Читать книгу Взрослые сказки - Мария Качкачев-Шуйфер - Страница 2

Он лежал очень долго, боль чувствовалась во всем теле, она возникла постепенно, и он мог, но не хотел ее остановить. Это было лучше, чем не чувствовать почти ничего, находиться в какой-то тошнотворной невесомости. Сознание и память возвращались медленно, как после резкого утреннего пробуждения – неясно, где происходило только что виденное, во сне или реальности. Непрекращающаяся боль подсказывала, что происходящее реально. Помимо нее, в голове бродила какая-то мысль, что он что-то забыл. Но что? Он должен был что-то остановить, что-то очень плохое, но не смог, потому что умер.

В памяти всплыли какие-то тупые никчемные разговоры, одни из тех, про которые сразу понятно, неважно, что скажешь, все равно ничего не изменишь, поэтому лучше молчать. Но молчать было нельзя, потому что надо их убедить отпустить его. Если не отпустят, он не сможет выполнить свою задачу и многие, возможно все, погибнут. А может ли он вообще ее выполнить? В чем заключается задача?

Он вспомнил: он должен был всем рассказать про страх, который приближает смерть так, что ее уже не остановить.

Он помнил, что уже пытался, рассказывал, убеждал, что все могут погибнуть, на землях Иудеи и Израиля на тысячелетия поселятся чужие люди, евреи разбредутся по всему миру, Яхве практически исчезнет из их памяти и ЕМУ сложно будет помогать этому разрозненному, разворошенному, муравейнику, ОН не сможет растянуть над ним защитный зонтик, как обещал Аврааму.

Он вспомнил, как после всех этих речей оказался в темном душном помещении, заполненном кричащими, спорящими людьми, покрытыми потом. Вокруг летали мухи, он запомнил одну, она кружилась над писцом, который не успевал ее отгонять. Мухи слетались на липкую вонь, исходившую от каждого. Он вспомнил, что похожий запах источала приблудившаяся к нему собака, когда встречала другую, гораздо большую. Он вдруг вспомнил собственный запах, душивший его перед тем, как все кончилось.

Обрывки мыслей и воспоминаний мучительно крутились в голове, как клубок жалящих себя и других змей: «…Эти спорящие люди думали, что я опасен. Они думали, знают, что делают», он видел все их ходы, договоры с римлянами, мешочки с деньгами и то, что они все решили, что его надо убить, и быстро.

«Они, вообще-то, правы, ОН сказал именно так: «Нельзя допустить восстаний». Да, мужественные Маккавеи или Бар Кохла …прекрасно блистать мгновение, быть гордым и свободным и дать надежду народу на свободу, но падет храм, разрушена Иудея и будет кровь, и трупы, и забвение всех. Хотя, конечно, не только из-за них. Нет и не было единства между евреями…», он ухмыльнулся, и волна боли прошла сквозь измученное лицо, «они были едины, когда решили убить меня…не поможет. Но и подкупы и договоры тоже действуют на короткий срок, они не помогут, Рим раздавит кучку этих странных, непохожих, отвергающих, презирающих все Чужих. За что мы презираем их? С их большими домами, банями, повозками, красотой женщин, великолепием коней, шумов праздников? Многобожье… Да, ОН смеялся. А во что верят дети и во что играют? Потом вырастают и смеются над своей верой и страхами. Значит, надо просто дать римлянам время повзрослеть и повзрослеть самим. Иудеи просто чуть старшие дети… они это прошли, можно просто дать другим стать взрослее. Да, мы знаем, что Бог один, тогда к чему эта суета, заговоры, обсуждения, убийства? Где просто вера? Исчезнут римляне так же, как до них вавилоняне, ассирийцы, египтяне. Да, это не просто ждать, все эти приходящие, а потом изменяющиеся, перерождающиеся, исчезающие народы уносят жизни, заставляют страдать. Но есть план: 40 лет хождения пустыне, он принес скрижали. Исход из Вавилона принес Тору, доступную большинству. Скрижали исчезли, может быть, ОН так захотел. А как могло быть иначе?.. Потому что что-то в них было неактуально. И сейчас наступило схожее время».

«Надо идти». Он почти решил, что будет им говорить, когда выйдет и попытался встать. Но не смог. Не боль, какая бы страшная она ни была, остановила его, с ней он почти научился справляться, он обнаружил, что спеленут и не может двигаться. Он вспомнил, что мертв и похоронен. Это было даже смешно – после всего этого путешествия так ничего и не сделать из-за того, что оказался мумией в египетских тряпках.

Сил сопротивляться не было, и он опять погрузился в воспоминания: он стоял на горе среди немного испуганного, немного удивленного люда, хотя и привыкшего к разного рода сумасшедшим с их пророчествами. Было даже не жарко, приятный вечер, у него было хорошее настроение и хотелось поделиться чем-то добрым. У него было несколько теплых булок и немного вина, он предлагал это всем, и люди отщипывали от хлеба и садились рядом, фляжка с вином передавалась соседу. И они разговаривали. Ему было так хорошо, что все возникающие в голове мысли вдруг сформулировались, и он вспомнил, как говорил: «Hе давайте святыни псам, и не рассыпайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами, и не накинулись на вас, и, обратившись, не растерзали вас» . Сейчас он понимает, что вся его страсть утонула в песке, булках с хлебом, никто не поверил или не услышал, хотя что тут можно не понять? Не надо размениваться на мелкие дрязги и сиюминутные победы, и, главное, драку, пот, кровь и потом смерть для всех. Он теперь знает, что такое смерть, это бы надо им рассказать. Хотя все равно опять не поверят.

Еще на сидя на том холме он говорил: «Не хлопочите о жизни вашей, что вам есть и пить, ни о теле вашем, во что вам одеться; не больше ли жизнь, чем пища, и тело, чем одежда?» «Жизнь! Это важнее сейчас, не будет ее ни у одного из вас, ни у детей ваших, не будет смеха, радости, близости, тепла…» Или вот почему они говорят, что только тот, кто соблюдает весь свод правил, тот и достоин, только того можно любить, чтобы самому быть праведным? А они не думали, что такого делают, если любят праведника или доброго человека, за что они войдут в царствие небесное, если это может любой язычник, а вот полюбить Другого непросто, это иногда страшно, если даже очень хочется или… Потом «подставь другую щеку», ох, как они смеялись, орали, что я трус. Так ли? А разве Йом-кипур не об этом – простить, убрать из себя злобу, месть. Или еще сложнее – понять ошибку, испросить прощение, умилостивить обиженного. Ведь бить может всякий, если слаб, или бить, или бежать. А стоять и быть страшно. Кто трус?

Да, еще о трусости. Тот мальчик, Иуда, стоял и смотрел на какие-то монеты и плакал. И кричал, что это не его деньги. Странно, деньги не дарят просто так, и подарок не вызывает слезы и отчаяние. Славный мальчик, единственный, кто обнял его, когда пришли стражники. Он улыбнулся мысли: «Я умер, но мне все еще нужна любовь и подтверждение любви». Мысль тут же сменилась другой: «Чему я могу научить, если мне тоже нужно подтверждение?»»

Ладно, надо идти. Эти тряпки… устал, надо становиться человеком, чтобы их снять.

Через много часов он встал – воспоминания и размышления давали силу – разорвав куски савана, и пошел на тоненькую полоску света среди кромешной темноты, которая его окружала. Камень, который заваливал вход в пещеру, был тяжел, но поддался и он. Он знал, что надо просто идти, не драться, не мастерить ходы, просто дойти до людей и просить, умолять их, ради миллионов будущих детей.

Он вышел, кучка женщин завизжала от ужаса. Да, он был страшен, в крови, местами замотанный кусками савана. Он забыл, что мертв 3 дня. В какую-то секунду он с радостью понял, что не источает того липкого или какого-то другого запаха. Еще мелькнула мысль про Йом-кипур, очищение, он почувствовал странное возбуждение, даже захотелось танцевать. И он был почти готов, откуда-то издалека слышался звук флейты, он поднял руки и сделал первые танцевальные движения, но посмотрел вокруг. «Да, теперь они, как дети, боятся мертвых», – подумал он. Что может сделать мертвый? Кто не видел мертвого быка или льва на арене, чем он страшен?

Он поднял руку в направлении группы женщин, и они замолчали в оцепенении.

– Я люблю вас всех, – начал он подготовленную речь. – Я люблю вас всех и каждого.

Это ОН меня научил. ОН просил меня помочь вам чувствовать любовь и не бояться ничего. Тогда ОН сможет вам помочь. Как старший брат или мать и отец. Иначе, если в страхе, суете и тоске они будут пытаться победить в мелких ситуациях, что длятся лишь мгновение, ОН ничего не сможет сделать. И они пропадут.

Он сразу почувствовал, что никто ничего опять не понял. Тогда он начал описывать грядущие события, увидел в их глазах и неверие, и все тот же страх и решил, что спасет хотя бы кого-то. И ушел ждать.