Читать книгу Бавыкинский дневник. Воспоминания двадцатого века - Мария Кротова - Страница 10

Сегодня уехал Лёня. Вчера он болел – ангина, грипп. Подлечила, как могла, стрептоцидом и малиной. Как-то доехал? С собой взял немного, так что шёл налегке. Сразу стало тихо и грустно.

За эти дни починила Вите еще две пары брюк, так что можно начинать шить себе фартук. Чулки тоже все починила. Всё погладила. На очереди – стирать простыни и наволочки.

Письма от Анюты, Деи, Веры Григорьевны.

За время работы в санатории я никуда не ездила, была только несколько раз в Новосибирске. Сибирская природа приводила меня в восторг своим изобилием. Земля была – как чёрное масло, даже на вид жирная, и на ней росло всё очень высокое, густое и большое: огромные сосны; картошка такая, что, тряхнув на уборке один куст, наполняли чуть не ведро; капуста вообще неподъёмная. На острове посреди Оби росли кусты смородины – беспризорной! – чёрные от огромных ягод. Летом цвели целые поляны «огоньков» или «жарков» – оранжевых, пышных цветов. Даже крапива была намного выше меня.

В Оби летом я купалась. Там течение очень сильное, и на ту сторону (на остров) я переплыть так и не смогла. На остров мы плыли на лодке и набирали вёдрами чёрную смородину, но комары нас съедали. Зимой на остров ходили на лыжах и собирали красные ягоды шиповника для соседнего госпиталя.

Хорошо ли быть маминой дочкой? Такой была я до санатория, и мне пришлось туго. Я не умела наколоть дров, истопить печь. Не умела держать лопату, когда мы копали канаву для водопроводных труб. Не умела обрубать сучья для сосны, когда мы ездили заготовлять дрова для санатория. Не умела постирать – даже своё бельё. Всему этому пришлось учиться – и спешно – под насмешливыми взглядами окружающих.

Я училась собирать малину над подсобном хозяйстве и не хныкать, когда крапива обжигала руки. Научилась рубить кусты рябины, возить их на волах и плести из веток плетень – и даже заплетать углы. А главное – здесь, в санатории, я научилась работать с детьми, не бояться любой аудитории, вступать в контакт с больными, озорниками, малышами, подростками. Я научилась укладывать их спать, придумывать игры, которые потом так выручали меня в пионерской работе.

Одному я не могла выучиться, мучилась из-за этого и там, и всю дальнейшую жизнь: я не умела говорить без напряжения связок, то есть у меня не был поставлен голос. Я периодически его «срывала», теряла напрочь голос и «шипела» как пропойца. Позже, в школе, я еле говорила уже к пятому уроку, в пионерлагере хрипела уже через десять дней работы.

Но, пройдя практику сибирского санатория, я вернулась – наконец-то! – взрослой. Когда я начала работать в московской школе, вопрос дисциплины меня никогда не затруднял. Правда, школа во время войны была женская. Но и потом я без опаски входила в любой класс, в любой зал, могла организовать 400, 500 человек для чего угодно, вплоть до 600 пионеров в зелёном театре пионерлагеря «Москвич», а что говорить про один класс или один пионерский отряд. Про детдом я пока молчу – впрочем, там я была не одна, а с Ганей, то есть с папой, то есть с дедушкой, с Гавриилом Яковлевичем, и учил меня он.

Вообще, вспоминая прошлое, я вижу, что училась всю жизнь. Училась жить, да так и не научилась.