Читать книгу Любовь после развода - Мария Высоцкая - Страница 8

– Привет, доченька.

– Мамуль, привет. Как вы?

Услышать маму в такой дурацкий жизненный период, оказывается, вдвойне приятнее. Жаль, что своими переживаниями и проблемами я с ней поделиться не могу. Не потому, что не поймет или осудит, нет. Просто будет нервничать. Переживать за меня сильно. Она меня родила, когда ей было тридцать семь, поэтому возраст у нее сейчас уже такой… То сердце прихватит, то давление подскочит…

– Мы, ой, Алина, потихоньку.

По голосу слышу, что ничего у них там не в порядке.

– Мам, – произношу строже, отодвигаю тюль.

Я живу в квартире Ершова уже неделю. За это время он, конечно, успел утопить меня в своей заботе, причем в плохом смысле. Как банный лист, ей-богу.

Уйти мне некуда. Симу отправили в командировку в Москву почти до конца года, там преподавательница попала в аварию, и Симу выслали на замену. Снять комнату в ситуации, когда мое тело меня так подставляет, будет проблематичным. Если я вдруг снова слягу и не смогу выйти на работу, деньги по щучьему велению у меня не появятся, вот и приходится терпеть…

Хотя мне, наверное, не привыкать, я столько лет терпела. Мой брак ведь не по щелчку пальцев разрушился, я и сама не раз думала, что нужно все это прекращать. Рвать. Уходить. Только духу не хватало.

Теперь вот и дух есть, а жизненная ситуация такая, что все равно это болото меня держит. Причем крепко.

– Костю подставили, Алин. Нам пришлось дом продать.

– Что? – моргаю и упираюсь ладонью в подоконник. В глазах немножечко темнеет. – А вы? Где вы теперь живете?

– На деньги с дома, после раздачи долгов, хватило купить однушку на окраине города. Ты только Косте и папе не говори, что я тебе рассказала.

– Конечно, мам. Конечно, и как вы там?

– Знаешь, бывало и хуже. Главное, что мы вместе. Я так рада, доченька, что у тебя все хорошо. Так боялась тебя в Москву отпускать. А ты вон у нас какая молодец.

Да уж, та еще молодец.

– Мам, если нужна какая-то помощь…

– Ты что такое говоришь? Не нужно нам помощи. Все наладится. Костя СТО закрыл, сейчас у Марка в сервисе работает, плюс шабашки всякие. Отец тоже на стоянку охранником пошел. Люба в салоне больше смен берет, а я с Танюшкой сижу. Все при деле. Не переживай за нас. Я тебе не к тому рассказала, чтобы ты нам помогала. Врать не хочу, Алин. Ничего хуже вранья в семье не бывает.

Ну, тут бы я с мамой поспорила, конечно…

– Ладно. Звони почаще, мам.

– Буду. На пенсии времени много, – мама смеется, а на заднем фоне слышится Танюшкин смех. – Ты лучше про себя расскажи. Как у тебя дела? Как работа? Как Алексей?

– Все нормально. Работаем. Живем.

– Деток не планируете?

Так резко хочу выпалить – нет. Не хотим. Не планируем. Но вместо этого просто хватаю воздух ртом и молчу. Ребенок уже живет внутри меня. Я его не хочу, особенно от Лёши, но и прервать эту беременность духу не хватает.

– Алин? Ты там?

– Да. Тут. Связь плохая. Мама?

– Алина? Алина!

– Не слышу тебя. Мама…

Вешаю трубку. Не могу я ей признаться сейчас. Что-то держит, наверное то, что семьи у меня с Алексеем никакой теперь и нет.

Прохожусь взглядом по пустой кухне. Нет, здесь все та же мебель, но от стен веет холодом. Неуютно мне здесь. Плохо. Я четыре года в этих самых стенах прожила, а сейчас чувствую себя тут чужой.

Звонок в дверь отрезвляет. А человек, что за ней стоит, бесит.

Пока я иду открывать, Ершов уже успевает это сделать своим ключом. Вваливается в прихожую с очередной корзиной цветов, пакетами с едой и игрушками для малыша.

– Думал, ключи забыл, – разувается. – Позвонил, а потом нашел. Ты как?

Лёша улыбается, ставит все добро, что принес, на пол, подходит ближе. Хочет поцеловать меня в щеку, но я уворачиваюсь. Вижу, как в его глазах блестит укор, недовольство и даже ярость, но он все это не озвучивает. Все это безмолвно остается только в его глазах.

– Нормально.

Ершов приходит каждый день. Иногда не по разу. Мы почти не общаемся. Точнее, говорит в основном он всегда. Рассказывает, какая прекрасная нас ждет жизнь.

– А выглядишь расстроенной.

– Так, – отмахиваюсь. – Ты что-то хотел?

– Может, прогуляемся? Солнце сегодня. Подморозило. Но вполне комфортно. Врач советовал тебе бывать на воздухе почаще.

Прогуляться я и правда хотела, только без Лёши.

– Алин, ну хватит из меня врага делать. Гордость, понимаю, но и ты меня пойми, все могут ошибаться. Нам же хорошо было. А теперь втроем еще лучше будет. Родишь, улетим на месяцок-другой куда-нибудь в Черногорию. За это время как раз ремонт в доме закончится.

– В доме?

– Я не сказал? Черт, забыл совсем. Вот, – протягивает мне свой телефон, на котором открыто фото с залитым фундаментом.

– Стройка уже началась. Говорю же, – сжимает мою ладонь, – я серьезно настроен. Ты мне нужна. Я все что угодно сделаю, чтобы ты осталась.

– Почему?

Лёша хмурится. Мой вопрос звучит не то что невпопад, скорее, трудно понять, к чему именно относится.

– Почему ты изменял? Неужели из-за того, как я одеваюсь? – улыбаюсь, рассматривая свои широкие брюки и такую же широкую вязаную кофту.

– Алин, давай мы не будем это обсуждать. Было и было. Главное, что впредь такого не повторится.

Лёшин телефон издает короткий писк. Вверху экрана появляется уведомление о сообщении.

«Котик, мы сегодня увидимся?»

Мы оба это читаем. Только реагируем по-разному. Я ухмыляюсь, а Ершов, стиснув зубы, вырывает у меня из рук свой мобильник.

– Было и было? – приподнимаю бровь.

Алексей сует руки в карманы, поворачивается ко мне спиной, меряет прихожую шагами, отдаляясь от меня на пару метров, а потом, круто развернувшись на пятках, очень быстро оказывается рядом, прижимая меня к стенке.

Замираю. Смотрю ему в глаза. Они у него стеклянные. Озлобленные на весь мир.

– Я же с тобой по-хорошему хотел. Цветы, фрукты, дом. Тебе нужно было просто заткнуться и не отсвечивать. Сидеть тихо и делать вид, что счастлива. Это так сложно? – повышает голос. – Так сложно быть нормальной женой и матерью, когда живешь на всем готовом? – отрывает меня от стены, а потом резко прижимает обратно. – Я тебя, дуру, из нищеты вытащил. В свой дом привел. Дал тебе право на нормальную жизнь, и вот это все твоя благодарность?

Бьюсь затылком. Не больно, но в ушах все равно звенит.

– Мне нужен этот ребенок. И ты его выносишь. Слышишь? Будешь жить, как я сказал. Ты моя жена, и ты должна делать все, что я скажу. Ты моя собственность. Я тебя с потрохами купил. Помни об этом!

Он снова меня встряхивает. В глазах темнеет в этот момент. Боль внизу живота невыносимая, меня словно раз за разом протыкают острыми лезвиями.

Хватаю воздух ртом, а ноги уже не держат. Только Лёшин стальной хват помогает не скатиться по стенке к полу.

Ершов орет, обзывает по-всякому, его основной тезис – я должна быть удобной. Молчать. Закрывать глаза на его похождения, играть в идеальную семью – и за это ни в чем не нуждаться. Никогда.

Он орет так громко, что в какой-то момент, мне кажется, начнет рвать на себе волосы.

Всхлипываю, а на губах улыбка. Хочется зарыдать, а выходит только рассмеяться.

Ершов прищуривается, встряхивает за плечи, до клацанья зубов, а когда отпускает, у меня не получается устоять на ногах. Падаю на пол, а картинка перед глазами исчезает.

Я проваливаюсь в темноту. Она убаюкивает. Кажется, что за последний месяц мне еще никогда не было так хорошо, как сейчас…

Открываю глаза в небольшой палате. Здесь только кровать, тумбочка и какой-то шкаф. Голова раскалывается.

Стены белые, свет выключен. Моргаю.

Обшариваю глазами пространство, медленно погружающееся в сумерки, и почти не чувствую ног. Кое-как сползаю на пол, чтобы посмотреть в окно. Толстые стеклопакеты. Ручки сняты. За окном заснеженный задний двор больницы. У крыльца стоит парочка мужчин в белых халатах. Курят.

Судя по тому, что на улице уже включили освещение, время близится к вечеру. Часов шесть-семь.

Упираюсь ладонями в подоконник. Слабость накатывает волнами. Я вроде и могу нормально передвигаться, а вроде и вот-вот рухну на пол.

Когда открывается дверь, вздрагиваю. Молодая медсестра зажигает свет и ахает.

– Вам нельзя вставать, Алина!

Девочка подхватывает меня под локоть и помогает добраться до кровати. Ложусь и сразу сворачиваюсь калачиком.

– Как себя чувствуете?

– Нормально. Наверное.

– Что последнее вы помните?

– Как потеряла сознание. В квартире. Что со мной? Я… – касаюсь своего живота.

Медсестра ловит мой взгляд.

– У вас произошло самопроизвольное прерывание беременности.

Киваю. Не чувствую облегчения или радости. Если только где-то в глубине души. Единственное, что понимаю в эту минуту: теперь Лёша точно отстанет. У него не осталось рычагов давления. Мы чужие.

Я превращусь в оборванку, которой была до встречи с ним, как любила говорить свекровь, но буду жить спокойно.

Это радует.

– Мы оставим вас здесь на ночь. Утром придет врач и оформит необходимые бумаги.

– Спасибо.

– Вам лучше поспать. Организм ослаб, ему нужен отдых.

– Где здесь туалет?

– Выходите, и по коридору направо. Сами справитесь? Дойдете?

Киваю. Из палаты мы выходим вместе. Медсестра все-таки доводит меня до туалета, а потом растворяется в стенах больничного коридора.

На обратном пути я замечаю врача, ту самую женщину, что убеждала меня, что я пожалею, если решусь на аборт. Она стоит у окна, а рядом Ершов. Он молча ее слушает. Осунувшийся, взгляд пустой.

Мурашки по телу от этой картинки. Не потому, что мне его жалко, нет. Я вижу его, и меня накрывает волной страха, доводящего почти до сумасшествия.

Хватаюсь рукой за стенку, и в этот момент они оба поворачиваются. Видят меня. Лёша стискивает челюсть, а врач касается его плеча, начиная шептать что-то активнее.

Как только оказываюсь в палате, забираюсь на кровать. Долго лежу и смотрю в темный потолок. Темнота спасает сейчас.

Я в ужасе жду, что Ершов придет сюда, но он не приходит. Ни через час, ни через два.

Не замечаю, как погружаюсь в сон, но впервые за последние дни мне снится родной дом. Мама, папа, детство. Картинки такие яркие и реалистичные. Я чувствую, как мне было хорошо тогда, в детстве. Наверное, поэтому утром просыпаюсь переполненная силами жить дальше и бороться. За себя. За свою свободу.

– Алина, – врач заглядывает в палату в девять утра.

Смотрю на нее и понимаю, что мне противно. Она была в сговоре с моим мужем.

– Здравствуйте, – отрезаю холодно. – Когда мне можно будет уйти?

– Сейчас мы все оформим. Это займет не более получаса. Как вы?

– Со мной все хорошо. Думаю, мой муж уже все вам рассказал.

Вижу, как она поджимает губы, как в глазах встает холод. Тишина только нагнетает ситуацию.

Из больницы я выхожу в осеннем пальто, которое Ершов мне вчера привез, и кедах. Это какой-то стеб? На улице минус восемь, а он привез мне кроссовки…

На карте совсем немного денег, но этого хватит, чтобы вызвать такси и забрать свои вещи из квартиры Ершова. Здесь хватит даже на пару ночевок в гостинице. Там-то я и придумаю, что делать дальше. Можно будет попробовать занять денег у кого-то из знакомых, чтобы снять себе комнату.

Все время, пока еду домой, придумываю, что скажу Ершову, если застану его там. Сказать ведь все равно что-то придется…

На этаж поднимаюсь, а у самой руки дрожат. Страшно. Дико страшно, а помощи попросить не у кого. Сима в Москве, других подруг я не завела, а никаких знакомых мужчин у меня нет, я ведь все эти четыре года ни с кем толком кроме Симы и не общалась. Дом-работа-Лёша. Вот это три составляющих, на которых держался наш шаткий брак.

Шарю по карманам в поисках ключей. Даже хорошо, что Ершов привез мне именно это пальто. Здесь еще с теплой осени остался лежать дубликат ключей от квартиры.

Открываю дверь. Вдыхаю побольше воздуха и переступаю порог. Слышу, как на кухне работает телевизор. Лёша дома. Тихо, стараясь не издавать ни единого звука, прошмыгиваю в спальню. Достаю чемодан. Складываю в него свои вещи, карточки, украшения, а когда поворачиваю голову, вижу мужа.

Он стоит в дверном проеме. Злой как черт и явно нетрезвый.

– Хочешь уйти, выметайся так. Ни копейки не получишь. Все здесь куплено на мои деньги. – Подхватывает чемодан и вытряхивает содержимое на пол. – Поняла меня? Ты уйдешь отсюда ровно с тем, с чем пришла. В драных ботинках и в куртке не по размеру, – произносит, не повышая голоса. – Выметайся.

Огибаю чемодан, крепко сжимая в руках телефон. Спорить сейчас не то что смысла не вижу, я дико боюсь последствий. Он на пределе, что у него на уме, даже представить невозможно.

– Телефончик верни, – преграждает мне путь, упираясь рукой в дверной проем.

– Это мой. Я сама…

– Я же сказал, сама ты пустое место, – вырывает смартфон из моих пальцев.

– Верни, ты не имеешь пра…

– Не имею? Еще как имею! – выталкивает меня в прихожую. – Радуешься, дрянь? Это ты меня довела. Ты! Ты убила нашего ребенка. Как я тебя ненавижу.

Пячусь. Ершов же, кажется, совсем теряет самообладание. Наступает с таким видом, будто и правда готов меня убить.

– Ну ничего, ты еще за все ответишь. За все.

– Я буду кричать. Только попробуй хоть пальцем меня тронуть. Я буду кричать.

– Давай. Ты здесь никто. Пустое место. Грязь под ногами. Давай, кричи.

Его пальцы смыкаются на моей шее.

Я чувствую, как воздуха становится меньше. Жадно хватаю его губами, но это не помогает. Кислородное голодание только усиливается. Я натурально начинаю задыхаться.

– Пу… пу… пусти, – впиваюсь ногтями в его запястье. Давлю изо всех сил.

Ершов сбрасывает мои пальцы, но именно это его отвлекает и дает мне буквально считаные секунды, чтобы вырваться и отбежать в сторону.

– Стоять! Я сказал, стоять!

Он ловит меня у входной двери. Хватает за волосы, тянет обратно. Вырываюсь, скольжу пятками по полу и ничего не могу сделать. Совсем ничего не могу.

Как такое возможно? Как?

– Развод хочешь? – тянет меня наверх, и, чтобы ослабить боль, я подчиняюсь, поднимаюсь на ноги. – Будет тебе развод, голодранка. Будет, – толкает обратно к двери. – Вон пошла, чтобы я тебя здесь больше не видел. Поняла?

Слышу, как щелкает замок, чувствую холодный кафель под ногами и как холодный воздух из шахты лифта щекочет кожу под задранным свитером.

– Убирайся.

По коже головы ползут мурашки, ежусь и трогаю волосы, сидя напротив закрытой двери квартиры.

Он выкинул меня из квартиры в свитере, джинсах и носках. У меня ничего нет. Ни денег, ни телефона, не вещей. Ничего.

Можно попробовать вызвать полицию, но я больше чем уверена, что Ершов откупится или заговорит им зубы. Мне они точно не поверят. К тому же мы все еще в браке. А в семье, как говорится, чего только не бывает…