Читать книгу Месть - Мария Николаевна Голованова - Страница 2

После дикого родового крика ей совсем не хотелось смотреть на новорожденное существо. Оно отняло у нее последние силы. Как ни просили врачи молодую мамашу на мальчика, она отвернулась и погрузилась в сон. Ксения вновь увидела море. Оно ласкало ее утомившееся тело и звало далеко – далеко: вниз, в манящую глубину. И она нырнула так глубоко, как смогла, и стала уходить вглубь. Ей здесь было так хорошо: забытье, никаких проблем и умиротворяющая тишина. Тишина, которая томила и звала дальше. Хотелось все забыть, никого и ничего не слышать. Вода начала убаюкивать ее, но вдруг Ксюша задохнулась. Легкие не выдержали и исторгнули скопившийся воздух, заставив воду отдать молодое тело солнцу.

Задыхаясь и крича, она вернулась к реальности. Около нее бегали врачи, суетились со шприцами мед – сестры, однако, крик, вырвавшись наружу за многие месяцы молчания, не стихал, а наоборот, усиливался и усиливался, заставляя тело судорожно двигаться на родильном столе. Через пять минут родилась и дочь. Ксюша видела улыбающихся медиков, слышала их разговоры о хорошем исходе родов, о здоровеньких и крепеньких двойняшек и удивление, что мамаша с выпученными глазами, в которых был не только страх, но и какая – то отталкивающая брезгливость, никак не хотела посмотреть на своих малышей. Все переговаривались, но от роженицы медсестры отстали.

– Родовой шок, наверное.

– Откуда она поступила к нам?

– Вроде с электрички сняла «скорая».

– Успокоится, надо будет узнать про родственников. Все – таки двойня, одной не справиться. – Заключила врач, принимавшая роды и закончившая обычные дела с роженицей, которая после успокоительного укола уже давно спала, и дыхание уже не было таким прерывистым. – Увозите в палату. На сегодня, кажется, все, последняя. Пойду немного отдохну, а то ночь была напряженная. А за этой девочкой смотреть неусыпно. Если что, будите. Не дай бог, психологический рецидив: дети останутся без молока, да и ей опасно.

С этими словами врач ушла, а медсестры, машинально заканчивая свои дела, еще долго перешептывались о странной роженице. Однако скоро все затихло: рассветало, всех тянуло в сон, и уставшие за ночь люди разбрелись по своим комнатам. Но через полчаса вновь загорелись огни в операционной: привезли новую роженицу. И весь дежуривший медицинский персонал, проглотив зевоту, начал свое обычное дело. С первыми лучами солнца на свет помогли появиться еще одной двойне. На этот раз счастливое лицо матери обнимало обоих сыновей.

Ксюша давно проснулась, ей очень хотелось в туалет, но еще больше хотелось спрятаться под одеяло сразу на несколько дней, до выписки. Все же пришлось вставать. Режим роддома поддерживался по секундам. Вскоре стали приносить детей. Нянечки, видя, что Смирнова накрепко забаррикадировалась под одеялом, заспешили сказать врачу. Та быстро пришла, хотя ее дежурство было закончено, и она уже спускалась по лестнице. Узнав о поведении странной женщины, она поспешила надеть халат и войти в палату. Осторожно села на край кровати, положила руку на дрожащее тело Смирновой и тихо попросила повернуться к ней. Но под одеялом замоталась голова и задергались ноги. Тогда Вера Ивановна, уже видавшая не одну отказчицу за свой тридцатилетний срок работы в роддоме, махнула рукой нянечке, та открыла широко двери, и они вдвоем вывезли кровать вместе с мамашей в предродовую палату, которая на это время пустовала. Оставшись наедине с несчастной женщиной, Вера Ивановна приказала:

– Повернись. Мы одни. Пожалуйста. Я так устала сегодня за ночь. Пожалей меня, старую женщину.

Ксения вылезла из своего добровольного заточения, взглянула в добрые глаза доктора и заплакала.

– Давай, деточка, успокоимся для начала.

– Хорошо, – сквозь слезы пропищала Ксения.

– Почему ты не рада своим очаровательным малышам?

– Я не хочу их видеть.

– Их надо кормить, девочка. Теперь ты мама, а эти два беспомощных существа полностью зависят от тебя. Ты в ответе за них на всю жизнь.

– Не хочу, – угрюмо твердила Ксюша.

– Тебя обидели? Или нет квартиры? Или родителей? Откуда ты?

– Много вопросов, а ответить мне нечего.

– Постарайся сказать то, что тебя так гнетет.

– Не могу. Стыдно.

– Я женщина. Пойму. Считай, что ты говоришь с мамой.

– У меня нет родителей. Они давно погибли. Бабушка умерла. Тетя отказалась от меня. Я детдомовская.

– Значит, нет и квартиры?

– Нет. Продала по глупости, чтобы учиться.

– Да – а – а. А как ты оказалась в электричке?

– К тетке на дачу ехала. Надеялась, что поможет. Она ведь у меня квартиру купила, можно сказать, задарма. А пришлось рожать в вашем городке.

– Москвичка?

– Да. Студентка, была. Успела сдать государственные экзамены, и получить диплом. Работы пока не нашла. А куда я с ними?

– Можно на время оставить в доме малютки. Будешь навещать их.

– Я не могу их видеть! – уже кричала Ксения.

Надолго замолчала Вера Ивановна. Она думала и гладила рукой роскошные русые волосы молодой женщины. Потом резко прижала ее голову к себе, и слезы покатились из стареющих глаз.

– Девонька – девонька, бедная твоя головушка. Тебя изнасиловали, так?

– Трое. – Замычала, глотая слезы, Ксюша. – А шел такой снегопад… И, знаете, такой красивый! Вероятно, он спас меня от сумасшествия… Пушистые огромные снежинки охлаждали мое горевшее тело, а молодым подонкам мешали делать грязное дело. Выругались они убежали, оставив меня в темной аллее парка. Я шла в общежитие короткой дорогой, – совсем разревелась Ксения.

– Поплачь, дорогая, поплачь. Накормим твоих карасиков, накормим. Только что дальше, милая?

– Я их не возьму.

– Я понимаю. Но ты сделаешь их сиротами. Разве тебе нравилось в детдоме? Нет, конечно. Вот и вспомни, что уготавливаешь своим крошкам. Они твои! Забудь про идиотов! Они твои, девочка, твои и все! А государство поможет тебе поднять их и без отказа.

– Пересилить себя не могу.

– Надо! Надо, милая, ох, как надо!.. Твоя душа болит, но она у тебя добрая. Ты же не сделала аборта.

– Это грех.

– Вот видишь, ты знаешь, что это грех. А еще больший хочешь сейчас сделать: раз дала жизнь, значит, обязана вырастить их. Потом гордиться будешь.

– Я не знаю даже кто их отец! Мне они противны: и отцы, и их дети. Кто-нибудь воспитает. Сейчас многим нужны новорожденные.

– А если попадут в руки к негодяям?

– Значит, такова их судьба.

– И ты будешь жить, не думая о них, не вспоминая?

– Забуду, как страшный сон.

– Не забудешь, детка. Все так говорят, а потом ищут своих деток годами, а то и всю жизнь.

– Вы не понимаете меня!

– Понимаю, милая, понимаю. И не осуждаю. Только хочу помочь.

– Зачем?

– Детки больно хороши. И ты еще глупышка, обозленная на весь мир, брезгливая по своей природе. Обидели тебя крепко, нет, скорее оскорбили, опоганили. А ты назло им вымойся, отскреби грязь, не остуди чистые души младенцев. Отдай им теплоту своего сердца, и сама спасешься. Господь все видит и зачтет тебе, девочка моя.

– Я подумаю. Только кормить их не буду.

– А кто будет? Сегодня у всех молодых мам молока на месяц – другой хватает, а потом искусственниками выращивают. Вот и здоровья у детей нет. Давай – давай, голубушка, поднимать карасиков. А сейчас в свою палату: всем я объясню, что возили тебя на осмотр. А ты поспишь немного: придется укольчик сделать. Ничего – ничего, все обойдется.

Ксюше дали успокоительного. Засыпая, она слышала, как сестричка просила всех рожениц не шуметь, потому что у Смирновой были тяжелые роды и ей необходим покой. Наступила понимающая тишина: все отдыхали от кормления, лишь шуршали пакеты с принесенной родственниками едой, да приглушенное почавкание довольных мам.

А Ксюше опять снилось море. Она купалась, ныряла, но вглубь уже не тянуло. Спрыгнув с волнореза, она вдруг ушла глубоко в воду и тут же с парализующим испугом судорожно пошла наверх. После этого больше в манящую воду не входила, а сидела на берегу и любовалась ее бликами, разноцветием оттенков и махала приветливому солнцу, пролетающим чайкам.

Проснулась она от громкого не сдерживающего радость шепота товарок по палате. Шло кормление. Не открывая глаз, Ксюша с улыбкой слушала их болтовню.

– А у моего глазки мои!

– А моя светленькая! Волосики не наши! Что муж скажет?! Мы все брюнеты! Ой, беда, не примет ребенка!

– Волосики потемнеют, так бывает, – успокаивал чей – то голос.

– Надо врача спросить! – Не унималась брюнетка.

– А моя почему – то мало кушает. Все спит да спит.

– А ты буди ее соском.

– Пробую: спит и улыбается себе. Красавица!

– А у моего почему – то сильно морщинистое личико?

– Муж хотел сына, а я не дотянула до обязательств. Не возьмет меня домой с доченькой. Точно не возьмет.

– Дура. Куда он денется. Что положил, то и получил! – Засмеялась соседка.

– Ой, девочки, а к нашей – то Ксюше никто не приходит, и детей вторые сутки не несут. Вдруг не выживут?

– Типун тебе на язык. Роды были тяжелые, значит, нельзя ей пока кормить, а дети, наверное, под колпаком.

– Господи, как она выдерживает такие муки.

– Сама видишь: на уколах. Ладно вам. Не судачьте, а то беду накликаете.

Все умолкли. Через несколько минут Ксюша встала и вышла из палаты. Она стала подкрадываться к детской. Ей хотелось проверить, что с малышами. Под каким это колпаком они лежат, и живые ли? Проходившая мимо сестричка хотела накричать на нее, но, узнав нарушительницу режима, подтолкнула ее к стеклянной витрине.

– Вот твои карасики спят в одной большой кроватке. Видишь?

– Вижу. А мне сказали, что они под каким – то колпаком.

– А ты верь всяким россказням. Это недоношенных кладут, а твои здоровенькие. Вот только все есть хотят.

– Они голодные?! – Испугалась Ксения, так как с детства знала, что такое голод.

– Да нет. Мамаши, у которых много молока, сдаивают для них, но все равно им не хватает.

– Несите. Я покормлю.

– Ты слаба еще. Не ела ничего.

– Я крепкая, выдержу. Молоко все равно бежит в тряпку. Что добру пропадать, когда им есть нечего.

– Иди в палату. Принесу.

Ей принесли сначала дочку. Однако Ксюше было все равно, кто так укусил ее грудь, что она чуть не вскрикнула. Но сдержалась. Что – то живое рядом чавкало, сопело, захлебываясь, кричало. Глаза у матери были закрыты, и она не видела, что носик новорожденной дочери закрывает плотная грудь. Стоявшая рядом сестра объяснила молодой маме, как кормить ребенка. И тут Ксюше поневоле пришлось открыть глаза и, придерживая грудь, посмотреть на личико. Она с удивлением смотрела на его тонкие черты, на жадный ротик, который никак не мог начавкаться. Потом легкая улыбка тронула ее лицо: блаженная теплота разлилась по всему телу Ксении. Дочь, наконец, уснула сытая. Сестра взяла девочку и тихо спросила:

– Сына нести?

– Несите, – отрешенным голосом ответила Ксения.

Сына принесла сама Вера Ивановна. Положила ее на другой бок, приговаривая при этом: «Умничка, Ксюша, умничка». Сама села около нее на кровать и не уходила, пока малыш не наелся, а усталая Ксюша чуть не выронила сына из рук. Унеся дите, Вера Ивановна снова пришла в палату, но уже с большим пакетом. И стала кормить Ксению всем необходимым в таких случаях. Та быстро насытилась, засыпая, почувствовала теплоту руки на голове и шепот:

– Теперь спи, милая, спи.

– Спасибо, – еле услышала Вера Ивановна отключающийся голос Ксении.

Смирнову долго не выписывали: хотели, чтобы она попривыкла к детям, окрепла сама на свой нелегкий путь. Подкармливал ее весь медицинский персонал. Жалели девочку: что ждет впереди полюбившихся карасиков, так с легкой руки главврача все стали называть малышей Смирновых, а о судьбе их матери судачили, не уставая. Как – то раз на прием к заведующей в роддомом напросился молодой незнакомый человек. Вера Ивановна вышла в приемную для посетителей, представилась и позвала приятного, хорошо одетого мужчину в беседку. Стояла жара, было душно, но она позволила себе закурить, видя, что пришедший не может начать разговор без своей сигареты. Задымили.

– Ну, так что Вас привело ко мне, молодой человек?

– Смирнова, – выдавил он.

– Так – так. И что же?

– Я ее долго искал. Потом на выпускном банкете услышал сплетни о девушке из параллельной группы. Всю осеннюю историю, произошедшую со мной и моими однокашниками, перемывали во всех подробностях. Я стал искать источник. Ею оказалась близкая подруга Смирновой, которая долго молчала.

Однако, забеспокоившись исчезновением Ксюши на несколько дней из общежития, она рассказала девчонкам. Ну, а те, сами понимаете. Слух разнесся до деканата. Я дознался, что тетка Смирновой живет на даче где – то по вашей ветке. Порасспросил кондукторов электричек. Те вспомнили вызов «скорой» к поезду из Москвы. Остальное – дело нехитрое. Роддом у вас один. В приемной висит табличка, что Смирнова родила сына и дочь.

– И что же?

– Я отец этих малышей.

– Звать – то Вас как, папаша?

– Казаков Егор Петрович. Учился в одном институте со Смирновой, оказывается.

– И те двое тоже?

– Да. А Вы все знаете?

– Вытащила, что называется, клещами из Ксюши. А вы порядочные подлецы, мальчики! Свою же девчонку изнасиловали.

– Пьяные были, да и не знали мы, что она из нашего института.

– А если бы из другого?

– Гадко, подло, грязно.

– Самокритик. А девочка сильнее вас оказалась: нашла силы выносить, сдать экзамены, родить. Вот только, на мой взгляд, не к тетке она ехала, а родить где-нибудь в лесу и выбросить ненужный плод.

– Да Вы что? Как это? Ведь живой человек.

– Такое часто бывает. Кому хочется на свой позор смотреть, а? А тем более кормить дите от неизвестного отца – насильника. А на что жить, где жить? Молодец девочка. Грех на душу не взяла. Много сил ушло у меня на уговоры, чтобы она начала кормить ненавистных ей детей.

– Господи, какой ад она перенесла!

– По вашей милости. А почему Вы считаете себя отцом. Ведь вас было трое.

– Ну, что ж. Правду так правду.

– Уж соблаговолите.

– Вовка стерилен с детства. Пашка спьяну тыкал, простите, ей в живот. Мы еще тогда хохотали над ним. А я, последний завершал всю эту пакость. Утром в церковь пошел замаливать грехи. Друзей звал, но те предпочли лекции. Я уверен, что это мои дети. У нас в родне почти все рождаются двойняшками, близнецами. Отец говорит, что Господь снизошел на нашу семью, чтобы было кому продолжить расстрелянный род. Мы из дворян, бывшие князья.

– Да что Вы говорите? Как же Вас воспитали родители: ведь честь девушек берегли строго, позор одного ложился на весь род? За одно прикосновение к женской ручке выше локтя, назначали дуэль.

– Выходит, я и есть выродок.

– Родители знают?

– Да. Лгать я не умею, да этого и не скроешь. Я неделю в горячке валялся. Дома такой переполох начался. Врачи диагноз поставить не могут. А я в бреду. Отец кое – что понял из моих ночных выкриков, додумался. И знаете, как вылечил?

– Выпорол!

– Точно. Мама криком исходила, а он заперся на ключ, и давай меня солеными прутьями сечь, как последнего крепостного. Через десять ударов вся лихоманка прошла, ум прояснился, только встать не мог. Отец открыл дверь, мама кинулась ко мне и заголосила: вся моя спина и нижняя часть были в крови.

«Ты что, ирод, сделал с ребенком? За что?» – кричала она. А он только бросил, как камень: «Честь опозорил. Лечи и молчи».

– Да. Строг, но справедлив.

– Я не в обиде. Мало сек. Я просил прощения, но он сказал, что не будет разговаривать на эту тему, пока не найду детей и жену перед богом. Не подумайте плохо, я и сам бы искал ее всю жизнь. Скажите, Ксения сможет простить меня?

– Вряд ли. Ты, сынок, помоги ей детей поднять. Тогда и прощения проси.

– Детей? Это однозначно. Мне и родители помогут. Я им все рассказал. Они верят, что малыши наши.

– Ну, мне пора, молодой человек. Советую написать подробное письмо Ксении. Да передачу носи, пока не выпишут. Да встреть на пороге с цветами, да с родителями. Сердечко у нее доброе, может и простит. Хотя именно ты и будешь напоминать ей всю жизнь про тот первый снегопадный вечер поздней осени. Удачи тебе, Егор Петрович.