Читать книгу Обличия тьмы - Мария Кущиди - Страница 3

Езеф был мне дорог. Я любила его, по-настоящему любила. С самого моего рождения я помню его голос, его вечно синюшние ноги, колени в синяках. Езеф был не только братом, но и другом, который не давал мне скучать и грустить. Он пообещал, что будет защищать меня, тогда я сказала, что буду оберегать и его. Помню, когда я сказала ему об этом, он от души засмеялся. И смех этот часто мне снился.

Проснувшись в больничной палате, я зажмурила глаза от яркого света лампы, который назойливо ослеплял меня. Повсюду был неприятный запах спирта и старости. Не люблю этот запах. Никогда не любила, потому что он сильно меня напрягал, опустошал мое детское сердце и заставлял думать о страшных, грустных вещах, думать о которых детям еще не нужно.

Осмотрев белоснежный потолок, в некоторых местах которого виднелись грубые черные трещины, я привстала с кровати. Голова мгновенно закружилась, и я повалилась назад, на белоснежные, дурно пахнущие простыни.

− Ханна, − тревожный голос мамы застал меня врасплох, − тебе нельзя пока вставать. Отдохни немного сначала. Нелегко тебе пришлось.

Подойдя ко мне, она присела на край кровати, поправив подушку у моей головы. Ее карие глаза были беспокойны, и это опечалило меня. Никогда еще я не видела ее такой.

− Мама, где Езеф? – Этот вопрос встревожил ее. – Он в коридоре? Ждет, когда ему разрешат войти ко мне? Да, мама? Так же? Я хочу увидеть его. Пожалуйста.

Некоторое время она молчала и лишь спустя пару минут ответила, крепко обняв меня, словно сдерживая от очередного глупого поступка, который мог мне в иной раз навредить.

− Его так и не нашли, милая. Наверное, он ушел слишком глубоко в лес. Но не переживай. Его ищут опытные люди. Они обязательно найдут его. А пока отдохни. Гроза миновала. Эх… кто же придумал бояться грозы?

Ее слова ударили меня по сердцу острым ножом. Я не знала, как мне реагировать на это. Сердце мое дрожало от испуга и тревоги. Я хотела снова увидеть брата, ведь он обещал, что вернется. А когда он обещал мне что-то, то всегда держал свое слово. Поэтому я просто не могла поверить, что Езеф пропал, не сдержав своего слова вернуться. Мне было одновременно больно и грустно. Но куда было девать все те чувства, которые скопились в моей груди? Куда нужно было спрятать бледность лица и этот подавленный огонек в глазах? Ребенок ведь не должен испытывать эти мерзкие удары жизни, так? Но неужели что-то сломалось в моей судьбе, и все перепуталось?

− Но он жив, мама? – резко спросила ее я; мой голос впервые звучал строго, даже как-то холодно и отчужденно. Мама удивилась моему тону, но не стала придавать этому большое значение. Сейчас такие мелочи были неважны.

− С ним точно все в порядке, не сомневайся. Не зря его все называют лесничим. Езеф прекрасно ориентируется в лесу и знает, где можно скрыться даже в самую страшную непогоду. − Мама еще сильнее обняла меня, не желая выпускать из своих нежных рук. Но эти объятия были больше похожи на удавку. – Вот увидишь: завтра он снова вернется к нам и будет рассказывать забавные истории. Все будет обычно, как мы все и любим.

Меня ничто не могло бы потревожить, и я бы поверила этим уверенным словам, если бы неуверенный дрожащий голос мамы звучал хоть капельку смело.

Доктор сказал, что беспокоиться мне незачем. Упав с яра, я лишь получила ссадины, синяки и небольшое сотрясение, которое не принесет мне вреда. Родители были рады услышать это от него, но мне, если честно, было все равно, что он скажет. Разве я могла в этот момент заботиться о себе, когда от меня оторвали огромную часть моей жизни? Даже дышать было тяжко, осознавая это.

Подав мне какие-то пилюли, доктор сообщил о том, что я могу быть свободна. Посмотрев на прозрачную баночку медового цвета, я усомнилась в ее содержимом. Никогда не любила лекарства, даже от одного неловкого взгляда на них мой желудок точно заполнялся каким-то вязким железом.

− Это просто витамины. − Заметив мою настороженность, доктор легко улыбнулся. − Ничего страшного. Пей по одной в день перед приемом пищи, и тогда все будет замечательно. Хоть немного позаботься о себе. Родители волнуются. Помоги им. Это сейчас жизненно необходимо для всей вашей семьи.

Я ничего не ответила ему, только легко кивнула головой в знак согласия. Сунув витамины в глубокий карман джинсового платья, я поспешила выйти из палаты под странную мелодию переваливающихся в разные стороны круглых витаминов.

Я мечтала скорее покинуть стены больницы. Они угнетали меня, казалось, делали такой маленькой и несчастной, что слезы на глаза сами собой наворачивались, хоть я и вовсе не хотела плакать. Люди здесь были другими. Каждый из них был чем-то болен. У каждого здесь был диагноз. У каждого была своя боль, которую доктор обещал излечить. Люди в больнице казались мне какими-то странными. Их взгляд, их движения… Все в них меня пугало. Не знаю, в чем была причина моего странного отношения к ним, но, наверное, я видела их иначе, так, как никто иной не мог увидеть медленно угасающее лицо больного человека. Что это была за особенность? Чахлость, которую они преодолевают всеми силами, лишь бы снова стать здоровым человеком. Они цепляются за жизнь, борются. А кто-то проигрывает, принимая свою болезнь как должное, находя всевозможные способы ужиться с нею. Врачи пытаются помочь, подать руку, но не всегда удается угадать желание больного. Либо они цепляются за право быть живым, либо сдаются, собственной рукой обрывая тонкую ниточку, которая держит их в этой жизни. Не у каждого есть надежда. Не каждый может поверить. Я не была такой, как они. Я была здесь чужой, лишней.

В больничном мире я приняла роль гостьи, которая должна была задержаться здесь ненадолго. Взгляды врачей настораживают. Они словно что-то ищут в тебе, проходя мимо, постоянно сверля таким угнетенным, выискивающим и несчастным взглядом. Что у них за роль? Роль спасителей. Так говорит мама, когда разговор касается больницы. Я же не знаю, права она или же нет. У меня точной версии, мнения, которое бы точно могло рассказать о роли врачей в больничных стенах, нет. Все здесь странные. Вот, что думаю я, когда вижу больничных людей. У каждого своя цель, а надежда присуща лишь единицам.

Скоро двери больницы закрылись за нами. Я была невероятно счастлива покинуть это место. Родители молча сели в машину, словно сделав это механически, без капли какой-либо живости. Я поспешила занять свое место позади. О чем сейчас думают они? Не знаю, но, наверное, о Езефе, который был неизвестно где на данный момент. Мне хотелось бы, чтобы он вернулся и снова был с нами, был со мной и защищал, что у него отлично получалось.

Наша машина тихо припарковалась у большого дома, который достался нам в наследство от бабушки. Этот дом был очень большим. Стены его были отделаны камнем, а во дворе был огромный сад с лилиями, которые когда-то безумно любила бабушка. Она буквально лелеяла его, а вечерами, когда солнце уже медленно заходило в свой призрачный домик, напевала мою любимую колыбельную, и делала она так, словно во дворе был кто-то живой, кто-то из детей, которых она безмерно любила.

Это были красивые цветы, но мне никогда не нравился их запах. Я знала, как пахнут лилии, и этот запах был совсем на него не похож. Когда я говорила об этом бабушке, она смеялась, говоря, что запах этих лилий нужно понять, ведь он особенный. Но что особенного было в этих светлых цветах? Только запах, который отпугивал меня каждый раз, когда я хотела найти в нем то очарование, о котором вечно твердила бабушка.

Таинственный цветок всегда встречал нас и провожал. Иногда мне даже казалось, будто он ждет нашего возвращения, причем ждет терпеливо. И это странное ощущение было сложным, пугающим временами. Правда, понять, пугает ли оно на самом деле или что-то прячет за этим чувством, было невероятно сложно. А бабушка ведь могла бы мне рассказать об этом больше. И она рассказывала, вот только я никогда не слушала ее.

Выйдя из машины, я невольно посмотрела в сторону пшеничного поля, которое заканчивалось густым лесом. Именно там, в начале леса, стоит наш полуразвалившийся шалаш, который Езеф с друзьями трудолюбиво сооружали вчера. От воспоминаний прошлого вечера становится страшно. Помню эту устрашающую грозу. Чувствую, она будет являться мне в самых лютых кошмарах еще очень долго, а затем – и всю жизнь.

За обедом родители молчали. Я же поддерживала это молчание, ковыряясь в овощном рагу, пытаясь найти в нем хоть какой-то маленький овощ, бережно нарезанный моей мамой. Обычно она всегда трепетна в плане готовки, но сегодня в тарелках – крупно порезанные, огромные овощи, которые я едва могла проглотить. Лица родителей, кажется, ничуть не живые. Они словно застыли, как изваяния. Молчание висело в столовой. И было неловко его почему-то нарушать.

Когда я сдалась этому скверному неудобству, то поспешила поблагодарить маму за ужин, а после поспешила в свою комнату. Она медленно подняла на меня опустошенные глаза, сказав, что зайдет ко мне перед сном, чтобы пожелать добрых снов. Ее голос был подавлен, отчего сердце мое сжалось в какой-то жалкий комочек.

Качнув головой, я быстро покинула столовую, поднявшись на третий этаж, где и находилась моя уютная небольшая комната.

Меня беспокоят мысли о брате. Родители едва держат себя в руках, пытаясь не сорваться. Им больно и грустно, как и мне самой. Потерять Езефа для всех нас было большим ударом. После ужина мы обычно бежали с братом в библиотеку, чтобы порыться в старых дедушкиных книгах, найти в них что-то особенное, о чем он мог забыть при жизни. У него была огромная библиотека с толстыми книгами, истории в которых жили своим чередом, каждый раз маня меня с братом к новым открытиям.

Удивительный, хоть и неприятный запах сигар по-прежнему наполнял собой стены, надежно зарывшись в старых узорчатых обоях. Находясь в этом месте, нам с братом казалось, что рядом с нами в этот момент находится дедушка, рассматривая свои любимые книги вместе с нами. Их у него было настолько много, что мы с Езефом терялись в их счете, когда решали пересчитать.

Эти пожелтевшие страницы всегда мне нравились. Когда листаешь их, возникает такое чувство, словно держишь в руках нечто особенно ценное, чего нет у других. Мне нравится называть это тайной, которую когда-нибудь я раскрою, прочитав все книги, собранные здесь дедушкой. Но сейчас мне не хотелось идти в библиотеку, не было желания даже думать о ней. Мы с братом ходили туда только вместе. Я не могу пойти туда одна. Так я предам его, ведь мы всегда были надежными хранителями старой дедушкиной тайны.

Через открытое окно я долго смотрела на поле, заканчивающееся лесом. Только с высоты можно увидеть, как вчерашняя непогода испортила пшеницу, буквально уложив ее на землю. Ветки деревьев были разбросаны всюду, да так, что эта картина отныне напоминала невероятный хаос. Где-то там стоит наш шалаш. Где-то там Езеф… Интересно, ищут ли его сейчас? Надеюсь, завтра утром нам сообщат, что он найден. Это будет для нашей семьи лучшей новостью, которую можно только услышать. Ведь все ждут возвращения тех, кого любят просто, но откровенно. Да?

Я уже давно была в постели. Свет в коридоре приглушенно горел, освещая часть моей кровати. Я ждала родителей, как и всегда. Каждый раз перед сном они приходили ко мне, чтобы пожелать добрых снов. Я ждала их и сегодня, нетерпеливо бросая взгляд на настенные часы. Уже одиннадцать. Родители заходят ко мне в десять. Они не могли забыть, я знаю. Тем более мама сама обещала мне зайти ко мне, и она не могла нарушить слово. Никто в нашей семье не нарушал свои обещания, даже самые мелкие. А если мама действительно забыла обо мне? А если… Нет. Да сколько можно думать только о себе? Понимаю, глупо просить чего-то от родителей сейчас, когда наша надежда голыми ногами ходит по острию ножа, не то готовясь сорваться, не то наконец-то дойти до твердой поверхности. Если я по-настоящему люблю свою семью, то должна принять сейчас свое одиночество. Оно не будет длиться вечно. Все когда-нибудь заканчивается, как и та жуткая гроза, начавшаяся совсем внезапно.