Читать книгу Непоучительные истории о несуществующем существенном - Мария Волощук Махоша - Страница 3

Не каждый, кто называется учителем,

твой учитель.

– Почему, когда я сплю, мои глаза видят, хоть они закрыты? – спросил Подмастерье у учителя, когда тот, как обычно, тяжело опустил на пол большую корзину.

– Разбирай, – указал на корзину Мастер. – Глаза лишь смотрят, видят не глаза. Чтобы видеть, глаза не нужны, иначе наш с тобой труд никчёмен.

Подмастерье кивнул, но ничего не понял. Так было всегда: он спрашивал, учитель что-то отвечал, и нужно было это запомнить, чтобы потом однажды всё стало ясно. Так повелось с тех пор, как он себя помнил, а сколько он себя помнил, он был здесь, в этих трёх комнатах, наполненных светом, с такими высокими потолками, словно их нет. В одной стояла кровать, где он спал, пока Мастер ходил за едой и материалами, в другой был стол, за которым Мастер его кормил, в третьей была их огромная мастерская, между ними просторный коридор с маленьким фонтаном и тяжелой дверью, в которую Мастер уходил, возвращался и потом очень много работал. Подмастерье спал, ел и тоже много работал, но никогда не уходил: он ведь Подмастерье, зачем ему уходить? Как спит и ест сам Мастер, он никогда не видел, да и зачем есть и спать, если ты огромный и сильный Мастер, тебе работать надо, и так и было.

Мастер приносил корзину с едой и материалами, он кормил Подмастерья, потом они закрывались в мастерской и там мастерили фигурки. Подмастерье помогал Мастеру, аккуратно складывал готовые фигурки в корзину, так чтобы не сломались по дороге. Когда материалы кончались, помогал Мастеру взвалить огромную корзину на спину, открывал ему дверь в пустоту. Когда учитель уходил, ученик сразу ложился спать, засыпал мгновенно и просыпался оттого, что Мастер открывает дверь.

Мастер был немногословен, ловок и силён. Он мог принести много материалов, он мог изготовить большую гору или маленький цветок и делал много всего чудесного. Его огромные сильные пальцы хоть были изрезаны и исколоты, но сохраняли гибкость и способность сделать и муравья, и травинку, и песчинку прекрасными.

Ещё совсем малышом Подмастерье подавал Мастеру материалы. Это было забавно, как игра, можно было потрогать шершавое и гладкое, помять упругое и погреться тёплым. Учитель замирал и терпеливо ждал, пока ученик наиграется. Так было, когда Подмастерье был Мастеру по колено, и это была хорошая работа. Потом, когда Подмастерье подрос и стал Мастеру по пояс, учитель поручал ему повторять то, что только что сделал он сам. Мастер был очень терпелив и мог сто раз показать, как делать правильно, пока подмастерье не справлялся с задачей идеально. Мастер не ругал, не кричал, не упрекал, ждал, пока Подмастерье закончит свою работу, и потом говорил только: «Смотри». И больше не говорил ничего, снова делал сам, обращая внимание на то, что нужно было сделать иначе. А если мастер не говорил «Смотри», это означало, что всё получилось, и Подмастерье мог улыбнуться. Молчание Мастера была дня него самой лучшей похвалой.

Подмастерье много ошибался. Если его фигурки получались некрасивыми, перекошенными, даже уродливыми, Мастер никогда не выбрасывал и не ломал их, и уж тем более не исправлял сам.

– У меня так плохо вышло, может быть, переделать? – однажды осмелился спросить Подмастерье, глядя с состраданием на нескладное нечто в своих руках. – За что ей быть такой, она ведь не виновна в моём неумении!

– Принимай то, к чему ты причастен, в этом есть часть тебя. Отвергая, отвергаешь себя, – глуховато ответил Мастер и бережно убрал фигурку в корзину, рядом со своими идеальными. Подмастерье не понял и кивнул.

Мастер не делал много одинаковых поделок, брался за новое, словно искал что-то, но не мог найти. Каждый раз, создавая мягкие фигурки, он оживлялся, был предельно точен, аккуратен, и почти нежен. Громко дышал, Подмастерье слышал, как воздух шумит внутри него, и любил этот звук, настоящий звук живого Мастера. Особенно в такие моменты, когда учитель вдыхал глубоко, грудь его вздымалась, широкие плечи от этого казались еще шире, и потом выдыхал прямо в фигурку. Это было похоже на волшебство. Выдыхал, внимательно за ней наблюдал, когда начинала шевелиться, подносил к уху, прислушивался, бережно усаживал фигурку в корзину и спокойно изрекал: «Опять не то».

На рабочих столах после живых фигурок оставалось часто что-то мокрое, скользкое и неприятное. Убирать это должен был Подмастерье, но такие фигурки нравились ученику больше всего, что они делали. Мастеру, наверное, тоже, потому что он отправлял их на дно корзины сам, не наполнял её, почти пустую бережно нёс в руках.

Подмастерье вырос Мастеру уже по плечо, только Мастер был большим и сильным, а Подмастерье щупленьким и слабым. И они работали, работали, работали. Однажды живая фигурка получилась очень цепкая, быстро вскарабкалась по стене корзины до самого верха, и Подмастерье, испугавшись, что она разобьется, спрыгнув на каменный пол, схватил её. Видимо, он не рассчитал и сжал слишком сильно, шевелиться она перестала. Ученик ещё больше испугался и попробовал сам вдохнуть в неё, но безуспешно. Мастер обернулся, увидел на ладони ученика бездыханную фигурку, лицо его на мгновение омрачилось гневом, но лишь на мгновение. Складка на переносице разгладилась, губы расслабились, он принял фигурку из дрожащих рук, с шумом набрал полную грудь воздуха и вдохнул. Подождали. Фигурка зашевелилась и была вновь отправлена в корзину.

– Я только хотел… – попытался оправдаться Подмастерье, но Мастер перебил его.

– Я знаю.

Когда Мастер перебивал, он не хотел говорить. Совсем. Но ученик не мог сдержаться…

– Как же ты понесёшь её, она ведь снова вскарабкается и выпрыгнет по дороге?

Мастер посмотрел на него неожиданно одобрительно.

– Там темно. Пока я несу их к свету, они спят, никто никуда не убегает. Никто не захочет убегать в пустоту.

В тот день Подмастерье так разволновался, что, когда Мастер ушел, открыл дверь и с порога выглянул ему вслед. Там действительно было темно и пусто, тогда он закрыл дверь, лег и уснул.

Изгибы и острые углы – то, что дается сложнее всего. Изгиб должен быть настоящим, правильным, гладким, не испортить его, не искорежить очень сложно. А острое должно быть острым, острое нельзя затупить, и изготовить такое еще сложнее: материал должен быть прочным, но поддаваться. Мастер всегда говорил: «Научись делать простое, и потом я научу тебя делать острое». Подмастерье знал, что это что-то очень важное. Он очень старался, но острое часто тупилось, получалось слишком мягким или слишком хрупким, и тогда он ещё больше старался. И вот однажды он делал острое и обломал вершину, привычно взглянул на Мастера, ожидая, что тот покажет, как верно. Мастер склонил голову на бок, посмотрел на него с прищуром и сказал: «Сам». А потом собрал в корзину все фигуры и ушёл.

Подмастерье не лег спать, как обычно, а принялся раз за разом делать острое. Он делал – фигурки ломались, он снова делал, и снова ломались, и скоро на столе перед ним была уже целая груда осколков, руки его были изрезаны, он продолжал.

Мастер вернулся, принес еду и материалы, но Подмастерье отказался есть и продолжил делать. Тогда Мастер собрал осколки в корзину и унёс их, и он вернулся во второй раз, застал Подмастерье за работой и снова забрал корзину осколков и унес их, а когда вернулся в третий раз, то перед ним на столе были острые вершины, иглы, зубы, льдинки, прочные и идеальные в исполнении. Мастер кивнул головой, собрал их в корзину и унёс.

Подмастерье лёг в кровать, но не уснул сразу, он продолжал видеть и делать идеальные вершины, видеть идеальное и потом делать идеальное. Он всё же провалился в сон ненадолго, но дверь отворилась, и вошел Мастер с корзиной еды и материалов. Подмастерье встал и почувствовал себя отдохнувшим.

– Что со мной, Мастер, – спросил ученик, – я становлюсь другим?

– Да.

– А кем я стану?

– Ты станешь Мастером.

– А когда я стану?

– Когда научишься делать ИХ, и потом сделаешь ИХ столько, чтобы стало достаточно.

– Тех, кого ты сам не умеешь?

Мастер молча кивнул в ответ.

– Как же я научусь, если меня некому научить?

– Всё есть в тебе, ты умеешь видеть. Чтобы создать их, тебе не нужен другой Мастер, достаточно тебя одного, – ответил учитель тихо, не поднимая глаз.

Он положил перед учеником материал и ушел, но вернулся, чтобы сказать:

– Не делай так, как я. По этому пути я уже прошел, там ИХ нет. Теперь твой путь.

Подмастерье кивнул. Он понял, о чём сказал ему Мастер.

Долго ничего не было: ни сна, ни еды, ни острого, ни живого. Подмастерье перемешивал, соединял разные материалы, он старался, но у него получалось совсем другое, «опять не то», которое Мастер собирал в корзину и уносил, а Подмастерье снова принимался соединять, смешивать, пробовать. Так было, и Подмастерье стал уже ростом с Мастера, и почти так же широк в плечах.

– Мастер, а есть ли такой материал, который ты ещё не приносил? – спросил Подмастерье.

– Я не беру только очень слабый и никчёмный материал, тот, что не даст ни зашиты, ни ярких цветов, ни твёрдости, ни остроты.

– Принеси мне его.

– Это глупо. Это самый ненадёжный и слабый материал из всех. ИХ точно нельзя сделать из такого материала.

– Принеси мне его, – настаивал Подмастерье, Мастер не стал противиться.

А потом снова ничего не было. Подмастерье смешивал, соединял и снова смешивал и смешивал. Изгибы были идеальны, формы напоминали самые прекрасные цветы, Мастер вдыхал в них… «Опять не то».

– Сколько раз можно сделать не то, прежде чем получится то? – спросил Подмастерье не у Мастера, у тишины вокруг, нарушаемой лишь шумом фонтана.

Мастер не отвечал, ведь вопрос задали не ему. Подмастерье кивнул, он понял ответ: лучшего ответа, чем молчание, быть не могло.

Он держал в руках кусочек того самого непрочного материала, мял, вытягивал из него несуразные лучики, и вдруг Мастер остановил его, взял фигурку, вдохнул в неё, потом поднес к уху и улыбнулся:

– Делай ещё таких!

– Это ТО САМОЕ? – обрадовался Подмастерье.

– Посмотрим.

Когда Мастер вернулся с корзиной материала, он был мрачнее тучи.

– Они слишком мягкие и слабые. Большинство умерло ещё по дороге, я вдохнул в них, но и там они не могут долго. Когда вернусь, никто не останется в живых.