Читать книгу Fuck'ты - Мария Свешникова - Страница 4

Одиноко прильнув к плюшевому медведю, положила голову рядом с клавиатурой и начала рыться на рабочем столе. Открыла старый «ЖЖ», интернет-дневник моей сестры:

21th July 2003 5:52 am

У меня такое ощущение, будто сегодня понедельник. Будто я снова школьница. Класс восьмой-девятый, наверное. Наступит завтра, но оно будет длиться ровно неделю…

И чувство, будто в пятницу вечером я уезжаю куда-то… Далеко-далеко, где прошлое перестанет существовать.

И больше не вернусь. В субботу моя жизнь прекратится здесь. Только бы получилось. Только бы у меня все получилось.

Давящая пустота, Еще кто кого раздавит.

7:20 am

Стерто, стерто.

А память сохранила.

Дальняя полка под пятью замками…

Я сорвала замки.

Не знаю зачем. Наверное, я люблю сладкие мысли.

Я медленно отрываюсь от земли и улетаю.

Без тебя.

Прощай.

1:07 pm

Ни у кого не найдется безвозмездных лишних 9000$?

3:18 pm

Только что поняла, что, кажется, вся боль остается позади. Может, скоро вернусь к нормальной жизни. А пока я могу наслаждаться свободным полетом, и мне не нужны руки. Правда, по-моему, этот свободный полет грозит смертельным ударом о землю.

Ну, ничего. Сколько там у кошек жизней?

22th July 2003 8:22 pm

Опять, как молния в сердце, ударила вспышка воспоминаний. Слез и потерь. Но уже далеких и как будто не моих. Мне противно. Всю передергивает.

Я отторгаю себя. Не трогайте меня сегодня. Осталось недолго.

8:47 pm

Я чужая. Это не те, это не то.

23th July 2003 03:21 am

Очередной рассвет.

Река, разделяющаяся на три русла, и три огненно-красных солнца, завернутых в черную дымку, над каждым руслом.

Так же внезапно появились, как исчезли.

Холодный воздух.

Изо рта пар. Начинаешь переминать пальцы.

Темно-багрово-фиолетово-черный воздух.

И голоса, а за ними тишина, радующая слух, и музыка души.

Я была там.

Сегодня закончилось, и наступило завтра.

Через сто двадцать минут молчания от последней записи ее увезли в наркологичку, за несколько часов до оглашения результатов вступительных экзаменов. А ведь она прекрасно понимала, что ее увезут, но не предприняла ни единой попытки остановить этот процесс. Почему?

Я любопытная.

Видимо, это качество и заставило позвонить Карине. И пусть время московское составляет четыре часа после полуночи.

– Слушай, а зачем тебе год назад нужно было девять тысяч долларов?

– На машину, – чуть замявшись, ответила моя кровь.

– Какую? Почему девять?

– Не знаю. Я сплю.

Ей тогда было шестнадцать лет, а водить, согласно законам Российской Федерации, разрешается с совершеннолетия. Это факт.

Пришла sms-ка от Романовича.

«И все-таки я был первый и теперь последний».

Я написала паре друзей, чтобы они еще разок поздравили. Но все, что было получено – отчет о доставке сообщения, который не умел петь Happy birthday to me…

Так незаметно и тоскливо начался самый странный девятнадцатый год моей жизни…

Прошла неделя с моего дня рождения и две с начала сентября. Небо снова скинуло маску солнечного света, насупилось и хмуро залезло в комнату, заставив открыть глаза. Как в «Ванильном небе» – open your eyes! Раз-два, всплеск световых лучей режет сетчатку – временная боль, я терплю и не зажмуриваюсь. Утро, а какое оно, пока не ясно.

В моей квартире не пахнет свежим кофе и никто не делает блинчики с черникой на завтрак, и нет мужа, от которого исходит аромат зубной пасты. Зато есть MasterCard, а отсутствие хозяина я изо всех сил стараюсь пережить и не сорваться. К Кириллу или еще Бог знает кому.

Кстати, у меня есть вибратор «Сони Рикель» зеленого цвета.

Деревья тоже никак не хотели отдавать зеленые платья обратно в природный магазин. Если честно, я их прекрасно понимала. Следуя Vogue, это был цвет сезона.

Ненавижу глянец последнее время.

Я обернулась к окну… И увидела рядом с собой Алека. Забывшись снами, которые наутро не помнишь, я успела забыть о том, что вчера мы трахались, как кролики на старой заставке Nokia. Мне всегда везло на странные отношения, точнее, на некоторую иллюзию отношений. Да, что скрывать – я любила их. Любила неясности, нестабильности, острые, как сотни иголок, переживания, иногда становящиеся жестокими игры. Так было и с Романовичем. И ничего с ним не было. Так, цифра семь и пара закорючек на иврите.

– Ты… Ты – это диагноз, – послышался голос Линды в телефонной трубке, она хохотала, как всегда. В восемь утра это было как нельзя кстати.

– Ты чего звонишь?

– Я просто на работу еду.

Линда – постоянная и единственная, что редкость, девушка моего друга, срок общения с которым перешагнул за отметку «десять лет». Линда имела привычку названивать в процессе преодоления московских пробок, не думая, что в то время, как она пережидала очередной эскорт на Кутузовском, я занималась чем-то плодотворным, например спала. И этот ритуал преследовал мое грешное тело каждое утро каждого дня. За это она платила мне непоколебимым пониманием моей сумасшедшей жизни, ценила полудетский сюрреализм мыслей и крики про странные стечения обстоятельств. Она считала, что моя жизнь – это диагноз, причем отнюдь не означающий профнепригодность. Моя жизнь – бесконечная зависимость от событий, череда которых должна была волнообразно и резко наполнять эту жизнь сумасбродным резонансом. Полемике эта теория не поддавалась.

Мы, как всегда, договорились пересечься ближе к обеду, а это было понятие, растяжимое часов на двенадцать минимум, а то и на пару недель. С возрастом перестаешь удивляться обещаниям «обязательно чаще встречаться» и мгновенному перемещению этих слов в долгий ящик. И дело не в массовом склерозе. А в нас самих.

Я сидела на подоконнике и выдыхала дым от сигарет в свежее осеннее утро, левой ступней опираясь о батарею. Алек вышел из ванной в одном полотенце, немного влажный и пахнущий утром.

– Ты мой телефон не видела?

– Нет.

– Жанна уже проснулась, надо бы отзвониться.

– Валяй, я-то тут при чем? Могу, конечно, ей привет передать. Как думаешь, она оценит?

– Вот и хочу проверить. Слушай, неужели тебя совесть не мучает?

– Совесть? А что это?

– Лежит у тебя на верхней полке в гардеробной. Пойди посмотри, – он озлобленно показал в сторону пятиметрового платяного шкафа. – Да ладно, я просто над тобой издеваюсь, иногда можно себе и такое позволить.

Немного подумав и оценив ситуацию, Алек подошел к подоконнику и стянул с меня белье, притянул к себе, губами коснулся шеи, руками поддержал бедра и, когда полноценная стыковка состоялась, руками провел от плеч до живота, а потом вернулся к груди.

– Прости, больше не могу! Я по утрам быстро кончаю. Видимо, слишком сильно тебя хочу.

Ни один мускул моего лица не подал признаков жизни.

Я закурила очередную сигарету, несмело и как будто стесняясь чего-то, выдохнула дым в окно. По утрам во дворе тихо и спокойно: те, что ближе к роддому, уже в детском саду, другие – в школе, а те, что ближе к старости, забирают из государственных учреждений первых. Мне страшно захотелось в «Кофеманию» на Большой Никитской. Там никогда не бывает скучно. Если тебе хочется одиночества, странного чувства жалости к себе, которое сменяется выстраиванием надежд и проигрыванием в режиме real time приятных планов на будущее, – это оптимальный вариант. Там всегда приятно изучать мужчин с ноутбуками, дамочек в стиле UK и интеллигентных старушек с сумками Louis Vuitton, посетители там часто бывают одни – это место располагает к уединению, к чтению странных книг, серьезных журналов и размышлений о музыке, о которой невозможно не думать, находясь в одном здании с консерваторией. Хотя на самом деле все посетители отходят после неудачного утреннего спаривания и лениво подыскивают более приемлемых особей для такого же занятия.

Я оделась и причесалась в стиле уединения. Романович, как всегда, изучил мой холодильник на наличие чего-то жизнеспособного, например бактерий, потом с лицом прожженного Казановы предложил подвезти. Я решила прогуляться по Университетскому проспекту, а потом, если устану, возьму такси. Алек опять будет кричать, что я курю в машине, а моя гордыня будет искать поводы, чтобы накричать на него. Я взяла с собой пару старых писем и учебник на случай, если загляну в институт.

Интересно, а кто из нас большая дрянь: я, которая начала изменять на сроке три месяца «серьезных отношений», или Романович – со второго года? Только вот я сменила нескольких молодых людей, а он только две машины, оставив девушку константой. Думаю, оба.

А еще мне противопоказано заходить в метро. По пафосным соображениям нашего поколения. А дойти получить права мне лень, ведь куда проще вытянуть руку и сесть на пассажирское кресло такси, или… Вот, как раз… Черного джипа BMW Х5…

– Консерватория, двести!

Я села в машину, где за рулем сидел Алек, только лет на десять постарше и чуть более состоявшийся в жизни, но черты лица, манера водить, руки, жилки, капилляры, выступающие на скулах, – один в один. Сцеживая взглядом асфальтовую поверхность метромоста, размышляла, кому звонить первому – психиатру, экстрасенсу или Линде – другие бы в это не поверили.

Хотя насчет психиатра я не до конца уверена.

Не успев доехать до храма Христа Спасителя, он свел брови и задал обычный для мужчины вопрос:

– Мы с вами случайно не могли заниматься сексом?

– Могли, но не занимались. Кондиционер можете включить? – стало жарко, атмосфера определенно накалялась.

– Куда едете?

– Почти в консерваторию.

Он с каким-то саркастичным недоверием посмотрел на учебник по продюсированию и улыбнулся. Странный, непонятный, и от него доносится запах Armani. Иногда ты смотришь на человека и легко можешь представить его в других ситуациях, одежде, моментально рисуется его мимика, то, как он держит ручку и готовит кофе, тот, кого он может процитировать. А тут черный квадрат. И аромат Armani.

– А вы куда едете?

– Не поверите, туда же… (Действительно, что за вопросы я задаю.) На самом деле – коротаю выходной день.

– От чего выходной?

Он что-то развивал, и, судя по часам на руке, неплохо. Это был первый раз, когда я изучала руку мужчины на предмет кольца. Я начала копаться в сумке в поисках кошелька, который завалялся где-то между плеером и тетрадками.

– Вы хотите дать мне визитку?

– Неужели двести рублей – моя визитка?

– Я вас умоляю. Неужели я возьму деньги? – он лениво отмахнулся. Давайте лучше позавтракаем.

К черту эти встречи, музыку и утро. Это же куда более увлекательно.

– Для кого что! Если судьба – еще встретимся!

Интересно, а у нас будет секс?

Я еще секунду поправляла сумку, тем самым пытаясь тянуть время, данное ему для того, чтобы он сказал то самое мужское «А вы мне не оставите свой номер телефона?» Попса, конечно, но лучше, чем молчание.

Ясно, секса не будет. «Девушкам из высшего общества трудно избежать одиночества», но «Москва слезам не верит». Она вообще ничему не верит, как и Романович. Сев за деревянную лавку в курящем зале, я поняла, что насчет уединения сильно погорячилась, поморщила нос – оценила обстановку, набрала Карине и Насте, главное, чтобы они не расценили мой звонок как предложение устроить лямур а труа. Недавно я им рассказала, зачем люди ходят в «Кофеманию», ИМХО[2], конечно.

На удивление, обеих заинтересовала перспектива встретиться. Но отнюдь не для лесбийского образования: первая хотела «Иль-Ниньо», вторая сэндвич «Баффало». Иногда мне кажется, что если бы не гастрономические ресурсы Москвы, люди перестали бы разговаривать друг с другом. И, правда, зачем говорить, когда можно жевать или сосать? Карамельки без сахара.

Сестра приехала через двадцать пять минут.

– Я уже заказала тебе «Иль-Ниньо», – сказала я, высасывая из стакана манговый айс-ти.

Она чмокнула меня в нос. А я начала беседу, которую собиралась начать еще год назад.

– Скажи, а ты нюхала кокаин?

– Неа. Я так, дурь с опиумом, гаш с героином, фенозепам в четырнадцать.

– А таблетки: цешки, эфки, ешки?

– Нет. Бог уберег.

Мне почему-то страшно захотелось выпить. На часах было десять. Я заказала «Маргариту».

– А как тебя увезли в клинику?

– Мама утром сказала, что ее кадровик попал в беду и надо поехать помочь. Я ничего не поняла, пока на вывеску не посмотрела. А дальше вышли санитары и меня унесли на анализы.

– Ты дралась, сопротивлялась? Я бы точно между ног санитару заехала.

– За что и получила сутки в карцере. Потом ко мне вошел врач и психолог. И после пары часов я поняла, что делать не хрена. Попросила маму привезти плеер и пару книг.

– А что в МГЮА не поступила, не жалеешь? Какие баллы набрала?

– Не знаю, я так и не стала выяснять. Я сочинение писала, бухая в дерьмо.

– Слушай, а что у тебя в крови нашли?

– Не важно. Мне звонить адвокату? – собрав кудрявые каштановые волосы в хвост, она попыталась перевести наш разговор в шутку.

– Все. Молчу. Просто интересно же. Не каждый день любимая сестра – наркоманка.

Я произнесла это с наигранной гордостью. Привет Станиславскому.

– И слава Богу.

Богу слава не нужна. У него и так потрясный PR.

Приехала Настя.

– Только что видела машину Романовича, – сказала она, снимая с себя огромный шарф Louis Vuitton.

Все сегодня под «Кофеманию» одеты. Все жаждут хорошего секса.

Настя была единственным человеком, который был в курсе наших последних замутов. Она видела Алека пару раз в жизни, но, слышав не раз нашу историю, могла вслепую нарисовать фоторобот, составить психологический портрет и отметить галочками на карте Москвы места его обитания.

– Романович? – удивилась сестра, которая думала, что мы уже года два как не общаемся.

– Я его видела, – сверившись с циферблатом на руке Карины, – два часа и три минуты назад…

– Да ладно? – Настя позеленела от желания знать подробности.

– А он все еще с этой, как ее… Ну, эта… Блин.

– Да, он все еще с Жанной.

– А вы с ним что, прости, делаете? – удивленно спросила Карина, которую всегда привлекали особи, появляющиеся в моей постели и на стиральной машине.

Женской дружбы не существует.

– Это просто секс. Ничего личного! – ответила я, залпом допивая свою «Маргариту». – Ваше здоровье.

И тут я задумалась, почему мы постоянно друг от друга скрываем факты? Что может изменить маленькая подробность о случайном сексе или веществе в крови? Неужели эти мимолетные ошибки могут заставить нас перестать уважать друг друга?

В заключение встречи я стала развивать свою новую глупую мысль, которая принесла мне сто евро за десять тысяч знаков и одну фотографию из архива Линды.

– По опросам журнала Elle, мужчины считают самым сексуальным, когда у женщины французский маникюр. И знаете почему? Потому что ноготь овальной формы напоминает прозрачный презерватив после эякуляции и подсознательно ассоциируется с наслаждением.

– А у меня с оргазмами неразрывной цепочкой связан запах старого доброго Armani Aqua di Gio. Не потому, что я давно не испытывала оргазмов, а потому, что память у меня хорошая.

Наш смех был прерван нервным вибрированием Настиного телефона. Интересно, как можно серьезно относиться к аппарату связи, где в режимах есть забавная функция «вибратор», которая периодически заедает. Но мы знаем, что делать – положить в карман джинсов и получать удовольствие от поломок систем и сбоев вызова.

Настя помрачнела и несколько раз переспрашивала у собеседника: «Это шутка?»

– Бред какой-то, звонит девушка моего брата и говорит, что они с отцом поехали разбираться с ребятами из класса, которые с оружием. Чушь.

– Да ладно? Где?

– Во дворах Плющихи. Алина плачет.

Настя вскочила, положив тысячу рублей под пепельницу. Мы решили поехать с ней, какой бы злой шуткой все это ни оказалось, сейчас ей страшно. Мне тоже было не по себе.

Ее брат учился в моей первой школе на «Парке культуры». Я до сих пор помнила имена всех учителей, и иногда, оказываясь неподалеку, проходилась по школьному двору – вспоминала, как в первом классе мы верили, что за электроблоком живет Мумия.

Сейчас все стало по-другому – ученики редко ездят на метро, и предметы понтов у них – кто на какой машине приезжает и у кого криминальнее водитель. Настин брат ездил в школу последние полгода на CLS[3]. Это круто, поверьте.

Мы выбежали на Большую Никитскую. Настя, в отличие от своего брата, передвигалась на своих двоих, иногда ногах, иногда бровях, иногда – на своих мужчинах. Ее свободный и потому круглосуточный график работы в мужском глянцевом журнале многое объяснял.

– Когда тебе надо куда-то срочно приехать – такси поймать почти невозможно за любую сумму, – прокричала я на ни в чем не повинную девушку в скромном Nissan Micro оранжевого цвета.

Спустя десяток Настиных нервных всхлипов старая белая «Волга» дала задний ход, и мы плюхнулись на заднее сиденье, которое напоминало диван в занюханном клоповнике. Но нам сейчас было не до кожаного салона. Ее телефон звонил снова и снова, девушка брата, рыдая, рассказывала про какие-то деньги, кокаин. И это в восьмом классе?!

– Позвони папе, – посоветовала Карина.

– Трубку не берет, я уже пробовала. Она говорит – это недалеко от церкви, там дом снесли и пустырь небольшой.

Мы подъехали к дворам гематологического центра. Пока Карина расплачивалась, мы с Настей бежали по лужам, между забором и старым желтым двухэтажным зданием, толком не понимая, куда именно – но ноги вели сами. Послышался визг машин, на Пироговку вылетело несколько тонированных четырехколесных ангелов смерти. Было уже поздно. Отец и сын лежали в грязи, крови и жиже, уцелел только охранник, который держался за простреленное плечо и прикрывался дверью машины. Это был первый факт насильственной смерти в моей жизни. Так вот – смерть теперь будет вечно пахнуть дождем, осенью и ванильными сигаретами. Настя ледяными и жесткими пальцами набрала 112 и сообщила о случившемся. На земле цвета сентября были следы от шин. На грязи – тела. А на небе много-много птиц, которые летят куда-то на юг, подальше отсюда. В руках Настиного брата «Оса». А внутри – семнадцать пуль Иж-71.

Рядом все так же текла жизнь, ничего не нарушилось – с такой же скоростью бежало время, такими же траекториями ходили люди, прохожие, в двух метрах от чужого горя.

– Что ты там так долго копаешься? – рявкнул сопящий мужчина на своего сына.

– Задумался на минутку… Пап, а почему птицы улетают от нас?

– Им холодно!

– Мне тоже холодно!

– Будешь долго копаться – вымрешь, как мамонт.

Холод – вот он, убийца, от морозца на сердце есть только одно лекарство – воспоминания.

Строгий отец взял сына за верх серого пальто и потащил в машину, кряхтя себе под нос, сплевывая накопившуюся за гнев слюну вправо и жалобно потирая отросшую щетину левой рукой.

Вот он – мужчина «Мальборо». Добродушный такой – подавленный властью матери, отсутствием отца, неумением строить семью и быт, он пытается вырастить сына. Забивая молотком в грязный асфальт. Какие прекрасные птицы!

Какие долгие пути молчания, когда каждое утро просыпаешься и ищешь, ищешь слова, трешь камнем о камень в надежде получить огонь, а пальцы на ногах, промокшие в слезах, замерзают, и вот – ты уже не больше, чем мамонт под покровом льда. Чудесные были мамонты, наверное, потому что были. Чудесная Настина семья.

А моя существует. Формально. Есть ничего не стоящие факты: регистрация брака, свидетельство, прописки и телефонные номера в базе МГТС.

Но я не помню совместных завтраков и пледов – вместо мамы меня кормили соседние рестораны, а папа с годами все больше походил на банкомат. Он считал, что безграничная свобода скорее сделает из меня человека, чем тепло и забота. Такие глупости его органайзер не предусматривал.

А за мной с самого детства следит холод. Ему нравится наблюдать.

И тихо посмеиваться. Во власти отчуждения. Под натиском промозглых ветров.

* * *

Я сидела дома у Насти и периодически вызывала скорую для ее матери. Тетя Элла была самой нежной и заботливой женщиной на земле, из-за таких хотелось создавать семью. С их квартирой у меня всегда была фатальная совместимость – засыпая в тепле, я просыпалась в добре. Это был идеальный дом, но, похоже, нет ничего идеального в этом мире.

Оказалось, основной причиной разборок была сумма тысячи в две долларов, на которую спорили юные правонарушители, воруя ежедневно по несколько купюр из сейфа. Говорят, свобода – это деньги. Это очередная гнусная ложь.

Леша, Настин брат, должен был по условиям спора пронести в ночной клуб настоящую гранату, но заменил ее муляжом и должен был расплатиться. Он решил отстаивать свою правоту, говоря о том, что «настоящая она была или нет – секьюрити так бы сразу не разобрались, однако он прошел». Когда после третьего предупреждения он не изменил точку зрения, они взяли Алину, его девушку, учащуюся в восьмом классе, и выкинули за тридцать километров от МКАДа без туфель и телефона, она изрезала ноги в кровь. Пьяные менты приняли Алину за проститутку, лапали полночи на заднем сиденье, дочь депутата Государственной Думы. Настин брат, воспитанный в высшем понимании рыцарства, пошел просить помощи у отца, но тот не понял всю серьезность ситуации, посмеялся и шутки ради поехал играть в войну. Такие теперь игры.

А еще Алина выходила на переменах нюхать кокаин.

Вот она – дорога из Барби в шлюхи.

Мне стало жалко всех сразу, но больше всего тетю Эллу, винившую себя в том, что не смогла воспитать сына. Теперь это было неважно.

Уныло пришел следующий день, за ним еще один и так по календарю, не в силах перепрыгнуть ни одного числа.