Читать книгу Фрэнсис Весь - Мария Жиглова - Страница 15

Огромный дом, пустой-пустой,

И рядом ходит пес простой,

И входят в дом пустой-пустой

Роланд и девушка, постой,

На трон или в дом они спешат?

У них нет маленьких ребят,

Нет и хорошеньких детей,

Так входят ангелы, злодей.

Так разоряется гнездо,

Так Рона плещет, и весло

Горгулья старая за то

У девушки берет.

Прекрасный кавалер Роланд

Красивых в танце кружит дам.

И никому я не отдам

Гроша на Новый год.

Так разоряется гнездо,

И входят в поднебесный дом,

Где есть та девушка с веслом,

Гоморра и Содом.

Так Парка нить его прядет,

И совка старый гнезда вьет,

Так разоряется гнездо,

Нажитое трудом.

Так входят в дом – туда, туда!

Так расступается вода,

Когда пират на корабле

Печет бифштекс на вертеле,

Когда спускают старый флаг,

И в трюм спускается моряк,

Так входят в дом пустой, когда

В округе есть вода.

Роланд и девушка бегут

На небо, ждет Господень суд

Тех, кто прогнал их всех туда,

Где Роны плещется вода.

А кто прогнал их всех в сонет?

Суда не ждет и пишет; нет,

Хотя я и боюсь суда,

Но все же – ерунда.

Роланд в сонетах был мастак,

И мастер делает не так

Чтоб плохо гробы для того,

Кто, впрочем, ничего.

Под Рождество в Раю прядут,

И девушек гадалки ждут,

И вот – в моем селе редут

Французский; наповал

Стреляет граф; поэт убит,

И кошка сказку говорит,

И девочка сидит – плеврит…

Я б многое отдал…

За то, чтоб жизнь была, весна,

Чтоб детям было не до сна,

Прекрасный цвет, покоя нет,

И день – как свет у дна

Реки. Стреляют мужики,

Роланд ведет свои полки

И королевские стрелки

Уже по крышам бьют.

Католик ты или гугенот,

Иди смелей, иди вперед,

Ведь Франция одна, и вот

Гремит большой салют.

Мне не пора ложиться в гроб,

Но знает Бог, что день несет.

На круге этом в свой черед

Уложат наповал.

Мне не пора ложиться в гроб,

Но на кругу не видеть чтоб

Крысятников и подлипал,

Я б многое отдал…

Шутовской бубенчик был,

Шутовской поклон отдал.

Я сегодня не любил,

Вас сегодня целовал.

Ты сегодня гугенот,

Ну а я – католик был…

Может быть, на этот год

Я Вас тоже полюбил.

Poor Jorick, вы друзья.

И с шутом твоим в вине

Роза красная, и я

Знаю – быть у нас войне.

Все же войны – от любви.

Я пишу тебе сонет.

И поют, как соловьи,

Пули мне на той войне.

Ухожу на поле я.

Ты сегодня – гугенот.

Сердце ранено, моя

Девочка, под Новый год.

Роза красная в вине,

Шут твой плачет на войне.

Но меня мой враг убил.

Я сегодня полюбил.

В Рай иду я с той войны

Под янтарный звон церквей.

И корона у жены

Необвенчанной моей.

Шутовской бубенчик был,

Шутовской поклон отдал.

Я сегодня Вас любил,

Вас сегодня целовал.

Я играю в слова

И немного боюсь.

Говори на раз-два:

– Ты ведь только не трусь.

Не играя в слова,

Речь лилась как ключом,

Не боли, голова.

– Мне опять горячо.

От любви от моей

Мне навязло в зубах,

Магомет на коней

Все садится, Аллах!

Вот и памятник им

По делам по твоим,

Ты пойдешь в ад и в рай,

Ты концы подбирай.

Ты при жизни пойдешь.

– Ты, наверно, пиши;

– В ад и в рай попадешь;

– Дело есть у души.

Вот четыре стиха.

– Только первых моих.

Я бегу от греха,

Попадаю я в стих.

Попадаюсь, прости.

«Маяковский и Брик».

Я влюбилась, пусти,

Вот и умер старик,

Бедный дед, белорус,

От Хатыни – года.

Я, наверно, боюсь,

Но не знаю, куда

Попаду я сейчас.

И дорожка видней.

«Маяковский» сейчас

Тоже в мире теней.

….

Дед, русак, белорус,

Тоже книжки читал,

Я немного боюсь,

Только час не настал.

Подай мне, Господи, на бедность,

На крайность нищую мою.

Московских утлые надежды

Стоят у жизни на краю.

Подай мне, Господи, на память,

Я память новую пошью.

В Москве леса стоят колками,

И вся Москва – в одну струю

Сливаясь, – кружится и вьется,

Везде – живой переполох,

И крутятся, и как придется,

Покуда с нами этот Бог.

То на бок, то опять в кулачный

Идет царица мира в бой.

И плачет самый настоящий

Бездомный мальчик, Бог с тобой.

И снова жизнь, и снова нити

Волшебные они прядут.

Москва приходит как родитель

И слезы льет, когда не ждут.

По миру красному, в полмира

И в Вавилон она росла.

От монопольки и кумира

Остались город и крыла.

И Пушкин, Пушкин над Москвою,

Стоит чугунный пьедестал.

О дети, племя! Бог с тобою,

Мне кто-то некогда сказал:

«Укрою, милая, с обидой

Я никогда не отвернусь».

Теряем, милая, из виду,

Как далека «святая Русь»,

От Арктики и до Кавказа,

Среди полярных тех ночей

Оставил, как зеницу глаза,

Здесь стольный Питер сноп лучей.

Москва, Москва царит повсюду

И стелется внизу листва.

Ужель я никогда не буду

Здесь? Как кружится голова!

Прекрасный дождь по листьям стынет.

Москва и Яуза – ручьи

С водой большой. Когда покинет

Меня мой друг, как соловьи,

Я старой совлекусь одежды,

Стою одна, как на краю.

Подай мне, Господи, надежды

На безнадежную мою.

Когда-то я была такой:

Ходила с сумочкой почтовой

И ездила на тачке клеевой

С красавцем; к мужу – ни ногой.

Когда-то я была другой;

Ходила исподволь за «Маркой»,

Дарила кукол и подарки,

Однако с дурочкой-судьбой

Ходила я почти в обнимку:

Пегас – Пегасом, по старинке

Так пишет ручка, и молчит

Машинка старая; кишит

Ошибками статья в работе…

Когда-то я была такой:

Редакторство, и на отлете

Опять, за «Красною стрелой»,

То в Петроград, то водку пьете,

Мои красавцы и друзья.

Вот Брежнев умер, быть нельзя,

А надо только выжить; гнете

Вы спину, видимо, не зря,

И Волгодоном потянули

Народу спину те князья,

Что спину вовремя не гнули…

Ах, Кресты, Кресты, Кресты,

Все на «вы», а мы – на «ты».

Ходят сумасшедшие,

Из дому пришедшие.

Ах, холмы, холмы, холмы,

Все на «ты», а вы – на «мы»…

Сестры невеселые,

Санитарки квелые.

Пуговки латунные —

Радуйся, Подлунная!

В Российской империи

Нету больше Берии,

А в чужой Америке —

Сэндвичи и бебехи!

Выступают горделиво

Молодец и леди Дива.

Молодец-то – молодец,

«На-ко, скушай голубец!

Накося да выкуси,

У Исуса попроси», —

Нянька говорит ему.

На вопрос мой, почему,

Есть один у них ответ:

Пушкин славный был поэт,

Ну а ты за ним куда?

Я за ним бегу, вода

Утекает в реку Че,

Спит гитара на плече…

Мы читали Ал-Коран,

С Библией ходили,

В храме жались по углам,

А не в «Крокодиле».

Надо дотянуться,

Но надо бы пригнуться.

«А Господь-то не простак,

Все Он делает за так», —

Говорят нам в церковке,

А поп сидит на маковке.

Все Он знает наперед,

Мойшу взяли, и вперед:

«Может быть, Он лысый?»

«Нет, Он белобрысый».

…

Я хожу, смиренный раб,

Звали Евдоксией,

Кольку-нищего, в сто крат

Лучше, попросили

Помолиться за отца,

А он просит: «Ца-ца-ца —

Царствие небесное,

Гробики вам тесные».

Будто Ольгой нареклась,

А чертовка завелась:

«Может быть, ты лысая?»

– Нет, я белобрысая!..

Я платочек-то носила

Беленький, как Волга,

Все у Бога я просила

(Вырезать недолго

Цензору проклятому,

Если б русопятому…)

Как мы папу отпевали

В это воскресение

И блиночки подавали

(Цензору – веселие!)

«Не дождаться Мне серег», —

Молвит Богородица.

– Вы купили оберег,

А серег – не водится!

И-эх!..

Пусть подавятся потомки

Моей рифмой крепкою.

Патриархи и подонки,

Все летят за ветками.

Обморожена ольха,

Под горою вишня.

Я уже не дочь полка,

Кабы что не вышло.

В огороде бузина,

В Киеве жил дядька,

Мне не видно ни рожна,

Спросим Перетятько.

Ать-два, ать-два,

Раскололась Москва.

При прежнем правительстве —

Духовом ловительство.

Правительство Брежнева

Было очень нежное,

Просто травоядное,

Как волки плотоядные!..

Крест ломали на Петре;

Памятник срывали,

Дырку выжгли на костре

Три бомжа в подвале.

Назывался наш юрод

Нынче бомж, как весь народ.

Промелькнул госпоезд мне

В бабушкиных спицах.

А Господь-то при луне

Смотрит, и не спится.

Вот уже сарай-вокзал,

В колокол тревога.

Папа мне вчера сказал:

«Собери в дорогу

Пирожки и курицу.

И нечего сутулиться».

Вот госпоезд прошуршал

Медленно по шпалам.

Промелькнул сарай-вокзал.

Мамин лик усталый

Тихо смотрит на меня.

Провели уже полдня

В этой суматохе.

В поезде пройдохи

Всё играют в преферанс.

Поезд катит. Бедный Ганс

Думает: «Шпионы,

КГБ, погоны.

Что мне делать, как мне быть?

Как Германию забыть?»

….

Мой отец уже устал

От сарай-вокзала.

И в госпоезд мне сказал

Погрузиться. Мало

Мне того, что он сказал.

Я курю. Не знало

Общество вокзальное,

Пестрое, нахальное,

Что мы едем в south,

То есть в южный городок,

Где течет реки поток

И впадает в море

Черное. На взморье

Едем Рижское потом.

Где собор и белый дом.

…

Нас крестили в Вивьен Ли

И Марией звали.

И купалися в пыли

Воробьи в вокзале.

Как ее еще назвать?

Как России воевать?

То с американцами,

То вовсе с голодранцами

Мы общаемся в сенях.

Катит Санечка в санях,

Заболела «тубиком»,

Вот и кашель кубиком.

«Разве это не народ? —

Молвит Богородица, —

Что-то у Меня, юрод,

И овес не родится!»

Поезда да поезда,

Да ничего хорошего,

Повезли нас никуда,

Да было припорошено.

– Как на свадьбе у меня

Целовались горько.

– Расстегнулася мотня

У юрода Кольки…

И поэт, и Мандельштам

Разбежались по кустам.

Разблажился батька.

– Рак был, Перетятько.

Мир направлен на меня,

Нету мне покоя.

Кира спросит у меня:

«Что это такое?»

Ангелочки вы мои,

Люди неземные!

Ах вы саночки мои,

Сани расписные!..

Ясли, сени и покос…

Молвит Богородица:

«Нынче у Меня Христос,

Сын и Бог Мой, родится».

На двуглавого орла

Мишку посадили.

Подошли из-за угла,

Олю подсадили.

Бьют два белые крыла:

«Едем в «Пикадилли!»

Люди те, как тать на тать,

На него похожи.

Я просила Божью Мать:

«Пощади Сережу!»

А он —

Заломил красиво ноги

И поехал по дороге.

Снится Маше с Мишей сон:

Заиграл опять клаксон.

Вот кирпичик, стукачи,

Ну-ка, Таня, помолчи,

Вот «Онегин», вот друзья,

Вот и белая свинья

Хрюкает и возится.

Звезды и занозица.

Хочу я видеть всех,

Кто был со мной

В те годы юности мятежной,

Когда орех

Как круг земной,

И вечер радостный и нежный…

Он был уже совсем ручной,

Когда его придумал резчик.

Он мог держать бы шар земной,

А вынужден держать подсвечник.

Вот едет поезд государственный.

Стучат ступицы, едет пол.

И запах от казарм лекарственный;

Глотает мамка валидол.

И едут офицеры с песнями,

Юродивые тут как тут.

Хозяйский вид, пальто советские…

И дни осенние идут.

Вот лето катится; из поезда

Глядят в окно; ребенок спит

Иль хнычет; нет, не беспокоится

Мамаша юная; пиит

Все косится в купе с картишками.

Военный грезит: вот редут.

Ребенок балуется книжками,

Юрода Гришкою зовут.

Вперед, вперед – стучат вагончики,

На небе Лира и Пегас.

Ноябрь придет, и Песьи Гончие —

И Сириус, и ватерпас

Нам пригодятся, пассажирам.

Царь умер как-то, быть бы живым.

И желтый свет, и лясы точат,

И Солженицын уж пророчит.