Читать книгу Маруся. Один солнечный день - Мария Урих-Чащина - Страница 3

Девочка

Камушки, опять снились чёрные камушки, через которые всё время приходилось перепрыгивать. Они меня везде находят. Куда ни ступлю – камушки. Чёрные, остренькие, как будто даже живые. Страшно. Наступать на них нельзя! Ни за что! Откуда-то я это знаю. Камушки будто двигаются, стараясь оказаться поближе к моим ногам. Кажется, сейчас вопьются мне в ногу. И кричи – не кричи, никто не услышит.

Я здесь одна. Совсем. Мне кажется, я как Маленький Принц, живу одна-одинёшенька на планете. Хорошо, что это был всего лишь сон. Но сердце из-за него чуть не выскочило от страха. А на улице совсем темно. И в комнате темень. Я подношу палец близко-близко к глазам и не могу его разглядеть. Нужно снова строить высокий забор из одеяла и подушки. Не высовывать ни пальчика, ни коленки, ни волоска – ничего. Оставить только маленькое отверстие для носа, только чтобы дышать. Под одеялом очень быстро заканчивается воздух. Жаль! Можно было бы спрятаться с головой, закрутиться в плотный узел, прижаться всем телом к спинке дивана. И тогда, очень может быть, что монстры не пройдут, не достанут меня.

Из-за ночного цепкого ужаса рубашка стала мокрой – прилипла к телу. Она ужасно неудобная. Поднимается вверх, скручивается почти у шеи плотным кольцом. Кажется, вот-вот задушит. Кто придумал ночные рубашки для сна? Зачем я должна её носить? Нужно бы переодеться.

Почему не горит моя яркая лампа с рыбками. Каждую ночь она оказывается выключенной. Что ж такое происходит? В такие вот опасные моменты, когда самые гадкие и пугающие бродят здесь сны, мне хочется, чтобы лампа горела. Но нет! Открываю глаза – темно. Ни лучика, ни искорки. Иногда приходит спасительная мысль: надо слезть с кровати и пойти, поискать кого-нибудь. Но вдруг и там камушки? Вдруг они приползли или проклюнулись прямо сквозь пол моего дома и теперь везде: в кухне, ванной, гостиной? Что делать?

Спрыгну с кровати, подальше от опасности – под кроватью может легко поместится длинный монстр. Чудовище захочет тонкой рукой схватить меня за ногу. Я должна быть легче и быстрее его руки, чтобы успеть отскочить в сторону. Поэтому, перед тем, как спрыгнуть, я забираюсь повыше на кровать, на тот валик, что у меня в ногах, и прыгаю как можно дальше на пол. В темноте делать это всегда сложнее. Правда, мне повезло и не повезло сегодня ночью. Повезло потому, что луна заглядывает в комнату, освещает пол и часть стены. Не повезло потому, что луна – жуткая! Запавшие глаза и нос, как у скелета. А щёки круглые, толстые, как у колобка.

Но на окне моём толстенная решётка. Луна, даже если очень сильно захочет, не поместится. Просто раззявит свой страшный рот, выпучит слепые глаза и будет злиться. Пусть злится! От этого её свет ярче, а значит, я смогу быстренько выбежать из своей комнаты. Дверь, как назло, закрыта. Большая, тяжёлая дверь долго не желает открываться – не хочет выпускать меня из своей жуткой норы.

Нужно поискать отважного человека, который меня защитит от монстров. У меня есть один такой. Он высокий, сильный. Часто катает меня на плечах. В серых глазах живут такие смешинки, что сразу перестаёт быть страшно. Делается весело и смешно. Мы придумываем разные игры, строим замки, поём песни. Только бы дойти до него. Только бы дойти!

Тутовник

Я, господин хороший, был когда-то отчаянным юнцом, глупым и бесшабашным. Вам-то в это трудно поверить. Не так ли? Понимаю! Я, сударь, ведь не просто здесь стою. А и делом помогаю, и совет могу дельный дать, и помолчать могу, мне не сложно. Помолчать – иногда нужнее бывает. Главное, с правильным собеседником. С тем, кто переживает о том же самом. Бывало, посидит подле меня человек, помолчит, заглянет внутрь себя, да успокоится немного. Наладит струнки души на новый лад, да и дальше пойдёт.

Вы, милый мой, про свою молодость вспомнили. А я про свою вам расскажу. Вы не против? Вот и славно! Мне ж, старику, тоже охота поделиться с кем-нибудь. Был я когда-то молод. По неопытности раскидывал ветки в разные стороны – ни порядка, ни опрятности в моём облике не было. Любил проказы, поэтому ветками своими старался дотянуться до соседок-вишенок. Уж больно хорошенькие! А дотянувшись, с присущим юношам озорством, тянул их за тонкие веточки или нежные листочки. Они смущённо шелестели: «Шалун!» Я им, смеясь, отвечал: «Тише, милашки! Хотите историю? Расскажу…»

Мы были юны и задорны! Нам было весело! Напротив вишенок, чуть поодаль от меня, росла такая же шкодливая и весёлая черешня. До неё я не мог дотянуться даже самой длинной своей веткой. Зато, часто, когда созревали наши ягоды, а происходило это почти одновременно, мы кидались ими друг в друга. Внезапно образовавшейся между нами кучей из смешанных наших ягод, мы приводили людей в полное недоумение и замешательство! Впрочем, они всё списывали на разгулявшийся ветер. А мы… Мы не только веселились, но и горевали, что шалости наши и проказы – единственное общение, нам доступное. Как бы я хотел обнять мою милую возлюбленную – красивую, статную, с пышными цветами, покрывавшими каждую веточку. Черешня уже выглядела, словно невеста – прекрасная, но скромная. А я, чучело безобразное, и надеяться не смел на взаимность.

Потом появился Марусин прадед Адам. Он споро взялся за дело, будто всю жизнь только тем и занимался, что наводил марафет на разных дикарей. Превратил меня в писаного красавца – подстриг, побелил, подкормил. Теперь я более не напоминал дикий и запущенный кустарник. Я стал настоящим деревом. Заметил и интерес, появившийся в тёмных, с поволокой, глазах моей Черешенки. Раньше-то я был для неё соседским мальчишкой, рубаха-парнем, но никак не кавалером. Эх, как бы Адаму рассказать, думал я тогда, чтобы он пересадил ко мне Черешенку? Рядом с ней места маловато. Я не помещусь. Окреп, поздоровел. Всё, благодаря Адаму. А вот со мною рядом места достаточно двум одиноким сердцам!

Кстати, про Адама – интересно. Он ведь часовщик. Всю жизнь копался в тонких механизмах, умел к ним прислушаться, да понять что к чему. Очередь из желающих починить свои гласхютты, омеги и буре выстраивалась до самых до ворот. Но, шептались люди, Адам того стоил – вылечивал любой механизм. Может и ко мне прислушается?