Читать книгу Слепая бабочка - Мария Валентиновна Герус, Мария Герус - Страница 14

Бенедикт стонал, охал и прямо сидеть не мог. Ночной брат поначалу действовал решительно и бодро: в повозку влез, вожжи в руки взял, чмокнул губами, приказывая Фердинанду ехать, да и повалился. Сознание потерял. С трудом оттащили его, кое-как уложили. Править пришлось Арлетте.

К счастью, Фердинанд старался поскорее убраться из нехорошего леса. Колёса мягко катились по заросшим травой старым колеям. Позади каркали вороны.

Поздним утром, уже под горячим солнцем, Арлетта дала коню передохнуть, попасла его как следует в чистом поле, где гулял лёгкий утренний ветер. Зевая, состряпала завтрак из уцелевших остатков ужина. Бенедикт отлежался, криво, согнувшись на один бок, уселся на козлах, покряхтывая, взял вожжи. Арлетте удалось соснуть, отдохнуть немного. После полудня въехали в небольшую, но живую деревню, купили у мужиков яиц, творога, полбуханки хлеба.

Лишь ночной брат снова лежал, как сломанный перш, ничего не хотел, даже не бредил. И с чего? Вроде не ранен. Арлетта, скрепя сердце, стараясь лишний раз не прикасаться, напоила его с ложечки, попыталась впихнуть в рот размятый, размоченный с творогом хлебный мякиш. Помрёт – возись потом с ним.

Но колдуны, говорят, живучи. Вот и этот под вечер сам вылез на козлы, устроился рядом с Арлеттой. Арлетта дёрнулась, постаралась отодвинуться. Сидеть наедине рядом с этим… Бр-р-р… Бенедикт дремал. Запах от него шёл нехороший. Добыл-таки спиртного в последней деревне. Корчмы там не было. Должно быть, мужики сами гнали. Раны разболелись или страх заливал. Арлетта его жалела, не тревожила. Они с Фердинандом сами как-нибудь разберутся.

Но ночного брата она снова боялась. До мурашек, до мелкой внутренней дрожи.

– Зачем ты вожжи держишь? – спросил он как ни в чём не бывало.

– Так надо, – отрезала Арлетта и ещё отодвинулась, насколько позволяла качающаяся доска.

– Ну что опять такое? – хмыкнул ночной брат.

– Не дыши мне в ухо.

– Может, мне вообще не дышать?

– А ты сумеешь? Небось и вправду сумеешь. Ты ж колдун.

– Я? Это почему?

– Сам знаешь.

– Только потому, что стая ворон мимо пролетала? Я этим наврал, припугнуть хотел, чтоб за нами не увязались, а ты поверила…

– При чём тут вороны? – мрачно сказала Арлетта, помедлила, стараясь сдержаться, и всё же брякнула: – За такие песни в Остзее в болоте топят, а во фряжских землях на костре жгут.

– Да что я сделал-то? Подыграл немного, чтоб тебе легче работать было.

Голос такой честный, такой невинный, аж зубы ломит.

– Подыграл? – разозлилась Арлетта и снова ляпнула лишнее: – Да я ни о чём больше думать не могу. Во сне слышу, наяву напеваю. Правильно они тебя по всем дорогам ищут.

– Выдать хочешь?

Прохладно так спросил, будто ему наплевать.

– Шпильманы своих не выдают, – прошипела Арлетта.

– Так я всё-таки свой?

Арлетте захотелось его стукнуть. Замахнулась даже, но тут левое колесо рухнуло в очередную выбоину. Ночной брат поймал Арлетту в воздухе и решительно усадил рядом с собой. И вожжи отобрал. И Фердинанд, предатель этакий, был не против.

– Не огорчайся, я тебе ещё спою.

Арлетта взвизгнула и зажала уши. При этом опрометчиво отцепилась от доски и снова чуть не улетела. Дорога здесь была сильно разбита. Глина, разрытая колёсами в непогоду, застыла глубокими колдобинами.

Ночной брат снова подхватил её, обнял за талию.

– Сиди смирно.

Девчонка хотела пихнуть его локтём в бок и, конечно, промахнулась.

– Ты… ты… ты чёрный пардус!

Ой! Опять сморозила что ни попадя.

– Ого! Пардус… да ещё чёрный. Почему чёрный?

– А почему нет?

– Да раньше меня юные девы иначе называли.

– Как?

– Ну, сокол ясный, лебедь белый.

Арлетта ехидно захихикала.

– Это снаружи ты, может, белый лебедь. Да я-то не глазами смотрю. Душа у тебя чернее чёрного.

– Правда?

Хм. Проняло. Руку не убрал, но отодвинулся.

– Да, – уверенно сказала Арлетта, – ты ж ночной брат. А ещё колдун. В лесу девчонку маленькую не пожалел. Мы б её накормили, потом по дороге куда-

нибудь пристроили бы. Пропадёт теперь. А ещё – эх, что бы такое ему припомнить, – ещё ты принцессу соблазнил и наследника престола хотел похитить.

– Всё верно. В душе у меня черным-черно. Век не отмоюсь.

Опять про это. Что ж ты натворил-то, голова бедовая? Что ж такого можно сделать, что даже ночного брата совесть гложет?

– Да ладно, – пошла она на попятный, – не бойся. Ничего я не вижу.

Ночной брат помолчал, подумал, уселся поудобнее. Снова приобнял. На этот раз по-благородному, за плечи.

– А хотела бы?

– Что?

– Видеть. Глазами.

– Не знаю, – протянула Арлетта. Иногда она хотела этого. Сильно. Но… Нельзя хотеть того, что никогда не случится. От этого одно горе. Да и зачем хотеть? В её тёмном мире, полном звуков и запахов, было привычно, понятно, просто. Главное, считать шаги, а коли не можешь считать, не отпускать верёвки. А для дальних прогулок есть Фердинанд. С ним – куда угодно. Хоть по лесу, хоть по городу. Вот только на ощупь красную юбку от розовой не отличишь. А Фиделио – он какой? Рыжий, чёрный? Фердинанд соловой масти, золотистый с красивой белой гривой. Это она помнила. И Бенедикта помнила. Бенедикт высокий, волосы светлой шапкой, глаза под чёрными бровями тёмные, но весёлые. Нос смешной, крючком и слегка на сторону.

А ночной брат? Нескладный, костлявый, весь в шрамах… пахнет от него странно…

– Хм. Любезничаете? Хьиханьки-хахьаньки?

Пахнуло перегаром, между ними просунулась голова Бенедикта.

– Да ну тебя, – фыркнула Арлетта и слезла с козел, забилась к себе за занавеску от греха подальше.

– А что, я не против, – не унимался Бенедикт, плотнее усаживаясь на её место.

Ночной брат помолчал и вдруг выругался как… ну, как ночной брат. Грубо, грязно и безобразно. Отчётливо произнося все слова, будто говорил на фряжском.

Бенедикт в ответ заржал, отчего-то довольный.

– Ишь, молодой. С гонором. Контракт заключим, в семью войдёшь и любезничай в своё удовольствие.

– Какой контракт? Это чтоб я пел?

– А что ж. Ты поёшь, она пляшет… Манифик! Весь публикум будет наш.

– Да-а… Дурак ты, хоть и шпильман. Думаешь, чего я раньше не пел?

– Кто ж тебя поймёт.

– Знаешь, как меня наши кличут?

– Ну?

– Соловей.

Арлетта фыркнула. Ночные братья шутили редко, но метко. Соловьём у них называлась простая отмычка в виде ломика. Двери и ворота отжимать. Со скрипом, но быстро и просто.

– И что? – не понял Бенедикт.

– То самое. Особая примета это. По голосу меня живо узнают. И под персоной моей, что теперь в каждом кабаке висит, это прописано.

– О-у! – только и сказал Бенедикт.

– Так что играть я, так и быть, могу. Но петь… забудь и не вспоминай.

– Забыл. До поры, – хмыкнул Бенедикт.

– До какой поры?

– Сядем в Липовце на корабль – тогда поговорим.

На ночлег стали в пустой деревне. Совсем пустой, покинутой. Бенедикт сам прошёлся по всем шести уцелевшим домам, проверил ушедшие в землю баньки и завалившиеся клуни. Никого не нашёл, даже крыс не было. Да и что им тут делать? В пустых погребах и амбарах давно было съедено всё до крошки. Только ласточки по многолетней привычке ещё гнездились там и сям, под сгнившей стрехой или почти отвалившимся карнизом. Да на одном из чердаков обнаружилась уже устроившаяся на ночь голубиная стая. Бенедикт побрал их, полуслепых, в темноте, почти руками. Вернулся к повозке очень довольный, с курткой, набитой голубиными тушками, и непременно сам пожелал приготовить некий супчик по-фряжски. Вытребовал у Арлетты луковицу, перцу, соли, лаврового листа, разжёг во дворе брошенного дома хороший костёр, добыл воды из колодца. Ворот оказался поломан, цепь оборвана, пришлось долго возиться с найденным в пустой клуне дрючком. Арлетта ощипывала голубей, Фиделио сидел рядом и умильно принюхивался, время от времени пихая её носом под локоть, а ночной брат куда-то делся. В ухо не дышал, костылями не скрипел. Пропал. Арлетта понадеялась, что насовсем.

Но нет, вернулся. Встал рядом. Долго молчал. Должно быть, глядел, как Бенедикт священнодействует у костра, ловил носом вкусные запахи. Правда, молчание было какое-то неприятное. Арлетта умела различать молчания. Это было тяжёлым.

– Слышь, бабочка, пойдём со мной.

– Зачем?

– Пошли. Не пожалеешь.

Арлетта поднялась, кое-как стряхнула с юбки налипшие перья и пошла за ночным братом, привычно подставив ему плечо. Бояться она раздумала. В случае чего Бенедикт рядом, а если этот опять петь примется, можно и уши заткнуть.

– Далеко не пойду, – предупредила она на всякий случай.

– А далеко и не надо. Осторожно, тут ступенька. А тут пол провалился. Ступай за мной, по стеночке.

Пахло сырой трухой. Гнильём. Старыми тряпками и мышами. А ещё дымом. Должно быть, ночной брат прихватил для света горящую щепку.

– Ты меня что, в избу тащишь?

– Не тащу, а позвал. Всё. Пришли.

– Ну и что? Что ты… кхм… показать хотел?

– Тебя.

– Что?!

– Я хотел показать тебе тебя.

– Э… ты это… Бенедиктову флягу нашёл? Да нет… не пахнет вроде.

– Не вертись. Тут пол слабый.

К дыму и мышам добавился новый запах.

– Свечка, – определила Арлетта, – дорогая, восковая. Колдовать будешь?

– Да не вертись. Постой смирно.

Арлетту осторожно взяли за плечи, повернули. На глаза, как в игре «Угадай, кто?», легли жёсткие руки ночного брата.

– Теперь смотри.

Хотелось засмеяться, обозвать проклятого колдуна как нельзя хуже и…

Два дрожащих огонька. Нет, четыре. Два настоящих, а ещё два как в тумане. Два оплывших свечных огарка горят – отражаются в стоящем на столе зеркале. Зеркало тусклое, с выбитым уголком, в тёмной грязноватой рамке. В зеркале – отражение. Непонятное какое-то, странное. Шевелится что-то. Вроде человек, вот только с лицом у него что-то не то. Как будто его нет, лица-то.

– Ой!

– Видишь что-нибудь? – спросил ночной брат.

– Ой! А как это?

– Ты видишь моими глазами. Фокус такой, воровской. Чтоб высматривать, где что плохо лежит. Никакого колдовства, честное слово.

Спокойно так сказал, лениво. Будто ничего особенного не происходит. Арлетта, которой очень хотелось визжать и кусаться, решила пока этого не делать.

– Э… А что я вижу?

– То же, что и я. Хорошее зеркало. Видно, до войны они тут неплохо жили. Богато.

Немного успокоенная этими посторонними рассуждениями, Арлетта пригляделась к отражению. Лицо у отражения определённо имелось, только почти скрытое широкими мужскими ладонями. Снизу упрямо торчал загорелый подбородок с косой свежей царапиной, сверху – короткие неровные пряди тёмных волос. Вели они себя своенравно: те, что покороче, свирепо топорщились в разные стороны, те, что подлиннее, спадали вниз мягкими волнами.

– Это я, что ли? – неуверенно спросила Арлетта.

– С утра была ты.

Да уж. Арлетта осторожно протянула руку, потрогала любимое украшение – свисавшую слева тонкую косичку с туго вплетёнными красными бусинками. Память о маме Катерине. Канатная плясунья заплетала её, сколько себя помнила, и очень ею гордилась. Под пальцами скользили гладкие кругляшки со всеми знакомыми щербинками и царапинами.

Отражение сделало то же. Протянуло очень худую, исцарапанную руку и коснулось косички. Бусинки… Истёртое серенькое дерево с жалкими следами краски.

– Я… Они на самом деле такие… некрасивые?

– Хм. Слегка поистёрлись.

– А я? – как всегда, не подумав, выпалила Арлетта. – Я какая?

– Ты разве не видишь?

– Вообще-то нет. Руки твои хорошо вижу. Они такие потому, что ты музыкант, или потому, что вор? – съехидничала, чтоб немного себя подбодрить.

– Потому что вор, – отрезал ночной брат. – Погоди. Сейчас.

Длинные воровские пальцы медленно разомкнулись, скользнули по щекам, легли на плечи.

– Мама!

– Ну, чё такое?

– Мама Катерина, – выдохнула Арлетта. Катерина смотрела на неё из зеркала, совсем такая, какой её помнила непутёвая дочка. «Чудо-юдо в решете, – говаривал Бенедикт, – волос чёрный, глаз голубой, погибелья моя смертная есть». – «Погибель, – смеялась Катерина, – горе моё. Ни одного языка не знаешь». – «Зато на всех говорю», – надув для солидности щёки, возражал Бенедикт. Тогда они часто смеялись вместе.

Ресницы весёлыми чёрными стрелками, брови – соколиный разлёт. Мама Катерина. Вот только такой худой она не была. У кого-то, может, ямочки на щеках, а у этой, в зеркале, ямы вместо щёк. И нос какой-то кривой, остренький-курносенький. На носу целый букет царапин. Под левым глазом синячище чуть не во всю щёку. Наверное, это когда она прошлой ночью в дерево врезалась. Но глаза ясные, ни за что не скажешь, что слепые.

– Ты меня вылечил? – спросила она, втайне надеясь, что это окажется правдой.

– Нет. Лечить не умею. Смотри, пока можно.

И Арлетта смотрела. Уже без испуга, задумчиво. У девицы в зеркале была… э… фигура. Ключицы, конечно, торчали, и шея тонкая, но под засаленной мешковатой кофтой определённо имелась пусть небольшая, но вовсе не детская грудь.

– Это что же… выходит, я… Сколько мне лет?

– Ну, – протянул ночной брат, – судя потому, что ты рассказываешь, четырнадцать-пятнадцать. По нашим законам замуж уже можно. А по фряжским – ещё нет.

– Зачем?

– Зачем замуж? Не знаю. Но все девки хотят.

– Да нет. Зачем он мне врал?

– Кто?

– Никто, – оборвала себя Арлетта.

Нет. Обсуждать Бенедикта она ни с кем не будет. Но зачем он врал? Не только публике, публику морочить не грех. Зачем ей самой голову морочил? Вовсе она не ребёнок. И не такая уж уродина. Не красавица, конечно, как Катерина… Но всё же, всё же… Вот синяки сойдут, и… А ночной брат? Он какой? В зеркале ничего видно не было, кроме неясной тени за спиной. Свет падал только на руки, тяжело лежавшие на её плечах, да на слипшиеся концы ярко-рыжих прядей. Арлетта завертелась, пытаясь повернуться, заглянуть ему в лицо, упёрлась макушкой в твёрдый подбородок. Но видела только то, что в зеркале. А потом всё исчезло. Темнота смокнулась, хотя свечи ещё горели. К лицу по-прежнему поднималось их тепло.

– Подай-ка мне костыли, пока я не свалился, – тихо попросил ночной брат. – Они тут, у тебя под ногами. Устал стоять.

Арлетта нагнулась, нащупала костыли, протянула ему. Голова слегка кружилась.

– Пошли, выведу тебя.

– Антре! – заорал Бенедикт, – кушьять подано. Что вы там, клад нашли?

Но ночной брат ничего кушать не стал, хотя голубиный суп пах изумительно. Довёл Арлетту до костра и делся куда-то. Должно быть, забился в повозку. Сама Арлетта после ужина внутрь не полезла, устроилась на крыше. Дождя нет, место открытое, комаров сдувает. Долго ворочалась, всё думала. О себе, о Бенедикте. О том, отчего он желал, чтобы его пуур инфант всегда оставалась некрасивой маленькой девочкой. Наконец, надумала. Красивые да взрослые замуж выходят. Выходят… уходят… А Бенедикт хочет, чтоб она оставалась при нём. Значит, любит. Сильно любит. Вот и хорошо. А про чёрную пустоту да про одиночество она всё выдумала. На этом Арлетта успокоилась и заснула, завернувшись в зимний пуховой платок. В самый сон тихонько заполз чёрный пардус, он же ночной брат, он же колдун проклятый. Ему-то чего надо? Зачем показал ей всё это?

Спали долго. Минувшая страшная ночь не прошла даром. Встали уже за полдень, да и то потому, что чуткая Арлетта сквозь сон услышала скрип колёс, топот многих копыт, долгое, хриплое мычание. Оказалось, в пустую деревню втягивается длинный обоз. Все, кто в округе стремился попасть в Чернопенье на Купальскую ярмарку. По нижней дороге пробирались бы поодиночке, но по верхней не решились. Удалось сговориться и нанять конную охрану, которая сразу метнулась к подозрительной повозке. Угрюмый со сна Бенедикт скороговоркой завёл обычную жалобу про бедных шпильманов, придурковатую слепую дочь и покалеченного брата. Выслушали хмуро, но мирно. Тогда он набрался наглости и попросил позволения присоединиться к обозу. В этом ему было отказано. От проклятых скоморохов лучше держаться подальше. Того и гляди разбойников наведут.

Но Бенедикт не огорчился. Выждал, пока обоз утянется за ближайший лес, и тихонько поехал следом, прямо на козлах дожёвывая остатки вчерашней обильной трапезы. Охрана лихих людей разгонит. Сразу нападать на отставшую повозку, может, и поопасятся. Арлетта осталась на крыше. Здесь качало сильнее, но зато солнышко грело не по-вчерашнему. Она свернула платок, подсунула под голову и тихонько качалась в тёплых лучах. Вот несколько минут лёгкого холода – это облако протянулось, прошло над полями и лесами Высокого Полибавья, вот зашуршало, зашелестело, тепло разбилось на летучие пятна – это въехали в лес. Липовый, светлый, редкий. Хорошо. Можно дремать и ни о чём не печалиться.

Снизу послышалась возня. Бенедикт коротко переговорил с ночным братом, передал ему вожжи. Тот принял, малое время ехал молча, потом засвистел тихонько, протяжно. Арлетта плыла под этот свист на грани сна и яви, а потом ей приснилась песня.

Протяжная песня, качающаяся, как повозка.

Во сне… честное слово, не просыпаясь, она соскользнула по верёвке, устроилась на краешке качающейся доски. Ночной брат подвинулся, давая ей место, и сразу же замолчал.

– А дальше? – против воли выдохнула Арлетта.

– Не могу, – смиренно, как некая невинная овечка, ответствовал ночной брат.

– Почему?

– За такие песни в Остзее в болоте топят, а во фряжских землях на костре жгут.

– Да эта вроде ничего, обыкновенная, – осторожно сказала Арлетта.

– Значит, обыкновенные можно? Дозволяете, прекрасная госпожа Арлетта?

Ну ясно, обиделся. «Прекрасная госпожа» нахохлилась. Просить она не будет. Не дождётся. Ещё чего не хватало.

Повозка качалась мягко, колёса вязли вдорожной пыли. Даже Фердинанд ступал бесшумно, как по облаку.

Канатная плясунья плакала и сама не знала, почему плачет. Некрасиво шмыгала носом, стискивала кулачки и кончила тем, что уткнулась в плечо ночного брата.

– Ну что ты, – растерянно сказал он, – это же просто песня. Девки на супрядках поют.

– Ты колдун, – беспомощно всхлипнула Арлетта.

– Да брось, – ночной брат неловко обнял её, – какой колдун… вор я, обычный вор. Ну хошь, каторжную затянем.

– Нет! Не надо!

Не надо всё портить: тишину, печаль, песню, которая, как лёгкая дорожная пыль, ещё висела в воздухе. Парни такого не понимают. Им лишь бы горланить, да погромче, да чтоб чёрных слов побольше.

Ночной брат чмокнул губами, слегка понукая Фердинанда.

– Смотри.

Совсем близко, над самой головой, солнце качалось в ветвях одинокого дерева. А за деревом… за деревом было только небо с рядами лёгких облаков и дальняя даль, лесистые холмы за Либавой. Сама Либава рябила яркими чешуйками далеко внизу. Щётки кустов, поля камышей, высокие ветлы подступали к ней, но не могли скрыть широкую вольную воду. Песчаная дорога ползла над самым обрывом, отчаянно цеплялась за крутой склон. На склоне тихо шелестела высокая трава, лохматые колоски щекотали близкую синеву.

– Это ты видишь? – пискнула перепуганная Арлетта, которой казалось, что они сейчас упадут в облака, возьмут и уедут по облачной дороге.

– Правда, красиво?

– Это на самом деле?

– Да.

– Голова кружится.

– С непривычки. Пройдёт.

– Мы падаем!

– Куда?

– В небо!

– Опять воркуете? – донеслось из повозки. – Лапы уберьи, бесстыжая морда. Она ребьёнок, а ты…

Арлетта сейчас же отстранилась, села чинно, расправила юбку. Чудная картинка погасла, стоило шевельнуться.

– О… не успела…

– Чего? – прошептал ночной брат.

– На Фердинанда посмотреть не успела. Я его помню. Только плохо.

– Посмотришь ещё.

Бенедикт, которому не понравилось, как они шушукаются, рявкнул, что пора делать привал. Но Арлетта его ворчание почти не слушала.