хвалить еду, ее будут уговаривать, а она сперва откажется, но в конце концов капитулирует и съест еще порцию. И не забыть по традиции трижды поблагодарить. Или, еще того хуже, отвечать на вопросы о себе.

* * *

Однако выходит все совершенно наоборот.

– Мы с детьми уже поели, так что обедать будете вдвоем, – говорит Сульвейг. – Понятно ведь, вам есть что обсудить. Я накрыла на кухне, ничего особенного, остатки вчерашнего.

Когда Карен усаживается за кухонный стол семейства Бюле, на тарелке у нее куча разносолов – селедка с петрушкой, тушенная в сливках капуста, благоухающая гвоздикой кровяная колбаса, тонкие ломтики бараньего жаркого и рябиновое желе. На то и Рождество, иначе ей бы в голову не пришло смешивать все это в одной тарелке.

Сульвейг Бюле положила на пол у плиты можжевельник, украсила стол зелеными матерчатыми салфетками и зажгла латунный семисвечник, хотя на дворе белый день. От этой заботливости у Карен перехватывает дыхание. Дверь в переднюю открыта, из глубины дома долетает веселая музыка и писклявые, деланные голоса какого-то анимационного телесериала. Звуки на удивление уютные.

– У вас маленькие дети? – спрашивает Карен, пытаясь скрыть удивление. Турстейну наверняка уже за шестьдесят, да и Сульвейг выглядит ненамного моложе.

Бюле, который разливает из кувшина можжевеловый напиток, секунду-другую недоуменно смотрит на нее, потом фыркает от смеха.

– Вы имеете в виду – наши? Боже упаси, она о внуках. Дочка наша работает в интернате для стариков в Люсвике, она и вчера, и сегодня на дежурстве, так что девочки встречали Рождество у нас. Трина прошлой весной выгнала мужа, и давно пора.

В подробности он не вдается, а Карен не расспрашивает.

Некоторое время они молча едят. Остатки, которые Сульвейг описала как “ничего особенного”, явно приготовлены от души, с большой любовью.

– Фантастически вкусно, – немного погодя говорит Карен.

– Да, Сульвейг мастерица.

– Подведем итоги? – предлагает Карен. – Начинайте вы, вас ведь каждый день потчуют этакими вкусностями, а я пока еще пожую.

Турстейн Бюле отпивает глоток можжевелового, откидывается на спинку стула, утирает рот.

– Ну что ж, на теле и на месте обнаружения видны вполне отчетливые следы волочения, так что мы исходим из того, что совершено преступление. И то, что кто-то перевернул вверх дном дом Фредрика, лишь подкрепляет эту версию.

Карен кивает.

– Да, чтобы убедить меня в обратном, понадобятся серьезные доказательства. Тогда возникает вопрос: кому выгодно убийство Фредрика Стууба? Есть версии?

– Только самые очевидные. Думаю, внук, который ему наследует.

– Габриель, так его зовут? А как его фамилия?

– Стууб. Он носит фамилию матери, она замужем не была.

– Да-да, конечно, вы говорили, отец неизвестен?

– Ходят слухи про Аллана Юнсхеда, и это бы, пожалуй, кое-что объяснило.

– Про того самого Аллана Юнсхеда?

Бюле кивает. Так вышло, что Карен никогда не имела отношения к делам, напрямую связанным с байкерской группировкой. Но что Аллан Юнсхед – президент “ОР”, ей, конечно, известно.

– Где именно на острове обретается “ОР”?

– База у них возле Тюрфаллета, ближе к Скальвету, на другой стороне острова. А что? Вы же не собираетесь туда ехать?

Карен пожимает плечами.

– Не сейчас, но Юнсхед сидел по меньшей мере за два убийства, и коль скоро он как-то связан с жертвой, придется с ним потолковать.

– Если не считать факта, что Юнсхед опять за решеткой, уже несколько месяцев, – невозмутимо вставляет Бюле. – Вдобавок он, говорят, серьезно болен, так что наверняка не миновать разборок по поводу того, кто станет президентом после него.

Значит, Юнсхед опять в кутузке, этого Карен не знала.

– А что вы имеете в виду, говоря, что если Габриель сын Юнсхеда, то это бы многое объяснило? Он что, тоже состоит в “ОР”?

– Неофициально. Но они пользуются услугами иных “неорганизованных” граждан, которые каким-то образом с ними повязаны.

Бюле пальцами рисует в воздухе кавычки. Карен подавляет содрогание.

– Это точно известно или просто слухи?

– Увы, последнее…

– Значит, Габриель, возможно, из этих неорганизованных?

– Да, возможно, или этакий hang around[5]. Возле их базы ошивается довольно много молодых парней, норовят подмазаться к главарям. Габриель сейчас судится из-за опеки, потому я и подчеркиваю, что шансы на членство в группировке у него не больно-то велики, по крайней мере пока развод окончательно не оформлен. Но мы с ребятами несколько раз натыкались на него наверху, в “ОР”, так что рыльце у парня явно в пушку.

Карен утирает рот, откидывается на спинку стула, смотрит на коллегу.

– Господи, вы что же, все обо всех знаете тут на острове? Да вам просто цены нет.

Турстейн Бюле пытается скрыть довольную улыбку.

– Я ведь всю жизнь здесь живу, а как полицейский волей-неволей видишь в людях и менее приглядные стороны, вы же сами знаете. Но такие подробности мне известны, собственно, лишь о тех, что живут в окрестностях Скребю. А Габриель в одном классе с нашей Триной учился, я же говорил.

– Где он работает?

– У Гротов, на винокурне. По-моему, за бутилирование отвечает или за что-то в этом роде.

Карен легонько усмехается. Визит на винокурню Гротов, расположенную возле Гудхейма, намного привлекательнее, чем поездка в горы, к мужикам с длинными седыми косицами.

– Н-да, семейство Хусс и впрямь докатилось, – задумчиво роняет Бюле и встает, чтобы налить по чашке кофе. – Старик-то Альбин вряд ли бы обрадовался, если б знал, что его родич будет работать у Гротов.

Карен напрягает память.

– Вы об Альбине Хуссе, угольном бароне?

Бюле кивает, наливает кофе.

– Выходит, Гертруд и Фредрик в родстве со старым Хуссом? – задумчиво говорит Карен. – То есть, возможно, тут замешаны деньги?

Турстейн Бюле с улыбкой качает головой:

– Не так много, как вы думаете. Ведь во времена старика Хусса именно угольные разработки приносили большой доход, но у него не было сына, одни только дочери, которым дело не передашь. Хусс до самой своей смерти правил железной рукой. А в середине семидесятых, когда дело возглавил бедолага Ивар, внук его, годы расцвета уже миновали. Думаю, лет через восемь-десять, не больше, кризис стал фактом, а потом все быстро покатилось под гору. Ведь все было против него – и конъюнктура, и импортные цены, и скудеющие пласты, однако в прекращении добычи винили одного только Ивара Трюсте.

Ивар Трюсте. Карен смутно припоминает это имя, мелькавшее в интервью и статьях середины восьмидесятых. Перед глазами всплывает неясный образ загнанного мужчины с печальными глазами. Но контуры образа расплывчаты, ей самой было тогда лет двадцать, и думала она о совсем другом.

– Больших капиталов там уже нет, – продолжает Бюле. – А вот земли по-прежнему много, правда не на побережье и не плодородной. Кое-что они явно продали под пастбища, только вот здешние цены с хеймёскими не сравнить.

– Когда закрылись последние разработки, не помните?

– Оба разреза действовали еще в начале девяностых, Карбю и тот, что выше, в Ховнесе, а вот последнюю шахту закрыли в восемьдесят девятом, я точно помню. Полгорода без работы осталось, буча поднялась – будь здоров. Сплошные разводы да нищета. Моя сестра и зять тоже пострадали, как и многие другие. Когда шахту закрыли, зять потерял все и запил. А четыре года спустя покончил с собой, в сорок шесть лет.

– Да, помню, рассказывали, что некоторые пытались прорваться домой к владельцу и отдубасить его хорошенько. Стало быть, речь шла об Иваре Трюсте, внуке старика Хусса?

Бюле кивает.

– Да, Ивару нелегко пришлось. Кстати, он до сих пор жив. Если можно назвать это жизнью. Сидит в интернате в Люсвике, с головой у него совсем худо. Альцгеймер, говорят.

Карен отмечает, что за то короткое время, какое они провели вместе, Бюле стал гораздо разговорчивее. Утренняя выходка Брудаля, похоже, забыта, и Карен с благодарностью думает, что осведомленность Бюле насчет обитателей Ноорё будет весьма полезна. Она отгоняет досаду на то, что коллега к месту и не к месту вставляет “ведь” да “вот”. Будто все, что он рассказывает, известно каждому. Наверно, так и есть, каждому, кто здесь живет, думает она.

В голове вдруг мелькает воспоминание, и Карен смеется:

– А он еще цел? “Комплекс”, я имею в виду. Хуссы вроде там жили?

Только когда стала старше, Карен поняла двойной смысл прозвания, каким ошеломленные ноорёсцы наградили дом угольного барона. Сама она в детстве с благоговейным восторгом смотрела на роскошную постройку, больше похожую на замок, чем на частный дом. Вместо обычного известняка, каким довольствовались прочие островитяне, старик Хусс привез с Фриселя желтовато-белый песчаник. Сказочный замок, думала Карен в ту пору, в восхищении прижимаясь носом к автомобильному окошку. Дядя и тетя, проезжая мимо, всякий раз издевательски посмеивались, что она втайне считала совершенно неуместным. И лишь спустя много лет поняла, что, возводя “Комплекс”, Альбин Хусс думал не о роскоши, а в первую очередь об увековечении самого себя.

– Ну как же, стоит, со всеми башенками и зубцами. Только я бы сказал, здорово обветшал. Деньжищ-то на поддержание нужно ох как много.

Понятно, убитый, Фредрик Стууб, был внуком человека, который некогда заправлял половиной Ноорё, но в остальном Карен уже здорово запуталась в родственных связях семейства угледобытчиков, а потому решает сменить тему. Если сложные родственные связи окажутся важны для расследования, она попросит Бюле еще раз все разъяснить. Но пока надо подумать о другом.

– Для начала побеседуем с сестрой Фредрика, – говорит она. – Она далеко от вас живет?