Читать книгу Незастёгнутое время - Мария Солодилова - Страница 5

Всё было так, как он хотел – телеграмма пришла ему, и Арина Петровна позвонила, что уезжает в Липецкую область на свадьбу каких-то дальних родственников. Он уже и забыл, что есть такой старомодный способ связи, как телеграмма – сухой, волокнисто-коричневый, всё это примите-распишитесь… А что делать, если даже голоса её по телефону не услышать…

Она, раскрасневшись, вытаскивала сумки из вагона и беззащитными глазами смотрела по сторонам – так бесприютно и одиноко – и вдруг вспыхнула, увидев его.

Они бесстрашно обнялись на вокзале. Рита всю дорогу рассказывала – про ледяное озеро, про целую сумку варенья, про кота, а когда он втащил сумки в квартиру, совсем не хотелось уходить.

Игорь сидел в кресле с чашкой чая, когда вдруг она присела на подлокотник и положила голову ему на плечо. В этом было столько искреннего желания рассказать всё без слов, что он осторожно поцеловал её в шею, и Рита спросила – любит ли он её…

– Целое лето думал об этом… Как ты уехала… Не решался написать…

Вот так просто, само собой вдруг сказалось всё, и стало вдруг удивительно легко.

Пригласил её с завтрашнего дня на дачу, а чтобы не ехать снова по отдельности – переночевать у него…

В полупустом вагоне они сидели рядом, и Рита – не потому, что хотела спать, разве уснёшь с таким громким, грохочущим сердцем – положила голову ему на плечо, а Игорь обнимал её одной рукой и касался её волос своим горячим дыханием, будто целуя… От усталости тело казалось невесомым, хотелось свернуться клубочком у него на коленях, как кошка, и подольше не засыпать, чувствуя его тепло со всех сторон, и чтобы – никого, чтобы никто не знал, куда они едут в этом грохочущем вагоне, да разве это спрячешь? Это счастье и покой, эту сладкую самопогружённость друг в друга, это смущение от вседозволенности вечернего метро…

Неслышно летели по переходам, перескакивая через три ступеньки, словно какая-то неслышимая музыка несла их вперёд и вверх.

Ветерок был не свежий, но и не потно-асфальтовый, Рита сказала бы: «Ветер пыльного вечера». Да, именно пыльный – она умела находить слова – даже облака казались состоящими из бесчисленных розовых песчинок. Может быть, Рита и впрямь подмёрзла, а может, не притерпелась ещё к розоватой пыли дымящего вечера – так хорошо было вновь чувствовать, как она ищет его тепла и шептать ей в розовое ухо с золотой сеточкой серёжки: «Я с тобой, я с тобой, хорошая»… И пускай все смотрят, пускай, он защитит её от всех взглядов, отгородит невидимой прозрачной бронёй… И стоять, покачиваясь, в автобусе, вдыхая запах её потной подмышки в редких рыжеватых волосках, и прятать её смущение в сердце, как в нагрудный кармашек рубашки… А Рита мечтала увидеть его обнажённым – с теми же ласковыми глазами, с теми же мягкими движениями рук, чтобы можно было безнаказанно быстро целовать и смотреть, смотреть украдкой, но спиной она чувствовала взгляды, будто бы раздевающие до костей, до мыслей, и краснела так, что казалась полупрозрачной, как тончайшая фарфоровая чашка… «Блюдце-то цело?» – иносказательно спрашивают деревенские о девственности… Боже, Боже мой, что будет? Но ведь это же Игорь, это же он – он, а не первая любовь, ни разу не целованный, и не Женька из Липецка, и казалось счастьем поехать к нему – где можно хотя бы спокойно мечтать, не опасаясь быть услышанной…

Он было подставил ей руку, но Рита сама спрыгнула с подножки и проскользнула в переход, где нельзя было ни обнять, ни поцеловать, только идти и идти, чувствуя её руку – лёгкую, загорелую, вспотевшую, а в пустом лифте коротко обнять и перед распахнувшейся дверью поцеловать куда-то в волосы…

Тишина квартиры бухала, как часы – в кухне капала вода, в комнате родителей под форточкой бумажно трепетала придавленная очками газета, под ногами ощутимо, будто прогибаясь, скрипел паркет…

Оглушённый Игорь прошёл в комнату и, бросив взгляд на её босые, пропылённые по форме босоножек, пальцы, спросил: «Закрыть?»

Она кивнула, будто дрожа от холода, сразу сделавшись чужеватой, будто окаменевшей, а он чувствовал, как поднимается там, внутри, неописуемо-дикий восторг, боялся, что она узнает, но больше всего боялся себя… Хотелось обнять её, присевшую в его комнате на край кровати, но теперь её так легко было испугать, что он только чуть дотронулся кончиками пальцев – от плеча до локтя, где нежная гладкость её кожи вмиг ощетинилась мурашками и тонкие выцветшие волоски встали дыбом…

– Потная я с поезда…

– Иди помойся, горячая есть… Сейчас проверю… Да, есть, – и встал в коридоре, будто бы приглашая идти, на самом деле – загораживая путь, чтобы хоть так, украдкой прижаться…

– Угу, – кивнула она так же замёрзше, и дрожь прошла по телу от грохота белой струи по холодному чугуну ванны.

– Вот здесь собачка, нажимаешь – и всё, – показал он ей на распахнутой двери, опасаясь, что Рита снова задрожит, оказавшись с ним на миг в закрытой ванной.

Она не стала закрываться на собачку – будто он мог видеть и знать – как она ему доверяет! Налила полную ванну – здесь можно скрыться с головой, в полный рост – и лежала, смотря на прозрачный плафон через плотную голубую шторку, радуясь приятному теплу воды, растворяющему все суматошные волнения этой поездки… Ощутив себя, наконец, в безопасности, Рита стала думать, что он сейчас войдёт, разденется и ляжет рядом – чтобы можно было вдвоём – хоть через воду – безопасно стать одним существом…

На кухне загрохотала крышка заварочника, вдруг брякнувшаяся в раковину, когда Игорь убирал в шкаф жестянку с чёрным чаем, и Рита всплеснула тревожной водой прозрачных мыслей.

В кухне качался тусклый свет, заоконная тьма дрожала светящимися шторками дальних окон, будто языками свечи. Зачем она хотела мыться? А если она выйдет, обвязав влажные бёдра полотенцем? А если наклонится к нему и поцелует, а полотенце будет съезжать медленно, а потом в один миг ослабнет и развяжется – что тогда? Что он сможет с собой поделать? Неведомая ночная женская стихия – непредсказуемая, быстрая, переменчивая… Как легко согласилась поехать…

…В потную футболку и грязные джинсы влезать не хотелось, но смены никакой не было, а выйти к нему в этом коротком полотенце – чтобы рыдать от боли над окровавленной простынёй? Чтобы ускорить свой конец?

Лифчик она постирала в раковине и повесила на трубу, рядом с подмокшими джинсами, которые так непредусмотрительно бросила на пол, торопясь…

Вышла к нему в трусах и футболке с полотенцем на голове, улыбнулась, быстро отпила из чашки потрескавшийся бензинный чай и довольно вздохнула, как будто уже ничего не боясь…

Влажные соски розовели под футболкой, полотенце темнело от воды, по спине гуляли длинные подсыхающие пряди волос, а позади неё, возле табуретки, накапало целую лужицу…

– Ты бы посушилась, фен в шкафчике…

Она снова вошла в парное тепло ванной, и коридор после горячего ветра фена показался ей настолько холодным, что Рита натянула полупросохшие джинсы, откидывая мешающиеся пушистые волосы, наэлектризованные и светящиеся.

Но в комнате холод страха снова взял её. Игорь лёг рядом, пытаясь согреть, но она всё равно дрожала и хотела уйти в родительскую комнату, и только в двенадцать удалось убедить её, что там от балкона будет ещё холодней…

Заснула на кровати, побоявшись лечь с ним на широко разобранный диван, но сквозь сон успела шепнуть: «Спокойной ночи…»

Игорь долго смотрел на неё в темноте привыкшими глазами, сдерживая желание прикоснуться. Взял в руки её мягкие, невидимо золотящиеся волосы, поправил съехавшую подушку и также удивительно быстро и спокойно заснул.

«А поутру они проснулись», – возникла в голове песня, едва только Игорь понял, что Рита не спит, хотя лежала она тихо – видимо, смотрела в окно, на солнечно-голубое небо.

Он приподнялся на постели и сел, поглаживая рукой её лицо, перебирая тонкие шёлковые волосы, а она подняла руку и гладила его руку – от кисти до локтя и подмышек, словно заряжая друг друга спокойствием. Вдруг Рита перестала отвечать на его ласки, вся напряглась, нырнула под одеяло – и, вынырнув уже без футболки, обняла его всем телом, щекоча лицо волосами и редким дыханием. Игорь, чтобы почувствовать её, поспешно снял майку, согревая это доверчивое живое существо своим сердечным теплом. Постепенно сердца их успокоились и бились в такт, а лёгкий ветерок погнал волну мурашек. С сожалением Рита расцепила руки, готовясь уходить, а Игорь, вновь увидев её нежные соски, расцеловал лоб, глаза, губы…

– Пора одеваться, – сказала она и быстро выскользнула из объятий, мелькнув белой полоской трусов.

Она уже чистила зубы – гостевой щёткой – в лифчике, трусах и футболке, когда он, наконец, встал, полностью успокоившись – всё-таки после вчерашнего он боялся её испугать своим яростным возбуждением.

На кухне вскипел чайник, в тостере поджарились хлебцы с сыром – они завтракали, а потом снова ехали в автобусе и бежали по переходам метро, чтобы успеть на раскалённую электричку. Солнце уже оставило о себе память жёлтыми мазками быстро проплывавших берёз, но было ещё целых два дня уходящего лета, чтобы забыть всё плохое и начать новую жизнь, полную радости и доверия.

От платформы шли лесом полчаса. Хотя в тени было прохладно, Рита вся взмокла от быстрой ходьбы, а Игорь шёл впереди с двумя сумками, уверенно показывая дорогу. Отец должен был встретить – так где же он? Или опять часы встали?

Не считая выпитой на ходу газировки, Рита с самого завтрака ничего не ела и теперь, не стесняясь, просила добавки супа, переполненная невидимой радостью, отвечая на вопросы матери. Игорь знал, что отцу понравится её здоровый аппетит, но мать наверняка подумает, что она их объедает, что ничего не останется на ужин и придётся опять готовить, и почему-то вдруг испугался, что Рита почувствует это.

После обеда она заснула, а Игорь, чтобы отвязаться от нудных разговоров, пошёл в лес с фотоаппаратом, пообещав, что огурцы они прополют вместе, но всерьёз даже и не задумываясь об этом.

После ужина сосед подъехал на белой «девятке» и родители с урожаем еле-еле затолкались на заднее сиденье, наказав пропалывать огурцы и на ночь закрывать плёнкой от холода.

И вот они стоят, глотая пыль, под шорох гравия удаляющейся машины, и он снова держит руку на её талии, не веря своему счастью, а она щекотно дышит в шею, пряча лицо…

– Ну что, давай дополиваем картошку, раз уж начали…

Она пустила воду из шланга, придерживая напор струи рукой, ловя искрящие брызги. С ней отлынивать было невозможно и провозились почти целый час, а потом сбежали от комаров в сарайчик и лежали, прижимаясь, чтобы согреться, а потом закипятили чайник и сидели за неудобным железным столиком, ловя сползающие дачные тапки пальцами ног и грея руки о побитые чашки без ручек…

В быстро сереющей темноте вечера вышли в лес, нацепив на себя замызганные дачные куртки поверх толстых штопаных свитеров, и возвращались уже с фонариком-жужжалкой, заеденные комарами, а потом закрывали чахлые огурцы плёнкой, хотя на траве давно лежала холодная роса…

В сараюшке долго гоняли обогреватель, но Рита дрожала от какого-то невидимого холода даже под одеялом. Игорь принёс ещё одно и бросил в ноги телогрейку – только бы она сейчас согласилась лечь с ним, не боясь и не дрожа после сегодняшнего невероятного утра, после которого прошла уже целая обыденно-будничная вечность.

Да, это всё она – в футболке без лифчика, с холодными пальцами ног и острыми коленками, с испуганно бьющимся сердцем, но надо как бы забыть об этом, иначе невозможно заснуть, хотя теперь Игорь знал, что ни за что на свете не причинит ей боли, даже нечаянной. Вот и сбылась давнишняя мечта, когда в счастье не верится, но когда и этого кажется мало…

…Как хорошо просыпаться вместе, открывая глаза навстречу друг другу и безнаказанно целуясь за легкими перекосившимися шторками единственного маленького окошка. Горячая, румяная, будто всё та же – и уже совсем другая – открытая, ласковая… Вопросительно проскользнул пальцами под футболку, ища соски – и было в этом что-то детское, почти младенческое, так что Рита вспомнила тепло солнечного человека и на миг задохнулась, будто проглотив слишком много горячего воздуха, как тогда, перед пробуждением. Расщедрившись, сняла футболку – и вот уже Игорь раздевается в ответ – лёжа на спине, стягивает трусы через вытянутые вверх ноги с большими желтоватыми пятками и старыми мозолями, и так естественно было раздеться и прижаться, чувствуя самое дорогое существо от подбородка до кончиков пальцев…

Рита потеряла ощущение тела, будто где-то в мозгу взорвалась и погасла яркая лампочка – пробежаться рукой по тёплой, безволосой груди, упругому животу, и, не веря себе, поглаживать кончиками пальцев то что-то непредставимо-мягкое, в жёстких волосках, то гладкий, как луковый побег, горячий твёрдый стебель, а рука, как обожжённая, немела, не запоминая восхитительных ощущений… Надо было запомнить, понять, потому что больше такого не будет, только сейчас, пока Игорь, путаясь загрубевшей рукой в треугольнике плотных завитков, больновато надавливает на основание раздваивающихся складочек, потерянный и недоумевающий… От её неумелых движений хотелось большего, Игорь всё пытался направить её руку, но Рита выскальзывала, всё так же ошалело потягивая и поглаживая, пока он не отвернулся…

Это действительно была она, живая и горячая, и – подумать только – совсем его не боящаяся, как тогда, дома… Больше всего было страшно, что она испугается, хотя по-настоящему он действительно не знал, что будет именно так.

Они лежали вместе и дышали, разгорячённые взаимным познанием, когда Игорь, всё ещё полуоглушённый, спросил:

– Я тебе там… ничего не повредил?

Господи, да он же и трогал совсем не там, где мог хоть каким-то образом коснуться её девственности! Но теперь, после этого наваждения, Рита уже не смогла бы направить его ласкающую руку туда, где ей было бы приятно, чтобы не подумал, что она уже такая опытная…

– Нет, ничего… А тебе не было больно?

– Даже приятно… А я тебя правда не задел?

– Правда… Ой!

– Что ты?

– Нет, показалось… Это одеяло красное через драный пододеяльник…

– Давай вместе посмотрим, вдруг я…

Отдёрнули одеяло, поворачиваясь в разные стороны, осмотрели простыню…

– Я уж подумала, что у меня началось раньше, хотя ещё целая неделя… Красные дни – добавила Рита, хотя сложно было не понять…

Игорь невидимо покраснел, хотя давно знал, что раз в месяц это у них бывает… Вот уже она не боится ему сказать после всего этого, а всего два дня назад… Слишком быстро и невероятно…

Рита знала, что теперь, после этих удивительных мгновений, не страшно пережить и боль, что для него можно и родить… Было ощущение, как тогда, во сне о солнечном человеке, когда счастье вдруг накрыло с головой…

Теперь хотелось каждое утро просыпаться так… Быть его женой…

– А ты возьмешь меня замуж?

Полуобернувшись к ней, посмотрел в глаза, прижал к себе, чувствуя не горячее тело с мягкими тёплыми сосками, а само сердце.

– Я не готов ещё… понимаешь, нам ещё многое предстоит узнать… ты пока не знаешь меня… Да и сам-то я себя полностью не знаю…

«И познаша жену свою» – пронеслось в голове…

– А у тебя был кто-нибудь?

– Нет…

– Ты извини, я так просто спросила… А у меня была первая любовь – с 9 до 16 лет… Я когда-то в лагере рассказала – никто не поверил, что может быть так долго… Он был меня на год младше, жил в соседнем дворе… Ходили на речку, делали луки из ивы, пекли картошку, стреляли из рогаток, лазили по подвалам… А нас дразнили – тили-тили тесто, жених и невеста… Дрался за меня с двумя сразу… так глупо… Я куда-то убежала, только у подъезда встретились… Бросила…

– Нет… Он должен был за тебя заступиться, если действительно любил…

– А я не знаю… Скорее, чувство было только с моей стороны… В день шестнадцатилетия, когда я ждала его на день рождения, вдруг поняла, что всё кончилось… И осталась только тоска одиночества… Но я и в Москве не искала никого, и не знаю – как тебя встретила… С таким ужасом думала о второй встрече, боялась зря дарить надежду, понимаешь? Мы были такие разные…

– У меня была одна знакомая – Рита Ларина, мы с ней вместе в школе учились в мой последний школьный год перед техникумом… Она потом куда-то перевелась, я её больше не видел… Недавно встретил с коляской… Она так и не знала о моей любви… Хотел ей сказать, начал писать письмо, да так и бросил…

Они лежали и смотрели в потолок, наполняющийся дружным стукотом начинающегося дождя.

– Хорошо так… Люблю, когда дождь по крыше…

Дождь перешёл в слабое шуршание, а потом по крыше снова застучали.

– Это вороны… что-то клюют…

– Нет, дождь, ты прислушайся…

– Вороны… Я здесь не раз ночевал… На крышу нам с соседской вишни косточек нападало – вот они и рады…

В окно проглянул прохладный осенний свет, и они одновременно потянулись за крестиками под подушки и, столкнувшись лбами, улыбнулись…

Нет, он не стал стыдливо-поспешно одеваться, прячась под одеялом, и ещё несколько секунд можно было смотреть – как исчезает его ночное тело под дневными оболочками – джинсы, рубашка, ботинки… Чтобы не повторилось то невыносимое «чувство картинной галереи», когда видишь вовремя подоспевший кусочек ткани или чудом прикипевший фиговый листок, случайно попавший в глаза и хочется сквозь землю провалиться, так и не дослушав о «чудном колорите» и «особенностях сельских пейзажей»… Но куда девать эти радостно-ошалелые глаза? Разве что закрыть и подставить под горячие его поцелуи, чтобы потом вспоминать снова и снова.

Они ехали обратно в потной цветочной электричке, соприкасаясь джинсами и бесчувственными, нарезанными ручками сумок руками, чтобы расстаться почти на сутки и встретиться на ступеньках сентября.

Рита уже знала, что теперь будет страшно проболтаться во сне, в письме, или просто случайно что-нибудь сказать – о том, что теперь она его знает… Теперь, что бы он ни сказал, что бы ни сделал – всё это будет лишь дополнением к этому истинному ночному облику, скрываемому дневной оболочкой. Не было знания ни о его прошлом, ни малейшего предчувствия даже о ближайшем будущем – только твёрдая уверенность в том, что теперь она знает о нём нечто главное, и это, невыразимое, так громко и солнечно, что изо всех сил рвётся наружу.

Вернулся её прежний непрестанный страх, вечное напряжение, бывшее в детстве, и она даже не могла сказать об этом Игорю, но, видимо, так и начинается счастье.