Читать книгу Взрослые дети - Марк Дин - Страница 3

Снова Саша лежал как бревно. Мышцы ныли. Но на сей раз Пуне не удалось его ничем напоить.

– А папа всегда его пьет, когда говорит, что скоро развалится.

Мальчик удивленно пожал плечами и выпил холодный кофе сам.

Ни Груздеву, ни многим другим людям при покупке «ценного и питательнейшего коровьего молока» не пришло бы в голову, что одна лишь его доставка со склада в торговый зал может отнять столько сил. За загадочным словом «мерчендайзер», записанным в Сашиной трудовой, скрывался грузчик с дополнительными обязанностями разнорабочего.

Напомнив о себе звонком, полковник спросил:

– Не забыл еще, Сан Саныч, о нашем уговоре?

– Извините, – отвечал Саша, с трудом сохраняя вертикальное положение. – У меня смена двадцать пятого, двадцать шестого, а потом тридцатого и…

Сама интонация показалась полковнику подозрительной.

– Что там у тебя? Я сейчас же приеду.

– Со мной все хорошо, – уставшим голосом убеждал его Саша. – Я просто возил ящики с продуктами… Работа у меня такая.

– Ладно, пока.

Полковник повесил трубку, но это был лишь обманный маневр. Через двадцать одну минуту и пятнадцать секунд Груздев стоял у квартиры Сергея, настроенный на серьезный разговор. Для большего эффекта он надел парадный китель с орденами, офицерскую шинель и про фуражку не забыл, иными словами – явился при полном параде. Ему открыл Пуня.

– О, значит, это ты тот мальчик, – заулыбался полковник. – А где твой папа?

– На работе, – отрапортовал Пуня.

– А где он работает? – мягким голосом спросил Груздев.

– Папа говорит, что он работает с придурками, у которых мозгов совсем нету.

– Вот оно как…

Это вполне вписывалось в представление полковника о продуктовых складах и сфере торговли в целом, ведь там работал его сын-«тюфяк».

Груздев показал мальчику красные корочки и даже дал их подержать.

– Меня зовут Павел Николаевич, я офицер. Знаешь, кто такие офицеры? Вот твой папа сержант, а дальше следует младший лейтенант, это уже офицер, а я полковник. Полковники главнее лейтенантов, капитанов, майоров и даже подполковников. Главнее нас только генералы и верховный главнокомандующий.

– Папа не говорил, что он этот ваш серзант.

– Ну, значит, не успел, – продолжал Груздев. – Когда он вернется? Давай подождем его вместе.

– Давай, со мной еще дядя Саша, он уже развалился совсем. А еще дядя немец, папа просил не называть его Фриц, а вот в кино у всех немцев было такое имя. Может, этот дядя не настоящий, как Дед Мороз? Я видел, как папа прячет коробку, – продолжил Пуня, впустив полковника внутрь. – Я уже умею читать, и там было написано «От Деда Мороза». Я уже брал оттуда конфетки, вы только папе не говорите.

– Не скажу. Слово офицера, – пообещал Груздев. – А мама твоя уже приехала?

Пуня с невообразимой скоростью замотал головой:

– Мама уехала к дяде Верблюду, он плюется, как Яшка, на котором меня в парке катали, но его зовут Омар.

– Однако, – покачал головой полковник.

Личная жизнь Сан Саныча уже вызывала у него множество вопросов и неприятных предчувствий.

– Пливет, – сказал Михаэль, искрясь от позитива.

Он намеревался встретить Рождество дома и теперь ждал такси в аэропорт. Предвкушение праздника и полная сумка русских сувениров для родственников и друзей сделали из него просто олицетворение счастья.

– Ну, здравствуй, – подозрительно посмотрел на туриста Груздев, но руку таки подал.

SMS возвестило о прибытии такси.

– Рад видеть вас есче, – улыбнулся он полковнику. – Сейчас ехать домой. До свидани.

Потрепав Пуню по голове, Михаэль скрылся за дверью.

Еж доказал полковнику, что пришел он все-таки по адресу. От команды «подъем» Саша соскочил с постели, будто его снова стеганули атаманской нагайкой.

«Какой же он все-таки худой», – подумал Груздев.

– Извините, я не думал, что вы так скоро… – оправдывался Саша, натягивая штаны.

Груздев с важным видом уселся на стоявший рядом стул, для пущей серьезности закинув ногу на ногу.

– Грузчик, значит, – покачал головой полковник. – Вот так ценные кадры и теряем. Ну, вот что, дядя Саша, думаю, ты сам все понимаешь прекрасно, что тебе нужно, а что нет.

Поняв, что его слова возражения не вызывают, Груздев выдал безальтернативно:

– Заканчивай-ка с этим. Уверен, Новый год даст тебе много больше.

Он почувствовал, что готов соскользнуть к «сентиментальной ерунде», и замолчал.

– Все остается в силе, – добавил полковник, уже собираясь уходить.

Но здесь на ум ему пришел еще один обходной маневр.

– И ты приезжай ко мне на дачу, – ласково сказал он Пуне. – Тебе понравится. Любишь зверюшек? Вот и славно, белки у нас совсем ручные, а еще есть добрые лохматые собаки.

– Ура! – запрыгал от радости Пуня.

Этот клич Груздеву особенно понравился.

«Уж ребенку он точно не откажет, – сказал Груздев про себя. – Какой же ты, Пашка, пройдоха».

Груздев повеселел, вспомнив услышанные в юности военные марши. Теперь они все разом зазвучали в его голове. Выйдя из подъезда, полковник вслух скомандовал себе «шагом марш» и бодро зашагал по тротуару, как на параде Победы 1965 года. Влюбленная парочка, спешившая укрыться в тепле дома, вдруг остановилась, и парень стал снимать тянущего носки Груздева на смартфон. Полковник думал о празднике и славных делах, которые ждут Сан Саныча, и которым именно он, Пашка-пройдоха, положит начало. В таком настроении даже марш по двору не казался ему совсем уж непозволительной ерундой…

Полковник Огородник, уполномоченный Груздевым для доставки Саши, за годы службы привык вставать рано. Даже когда такая необходимость отпала, он остался верен прежнему расписанию «отбоя» и «подъема». Его друг Груздев разделял мнение, что бывших военных не бывает, и ценил такую дисциплину. Поэтому Вадима Огородника можно было назвать его лучшим другом. Товарищ направил его к Сан Санычу с уверенностью, что тот при необходимости разберется с любой проблемой. Груздева ждали другие важные дела, например, включить свое коронное занудство, чтоб «ерунда» с приготовлением пирогов исполнялась женой быстрее.

Огородник приехал за час до назначенного времени и терпеливо ждал, покуривая папиросы, совсем не изменившиеся с дней его далекой юности. Даже название у папирос оставалось прежним, таким родным, привычным. В вихре не столь давних перемен папиросы служили для Огородника символом стабильности, ни больше ни меньше. Но теперь он замечал, что находить их среди пачек сигарет с «импортными» названиями стало сложнее. Этот факт давал ему лишний повод поворчать.

– Ты же знаешь, не курю я это, – говорил он утомленной ворчанием дочери, когда та предлагала «неудачный заменитель».

«Транжирить время» полковник Огородник никогда себе не позволял, поэтому для «пользы дела» слушал радио, узнавая последние новости, чтобы потом завести умную, как ему казалось, беседу о политике. Рождественское послание Папы Римского его мало интересовало, и полковник взглянул на часы. Пунктуальность была для него важнейшим принципом. Наедине с собой он поворчал:

– Так совсем не годится.

Его наручные часы, купленные во Львове, когда тот еще не звался бандеровским, показывали шесть минут одиннадцатого. На них-то и зиждилась его пунктуальность. Полковник доверял им настолько, что никогда не сверял. Ему и в голову не приходило, что старый, испытанный временем механизм может ошибаться. Ну, а пунктуальность сама по себе была еще и мерилом многих вещей, как то ответственность и уважение к старшим. Таким образом старые часы навели Огородника на неутешительные выводы о «расхлябанности современной молодежи».

Новость о завышенной концентрации химикатов в молдавском винограде и вводе запрета на его поставку на какое-то время отвлекла внимание полковника от циферблата.

– Вот паразиты, – выругался он. – Травят людей. Подлецы, как отделились, так сразу опаскудились все. Хоть по мелочи, но напакостят…

В таком хмуром настроении он встретил Сашу с Пуней.

– Сам вперед, пацана назад! – скомандовал он согласно многолетней привычке.

Он снова взглянул на часы, так, чтобы Саша тоже мог видеть – уже десять минут одиннадцатого, и хмыкнул.

– Опаздываем, – произнес Огородник назидательно.

Саша извинился за мифическое опоздание и предоставил Огороднику возможность проявить столь редкое для него великодушие.

Полковник был уверен, что от сержанта, тем более срочника, да еще и демобилизованного, он ровным счетом ничего интересного не узнает. Для приличия он поинтересовался местом службы и убедился, что был прав. Ведь ему было известно о существовании реки Уссури и о том, что по ней проходит государственная граница, он даже знал, что в тех местах есть большое озеро, где растут лотосы. «А этот сержант сказал, что того озера не видел. И как он там вообще служил?»

Желание поучать у него отпало после сообщения о некачественном винограде. Хотя это желание скоро к нему вернулось снова. Но сначала полковник вспомнил, что забыл для приличия узнать полное имя пассажира.

– А меня зовут Вадим Степанович Огородник, – представился затем полковник. – Не Огородников… Запомнил?

К произношению и написанию своей фамилии он относился щепетильно, из-за чего крепко поссорился с женой на десятой годовщине их свадьбы. При входе Огородник допытывался у всех гостей, а только родственников жены набралось тридцать человек, правильно ли они расслышали его фамилию?

– Ты еще косоворотку нацепи, – не выдержала жена, – как тот сказочник-националист[1]. И как его до сих пор не выгнали?

Такой поворот ошеломил Огородника. Он так и застыл в дверях с протянутой для приветствия рукой. Про того сказочника с украинского телевидения ему слышать не приходилось, но важным было другое: мало того, что обвинение беспочвенное, так еще и опасное. Так можно было и из армии вылететь. Он задавался вопросом, как мог прожить с этой женщиной целых десять лет и не понять, что она о нем в действительности думает?

Для приличия разводиться они не стали. Жена была не против, но Огородник опасался слухов. Так они и жили: при гостях сидели в обнимку, а спали и смотрели телевизор по отдельности. Их дочь мечтала о братике, да и сам полковник хотел наследника, но вместо братика появился второй телевизор, чтоб можно было смотреть одновременно, но не сидя рядом.

– Нарушителей часто задерживали? – спросил Огородник уже не просто для приличия.

– Да, довольно часто. Особенно зимой, когда лед вставал.

Огородник уже держал в голове легенду о красноармейце, который в одиночку целую неделю в безводном ущелье сдерживал отряд басмачей. Ее он узнал от политрука, служившего в Средней Азии и применявшего ее для патриотического воспитания солдат. Никто и не догадывался, что он сам историю эту со скуки и придумал.

– Вооруженные нарушители, сотня, а может, и больше, идут на тебя. Что бы ты сделал?

– Сообщил бы на заставу… Попросил бы подкрепления.

– Связи с заставой нет. Рация сломана, а может, она осталась в болоте, куда ты до этого угодил, – развивал идею полковник. – Что тогда?

– Занял бы удобную позицию, сделал бы предупредительный выстрел, если бы они не остановились…

– Они не остановились и продолжают наступать, ведя прицельный огонь по твоему укрытию.

– Тогда остается стрелять на поражение, – нашелся Саша.

– Ты израсходовал все патроны. Даже гранаты, чтобы подорваться вместе с ними, нет. Тогда что?

– Удар лазерного кулака, – вступил в беседу Пуня.

– Это бывает только в сказках. Запомни, мальчик, в жизни совсем по-другому, – просветил ребенка Огородник.

– Если представить, то… Возможно, рукопашная…

– Представлять легко. А решился бы сам на такое? Может, лучше сдаться в плен и сохранить жизнь?

Последний вопрос был с подвохом.

– Надеюсь, выбирать из этих вариантов не придется, – ответил Саша.

– Значит, поднимешь руки, выйдешь к неприятелю с белым флагом, – сделал вывод полковник. – Какое же это геройство? Ты видел когда-нибудь, чтобы имена пленных были написаны золотыми буквами на монументах, начертаны на мемориалах? А ведь это и нужно потомкам. Так они будут видеть пример для подражания.

Службу свою Огородник провел на границе с социалистической Польшей и тоже социалистической, пусть и подчас упрямой, как он говорил, Чехословакией. Однажды он даже задержал заплутавшего пастуха-русина, отразив это как «преднамеренное нарушение границы с целью шпионажа». Но раз уж не пришлось повоевать самому, он считал долгом подготовить к героическим сражениям молодых.

«“Веселый” же будет праздник», – подумал Саша.

Вошедший в раж Огородник тем временем принялся наставлять других. Первым встречным стал водитель машины, посыпавшей дорогу реагентом. Полковник увлекся воображаемыми баталиями, что едва не въехал грузовику в зад.

Огороднику удавалось ловко останавливать фуры, как это показывали в кинофильмах с милицейскими погонями, и виртуозно отчитывать дальнобойщиков. Впрочем, он справедливо уличал их в нарушении правил дорожного движения. «Нахалам», не желавшим его слушать, Огородник по примеру лучшего друга совал под нос красные корочки, что, как правило, имело эффект. Особенно несговорчивым он как бы между прочим давал возможность увидеть кобуру, в которой был настоящий наградной пистолет. С этим аргументом желающих спорить не находилось.

Огородник был уверен, что они опаздывают, поэтому выразился кратко:

– Не видишь, что ли? Еще бы на голову мне заехал со своей химией, – разошелся он.

Эти слова слышали только пассажиры полковничьей «Волги». Было холодно, и окно Огородник открывать не стал, рассчитывая, что водитель грузовика и по его лицу все поймет. Очевидно, реакция шофера его не удовлетворила. Потому через несколько километров Огородник использовал новую возможность.

– Посигналь мне еще, – грозно сказал полковник, наблюдая в зеркало за внедорожником.

Тот водитель явно спешил, но на его несчастье впереди оказалась белая «Волга».

– Очки протри, – продолжал вещать Огородник. – Ясно же было – сорок километров.

Знак ограничения скорости им действительно встречался наравне с запрещающим обгон.

– Совсем ослеп, что ли? И кто им права выдает? – возмущался водитель «Волги».

Он умело лавировал, пресекая попытки обогнать его по второй полосе. На его спидометре показывало ровно 40 км/ч, ни больше ни меньше. Он чувствовал себя правым и за правоту собирался стоять. Пожарную машину с включенной сиреной Огородник был вынужден пропустить. Так вышло, что и внедорожник проскочил вместе с ней. Его торжествующий водитель не поленился открыть окно при минус пятнадцати с ветром и показать полковнику оскорбительный жест. Но этим он не ограничился и запустил в «Волгу» упаковкой из-под гамбургера.

– Еще за рулем жрать успевают, – ворчал Огородник. – Подавиться не могут этими булками.

– Я кушать хочу, – закапризничал Пуня.

– Терпи, – велел ему полковник.

Сумка с едой и одеждой была в багажнике, и Саша попросил остановиться.

– Не девчонка, пусть терпит, – обратился к наставлениям полковник. – Распустишь его, сам не рад будешь. На шею сядет. Так и будешь всю жизнь ходить за ним.

– Это сын моего друга. А теперь остановите, пожалуйста…

– Где я тебе остановлю? На трассе нельзя, а на обочине снега выше крыши, – стоял на своем Огородник. – Скажи ему лучше, чтоб пристегнулся. Штрафа мне еще не хватало.

Они проехали еще пару километров. На просьбы Пуни водитель по-прежнему не реагировал.

– Откройте окно, – попросил Саша. – Меня укачало. Отвык от машин, видимо. Когда ехал с вокзала, все такси перепачкал.

С этими словами он наклонился в сторону Огородника. Полковнику пришлось срочно искать место для остановки, но так, чтобы и правил не нарушить.

– Зимний воздух ободряет, – произнес Саша, сделав пару глубоких вдохов. – Спасибо. Мне намного лучше. Раз уж мы остановились, откройте, пожалуйста, багажник.

– Еще чего! Пусть голодный сидит до дачи. А то еще напачкает, – полковник сделал ударение на последнем слове.

«Выдумщик нашелся, – ворчал он в душе. – Укачало… Попробовал бы сказать такое в полуторке у линии фронта под вражеским огнем… В штаны бы скорее наделал…»

В силу известных обстоятельств прокатиться в этой полуторке Огороднику не пришлось, но на свой счет он был уверен. В военных фильмах такие обстрелы с громкими взрывами показывали много раз, но ни разу полковник не испытал ничего, похожего на трусость, напротив, он воодушевленно кричал перед телевизором:

– Врут фашисты, не пройдут! – И с той же уверенностью добавлял: – В Берлине будем!

Проезжая через деревню по дороге, которая вела к коллективным садам, Огородник успел еще поучить местного парня. Его возмутила мирно стоявшая у дороги корова. Парень сидел на завалинке ближайшего дома при тех же минус пятнадцати, но уже без ветра, и играл «в танчики» на мобильном.

– Распустили коров, – проорал полковник в открытое окно. – А если бы она ринулась под машину? Непонятно же, что у нее в голове. Следить надо за скотиной.

Парень уже начал провожать старый год и не сразу понял, что «поучение» адресовано ему.

– Корову отгони! – скомандовал Огородник.

Любитель танчиков оказался сговорчивым, уж неизвестно, помнил ли он прежнюю встречу со сварливым полковником, бывшим у Груздева завсегдатаем, или же просто настроение у него было хорошее. Последнее замечалось по победным воплям после уничтожения виртуального танка. Корова была чужая, и парень не скупился на крепкие выражения, отправляя ее очень далеко.

– Ну, что, скотина рогатая, поняла? – спросил он после своей тирады.

Понять, что у коровы на уме, действительно сложно, но факт был налицо: после всего сказанного она медленно отошла от дороги и побрела к своему дому, пару раз оглянувшись, словно с укором.

– С наступающим вас! – прокричал парень вслед белой «Волге», весело размахивая руками и присвистывая.

Огородник считал, что им с товарищами на заслуженном отдыхе позволено растягивать праздничные торжества, но напиваться заранее да еще в молодом возрасте… Такого он понять не мог.

– Пахать надо, а они пьют, – негодовал полковник.

Он уже давно подметил масштабы этих «празднований».

«На то должна быть веская причина», – рассуждал в душе Огородник.

До заговора иностранных спецслужб он еще не додумался, но уже был уверен, что алкогольные компании пытаются народ споить в целях коммерческой наживы.

Заметив бредущего вдоль дороги мужчину с ружьем за спиной, Огородник обогнал его и перекрыл путь своей машиной, точь-в-точь как он проделывал под настроение с фурами нарушителей.

– Идти надо навстречу транспортному потоку, а ты… нарушаешь, негодяй! – он произнес это в шутку.

– Где ты увидел тут поток? – рассмеялся пешеход. – Даже дрянного тракторишки, и того не видно.

Мужчина тоже был гостем Груздева. На одном плече он нес двустволку, на другом – большую дорожную сумку.

– Закидывай сюда свое барахло, товарищ генерал, – подмигнул ему Огородник.

– Дойти будет быстрее, – парировал собеседник.

Дождавшись-таки генеральских погон, о которых, согласно пословице, мечтает каждый хороший солдат, бывший полковник Валеев немедля написал прошение об отставке. «Честно отслужил, признание (то бишь погоны) получил – можно и на покой с заслуженной пенсией и льготами», – решил он.

Огородник ехал медленно в знак солидарности с идущим по обочине товарищем, пока тот не дал отмашку.

– Езжай! Это приказ! – сказал Валеев со смешным выражением лица и притопнул ногой, как часто делают дети, когда сердятся на глупых взрослых.

Ворота уже были открыты. Шегали, сторож садового товарищества, которого местные для простоты звали Сашей, встречал гостей Груздева с улыбкой и теплыми приветствиями.

– Ворота не запирай, – наказал ему Огородник. – Виктор Тимурович на подходе. Хорошо понял?

Саша-Шегали говорил по-русски без акцента, он рассказывал, что окончил филфак Бакинского университета по специальности «русский язык и литература», но иногда ему все же задавали подобные вопросы. Шегали не обижался и отвечал, что понимает русский язык прекрасно. Его дом находился прямо за воротами. По размерам он совсем чуть-чуть уступал бане Груздевых. Дачники называли дом сторожа теремком. Им он напоминал избушку гнома: приземистую, зимой почти полностью скрытую сугробами, но своим видом всегда навевающую мысли о чистоте и уюте.

Сторож был тоже приглашен на застолье к Груздеву, чтобы «Сан Саныч не очень-то скучал в стариковской компании», но сначала Шегали предстояло встретить всех гостей.

– Здорово, Сашка, – поприветствовал сторожа генерал Валеев.

Своей походкой генерал напоминал маленького мультяшного медведя. Еще он забавно сопел после неблизкого пути по морозу с автобусной станции. Так что его приветствие сопровождалось колоритным пофыркиванием. Оставалось еще дождаться генерал-лейтенанта Трубачева, самого старшего из груздевской компании. Он уже был капитаном, когда сержант Груздев поступил под его командование. Праздник на даче должен был продлиться как минимум до 9 января, в тот день Трубачеву исполнялось восемьдесят лет.

Двухэтажный дачный дом из лиственницы вполне мог использоваться для проживания в любое время года. Груздев считал его своим детищем, ведь он с такой энергией гонял сначала архитекторов, а потом рабочих. И тех и других за время строительства дачи сменилось немало.

На участке был даже пруд. Летом там расцветали кувшинки, но предназначался он отнюдь не для этой «ерунды». Зимой на пруду делали прорубь, куда хозяин дома нырял прямиком с порога парной.

– Вверенный мне груз – мужчина – одна штука, ребенок мужеского пола – одна штука, сумки с багажом – две штуки, а также ружье охотничье и патроны к нему – доставлены, – с серьезным видом отчитался Огородник.

– А где супруга бравого офицера – одна штука? – спросил Груздев.

Когда Огородник врал или только готовился сказать неправду, то начинал быстро моргать и кривить губы.

– Приболела, но ничего серьезного, – сказал он и выдал себя, как говорят, с потрохами.

За долгие годы и многие Новые годы Груздев друга изучил «как облупленного». Докапываться до истинных причин он не стал, только сказал:

– Ладно, моя Лизка и одна как-нибудь управится.

Огородник рано обрадовался, что неудобные вопросы закончились.

– Анька-то замуж вышла? – поинтересовался «для приличия» хозяин дачи.

Его друг снова заморгал и чуть ли не со стоном выдал:

– Есть у нее парень. Недавно стали встречаться.

– Стукни кулаком: «Давай внуков и без выкрутасов», – взбадривал друга Груздев. – Нечего с ними нянчиться.

«Будет внук, только непонятно от кого», – посокрушался в душе Огородник.

Груздев перешел на более приятную для друга тему:

– Много нынче нарушителей на нашей дороге? – спросил он с юмором.

– Да, развелось выше крыши, – на полном серьезе выпалил Огородник.

Затем его просто понесло, как будто темы важнее и больнее не существовало:

– Давно пора штрафы увеличивать или на общественные работы направлять на полгода, – распалялся ревнитель ПДД. – А лучше вообще сажать и права отбирать до конца дней. Тогда бы их не расплодилось, как кошек.

Вспомнив об уже бывшей соседке-кошатнице, Саша улыбнулся, но Огородник воспринял это как насмешку. Себе он пообещал, что припомнит юнцу и «наглую ложь» в машине, и эту «дерзость», когда подвернется удачный момент.

«И чем только этот нахал Пашку привлек?» – задавался вопросом Огородник.

Наконец, вопросы добрались и до Саши:

– Жалобы на доставку будут? – спросил его Груздев.

– Доставкой удовлетворен, – с той же улыбкой ответил Саша.

– Вот это мужской ответ, – довольно сказал Груздев, теребя ус.

Пуня уже полным ходом изучал полковничьи владения. Ходить по дорожкам оказалось неинтересно, иное дело, когда снег по колено, а лучше по пояс. Даже голод теперь от него сбежал.

Огородник посмотрел на часы. Лучший друг снова повернулся к нему, и врун решил перевести разговор на товарища генерала.

– Долго что-то он, – многозначительно произнес Огородник.

– Да идет уже…

Коренастая фигурка показалась из-за туевой изгороди. Груздев расцвел, предвкушая новые застольные анекдоты в исполнении Валеева.

– Долго жить будешь, Тимурович, только что вспоминали. Стоим вот, ждем-ждем, уже разведчика за тобой хотели снарядить, – кивнул хозяин на Сашу.

– Да с Сашкой еще остановился, – посапывая, говорил генерал.

– Это другой Сашка, – пояснил Груздев для Сан Саныча. – Службу несет у ворот, ответственную. Но скоро ты с ним познакомишься.

– Да, смышленый он малый, – продолжил Валеев. – Овечек откормил хороших, но на шашлык не дает. Особенные, вроде того, не для шашлыка.

Груздев и сам не понимал, зачем «зазря» кормить двух овец: молока не дают, шерсть сторож и то не использует. Впрочем, в чужую «ерунду» полковник не вмешивался: «Пусть хоть с ума сходят, если нравится».

– Тебе бы все шашлыки лупить, товарищ генерал, – покачал Груздев головой, словно журил младшего по званию любимца, – дай тебе волю, оставил бы нас всех без оливье. А чего не на колесах?

– Сын в аварию попал. Трамваю хоть бы хны, а у его машины весь перед всмятку, – разоткровенничался Валеев. – Слава богу, легко отделался. Я ему говорю: «Обожди, накопи да новую покупай». А он не слушает. Машине сто лет в обед, а он ремонтировать собрался. «Как это я и без машины буду?!»

Произнося эти слова, генерал состроил такую гримасу, что все, включая Сашу, рассмеялись. Из него бы мог получиться веселый клоун, а он зарыл талант в землю сначала на польской, а потом на латвийской границе, где нарушители никак не хотели ему попадаться. Иногда талант ему все же помогал. Любившее посмеяться командование Валеева вниманием не обходило и заслуги его ценило.

– Ну, а дочь? – сквозь смех спросил Груздев.

– Так агентство открыла. Некогда ей. Самая жаркая пора у них под Новый год.

– Что это за агентство такое? – встрял Огородник.

Слово агент неизменно вызывало у него ассоциации с ЦРУ. «Агенты» и «агентства» как-то сами собой отбрасывались, когда он находил за этими словами что-то обыденное. «Агентства», будь то туристические или риелтерские, он называл конторами, а рекламных агентов попросту торгашами.

– Контора по организации праздников, – перевел он ответ Валеева на свой язык.

– Ну да, – согласился генерал. – Сейчас вот муштрует Дедов Морозов со Снегурками.

– Ерунда какая, – сорвалось у Груздева. – Нашего Сашку-южанина наряди, ничуть не хуже будет.

К чести членов садового товарищества стоит заметить, что к Шегали они относились хорошо, и про чурок с хачиками он от них никогда не слышал. Садоводы даже поправляли несведущих гостей. Шегали ценили за вежливость и безотказность. Многие даже искренне стеснялись просить его вскопать грядки, потому что «жидкую валюту» он не принимал.

Однажды один дачник поспорил с местным фермером Тарасовым, что Шегали тому напоить не удастся. Но фермер постарался взять сторожа легендарным «ты меня уважаешь?». Потом фермер с дачником долго спорили, стоит ли засчитывать бокал яблочного вина, на который Шегали удалось уговорить.

Дачник стоял на том, что алкоголя там не больше, чем в кефире. Тарасов же говорил, что делает вино не первый год и знает его «истинный характер», однажды он будто бы так «назюзюкался», что принял собственную жену за фотомодель. Дачник согласился проверить на себе, но после пяти стаканов уснул, а когда проснулся, у него даже голова не болела.

– Вкусная газировка, – заключил дачник, опустошив спросонья еще три стакана.

Так фермер решил, что дачник его не уважает, а дачник назвал фермера треплом, для которого обещание ничего не значит. Из-за пари ценой пятьдесят рублей они так рассорились, что Тарасов подбросил дачнику колорадских жуков. Атакованный ими мужчина во всем винил Шегали: «Проявил бы тот твердость характера, и “винодел” бы не отвертелся». «Дабы восстановить справедливость», дачник решил «за спасибо» нанять сторожа для сбора жуков со своей картошки.

– Спасибо, уважаемый, – сказал спорщик после проделанной работы и заявил, что у него осталась только «жидкая валюта».

Одержимый жаждой мести дачник решил уговорить соседей по товариществу устроить фермерским продуктам бойкот, придумав, что его недруг «кормит скотину и поливает овощи всякой гадостью». Но на общем собрании, где был поднят данный вопрос, Груздев заявил, что это полнейшая ерунда, и в тот раз все с ним согласились.

Проходя мимо полковника и его гостей, дачник демонстративно отвернулся. «Не собираюсь я ни здороваться, ни поздравлять», – сказал он про себя с гордостью и довольно задрал голову, как поросенок, которому только что почесали за ухом.

Груздева же занимал вопрос «где наш старшой застрял?», который он и озвучил, глядя на свои точные часы.

Пока Груздев чертыхался, ища нужный номер в памяти мобильника, к даче подъехала иномарка-малолитражка. Внук помог Трубачеву выйти из машины, и тот, разглядев знакомые лица, сразу направился к Груздеву.

– Дед, а чемодан?

Трубачев младший хотел сделать все по-быстрому, он считал, что с «солдафонами» ему говорить не о чем. Теперь же ему приходилось стоять на морозе с непокрытой головой и ждать, пока дед всех товарищей обнимет и всем пожмет руки. Трубачев и раньше любил повторять пословицу «поспешишь – людей насмешишь», а с возрастом его неспешность стала проявляться во всем: он мог двадцать минут начищать зубы, имея вставную челюсть, и по часу сидеть за маленькой чашкой чая.

– Как вырос-то, – умилился Трубачев, глядя на Сашу. – Весь в отца.

В детстве Саша слышал от матери много разных историй о пропавшем в горячей точке отце-герое, их долго придумывают мамы и бабушки, а потом рассказывают детям вместо простых понятных слов: «Папа живет с другой тетей». Только Саша подумал, что этот генерал знает его отца, реального героя, пропавшего без вести в Чечне, как Груздев стал медленно и терпеливо объяснять другу, что его «тюфяк» уехал с семьей в Прагу, а это молодой, подающий надежды парень, его недавний знакомый. Трубачев был глуховат, и это ему часто помогало сберечь нервы: он не слышал, например, как сын и внук препираются по поводу того, кому везти старика к этим «тупым солдафонам».

– Дед, – не выдержал внук после десяти минут неспешных дружеских лобызаний. – Нам ехать надо. Самолет ждать не будет. Понимаешь?

– И куда это вы собрались? – спросил «главный солдафон» Груздев.

– Далеко, – отрезал Трубачев младший.

– Понятно, – нахмурился полковник. – Закинь-ка дедушкин чемодан в его комнату. Мы уже все слишком старые, из нас песок сыплется. Мы им дорожки посыпаем, поэтому они не скользят, иди спокойно.

Младший Трубачев хрюкнул. Он неосторожно высказался, когда в прошлый раз завозил деда на день рождения полковника. Груздев стоял поодаль, но расслышал хорошо и запомнил слово в слово. Впрочем, младший быстро взял себя в руки и обратился с просьбой к Саше. Груздев хотел уже рявкнуть на «хитреца», но старший Трубачев сам попросил Сашу об услуге.

– В детстве у моего внучка были запоры, – поведал Трубачев. – Болезненный ребенок. Он даже в армии служить не смог. Больной он, трудно ему, помоги.

– Я сам, – воспротивился младший и вприпрыжку побежал к дому.

Груздев снова задумался над тем, что природа столь часто отдыхает на детях приличных родителей. Он столько раз рассказывал сыну, как в Праге ему скинули на голову горшок с кактусом, а этот «тюфяк» все равно туда поехал и еще внука взял с собой. «Как у таких хороших отцов такие дети получаются?» – ломал полковник голову.

– Женщины, – это было столь поразительное открытие, что Груздев произнес слово вслух.

– Да, женщины – это хорошо, – подхватил Валеев, вспомнив 1978-й, маленький хуторок у самой польской границы и большую мягкую копну сена.

– А Светка твоя где? – вспомнил генерал про Огородника.

И снова тому пришлось кривить губы и часто моргать.

Груздев погрузился в размышления о причинах появления «тюфяков» в семьях военных.

Он выявил сложную взаимосвязь, которую «лобовой атакой не возьмешь». Ведь были же и целые военные династии без «тюфяков», а бывало, что и у «тюфяка» вырастал сын-военный, иногда военная династия вроде бы угасала, но через пару поколений «тюфяков» происходило ее возрождение. «Сын Витьки – тюфяк, машину даже водить не умеет, – думал Груздев, – а внук в Суворовское поступил…»

«И все-таки женщины, – крутилось в его голове. – Они проводят с детьми больше времени и могут оказывать на них влияние, пока муж пребывает на службе. А в раннем возрасте дети к такому влиянию особенно восприимчивы. Невероятно!»

Полковника охватило незнакомое прежде чувство, какое бывает у первооткрывателей. Глава об устройстве семейной жизни солдат и офицеров обогащалась важнейшим материалом. Груздев только пожалел, что такая мысль пришла к нему поздно. Он решил, что невестка подействует на его внука даже пагубнее отца-тюфяка. «Буду спасать парня, – подумал он. – Никакой больше Праги, сам возьмусь за воспитание».

– Прошу в дом, – сказал Груздев, а сам подошел к Саше и тихо спросил, были ли военные в его семье?

Саша рассказал фольклорную историю, услышанную от матери. Так полковник нашел подтверждение своей сногсшибательной теории, ведь до десяти лет Саша жил с отцом, да с каким!

– Ничего, – обнял Сашу за плечи Груздев. – Если отец твой действительно погиб на Кавказе, мы обязательно найдем место, где это случилось и где он похоронен, и еще мы устроим твою поездку туда.

Остальные гости до дома не дошли, потому что генерал Валеев принялся рассказывать анекдоты про штатских, которые любил больше всего. В том анекдоте штатский перепутал человека в противогазе «со слоном неизвестной породы» и от страха обмочился.

– Видит он, слон вот такой зеленый идет и хоботом мотает туда-сюда, – показал Валеев, вызвав у Огородника приступ смеха.

При мимике, которой природа наградила генерала, любая история могла стать смешной. Старший Трубачев тоже рассмеялся, поддавшись эмоциям товарищей. Дождавшись, пока внук выйдет из дома, он велел ему пойти обратно и принести слуховой аппарат.

– Очень интересно тут говорят, хочу послушать, – объяснял он близкому к истерике Трубачеву младшему.

– Уважь дедушку, – подгонял младшего Валеев.

– Молодежь совсем старших не уважает, только и думает, как бы отделаться, – проворчал Огородник. – И тот такой же, – добавил он про Сашу, – хоть и служил. Служил бы у меня, быстро бы все понял.

– Да вроде он хороший парень, – почесал подбородок Валеев. – Неразговорчив, так то и лучше. Когда я был еще мальцом, служил у нас в части капитан Артемьев. Тоже молчит, молчит. Мы уж думали, немой или того, а однажды проходит он мимо плаца и как закричит: «Я вас, дебилы, научу маршировать». Быстро все научились, а наш лейтенант так и замер, взяв под козырек.

– Вы плохо его знаете, – навел таинственности Огородник и выдал с пафосом: – Он – лгун, притворщик. Вдобавок он проговорился, что ребенок этот не его.

Старший Трубачев чувствовал, что разговор становится все интереснее, но он смог разобрать лишь крик капитана Артемьева, переданный с подобающей интонацией.

– А этот мальчик, как видно, с характером, – вставил Трубачев, думая, что слова относятся к Саше. – Но вот его привычка ругаться по любому пустяку мне не нравится.

Для Трубачева «дебилы» были уж очень «неинтеллигентным обращением», а на службе так вообще непозволительным ругательством. Сам он, хотя и ценил дисциплину, предпочитал «ласковое воспитание» по принципу «провинился – на турник». Кроме турника было еще множество вариаций на тему физической культуры, которая, по мнению Трубачева, была лучшим способом улучшения культуры поведения. Он мог назначить тысячу подтягиваний, распределяя при этом «воспитательный процесс» на многие дни. Никаких заметок им не велось. Отличная память Трубачева позволяла запомнить, кому какие «взыскания» назначены, в каком объеме и сколько из этого объема осталось выполнить. Лейтенант Груздев, грешивший тем, что, подобно коллеге Артемьеву, мог обозвать солдат дебилами, а то и педерастами, получил однажды свою тысячу подтягиваний от Трубачева-старшего. Упорство лейтенанта произвело на него впечатление. «Ласковый капитан», как Трубачева звали в части, назначал не больше пятидесяти упражнений на один заход. Но Груздев исходил потом, краснел, а с турника не сходил. После ста пятидесяти подтягиваний, он повис на перекладине, и казалось, что силы его на исходе, но, переведя дыхание, будущий полковник продолжил и дотянул-таки до двухсот.

– Хватит, хватит! – говорил ему Трубачев. – Оставь на потом.

На спортивной площадке они находились одни, поэтому Трубачев позволял себе неформальное общение, все-таки отца Груздева он знал давно.

После двухсот двенадцати терпение Трубачева закончилось.

– Угробишь ведь себя! – не на шутку перенервничал «воспитатель». – Пашка, слезай, говорю тебе. Слезай, негодяй, немедленно.

Наконец, он заорал, возможно, впервые за все время службы:

– Лейтенант Груздев, отставить! Смирно! Я приказываю вам немедленно покинуть спортивную площадку, паршивец ты этакий! Супостат ты, ирод, – припомнил тогда Трубачев любимое бабкино ругательство.

После того Трубачев смотрел на «ругательства» Груздева сквозь пальцы. Глохнуть он стал довольно рано, сказывалась перенесенная в детстве золотуха, и со временем «сквернословие» Трубачев замечать перестал и вместе с тем обрел невиданное доселе спокойствие.

Он не слышал, что говорят его родственники, когда разбираются, кому в выходные придется сидеть дома с «полоумным старым пердуном», чтобы тот не спалил случайно квартиру. Слуховым аппаратом генерал пользовался редко, уверившись, что от прибора у него начинает болеть голова. В итоге сын сорвал голос и рискнул купить отцу новейший японский аппарат. Но и его Трубачев надел лишь один раз. Этот раз стал для него настоящим испытанием: генерал услышал от правнука, что его друг по детсаду «охреневший ушлепок», а потом в фильме, шедшем по телевизору, главный герой выдал: «Эта долбаная сука нагнула меня с бабками».

«Куда это его нагнули?» – размышлял потрясенный генерал и по ошибке опустил слуховой аппарат в дезраствор для вставной челюсти.

Утром он вынул его оттуда как ни в чем не бывало и просушил на батарее.

Теперь Трубачев сокрушался, сначала потому, что внук долго искал слуховой аппарат, а потом из-за того, что прибор не работает.

– Не могут нормальный аппарат купить, – ворчал Огородник. – Растишь их, кормишь, поишь, а как состаришься, так и не нужен уже, и денег на тебя жалко. Неблагодарные!

– Что, закаляемся, товарищи офицеры? – воодушевленно произнес подошедший Груздев.

– Ну, не работает он, – раздражался старший Трубачев.

– Вчера же все работало. Ведь работало! – с пеной у рта доказывал внук.

– Техника тоже ломается, – заметил Груздев.

Для наглядности он рассказал байку про один танк, который прошел всю войну от Москвы до Берлина своим ходом, а 9 мая 1945 года вдруг сломался, и завести его больше не смогли.

– Штатского к нему подпустили, вот и все, – захихикал Валеев. – Думаю, и тут без него не обошлось.

– Придержите эти ваши шуточки для других, – взвился младший Трубачев.

– Ну, не работает же. Что за безобразие? – продолжал стенания его дед.

Саша искал глазами Пуню. Все окрестные сугробы были испещрены его следами, но самого мальчика видно не было. Зря его искали в саду, он давно уже сидел в доме.

– Начерпаешь снега, промочишь ножки и заболеешь, – увещевала его полковничья жена.

Все это действо с горячей водой и горчичным порошком выглядело необычно, и Пуня уже размечтался о суперсиле, которую человек-обезьяна получил, окунувшись в варево из волшебных шоколадных бананов.

– Нашелся, – провозгласил Груздев.

– Тетя Лиза меня сюда посадила, – сказал Пуня, не дожидаясь вопросов.

На кухне полковник вел приватный разговор с женой тихо, но твердо. Он даже успел подхватить уроненную ей сковородку, сохранив тишину.

– Я тоже бегал по снегу. И не только в детстве, – вещал полковник. – Это нормальное мужское поведение – бегать по снегу. Раньше охотники тоже бегали за добычей по снегу, и жены не совали им тазики с горчицей после охоты, а занимались своим делом. Не надо портить детей, – продолжал он, как всегда, с умным видом. – Женщины – существа домашние, а мужчины нет. Им закалка нужна. Я в детстве катался на лыжах, и, когда на моем пути вдруг… неожиданно… не должно было там его быть, появился сугроб, я в него вынужденно врезался и не просто врезался, а угодил туда головой. Но голову мою в горчицу никто не окунал. Даже додуматься до такого было невозможно. А голова это не ноги, этот орган поважнее будет. Моя мать была женой капитана, и то знала, как поступать в таких случаях. А поступать в них никак не надо. Моя голова высохла и согрелась сама собой, так и с ногами.

Жена Груздева мужа внимательно слушала и в душе завидовала жене Огородника. Та однажды поделилась с подругой, как приятно считаться полковничьей женой, но при этом смотреть телевизор одной, когда и сколько захочется. Одно обстоятельство расстраивало Светлану Огородник – что генеральшей ей уже не стать.

– А чепуху они все городят, – делилась жена Огородника. – Хоть штатские, хоть военные. Золотые горы обещают, понятно же, что это чепуха. Даже если бы и были на свете золотые горы, мужики бы уже давным-давно их растаскали и прокутили в ресторанах со всякими девицами, прости, господи, шалавами подзаборными.

По молодости у нее была насыщенная жизнь: что ни день, то новый ресторан, так что она оправданно считала себя экспертом по обоим полам.

Саша тем временем показывал освобожденному от горчичных ванн Пуне комнату с охотничьими трофеями.

– Это хорошо, что вы сюда зашли, – одобрил Груздев, мочаля свои усы. – Тут у меня со всей нашей родины трофеи.

Спинку большого кожаного дивана покрывала тигровая шкура.

– Подарок коллег из Индии, – поспешил объяснить полковник. – Они в этом доме тоже бывали. И им здесь понравилось, не стану душой кривить, что было, то было. И никакого хвастовства в этом нет. Именно вот так, в приятной обстановке, закладывается фундамент дружбы между народами. Тебе тоже здесь понравится, – подытожил хозяин трофеев. – Тебе и твоему…

Груздев сделал задумчивое лицо. Он, наконец, хотел разъяснить, кем Пуня Саше приходится, ведь Огородник успел уже сообщить о «странности».

– И твоему сыну, – добавил полковник.

– Пуня не мой сын, – признался Саша.

– И кто этот дядя? – обратился Груздев к Пуне. – Ты же честный мальчик, не обманешь старого дедушку.

– Это дядя Саша. Он живет у нас с папой, – выдал Пуня. – Папа говорил, что ему негде жить. Сначала папа говорил, что дяде Саше мозги надо поставить на место. А потом отругал меня за то, что я это сказал… – Пуня со стеснением взглянул на Сашу и ненадолго замолчал. – А еще папа сказал, – продолжал мальчик тихо, – что он безбашенный, каким шизиком в детстве был, таким и остался. Я не вру, честно-честно…

– Молодец, – похвалил ребенка полковник и пообещал «честно-честно» целую банку клубничного варенья.

Потом он вспомнил, что в одной советской сказке банкой варенья империалисты подкупили плохого мальчика. «Джем» тоже показался сомнительным из-за своего «иностранного корня». Наконец, полковник поправился и назвал варенье повидлом. Повидло, по его мнению, лучше всего подходило для выражения искренних и добрых намерений.

«Хороший солдат сам никогда не жалуется», – нашел очередное подтверждение своей мудрости Груздев.

Слово «безбашенный» ему очень понравилось. Доказательства его, Груздева, теорий смотрелись более чем убедительно. Раз безбашенность прослеживается с детства, значит, и теория о важности роли отцов в раннем воспитании сыновей подтверждалась.

– Будешь жить у меня, и без разговоров, – заявил полковник, для большего эффекта хмуря брови.

– Спасибо, – прозвучало в ответ. – Я просто не успел переехать.

«Ничего, упрямство – тоже хорошая черта», – решил Груздев.

Он вспомнил, как сам, запертый маленьким внуком в ванной, боролся с дверью. Упирался, налегал на преграду всем телом, но не звал никого на помощь. Через час он таки победил шпингалет и вышел из ванной самостоятельно, полный достоинства.

Между тем на улице продолжались страсти по слуховому аппарату. Младший Трубачев в истерике побежал к машине. Его жена была от всего происходящего снаружи далека, она сидела в салоне и штудировала раздел русско-французского разговорника, посвященный шопингу.

– Они послали меня за новым слуховым аппаратом, – застонал младший, ввалившись на водительское сиденье.

– Ты в своем уме? Какой аппарат? У нас рейс… – не отрываясь от страницы, протараторила супруга.

– Он меня унизил, унизил публично, – дергал руками генеральский внук.

– Это от слабоумия, – успокаивала его жена, повторив вслух «je cherche une boutique de la mode de Belgique». – Красивый язык, правда? Все в рифму… А про запоры твои он от слабоумия сказал… Все старики выживают из ума.

– Нет, – стоял на своем ее муж. – Он просто прикидывается. Солдафон! Хотел меня в армию спровадить, а ведь знает, старый хрыч, что у меня с кишечником проблемы. Я ему сейчас при всех его солдафонах объяснил, что у меня перистальтика нарушена, все из-за сухомятки, которой они меня в детстве кормили. А он, видите ли, не слышит, аппарат новый ему подавай… А молодой солдафон, – фантазировал Трубачев насчет Саши, – так на меня посмотрел, с таким осуждением… А этот хрыч с ходу его полюбил… Чемодан попросил донести… Не удивлюсь, если он квартиру на него перепишет… Внук не стал солдафоном, опозорил, значит, его, а тут пацан-сапог нашелся, и чего бы на него квартирку не переписать…

Трубачева понесло, он наговорил много разного о военных и даже вспомнил детство, когда его отправляли к деду с бабкой на летние каникулы.

– Ты не понимаешь, – с вытаращенными глазами доказывал он. – Я не любил войну. Я даже в нее не играл. А он повел меня в тир, хотя я хотел покататься на машинке… Просто покататься на детской машинке с педалями, – проревел генеральский внук. – А потом он лишил меня сладкого, потому что я не хотел вставать с ранья и делать с ним эту вонючую зарядку. Он и бабку подговорил, чтоб не давала, пока я не встану в шесть утра и не сделаю проклятую зарядку, эти мельницы, приседания, пистолетики… Пистолетики… Наверняка это дурацкое упражнение придумал солдафон…

– Дорогой, у тебя сейчас глазик задергается, – участливо произнесла жена, ведь глазик дергался, когда человек громко кричал, так всегда было в смешных фильмах и мультиках. – Есть хороший психоаналитик, – добавила она. – Мне Даша рассказывала… Она тоже не могла обойтись без сладкого, ела и ела… Аналитик выяснил, что это все от ее безответной любви к Тому Крузу. Когда она это узнала, все стало хорошо… Всего-то и надо было найти парня, похожего на Тома Круза, и она перестала объедаться тортиками. Она его очень любит, купила ему такую же машину, как у Тома Круза, чтоб все по-настоящему было…

Трубачев взвыл и дал по газам. Он не понимал, куда ему надо ехать, там, где нужно было ехать прямо, он сворачивал и наоборот. Новогоднего отпуска в компании жены ему теперь тоже не хотелось. На развилке незнакомых дорог их машина стояла долго. Трубачев крутил карту, ворча, что такую непонятную карту наверняка придумали военные. Когда они подъехали к какому-то полю, жена удивилась, что поле большое, а самолетов не видно.

– Бензин закончился, – сказал генеральский внук не без радости.

Теперь не надо было выбирать между рейсом в Париж и слуховым аппаратом. Он откинул сидение и устроился на нем, как ребенок в преддверии сказочных цветных снов.

Впрочем, когда в салоне стало холодать, Трубачев отправился искать помощь. Эти поиски довели его до аэропорта вместе с багажом и билетом на парижский рейс. Заунывным голосом младший сообщил отцу по телефону примерно следующее: «Начальник-зверь, совсем с катушек съехал. Отправляет в командировку под самый Новый год. Да еще и на юбилей любимого дедушки не отпускает, грозя увольнением. И даже жена, ждущая помощи в замерзающей машине, начальника не тронула».

– Машина где-то в районе дачи глубокоуважаемого полковника Груздева, – бросил он в трубку, услышав объявление о начале регистрации. – Если найдете, передайте Вике, что я ее люблю.

На больших блестящих крыльях он отправился покорять кабаре и стриптиз клубы французской столицы…

Шегали в тот день так в гости и не позвали. Все ждали прибытия слухового аппарата, а вместо него прибыл запыхавшийся сын генерала Трубачева, и пришлось до потемок искать красную иномарку, потому что в полиции доходчиво объяснили: «Обращаться в правоохранительные органы следует по прошествии трех суток с момента пропажи». Предполагалось, что за это время пропавший мог добраться до какого-нибудь обитаемого места и сообщить о себе, его самого мог кто-то найти, а вероятно, пропавший никуда вообще не пропадал, а просто где-то весело проводит время, ведь время-то какое чудесное – канун Нового года.

Никогда еще жена младшего Трубачева не радовалась так встрече со свекром.

– Папа, папа, спасибо, что вы меня нашли, – всхлипывала она и обнимала свекра, когда ее отогрели коньяком и груздевским охотничьим полушубком.

– А сынулю вашего кастрировать надо, – вдруг заявила она, разгорячившись после новой порции коньяка.

– Проводите даму до ее новой кареты, – окончательно вернувшись к жизни, попросила она Сашу.

Она пританцовывала, смеялась, одной рукой обнимала Сашу, а другой крепко держала заветную бутылочку с эффектным названием «Слеза Наполеона», произведенную каким-то ООО в одном из городов воинской славы на Северном Кавказе.

Вернувшись на дачу, женщина прильнула к Трубачеву старшему и упрашивала его рассказать что-нибудь о Великой Отечественной войне. Настойчивость девушки была вознаграждена, и генерал ее таки расслышал.

– Сам я мал был, когда война началась. А жили мы тогда в Тбилиси, это дело было в Грузии, так что ни о каких партизанах и подполье не могло быть и речи. Фашистов туда не пустили. А турецкая армия потопталась по ту сторону границы, да так и потопала домой, несолоно хлебавши. Так Гитлер турок в войну и не заманил. Ну, так вот, а началось все с того…

Далее он прочел подробную лекцию о Второй мировой, не забыв рассказать и про разгром Японии. Пока разговор шел об «освободительном походе 1939 году в Западную Украину и Белоруссию», женщина попискивала в знак согласия со всем сказанным, но когда генерал перешел к присоединению прибалтийских республик, она уже безмятежно посапывала на его плече, смотря сны о вполне мирной жизни.

Ночью пришлось искать уже Огородника, не разобравшегося с «хитросплетением магистралей, второстепенных и проселочных дорог», как он рассказал, обвинив во всем коньяк, которым «вынужден был воспользоваться в виду окрепшего мороза».

Его машину, крепко засевшую в снегу, долго извлекали из кювета, и только когда «Волга» оказалась на обочине, водительскую дверь смогли открыть.

– Я же предупреждал, – грозил Огородник товарищам окоченевшим пальцем. – Я выпил пятьдесят грамм коньяка, и за руль мне нельзя, а вы взяли меня и уговорили…

Груздевской «Ниве» пришлось взять «Волгу» на буксир, потому как после всех виражей и сбитых по пути елок, заводиться она отказывалась. Саша сел за руль буксируемой машины и «покаяний» Огородника не слышал.

Казалось, тот помнил все «молодые елочки, которые по неосторожности загубил прямо на корню».

– Они бы могли вырасти и радовать многие поколения детей на праздниках в самом Кремле, – рыдал он.

Огородник клялся, что нарушил все возможные правила дорожного движения. Пару раз он превышал скорость на два километра, потом не уступил дорогу ехавшему по главной грейдеру и, наконец, что «вообще непростительно», сбил знак ограничения скорости.

– Теперь его никто не увидит, – горевал Огородник. – Кто его увидит лежащим? А потом вообще снегом занесет, что не разберешь сорок там написано или двадцать. Теперь они будут бессовестно нарушать, ведь знака-то не видно… И все из-за какого-то коньяка, коричневой жидкости… А ведь у нее даже мозгов нет, чтоб представить, сколько бед она натворила.

Наконец, он захрапел, и все ехавшие в «Ниве» вздохнули с облегчением.

Перед Сашей стояла ответственная задача, учитывая манеру Груздева «водить свободно», пока гаишники не видят. Саша виртуозно избегал встреч с деревьями и мастерски преодолевал повороты, умудряясь удерживать машину на дороге. Шекспир называл жизнь театром, но иногда в ней происходят сцены, достойные малобюджетных, но захватывающих фильмов. Трос держался, пока «Волгу» тащили в подъем, и порвался как раз на железнодорожном переезде у треугольного знака с забавным паровозиком, который Огородник пощадил во время своих коньячных приключений. Поезда не было видно, но как-то тревожно смотрелись пути, скрывающиеся в темном лесу. Того и гляди, оттуда могли появиться огни и тогда…

Какой-нибудь старый морской волк, считающий свой корабль живым, да еще и своенравным существом, закурил бы в таком случае трубку и произнес: «Ну, а что я вам говорил?!»

Как бы то ни было, но и Сашу со счетов списывать нельзя. В армии он научился обращаться с машинами и однажды завел ЗИС 1940 года выпуска, служивший в части чем-то вроде музейного экспоната. Полковник Клячин долго жал Саше руку, а потом отправил вместе с машиной для участия в выставке ретроавтомобилей на День Победы. «Физики» и «лирики» могут спорить дальше, но от того переезда до дачного поселка «Волга» добралась уже своим ходом.

– Вот те на! Молодец, парень, – восхитился Груздев и поморгал Саше фарами.

– Очень похоже на мою машину, – продрав глаза, сказал Огородник. – Даже царапинка на задней двери такая же. Лихача одного останавливал, а у него тормоза неисправны… вот и поцарапал…

Не окончив той поучительной истории, Огородник снова заснул.

После возращения «на сон грядущий» Груздев созвал гостей, чтобы «отметить маленькое новогоднее приключение».

– Не надо, не будите, – шепотом сказал он о спавших в трогательной позе старшем Трубачеве и Трубачевой-младшей.

– Я как огурчик, – клялся Огородник, которого путь от ворот до дома слегка освежил.

«Слезой Наполеона» отметили успех «операции белая “Волга”». Хозяин торжества не скупился на тосты. В итоге Огородник заснул за столом, Валеев, шатаясь, направился в гостевую комнату, но лестницу на второй этаж не осилил, потому прилег у электрического камина, где его нашла жена Груздева и бережно накрыла пледом. Сын генерала Трубачева долго извинялся:

– Спасибо, простите, но мне хватит, – говорил он заплетающимся языком.

– Новый Год же… скоро, – намекал Груздев.

– М-м-м-м… – жалобно затягивал генеральский сын.

Пить ему не хотелось, как и показаться невежливым. Он вопрошающе смотрел на Сашу, которому каким-то образом удалось вынести все тосты. Только за «операцию “Волга”» ему пришлось выпить две рюмки, после чего парень перешел на яблочный сок.

Обыкновенно Саша поддерживал тост соком и сразу же подливал снова. Полная рюмка, с чем-то похожим по цвету на «Слезу Наполеона» побуждала Груздева в замешательстве отступить.

– За находчивость нашего молодого друга, – провозгласил Груздев.

Теперь он предусмотрительно отставил графин с соком, и «горючие слезы» Бонапарта наполнили Сашину рюмку до краев.

– Вот так-то оно лучше, душевнее, – радовался полковник.

Остановить его не мог уже никто, тосты лились, как из рога изобилия: «За здоровье Сан Саныча», «За успех операции “Волга” повторно», «За самообладание, проявленное на переезде», «За виртуозное вождение автомобиля на буксировочном тросе» – все они, так или иначе, относились к Саше, и все внимание полковника сконцентрировалось на рюмке молодого гостя.

– Теперь за армию и крепкую армейскую дружбу, – грянул, наконец, Груздев.

– Мне уже и так весело, товарищ полковник, совсем весело, – улыбался Саша, раскачиваясь, как на волнах.

– Во-первых, Павел Николаевич, – поправил Груздев, – а во-вторых, мы же не ради удовольствия пьем… Тогда бы мы от алкоголиков ничем не отличались. Мы же за армию, а где армия, там и родина. А дружба – это, знаешь ли, как и родина, святое.

Сын Трубачева издал что-то вроде «мяу». Бормоча нечто непонятное и, кланяясь Груздеву, он попытался выбраться из-за стола. Старые часы пробили один раз, а потом выскочила кукушка.

– Ой, птичка вылетела, – с блаженным видом проговорил генеральский сын.

Его повело, но он все-таки устоял, нащупал за собой диван и сел рядом с Огородником, хлопая при этом глазами и улыбаясь статуэтке вальсирующей пары на маленьком полированном столике. Он замурлыкал, вспомнив свой вальс на выпускном, и даже посмеялся над оттоптанными ногами партнерши. В таком прекрасном настроении Трубачев и отправился в страну грез, где не было мнительной жены, которая уже двадцать три раза набирала его номер, наполняя попсовой мелодией пустой салон груздевской «Нивы».

– Ладно, отбой.

Полковник озадаченно посмотрел на бутылку, где оставалось как раз на пару стопок…

– Кстати, – произнес он торжествующе. – За биатлон!

Им действительно стало весело: все лежали, а они еще держались на ногах притом довольно крепко. Жена полковника сновала по дому, как мышка-норушка, незаметно делая свои дела, а дел было много: развеять страхи Пуни насчет домовых, проверить всех спящих на первом этаже и переделать еще кучу всего на кухне. На кухне у нее был телевизор с сотней каналов, поэтому хлопоты там даже приносили ощущение радости. Правда, стояла уже глубокая ночь, и Елизавете Груздевой удалось найти только одну фантастическую драму, которая ее расстроила. В том фильме исследователи паранормального выявили, что кухонный полтергейст устраивает призрак домохозяйки, которая и в ином мире не может расстаться с привычными кастрюлями и сковородками.

Тем временем Груздев пообещал показать Саше настоящий биатлон, причем немедленно. Саша ожидал в охотничьей комнате, служившей также бильярдной, пока полковник на цыпочках крался по коридору.

– Операция «Кухня» прошла успешно, – с сияющим видом доложил он. – Лиза, правда, слегка не в себе, бессонница, видать… Ну, ладно… Приступим.

Общими усилиями бильярдный стол был сдвинут к стене, чтоб не мешал.

– Это ничего, – заверял Груздев относительно царапин, оставленных массивными ножками на полу.

Полковник убрал с полок у окна всякую «ерунду» и расставил тарелки.

– Так пойдет?

– По идее должно быть пятьдесят метров, – ответил Саша.

Определенные опасения у Сан Саныча еще возникали, но Бонапарт своей слезой уже ударил ему в голову.

– Ну, около двадцати будет, – смерил на глаз Груздев. – Считай, что это разминка. Не забывай, скоро на волка пойдем, а это серьезный зверь…

Груздев зарядил ружье и вручил Саше.

– На изготовку! Целься! Огонь!

«Занятное дело, – подумал полковник. – А штука-то действительно интересная».

Дом содрогнулся от выстрелов во второй раз.

«Фейерверки», – подумал сын Трубачева и опять закрыл глаза.

Пуня забыл про домовых и пытался разглядеть в окно, «кто это делает пах-пах».

– Браво, браво, – хвалил Сашу Груздев.

– Фейерверки, – повторил генеральский сын для прибежавшей в гостиную Елизаветы.

– Да вроде палили, – сказала она.

– Так лес же кругом, – отвечал ей сонный собеседник. – Может, и палили…

Дача погрузилась в привычную тишину.

– Это ничего, – убеждал полковник Сашу.

Он снова повторил это, проведя пальцем по оставленным пулями отметинам в стене. Саша лег на стол, взял кий и направил его в сторону новой партии тарелок.

– Сан Саныч, ты ничего не перепутал? – усмехнулся Груздев.

– Это холостой тренаж, – объяснил Саша, чувствуя себя без пяти минут чемпионом.

С деловым видом взяв ружье, он прицелился. Под шум выстрелов две тарелки разлетелись на мелкие куски. Еще бы, Груздев зарядил крупнокалиберными, решив проверить в действии перед охотой.

– Браво! Браво! – скандировал полковник.

Он снял со стены рожок и дунул со всей мочи. Звук рожка ввел полковника в раж, и тогда он, привлекая все свои музыкальные способности, грянул «Прощание славянки».

– Точно по ночам кто-то охотится, – заворчал в другой комнате сын Трубачева. – Совсем озверели.

– А может, бандитов каких ловят, – предположила Елизавета. – В том году двое заключенных сбегали…

– Уже людей как зверье загоняют, с рожками, озверели, – отметил младший Трубачев.

Истовый болельщик воодушевил Сашу на новые свершения. Еще одна мишень поражена, и новые поздравления сыплются на него, и вновь звучит торжествующая песнь рожка. Саша ощутил ответственность момента: такого благодарного болельщика ему не хотелось расстраивать. Перед глазами пронеслось настоящее стрельбище, увиденное много лет назад на спортивной базе «Динамо». За спиной был уже не развеселившийся Груздев, а заполненные тысячами зрителей трибуны. Саша целился, ерзал на сукне и…

Звон стекла… Груздева обдало морозным воздухом, и он потряс головой, как часто делал, пытаясь сбросить сон при раннем подъеме.

– С Новым годом, значит, – первое, что сорвалось у него с языка.

А пуля-дура уже запустила цепную реакцию. Отскочив от забора, она угодила в ель, от удара снег с ветвей стал осыпаться, разбудив спавшую в кроне ворону, ее истошный крик поддержали дружным лаем две полковничьих борзых, а тех окрестные дворняги. Собачий лай услышал полуторагодовалый волк-одиночка, забредший по неопытности в окрестный лес. Он не отозвался, а поспешил скрыться в чаще, что, быть может, спасло его от попадания в охотничью комнату Груздева.

– Так о чем это я? – вспоминал прерванную речь разбуженный генерал Трубачев. – Да, так называемые лесные братья еще долго досаждали нам после войны…

По-прежнему спящей слушательнице он посоветовал посмотреть известный в свое время советский сериал о буднях пограничников, где и «лесные братья были показаны правдоподобно, без прикрас». Девушка издала во сне некий громкий звук, расцененный как знак понимания и согласия.

– Я скоро, – пообещал ей рассказчик. – Потом про войну в Корее расскажу, тебе это тоже интересно будет.

Генералу захотелось попить, и он отправился на поиски «водички».

– Слишком долго целился, – оправдывался Саша. – Руки затекли…

– И это тоже ничего, если подумать, – с дружелюбным выражением лица сказал Груздев.

Совместными усилиями разбитое окно было оперативно закрыто тигровой шкурой.

– Так даже лучше, – показал «молодежный» жест большим пальцем полковник, и они с Сашей «по-молодецки» ударили по рукам.

Дорогу в кухню к заветному кувшину с водичкой генерал помнил хорошо. Но встретив по пути Елизавету Груздеву, не преминул заметить:

– Мне бы водички.

– Паша с вами был? – спросила она, обеспокоенная недавними выстрелами.

По прежним своим визитам на полковничью дачу, пока еще слух не покинул его, Трубачев также помнил, что такого рода диалоги заканчивались словами:

– На кухне кувшинчик стоит.

– Да, Елизавета Васильевна, хорошо, – сказал генерал по старой памяти и продолжил путь к водичке.

В проходной комнате у электрокамина зашевелился Валеев. Ему снилось, что он выполняет важное и, конечно, секретное задание, командуя новейшей атомной субмариной. Он с детства мечтал стать подводником, но его призвали в погранвойска, а дальше как-то все само собой решилось. Подводная лодка уже торпедировала все, что было можно. В перископ ее командир Валеев наблюдал, как дядя Сэм вплавь спасается от огромной акулы. Но вот повеяло холодом. Его лодка, словно по щучьему велению, оказалась в Арктике. Валеев стал высматривать новые мишени для торпед, но тут заметил пробоину, из которой сыпал снег.

«Откуда это я свалился?» – спрашивал себя Валеев, проснувшись на холодном полу.

– Я вот проверял, работает ли камин, нагнуться пришлось до самого пола, аж голова закружилась, – втолковывал он Груздевой.

Приняв всерьез слова Трубачева, она отправилась на поиски мужа в гостиную. Там она нашла спящими двух других Трубачевых и кого-то завернутого в ковер. По ярким полосатым носкам она поняла, что это не Груздев.

«И молодого напоили до беспамятства», – вздохнула она, приняв ноги Огородника за Сашины.

Она уже проверила кладовку, заглянула под стол на веранде и даже в баню. Охотничья комната была заперта. Груздев хранил там ружейные патроны и всегда ее запирал. Из-за тигровой шкуры света снаружи видно не было, и женщина ничего не заметила.

– Виктор Тимурович, вы видели Пашу? – спрашивала измученная поисками женщина. – Нигде не могу его найти.

Валеев не мог вспомнить ничего конкретного. В его памяти образовался большой пробел, на ум приходило, что Трубачеву нашли, а Огородник потерялся…

– А Вадик здесь?

Женщина пожала плечами:

– Вроде его тоже нет.

– Срочно, срочно, надо на поиски, Елизавета Васильевна, – силясь подняться, говорил Валеев.

После всех мытарств ему таки удалось встать на четвереньки и уже из этого положения подняться, опираясь на подлокотник кресла. Он так и стоял, как травинка на ветру, держась за кресло.

– Простите, – обратился он к собеседнице. – А я на машине приехал?

– Не знаю, – сказала Елизавета, чтобы поставить точку в бессмысленном разговоре.

Убедив себя, что муж ушел по каким-то делам, Елизавета отправилась спать. В конце концов, это был не первый праздник на этой даче. Однажды после своего дня рождения Груздеву захотелось покататься на квадроцикле, а в прошлый Новый год после боя курантов он отправился ловить налимов. Но не успела Груздева подняться до середины лестницы, как дверь охотничьей комнаты распахнулась.

– Да что ж так холодно? – бурчал уже засыпавший в кресле Валеев.

– Лизуня…

Ласковые слова Груздев обыкновенно вспоминал, когда был навеселе и чувствовал за собой какую-то оплошность. Сказать «Лизунь, твой бравый полковник немного напроказничал» было для него гораздо приятнее, чем рассыпаться в извинениях, и открыто признавать свою вину.

Елизавета молча подошла к охотничьей комнате, увиденное не то чтобы ее сильно удивило. На день рождения полковник затеял пейнтбол, тогда и вовсе было разбито три окна.

– Это же твоя вотчина, – вспомнила женщина давние слова мужа о комнате с трофеями. – Убирать будешь сам.

– Сашка-сторож сможет стекла вставить, как думаешь? – спросил жену Груздев.

– Они как дети, – говорила ей раньше Светлана Огородник. – На солдат орать хорошо умеют, а дома… у-у-у…

Протяжное «у-у-у» вкупе со взмахом рукой означало: не верю, чтоб кто-то из них смог бы даже гвоздь забить.

– Не знаю, сам бы у Сашки и спросил, – ответила Елизавета.

– Ну, вот все женщины так, – наставлял полковник Сашу. – Что ни спросишь: «Не знаю». А главное, что и знать не стремятся. Тяги к учению нет. Ты задумывался когда-нибудь, почему в армии так мало женщин? И даже те из них, которые имеют звания, работают в санчасти, в лучшем случае связистками… Это занимательный факт, между прочим.

Груздева махнула на всех и вся рукой и пошла в спальню.

– Да, надо поспать, – продолжил полковник, хлопая Сашу по плечу. – А завтра пейнтбол устроим. Пейнтбол, скажу я тебе, для всего хорош – и для ловкости, и для стрелковой подготовки… Хоть к войне готовишься, хоть к охоте, хоть к биатлону твоему – все одно пригодится.

«Это же сколько придется Сашке платить?» – подумала Елизавета и перекрестилась.

После дня рождения Груздева, когда дачный участок был превращен в поле боя, одна помывка стен обошлась в стоимость капитального ремонта. Елизавета предполагала размах боевых действий заранее, потому как у Груздева собралось тогда более двадцати гостей, настроенных решительно. Сам полковник пообещал показать всем кузькину мать и даже после долгого сна его желание «намять бока» товарищам не иссякло.

– Будем биться до последнего, – пообещал полковник и в этот раз.

– Осторожнее с соседкой, – предупредила Елизавета. – У нее неприкосновенность все-таки.

Их соседка Мальцева появлялась на даче редко. Местные дороги она находила неподходящими для своей лошадки, как именовался любимый депутатский автомобиль класса люкс немецкого производства. Заморские дали манили народную избранницу гораздо больше. Особенно она любила Майами. Это не мешало ей с родной трибуны поносить Госдеп с его «европейскими марионетками». Чего не скажешь ради голоса избирателя? Дачу Мальцева «получила за особые заслуги», будучи еще секретарем главы районной администрации. Но с тех пор утекло много воды. Карьерная лестница у них с шефом оказалась одна на двоих. Теперь оба заседали в областном законодательном собрании. Вопреки их истеричным выступлениям, которые часто показывали по телевизору, людьми они были вполне вменяемыми и прагматичными, и не фантазерами, потому их законотворчество основывалось на простых принципах: предлагай то, что «пипл хавает», то, что нравится лидеру фракции и так далее по цепочке до самого главного лидера. По-настоящему думать парочке приходилось лишь о том, где и с кем провести отпуск. Ну, а «служение народу» для них было идеальным занятием: немудреным и прибыльным.

– Да ей в первую очередь прилетит, если сунется, – с воодушевлением пообещал Груздев. – Если увидишь или услышишь, второе скорее, сморщенную кочерыжку в очках, – объяснял он Саше, – целься ей прямо в говорильню.

Еще до рассвета жена полковника решила сходить в баню, а потом отправиться на прогулку, от греха подальше.

– С легким паром, – сказал ей муж, сидевший в засаде за тазиками.

– Я пройду, хорошо? – спросила она умоляюще.

– Это уж как получится, – ухмыльнулся полковник. – На войне как на войне. Ты там не сачкуй! – крикнул он Саше. – На войне гражданское население иногда появляется в самых неподходящих местах… Продолжаем…

Здоровяк Андрей под два метра ростом играл против Саши и Груздева в компании с Огородником и Валеевым. Был еще Шегали, но тот выбыл через минуту после начала «боя». Полковник специально позвал его, чтобы Саша мог освоиться на легкой мишени. Андрей же был парнем, созданным для баталий. Его отличительным качеством служила прямолинейность во всем: если уж как на войне, то буду вести пальбу по любым целям, и хоть трава не расти. Груздева успела только взвизгнуть: весь ее бок был в крови, какую часто можно увидеть в боевиках. В любом из них подстреленный злодей эффектно падал и корчился, истекая этим ноу-хау химической промышленности. Обычно до окончания фильма накаченный до умопомрачения герой умудрялся выпустить из противника не менее тридцати литров такой жидкости.

– Ну, что я сделаю? – пожал плечами Груздев, отстреливаясь от друзей-противников.

Елизавета засела в бане. У нее было много времени, чтобы снова помыться и поразмыслить над превратностями судьбы. Жаль, что телевизор в бане не предусмотрели, без его участия размышлять было как-то непривычно и скучно.

Госпоже Мальцевой, или попросту Иренку, как ее звали самые приближенные, скучно не было. Или тявканье ее дошло-таки до Госдепа, или там заподозрили ее в нарушении прав человека, но в Майами на этот Новый год Мальцеву не пустили. Включив мозг, она решила, что невелика беда: скоро все равно политические игрища стихнут, а пока можно посетить и дачку, с которой начинался ее блестящий путь в политическую клоунаду. Если разобраться, здесь тоже было чем заняться: роскошная спальня с шелковыми простынями, крытый бассейн с искусственной волной. Пусть суррогат по сравнению с Майами-Бич, но суррогат довольно качественный. Для разнообразия можно было пригласить мускулистых мальчиков – массажистов, погонять рабыню домработницу-филиппинку, полюбоваться на оранжерею с экзотическими птицами, которые размножались здесь не хуже, чем в лучших зоопарках. В конце концов, можно было провести время с пользой, например поработать над своей популярностью, закатив на пустом месте скандал, ведь о нем обязательно будут говорить, и не только по телевизору. Чем больше «грязи», тем даже лучше – дольше будут говорить, дольше ее персона будет мелькать на экранах. Пока Мальцевой никакие сценарии будущих скандалов в голову не шли, шел только молодой симпатичный водитель, которого дама-депутат не без труда выбрала из двух сотен кандидатов.

Груздев и Саша героически отстреливались, стоя плечом к плечу. Количественно силы сравнялись после того, как Валеев подставил себя под выстрел. Ему хотелось как следует проводить старый год. Трубачев старший травил байки о временах своей службы с Груздевым, которые шли на ура под «Слезу Наполеона». Полковник раскусил хитрый план Валеева и решил проучить товарища оригинальным способом:

– Отступаем в дом, – скомандовал он Саше.

Вот уж точно, на войне как на войне: бой шел за каждый метр двухэтажной дачи.

– Давайте лучше укроемся за сараем, – тщетно уговаривал его Саша.

– Хочешь сказать, что в доме безоружные, – отвечал на его просьбы Груздев. – Так твой долг защитить этих стариков, женщину и ребенка от шаров с краской, она жуть как трудно отмывается, а если с близкого расстояния попадет – все равно что травматическая пуля. А Андрюху ты уже знаешь, он у нас ретивый боец. В прошлый раз хладнокровно разукрасил целую бригаду каменщиков. Они-то думали, что мирное время, складывали в нашей баньке печь, а тут…

Обстрел начался с новой силой. Андрей воспользовался опрометчиво созданной лазейкой и проник в охотничью комнату через окно. Здесь он взял трофей, нацепив на себя тигровую шкуру, и грозил теперь зайти к оборонявшимся с тыла.

– Отступаем, – прозвучало из уст Груздева.

Новым форпостом стала проходная комната с камином. Проспавшись, Трубачева сбежала сюда от лекций по военной истории. Здесь никто не мешал ей штудировать разговорник, девушка считала, что он непременно пригодится ей не сейчас, так весной, когда Париж благоухает цветами и особенно романтичен.

Андрей подтвердил свое намерение биться до безоговорочной капитуляции противника. Трубачева хотела было возразить, что она не играет, как в детстве, когда мальчишки кидались в нее снежками. Но два прямых попадания в грудь заставили девушку поспешно ретироваться на кухню с криком:

– Какие же все дебилы в этой Рашке!

Красные пятна на дизайнерском платье, кроме слез, навели ее на мысли об иммиграции. Так она плавно перешла к «инновационному разделу» разговорника, о котором было заявлено на обложке крупными буквами в красном обрамлении: «Иммиграция и политическое убежище».

– Аут! – прокричал Огородник изумленной публике в гостиной.

– Я уже убит, – решил обезопасить себя Валеев.

Испачканную одежду он уже снял, и сказанное не явилось достаточным доказательством для Андрея.

– Я же на вашей стороне был, ребята, – прозвучало для Андрея уже убедительнее.

Стоя на лестнице, Груздев «снял» Огородника метким выстрелом.

– Зуб за зуб, но без обид, – предупредил Андрей и даровал всем оставшимся в гостиной по красному пятну.

Старший Трубачев держал в руках мемуары маршала Жукова, и Андрей «разукрасил» книгу, дабы «не обидеть старенького генерала».

– Это же вандализм, – заявил Трубачев, но Андрей уже был занят «охотой на крупную дичь».

Кстати, работал он охотоведом в местном охотхозяйстве и был ответственен за организацию предстоящей облавы на волков.

Все были поглощены отмыванием краски, чтобы обратить внимание на сигнал домофона.

– Наглость, – повторяла Мальцева.

Она лично своим депутатским пальцем давила на кнопку, а ей не отвечали. Мановением этого пальца принимались судьбоносные проекты «экономии» областного бюджета и увеличения зарплаты «законотворцев», а теперь его игнорировали как самый заурядный палец.

– Нет, они мне откроют, – топала ногами Мальцева.

Какое же горькое разочарование ее ожидало. Несчастная дама-депутат продрогла, а скандал устроить так и не получилось. Шофер открыл перед ней дверь, Мальцева уселась удобнее, чтобы с максимальным комфортом проехать оставшиеся пятьдесят метров до ворот своей дачи.

«Они еще меня вспомнят, попляшут они у меня», – думала Мальцева.

Первым делом она направилась к своим птичкам в оранжерею. Они были теми немногими живыми существами, которые однозначно вызывали у женщины с мандатом приятные эмоции. Мальцева искренне радовалась, когда находила новые гнезда с «драгоценными яичками своих голубушек». За благополучие пернатых депутатских любимцев был ответственен профессиональный орнитолог, находившийся на даче неотлучно.

– Что это? – закричала на него Мальцева, указав на два розовых перышка.

– Птицы меняют старое оперение, – пытался объяснить служащий.

– Не дурите меня, эти перья совсем новые, свежие, яркие, – спорила депутат. «Нам нужны новые, свежие, яркие законопроекты», – любила вещать она с трибуны.

Орнитолог снова принялся объяснять:

– Это явление имеет научное обоснование…

– Меня не волнует ваша научная ахинея, – раздалось в ответ.

Действительно, псевдонаучные взгляды интересовали Мальцеву гораздо больше. Однажды она выступила с предложением запретить «пропаганду дарвинизма в средних школах, которая толкает юное поколение в сети безбожников и богохульников». Мракобесие Мальцевой потом долго обсуждали, слагали на его счет изобличительные речи, ставили автору тяжелые диагнозы, а депутат радовалась тому, что столь нехитрым способом снова заставила этих «либеральных идиотов» о себе говорить. Впрочем, находились и «патриоты», считавшие Мальцеву агентом ЦРУ, который своими экстравагантными проектами пытается довести страну до крайней степени кретинизма.

На даче Груздева все еще оставались в неведении относительно прибытия столь примечательного персонажа. Лестница на второй этаж уже покрылась сплошной красной дорожкой, в пору было принимать гостей на самом высоком уровне.

– Я сдаюсь, – крикнул Андрей снизу.

Вслед за этим послышались шаги. После минутного затишья Груздев решился выйти на лестницу.

Наверху, в гостевой комнате Пуня вился вокруг Саши:

– Дай мне пострелять, дай, дай! – упрашивал он.

С лестницы донеслись чертыханья Груздева. Полковник поскользнулся и стремительно летел вниз, пересчитывая ребрами ступеньки. К концу своего путешествия он напоминал окровавленного героя боевика, угодившего в ловушку злодея. Для надежности Андрей сделал «контрольный выстрел» в противника.

Красное пятно расползлось по стене у самого Сашиного лица.

– Все, все, прекращаем, – говорил Саша. – Тут маленький ребенок.

– Придумай что-нибудь посерьезнее, – раздался снизу голос охотоведа.

Пуню все это действо страшно забавляло.

– Стреляй, стреляй! – кричал он Саше.

– А этот твой ребенок сдаваться не собирается, – отозвался Андрей. – Ну, держитесь! Скоро вам станет жарко.

– Иди сюда, трус, дядя Саша тебе накостыляет, – грозил Пуня неприятелю.

– Тихо, тебе же бо-бо будет, – осуждающе звучал Сашин голос.

Но мальчик заходился смехом и продолжал дразнить Андрея.

– Не попал, мазила, мазила, стрелять не умеет, – разошелся Пуня.

– У меня снаряды закончились, – прозвучало к Сашиному удовольствию.

Но только он расслабился, как в комнату влетел Андрей. Как настоящий солдат из патриотических фильмов, Саша закрыл собой ребенка. Выстрелы с такого близкого расстояния были бы ощутимы даже в защитной экипировке. Впрочем, Сашин соперник успел получить заряд в лоб и повторил недавний опыт Груздева с лестницей.

– Ты спас ребенка, спас… Ты – герой, – подпрыгивал на кровати Пуня.

Как и те доблестные солдаты, которых запечатлели в бронзе и граните, Саша мог с гордостью взять спасенного на руки. Но сладости, которые ребенок старательно выпрашивал у безотказного отца, сделали его почти неподъемным. Пуня сам взял спасителя за руку и, лаконично сказав «кушать!», повел на кухню.

Андрей, отдыхал, как он сам выразился, сидя у нижней ступеньки. Бывший противник протянул Саше руку и сказал:

– Согласен на ничью.

Проигрывать работник заказника не любил. Даже когда не удавалось подстрелить зверя на охоте, он называл это ничьей.

Почти все гости переместились в баню, где тоже проводили время довольно весело. Елизавета Груздева причесывалась, любуясь на себя в зеркало. Вопреки солидному стажу домохозяйки с полным комплектом обязанностей, она находила свою внешность недурной.

Генерал Трубачев, вооружившись проспиртованным тампоном, методично оттирал обложку мемуаров Жукова.

На кухне Трубачева зубрила французскую лексику из «инновационного раздела». Про испорченное платье она уже позабыла, ее влекли сладкие мечты.

– А если эта штука с краской в лицо попадет?.. Синяк останется? – спрашивала она Сашу.

– Если играть без защиты, можно повредить глаз или остаться без зубов, – ответил тот.

– Выстрели в меня. Два разика. Только не в глаз.

Девушка зажмурилась и застыла в ожидании.

– Вообще-то я не Андрей… Да вы и так уже, простите, убитая.

Даже Пуне не пришло бы в голову вот так подставляться под выстрелы. Но Трубачева решила заполучить статус беженца во Франции, и разубедить ее было непросто.

– Возьму в больнице справку, а во Франции скажу, что за мной охотится маньяк, которого полиция не хочет ловить, – фантазировала она. – А может, бандиты будут убедительнее? А если сказать, что они связаны с кровавой властью?.. Даю пятьсот рублей, – заявила она Саше. – Двести пятьдесят за каждый выстрел.

Трубачева убеждала себя потерпеть «бо-бо», что во Франции она сможет вставить новые зубы, вероятно, даже на льготных условиях, предусмотренных для жертв кровавых режимов.

А у Саши была задача найти что-то съестное для Пуни. За время фантазирования Трубачева изрядно подчистила содержимое холодильника. Помимо прочего, она умяла один новогодний торт, приготовленные Груздевой котлеты без гарнира и выпила пять сырых яиц.

– По фиг, тысячу даю, – расщедрилась потенциальная беженка.

– Вам бы отдохнуть. Вы, наверно, не выспались после вчерашнего, – вырвалось у Саши.

– Тетя, почему вы хотите сделать себе плохо? – задался вопросом Пуня.

– Маленький еще для таких вопросов, – отрезала Трубачева. – Все вы, кобели, уроды, – добавила она очень тихо.

В домофон позвонили, и Елизавета, думая, что это Шегали пришел очищать краску, открыла ворота. Но вместо него на пороге появились две визжащие женщины и журналисты. В лицо полковничьей жены уставился объектив камеры.

– Вы насильно удерживаете Пантелеймона Сергеевича Белова, – с ходу заявила Мальцева.

Елизавета отказывалась верить в реальность происходящего.

– Никого мы не удерживаем, – сказала она в замешательстве.

– Пуня, Пуня! Мальчик мой! – орала бывшая жена Сергея.

Только она вернулась из Египта «на нервах», а еще узнает, что ее сына отпустили к каким-то незнакомым людям в компании похитителя персиков. Ей не удалось найти ни Омара, ни денег. Выйдя из себя, женщина стала кричать, что снесет пирамиды, но подлеца найдет. Она уже думала, что после суток в египетской полицейской камере с грязью и всякой живностью все худшее осталось позади, но затем ей пришлось расцарапать бывшему лицо, а потом «ехать в местное захолустье», будто египетского было мало.

– Идемте в дом, – скомандовала Мальцева журналистам. – Снимите эти красные пятна, – последовало новое приказание. – Это нужно будет показать под заголовком «гнездо маньяков-извращенцев».

Мальцева по-хозяйски заглянула во все помещения.

– Снимите кладовку, – вновь повелела она. – Там они точно истязали детей, лучшего места с их больной фантазией нельзя и придумать.

– Они просто играли, – хватаясь за сердце, оправдывалась Елизавета.

– Все педофилы так говорят, – прозвучало категорично. – А потом детей собирают по кускам.

Мать Пуни взвыла и набросилась на Елизавету. Прическа полковничьей жены, на которую ушел целый час, была раздергана за несколько секунд. Оператор снимал эту сцену, за годы работы он неплохо изучил, чем можно привлечь зрителя. Крик Пуниной матери сложно было сравнить с чем-то из арсенала животных, это скорее походило на безжалостную звуковую атаку. Даже Мальцева поморщилась. Елизавете грозило долгое лечение от облысения, царапин и нервного расстройства, но на ее счастье появился Саша. Он еще не успел снять защиту, и выглядел довольно грозно.

Мальцева сразу подумала, что стоило покричать у порога, вызвать меньший скандал, но без последствий для своего здоровья. Пример действия ей подала бесстрашная мать, набросившись на Сашу. Впрочем, сломав два ногтя, она свой пыл умерила, к тому же из кухни вышел Пуня. Рот его был перепачкан шоколадом. Дикие вопли матери оторвали его от большой коробки конфет.

– Пуня, Пуня, с тобой все хорошо? Что они с тобой делали?

– Сейчас выясним.

Поправив очки, Мальцева начала расспрашивать Пуню.

– Значит, это дядя Саша. А он к тебе приставал?

– Да, – выдал мальчик. – Он постоянно заставлял меня пристегнуться, пока мы сюда ехали.

– А он пытался тебя поцеловать или снять штанишки?.. И не надо закатывать глаза, – бросила депутат Саше. – Ребенок врать не будет.

Мальчик показал на вжавшуюся в стену Елизавету:

– Тетя Лиза попросила меня раздеться. Она сказала, что одежда промокла, и я могу простыть… А потом она сказала, чтобы я опустил ноги в горячую воду.

– В горячую воду… Вы слышали? – выступала перед камерой Мальцева. – Ребенок же мог ошпариться… А может, это все делалось умышленно, чтобы сломать его волю… Что еще говорила так называемая тетя Лиза?

– Говорила, что домовых на самом деле нет…

– Омерзительно, – замахала руками депутат.

– Но мне не нравятся домовые, – перебил ее Пуня.

– А что же тебе нравится, мой маленький дружок?

– Мультики про капитана Пулю, он спасает мир и уничтожает злодеев…

– Так, уничтожает людей… понятно, ребенка приучают к насилию…

Мальцева заняла выгодную позицию перед камерой:

– Замечу, дорогие зрители, это не первая подобная жалоба на мультфильмы западного производства, как депутат я не могу оставаться в стороне от будущего наших детей и потребую провести проверку популярных мультфильмов на наличие в них призывов к насилию и пропаганды экстремизма. А потом мы спрашиваем, – продолжила с мрачной интонацией депутат, – откуда столько убийц, насильников и прочих извращенцев? Да все из детства, вот вам пример.

– Послушайте, – заподозрив неладное, вмешалась Пунина мать. – Я запрещаю говорить такое про моего сына. Слышите меня?

– Да, правда не всем нравится, – стояла на своем депутат. – А может, вы сами продаете сына педофилам-гомосексуалистам?

Мальцевой пришлось быстро пожалеть о сказанном. И тщетно она вопила о своей неприкосновенности. Ей не удалось отстоять ни пальто за пять тысяч евро, ни очки в оправе за три тысячи долларов, ни модную укладку за двадцать тысяч рублей.

Саша все-таки решил разнять дерущихся, несмотря на то, что репортер умолял его подождать хотя бы минуту, ведь наклевывался такой жаркий репортаж.

– Что за вопли? – спросила наевшаяся тортов Трубачева.

Крики она слышала давно, но торт оказался настолько вкусным…

– Хоум-видео снимаете, – решила она при виде камеры. – Так драку лучше в большой комнате снимать или вообще на улице.

– Стерва! – орала в бешенстве Мальцева. – Да как ты смеешь? Я депутат, поняла ты, тварь безмозглая? Я тебе устрою…

Пунина мать укусила державшего ее Сашу за руку и снова набросилась на «неприкосновенную».

– Уберите от меня это животное, – молила Мальцева. – Отстань от меня, вонючее быдло…

– Дядя Саша, значит, эта тетя плохая, – спросил Пуня, – раз мама ее бьет?

– Иди покушай чего-нибудь на кухне, – улыбнулся ему Саша.

Неизвестно, насколько долго собирали бы Мальцеву, если б не появился Груздев. Впрочем, передышка депутата была недолгой. Мать Пуни, обменявшись с полковником взглядами, вернулась к важному делу.

– Как кошки дерутся, – подметил полковник. – Те тоже сцепятся и давай кататься по земле, а визжат дико. Если под окном, запустишь, бывало, в них целлофановым пакетом с водой. Только так… Иначе житья не дадут.

Он посмотрел на исцарапанную жену в разодранном платье и сказал ей менторским тоном:

– Ну, ты-то, ты-то куда лезешь? Бабушка ведь уже. В молодости, что ли, не хватило этих забав?

– Вы не попробуете их разнять? – спросил репортер.

– И не подумаю, – отрезал Груздев. – Я слишком хорошо знаком со своей соседкой. Так-то вот…

Перешагнув через дерущихся, полковник направился в гостиную.

– Саша, ну сделайте хоть вы что-нибудь, – тихо умоляла Елизавета. – Убьет она депутата, а нам потом всем за решетку…

Зря парень пытался уговорить хозяина вмешаться.

– Садись, садись, Сан Саныч, – уговаривал Груздев. – Бабы сами разберутся в своих склоках.

Трубачев продолжал оттирать книжную обложку и ворчать по поводу молодежи, которая опустилась до того, что покушается на мемуары маршала Жукова.

– Как фашисты, – в сердцах проронил генерал.

Он даже не заметил, что вошел Груздев, а следом и Саша. Андрей куда-то пропал, но к его пропажам и столь же неожиданным появлениям хозяин и гости дачи уже привыкли. Так же бывало и на охоте, когда он терялся, а потом невероятным образом нагонял ушедших за многие километры товарищей. При этом Андрей уже был навьючен всем необходимым, чтобы отметить охоту вне зависимости от результата.

– Отстань, – больно пнула Сашу Пунина мать.

Груздев смеялся, наблюдая за метаниями Сан Саныча.

– Пол же вымокнет, – только успела вставить Елизавета.

Испытанный на кошках прием подействовал, правда, пришлось использовать большое ведро. Ключевая вода женщин быстро остудила. Пунина мать вцепилась мертвой хваткой в опустевшее ведро. Этой заминки Мальцевой хватило, чтобы выбежать наружу и огласить всю округу воплем:

– Извращенцы, психопаты! Милиция!

– Наотмечалась уже, окаянная, – захихикал обтиравшийся после бани снегом Валеев.

– Смотрите, смотрите, еще одна! – закричал он товарищам, указывая на мать Пуни.

Та вприпрыжку в одном сапоге неслась за Мальцевой, размахивая пустым ведром. К глубокому сожалению зрителей, туевая изгородь скрыла от них самое интересное. На дачу преследовательница вернулась уже без ведра.

Устроившись на всякий случай поближе к крепким воротам своей дачи, Мальцева поджидала журналистов. Чтобы не терять времени даром, она оглашала дачный поселок воплями о маньяках и педофилах, ее покалечивших. Рупор ей при этом не требовался, у нее имелся встроенный с рождения.

Посчитав, что уж чересчур долго никто не обращает на ее персону внимания, депутат отправилась на поиски заветной камеры, перед которой можно позировать. Несмотря на страсть к съемкам, репортажи со своим участием Мальцева смотреть не любила. В ее квартирах, как и на дачах, даже зеркал не было, а в салоне красоты ей приходилось зажмуривать глаза. Пластических операций она опасалась, а от собственных мимических морщин ее мутило. Когда на ток-шоу бывшая домработница рассказала, что зеркал Мальцева не переносит, ехавший с Сашей в поезде «ученый-патриот» перекрестился и сразу отнес ее к настоящей нечисти и госдеповским упырям.

– Когда покажете репортаж о педофилах? – спросила депутат журналистов, найдя тех около дома Шегали.

Чутье оператора подсказывало, что репортаж об овечках будет также зрителям интересен.

– Это был знак, – уверял сторож.

Однажды он купил овцу перед праздником жертвоприношения, а та оказалась беременной. Сейчас овцы были одинаково тучны, но он по-прежнему мог различить, кто из них мать, а кто дочь.

– Старшая может и укусить. А младшая покладистая. Временами бегает только, как шальная, – закончил Шегали.

Мальцева завела речь о наболевшем, о зоофилах, но оператор предусмотрительно снимал овечек без звука. Его чутье, помимо прочего, подсказывало, что рекламы для депутата и без того уже предостаточно.

Вероятно, когда ей на голову надели ведро да еще вдарили сверху кулаком, Мальцева вспомнила, как давным-давно начинала свою трудовую бездеятельность в Госплане. Вернувшись к себе, она велела штатному орнитологу спрогнозировать численность ее оранжерейной популяции птиц через пятнадцать лет при учете изменений различных факторов, как то продолжительность искусственного освещения зимой, состава кормов, частоты и громкости шумов, издаваемых соседями и так далее. В итоге факторов набралось более пятидесяти штук. Но на этом госпожа депутат не успокоилась: перед домработницей она поставила план намести за сутки сто грамм пыли, а лучше двести, и отчитаться по выполнении в письменном виде, указав, в какой комнате и сколько было наметено. Девушка давно поняла, что плохое знание русского языка не освобождает от наказаний хозяйским веником, поэтому смиренно поклонилась и отправилась на поиски пыли. Благо дача в процессе карьерного роста владелицы приросла дополнительным жилым корпусом, SPA зоной и флигелем в расчете на сотню гостей.

Раздраженная тем, что овечек показали в вечернем выпуске, а «педофилов» нет, Мальцева даже накричала на любимого водителя. Еще больше ее разозлило то, что директор телекомпании не брал трубку, и истерику по поводу «никудышных журналистов» пришлось оставить на автоответчике.

Потом парню-шоферу вдобавок отвесили оплеуху. Он хотел только посмотреть забавное видео, а нашел в интернете запись драки на даче Груздевых под заголовком «Как свиноматки делят корыто. Ржу нимагу!!!»[2]. Зрители в комментариях долго обсуждали, что «визжащая свиньей старуха» очень похожа на «эту ПГМнутую депутатку, которую в детстве ударили с размаху об косяк да аж десять раз». Не найдя в записи ни одного упоминания о педофилах, Мальцева в сердцах расколошматила ноутбук головой водителя.

Дело кончилось еще одной затрещиной. Парень старался, как всегда, но Мальцевой почему-то казалось иначе.

– Это посмотри, если фантазии нет, – рявкнула она и бросила водителю в лицо «Камасутру».

Трубачева и мать Пуни быстро сошлись характерами, притом у них нашлась животрепещущая и неисчерпаемая тема для бесед – «похотливые кобели».

– Это судьба нас свела, – обнимала новую подругу Трубачева.

Груздев распорядился прикупить продукты взамен съеденных и «учесть потребности новой гостьи». Теперь он думал, как самому отвертеться от этой «ерунды».

– Ну, водят же другие женщины машины, – рассуждал он. – А тут…

Честь офицера не позволяла отправить Елизавету одну, и полковник завел речь о том, какая у них с Вадиком Огородником крепкая дружба, «просто не разлей вода».

– Я это… коньячку пригубил после баньки, – вывернулся тот.

– Водить не умею, – напомнил сын Трубачева.

Его невестку даже и просить не пришлось: все было понятно по доносившемуся с кухни смеху и звону бьющихся бокалов.

– Да и ищи потом опять, – махнул рукой Груздев.

– Давай, давай, Санек, – сказал вдруг подобревший Огородник.

– Такую книгу испортили! – ворчал генерал Трубачев.

– Доверяем тебе самое ценное, – подмигивал Саше Валеев. – Я бы и сам, но ты ж понимаешь…

Генерал Валеев развел руками и кивнул на пустую бутылочку с надписью «Слеза Наполеона».

– А ты у нас спортсмен, непьющий, – воодушевлял на подвиги Груздев.

Требовалось нечто покрепче железного терпения, чтобы сопровождать Елизавету в походах по магазинам.

У полковничьей жены имелся свой собственный план покупок, не поддававшийся какому-либо логическому объяснению. Со стороны это действо напоминало хаотичные метания по залу: из овощного отдела в другой конец магазина, где находился хлеб, оттуда в молочный отдел, который находился по соседству с овощами. Купив огурцов в самом начале и уже подходя к кассе, Елизавета подумала, что и помидоров прикупить не помешает. Женщина обрадовалась, когда с ней отправили Сашу. С мужем ходить за продуктами она не любила: после получаса шараханий по залу тот приходил в бешенство и однажды сгоряча пообещал засунуть жену в холодильник со свежемороженой рыбой, когда та перебрала на два раза все его содержимое, так ничего и не выбрав.

«Для тебя же выбираю», – обижалась про себя Елизавета.

Сашино общество Елизавету расслабило, и она была благодарна случаю, что уж в этот раз сможет выбрать то, что надо, без всяких «мужских капризов». Она то и дело просила Сашу посмотреть сроки годности на всевозможных баночках или зачитать состав продукта.

«Какой умница, – радовалась она про себя. – Жалко будет, если Паша его испортит своими советами».

Саша тихо сходил с ума, но следовал советам Елизаветы обращать внимание на дату производства молока…

– Лучше брать сегодняшнее, – вещала женщина. – Если срок годности большой, то не бери: там наверняка куча всякой химии… Вот я однажды купила импортный творог, а он весь как воздушные шарики, кругляшами такими и вкуса никакого…

– Творог тоже взять? – спросил Саша, отправляясь за молоком.

Творог находился в том же отделе, и парень не оставлял надежды внести в их поход по магазину некую последовательность и логику.

– Ну, не знаю, – задумалась полковничья жена. – Давай сначала молока возьмем, хлеба, а там видно будет… И смотри, чтоб молочный пакет не был вздут, и швы на нем не протекали…

На автопилоте Саша шел к молочному прилавку, а в голове у него крутился один вопрос: «Зачем мне все это нужно?»

Об обещанной работе с ним так и не говорили.

«Может, Груздев решил сделать из меня ассистента домработницы?» – подумалось ему.

Ассистентов имели многие, иногда даже грузчики. Так «торгаши» и прочие «буржуи» экономили на зарплате. Приставка «ассистент» сокращала ее как минимум на треть.

– Молочный пакет нужно еще засунуть в полиэтиленовый одноразовый мешочек, – эти слова Груздева преподнесла как великую мудрость. – Сорви, пожалуйста, Саша, мешочек…

И Саша шел, но вслед ему неслось:

– Нет-нет, там мешочки слишком маленькие и тонкие, сходи туда, там я видела большие…

С этими словами Елизавета указывала куда-то в противоположную сторону.

– А где именно вы их видели? – пытался уточнить Саша.

– На стойке рядом с огурцами…

В овощном отделе рядом с огурцами действительно находилась стойка с одноразовыми пакетами. Саша оторвал сразу три, на всякий случай.

«По-моему ничем не отличаются от тех других», – показалось ему.

Груздева его вывод подтвердила:

– У огурцов брал? У маринованных? Нет, мой хороший, там другие были, больше…

Не разбирая уже ничего, Саша бродил между прилавками в поисках маринованных огурцов. Груздева сказала, что рядом находится стеллаж с рыбными консервами, который нельзя не заметить.

Вопрос Саши вкупе с его усталым видом так растрогал консультанта, что она лично проводила его в отдел консервов. С замешательством работница магазина посмотрела, как парень оторвал несколько мешков, не обратив никакого внимания на продукцию отдела, который упорно искал.

– Спасибо, – сказал Саша на прощание ничего не понявшей девушке-консультанту.

Тем временем Груздева выбирала хлеб. Она тщательно осматривала каждую булку, только лупы для полноты картины не хватало. Булки нещадно выбраковывались, будучи, по ее мнению, слишком поджаристыми или напротив, недостаточно пропеченными.

На даче же Груздев поднимал тосты за здоровье Сан Саныча и успешный исход операции «Супермаркет», в полной мере представляя, насколько несладко приходится в эти минуты его молодому знакомому.

– Хлеб здесь какой-то нехороший, – заявила полковничья жена. – Надо зайти в соседний магазин… А молочко ты пока отнеси обратно, может, там оно дешевле… Если что, вернемся сюда снова, недалеко же…

В этом вопросе Саша пошел наперекор и сказал, что молоко оплатит сам.

– Ой, мне неудобно с вас деньги брать… Вы же сейчас не работаете… Я слышала, как Паша говорил это… Не подслушивала я, – заверила женщина. – Это чисто случайно получилось.

– Молоко я могу позволить, – сказал Саша.

На его лице даже появилась улыбка, ведь они медленно, но неуклонно продвигались в сторону кассы.

– Но печенье уберем, – решила Елизавета. – Здесь еще поблизости есть маленькая кондитерская, цены там обычно взвинчены, но надо проверить, сравнить… Если что, забежим сюда снова…

Груздева улыбнулась, радуясь своей экономической дальновидности. А Саша глубоко вздохнул, измеряя взглядом типичную предновогоднюю очередь, которую ему предстояло выстоять неизвестное количество раз.

Когда, наконец, все окрестные забегаловки были героически пройдены, Саша от переполнявших его эмоций произнес:

– О да!

Все вроде бы было куплено, новая очередь выстояна, потому что цены в кондитерской Груздевой не понравились. Она даже минут десять выясняла, почему там все дорого?

Продавец не спорила и соглашалась, что хозяйка «заламывает цены, а работникам платит копейки». Все это грозило вылиться в длинный ностальгический разговор, какой парню уже приходилось слышать в поезде.

– Елизавета Васильевна, кажется, кто-то уводит нашу машину, – сказал тогда Саша.

– Угнали! Как? Средь бела дня! – запричитала Груздева и сию же секунду выбежала из злосчастной кондитерской.

– Я ошибся, – извинился парень, добившись таки желаемого эффекта.

– Молодец! Ловко ты эту копушу провел! – точно так сказал бы Груздев, если б увидел ту сцену.

Саша уже не ждал никаких неожиданностей, ведь они подъезжали к кольцевой автодороге. Но Елизавета поняла, почему ее терзали сомнения.

– Масло, масло-то забыли! Саша, надо вернуться. Без масла ни пирогов, ни даже кашу не приготовить…

– У вас же в деревне фермерский магазинчик есть, – вспомнил Саша и уверенно повел машину в направлении дачи.

– Нет, нет, – протестовала Елизавета. – Этот фермер дерет три шкуры… У него масло на двадцать рублей дороже, чем в том магазине… Рулите, рулите обратно…

– Но ведь фермерские продукты наверняка вкуснее и свежее, – бил Саша знакомыми собеседнице аргументами.

– Хорошо, – скрепя сердце согласилась Груздева.

В глубине ее души все же сидело недовольство, ведь у фермера дороже, и ей не нравилось, когда муж ни с того ни с сего вдруг притаскивал от него большой кусок копченого окорока или фирменное яблочное вино.

– Дорого же! – тихо, но все же высказывала недовольство Елизавета.

Груздев обычно отмахивался от жены, как от назойливой мухи. Тогда она продолжала наседать на него:

– Ты же не любишь покупать продукты, а тут…

– А ты любишь пруд с кувшинками? – парировал он вопросом.

Как правило, на том спор заканчивался, и в семье Груздевых воцарялось нечто похожее на семейную идиллию.

– Из-за острова на стрежень… – затягивал полковник под задорное хихиканье жены.

Несколько куплетов Груздев пропускал, в нетерпении покручивал свой ус и переходил к самой сути:

Ближе к кульминации песни он подхватывал жену, хмуря брови, как настоящий Стенька Разин. Женщина повизгивала от удовольствия. Если пруд был рядом, она заходилась воплями и дрыгала ногами, но лишь для пущего обоюдного удовольствия. Все это напоминало старую добрую сказку про говорящего кролика, молившего лиса не бросать его в терновый куст.

– Не надо! Не надо, Пашенька, – кричала Елизавета на зависть соседке-депутату, чья личная жизнь не отличалась разнообразием.

– Надо, надо, – читал Груздев тайные желания супруги.

Буквами, к сожалению, еще не научилась передавать такое разнообразие звуков, какие производила Елизавета, летя в свой маленький красивый пруд.

Вспомнив об этой забаве, Груздева радостно всплеснула руками.

– Гоните, Саша, гоните… – просила теперь она.

На пруду недавно сделали прорубь, и как-то само собой напрашивались мысли о знакомой забаве в новых необычных условиях.

Груздев не скупился на известные «молодежные» жесты. Ему нравилось, как старательно Шегали очищал дорожки от снега. Когда хотелось размять мышцы, полковник управлялся с лопатой сам, но он решил, что еще возьмет свое при колке дров. Тогда можно было убить сразу трех зайцев: размяться самому, поучить Сан Саныча и заодно запасти топливо для бани. Сейчас же Груздев с важным видом прохаживался взад-вперед, рассуждая вслух о пользе здорового образа жизни.

– Молодец! – хвалил он Шегали за хорошую работу и приверженность «здоровым» занятиям одновременно.

Полковнику нравились истории о приключениях дедушки Шегали с непроизносимым именем. Однажды старик оседлал лошадь и, как обычно, поехал в гости к родственникам в Нахичевань за пятнадцать километров. Нашли его следы через неделю по другую сторону Кавказского хребта в аварском ауле. Там он пытался раздобыть новую лошадь, чтобы продолжить путь.

– Совсем плохой конь, издох, – передал Шегали слова деда.

– Однако, – восхитился дедушкиной прытью Груздев.

– А тушу коня нашли аж в тридцати километрах от того аула, – снова удивил собеседника сторож. – Не успели мы. Еще в двух аулах нам говорили: «Проезжал, лошадь вместо павшей взял, поскакал туда-то». Так мы и ехали за ним до Махачкалы. Дедушка море увидел, понял, что не туда заехал, и повернул обратно. Ну, дед не промах, подумали мы, сели на поезд и вернулись домой. А бабушка плачет: нет его дома. В розыск подали. Нашли через неделю в Нахичевани у родни. Дед рассердился: «Зря принимаете меня за маразматика». Потом мы его уже не искали, и дед сам всегда возвращался, иногда, неделями ждали его, но он все равно возвращался.

– Удалой у тебя дед, – смеялся Груздев.

– Сейчас уже не настолько… Сто два года все-таки.

– Нам бы столько прожить, – проронил полковник.

– Все дело, видимо, в яблоках, – сказал сторож, сгребая снег в маленькие аккуратные кучки. – Каждый день их ест, любит очень. В прошлом году был богатый урожай. Дед постоянно ходил по саду и проверял, поспели ли яблоки. Мы не уследили: видимо, как раз в тот день, – улыбнулся Шегали, – яблоки поспели, а дома кроме слепой бабушки никого не было. Тряс дед дерево, а яблоки не падают. Решил он тогда на яблоню забраться. Приходим, а дед на дереве, яблоко ест. Всей семьей снимали. А когда сняли, он рассердился, что не дали ему яблок набрать. Пришлось мне на дерево лезть.

– Правильно, – одобрил полковник.

«Вот, не занимаются всякой там ерундой, танцульками… – думал он про себя. – И настоящие мужчины вырастают, ловкие…»

– Ну, я с яблони упал, – вмешался в эти идеалистические мысли Шегали. – Ветку еще сломал. Дедушка тогда совсем рассердился… Сказал, что сейчас молодежь никуда не годная пошла…

– Всякое бывает, – вздохнул Груздев.

Погуляв на свежем воздухе, где его часто посещали умные и не очень мысли, полковник позвонил жене.

– Здесь мы уже, здесь, – раздался за его спиной голос Елизаветы.

Саша плелся за ней с неподъемными пакетами.

– Сан Саныч, – обратился к нему полковник. – Не в службу, а в дружбу. Надо бы к фермеру нашему сгонять за яблочками, слышал, они у него очень вкусные. А Лиза нам потом шарлотку испечет. Побольше надо взять, чтоб повидло сделать, компоты…

– Так у нас чего только нет, – встряла Елизавета. – И клубника, и малина, и облепиха, и слива есть…

– Я же про яблоки говорю, – упорствовал Груздев.

Проводив недавно прибывших в очередной поход, полковник устроил пробежку по дачному поселку. Ведь дедушка Шегали, как следовало из истории, тоже много двигался.

– Я выращиваю яблоки для вина, – развел руками фермер. – Особый сорт. Для еды не годится, танина много.

– Ой, Саша, что-то я так устала, – пожаловалась Елизавета. – Вроде и пешком-то ходили немного… Старость – не радость.

– Ладно, бери вино. Можно сразу ящичек прихватить, – распорядился после их возвращения Груздев.

– Ну, в вине, вы, мужчины разбираетесь лучше, – сказала Елизавета, чмокнула мужа в щеку и добавила: – А я пока омлетик вам приготовлю.

Кухня при таком раскладе казалась Груздевой за великое благо.

– Тут такое дело… – начал полковник.

Затеял свою речь он не вовремя. Саша вернулся от фермера и как раз выгружал из багажника ящик с вином, тон же Груздева навел его на неприятные предчувствия. Только невиданная доселе прыть полковника спасла ценный груз.

– Давай, отдохни немного, – сжалился он над Сашей.

Пока Саша возил Груздеву за продуктами, Трубачев старший не отставал от сына, требуя новый слуховой аппарат. Теперь тот заперся от отца в туалете и покидать его не спешил, симулируя расстройство желудка.

– Мой не работает, – чуть не со слезами говорил генерал.

При этом он показал Саше свой прежде замоченный и просушенный аппарат.

– Ох, что-то меня совсем расслабило, – со страдальческим видом говорил генеральский сын, покидая надоевшее ему помещение.

Тут ему на глаза попался ящик с вином.

– Может, от этого полегчает, – жалобно протянул он.

– Ну, как? – спросил у него Груздев после трех бокалов.

– Пока еще непонятно, – ответил тот и предложил полковнику «полечиться» за компанию.

– Вот, выпейте это.

Предложенное Елизаветой питье приятных эмоций у гостя не вызвало.

– Отвар черемухи, – пояснила женщина. – Хорошо помогает.

– Ох, любишь ты экспериментировать…

Фраза полковника насторожила Трубачева, и он заверил, что ему гораздо лучше. Вслед за Сашей, приглашенным на омлет, появился Трубачев старший вместе со своим аппаратом. Для наглядности генерал снова проверил прибор:

– Вот, посмотрите, не работает.

С надеждой он посмотрел на Сашу.

– Яблок там заодно купите, побольше, килограммов десять, пусть лежат про запас, – сказал Груздев, отправляя Сашу в город с генеральским сыном.

Вино младшего немного развеселило, и всю дорогу до города он намурлыкивал один и тот же куплет из любимого романса. Он останавливался лишь для того, чтобы сказать: «А вы, малолетки, ничего в настоящем искусстве не понимаете. Вот так!»

– Давай к этому магазину, – махнул рукой Трубачев при виде первой попавшейся на глаза надписи.

Магазин «Чудо-электроника» действительно напоминал лавку чудес. Что ни прибор, то обязательно новейшая разработка, чудо техники с набором разнообразных и непременно полезных функций.

Саша уже не столь хорошо соображал после всех своих путешествий, но все же на просьбу Трубачева посоветовать ему что-то из богатого ассортимента ответил:

– Давайте зайдем в нормальный магазин.

Но Трубачев уже развесил уши, слушая живчика-продавца.

– Вот этот еще лучше, – убеждал продавец, показав самый дорогой слуховой аппарат. – Новейшая разработка наших ученых. Использованы современные технологии. Раньше этот завод выпускал средства связи для политбюро и КГБ. Теперь секретные разработки доступны всем.

– Беру, беру, – закивал Трубачев.

– А вам тоже есть, что предложить, – переключился продавец на Сашу, показав длинную пластиковую штуковину с синей лампой на конце. – Сохраняет молодость, здоровье, поддерживает мужскую силу. Нам часто звонят благодарные женщины.

Продавец сунул ему глянцевую бумажку, где Маши, Тани и Иры почти слово в слово и даже с одинаковыми ошибками написали, как чудо-аппарат помог их мужьям, спас семьи от распада, восстановил гармонию в угасших было отношениях.

– Яблоки – лучшее из лекарств, – нокаутировал его Саша. – В них столько полезных веществ. Ученые об этом молчат, потому что яблок на весь мир может не хватить, и тогда начнется термоядерная война. Помните, это совершенно секретная информация.

Больше к Саше продавец не приставал.

После возвращения на дачу генеральский сын разместился в проходной комнате. Он даже сказал, что будет там спасть, потому что в кресле у электрокамина ему очень удобно. Позевав для наглядности, Трубачев прикрыл глаза.

– Вот отдохнешь немного, и дровишек поколем, – доносилась из кухни обращенная к Саше речь Груздева.

Комната с камином Трубачеву действительно понравилась. С прежних времен здесь осталась дровяная печь, куда можно было тайком бросать яблочные огрызки. Здесь же находилась и дверь в кладовку, где теперь хранился приличный запас «лучшего из лекарств». Но едва он надкусил наливное яблоко, как из гостиной, словно ужаленный, вылетел его отец.

– Уши мои, уши!.. – кричал генерал, испробовав «чудо-прибор» в действии.

– Это все с непривычки, папа, – с гордостью сказал его сын, спрятав яблоко за спину. – Аппарат хороший, новейшая разработка.

Генерал не обратил на него внимания и побежал на кухню с криками:

– Мне дало электричеством по мозгам!

– Что-то не так? – нахмурил брови Груздев.

– Друг мой, что же вы такое купили? – воззрился генерал на Сашу. – Он же электричеством бьет. Вот, попробуй сам…

– На сыне проверьте, на молодых прибор не рассчитан, – выкрутился Саша.

Впрочем, генерал этого не расслышал, и Груздеву пришлось лично отвести товарища в комнату с камином, где его сын уже расправился с яблоком.

– Пусть со своим тюфяком разбирается, – решил Груздев, пожалев Сан Саныча.

– Пятерка за находчивость, – похвалил Сашу Валеев. – Быть тебе, сынок, маршалом.

– Маршалов давно отменили, – пробурчал Огородник.

– Так восстановят, значит, – сказал Валеев уверенно. – Петицию напишем министру обороны, не годится так… Я серьезно говорю, – убеждал он собеседников, но выражение его лица было уж совсем несерьезным.

– Прошения, прошения… – ворчал Огородник, переводя «петиции» на свой язык.

Он уставился на Сашу, вспомнив после фермерского вина про «дерзость и наглое вранье».

«Маршала еще ему, – думал Огородник. – Такой и переворот государственный может устроить. Хитрый, бестия!»

В комнате с камином незадачливый покупатель «чуда техники» буквально вжался в свое кресло.

– Помоги-ка, Ваня, настроить, примерь, – ласково просил Груздев генеральского сына, протягивая тому слуховой аппарат.

– Током так и бьет, как молнией… в самые мозги, – испортил полковничью задумку старший Трубачев.

– Неисправный, – согласился без испытаний сын. – Завтра поменяю. На автобусе не успею уже, а гонять того парня неудобно. Он так намаялся. Думал, за рулем уснет…

Когда гроза миновала, сын Трубачева решил для разнообразия «принять яблочного винца» и присоединился к компании на кухне.

Груздев налил Саше вина, чтобы обезопасить того от просьб старшего Трубачева.

– Всем предлагаю выпить за нашего спортсмена, – предложил полковник. – За биатлон! Кто еще не видел, сегодня сможет посмотреть.

Хозяин застолья чокнулся с Сашей и проследил, чтобы все проделали то же самое.

– Я надел, а мне как даст разрядом электрическим, – снова начал старший Трубачев, пропустив стаканчик вина.

– Пусть за аппаратом едет, – взъелся на его сына Огородник. – Нечего его поить. И не стыдно? Готовы со света старика сжить. Опаскудились совсем.

– Папа мой, а не ваш, мы сами разберемся без советчиков, – взвизгнул генеральский сын.

– Тихо! – скомандовал Груздев.

– Ну, это же такое паскудство, Пашка, – не унимался его товарищ. – Откуда оно все берется? Ведь так и лезет. Хоть водителей возьми…

Генерал Трубачев ковырял в ухе, до него доносились лишь отдельные звуки, но было понятно, что обстановка накаляется. Его сын вскочил из-за стола и замахал руками, при этом он указывал на отца и пытался до того что-то донести. Он смотрел на старика, тыкал в свои уши пальцами и при этом быстро мотал головой.

– Не слышу я тебя, аппарат же не работает, а новый меня током бьет, голова уже болит, – сказал генерал.

– Мы вообще-то с ним вместе покупали, – указал генеральский сын на Сашу. – Почему я-то крайний? Он же рядом стоял и ничего не сказал, не посоветовал, а я спрашивал.

Скандалить Саша не любил, но этот день так измотал ему нервы, что он ответил:

– Для себя аппарат тоже купите.

– Молодец, молодец, – одобрил Груздев и пожал Саше руку.

– Спелись, – сказал генеральский сын с улыбкой.

Такая ситуация вполне его устраивала. Можно было теперь чувствовать себя вольной птицей.

– Хорошо проверяй, чтоб снова не надули тебя, не будь таким простаком, – сказал старший Трубачев вслед уходящему сыну и добавил для присутствующих: – С детства так и надувают его все, кому не лень. Однажды самолет игрушечный на губную гармошку обменял, лопух.

– Ну, гармошка гармошке рознь, – заспорил Валеев. – У моего отца была трофейная немецкая. Кучу денег стоит теперь.

– Ладно, – не расслышав, махнул рукой Трубачев.

– Фашист какой-то ее пользовал, а потом… Мерзость, – сморщился Огородник.

– Ладно тебе, – скопировал Валеев Трубачева.

Все рассмеялись, Саша только слегка улыбнулся, но и этого оказалось достаточно, чтобы уязвить захмелевшего Огородника снова.

– Выйдем, – предложил он Саше. – Поговорить надо.

– У, что-то серьезное намечается, – сказал Валеев иронично, чем только подстегнул товарища.

– Выйдем, или…

– Вадик, пошутил и хватит, – послышались слова Груздева.

Тот еще ни разу не видел Огородника настроенным столь решительно.

– Я его насквозь вижу, – заверял Огородник. – От него всякого можно ожидать. Ну, так пошли… выйдем.

Для придания своим словам веса Огородник показал кобуру, как проделывал в случае с несговорчивыми дальнобойщиками.

– Все, сдаюсь, – поднял руки Саша. – В пленных стрелять нельзя. Бить и пытать тоже запрещается… Так предписывает Женевская конвенция, а верховный главнокомандующий ее одобряет.

Сомнения одолевали парня, но он все же верил, что военные – люди вполне адекватные, несмотря на степень алкогольного опьянения, а шутка – лучший способ разрешить абсурдную ситуацию.

– Он же смеется надо мной, офицером, дурака из меня делает, – убеждал Огородник Груздева с Валеевым.

Оставался один вариант.

– Сержант, берите товарища полковника за правую ногу, а вы, товарищ, генерал за левую, – приказал Груздев.

– Совсем как дети, опять что-то затеяли, – умилялся Трубачев.

– Это неуставные отношения, – кричал Огородник. – Не имеете права… должно быть решение трибунала…

Пуня наблюдал за происходящим, прильнув к окну.

– Дядя Саша крутой, – доложил он матери.

Та погладила его по голове и разрешила поиграть на улице. Уж слишком интересным оказался разговор с новой подругой Викой Трубачевой.

Груздев подхватил Огородника подмышки и вместе с товарищами сержантом и генералом поволок того в баню.

– А вы – хитрецы, – заявил Огородник в бане, когда ему помогли раздеться.

Оказавшись в приятной, так тесно связанной с праздничным настроением обстановке, Огородник размяк.

– Я жду, – произнес он, растянувшись на полке.

– Сейчас, сейчас, венички запарим, – приговаривал Валеев.

– Ну, что вы, товарищ сержант, – сказал иронично Груздев. – Нельзя же так. Шторки-то задерните. Не надо дите шокировать жирными дряхлыми дядьками, да еще в чем мать родила.

Через стекло Саша пригрозил Пуне кулаком; визит Мальцевой был еще памятен. Мальчик же стал забавляться, бросая в окно бани снежки.

Саша вышел из парной босой, в полковничьем полушубке, воротник которого закрывал пол-лица, с мочалом на голове и березовым веником в руках. Он тихонько подкрался к углу и выскочил к расшалившемуся Пуне с криками:

– Не трогай мою баню!

Воспитательного эффекта хватило надолго. Пуня даже выпрыгнул на ходу из валенок, которые ему выделили специально для прогулок по сугробам. Позже мальчик показал Елизавете нарисованного «домового из бани», так как мать была все еще занята и снова отправляла его гулять.

После парной компания переместилась в соседнюю комнату отдыха. Баня и без всяких шуток намечалась в тот день, так что раки и копченая ряпушка с пивом уже ждали на столе.

– Нельзя же так с ребенком, – вторглась к мужчинам Елизавета. – Саша, неужто вы такое придумали?

– Нечего в окна заглядывать, – вмешался Груздев. – Для Мальцевой раков не напасли.

– Он сказал, что домовой хотел его съесть. Поглядите, какие зубы он ему нарисовал, с них же кровь капает… Мальчик теперь и подходить к бане не хочет.

– У него же мать есть, ты-то чего суетишься? – обсосав раковую клешню, произнес муж.

– Саша, не делайте больше так, – попросила Елизавета, давно поняв, что спорить с супругом бесполезно.

Саша улыбнулся и кивнул.

– У нас раки закончились, – констатировал Груздев. – Вовремя ты зашла.

– Съели всех. В речке раки, иди да лови, – прозвучало в ответ.

– Так не пойдет, ты же нашу компанию разрушаешь, только мы разговорились, а тут… нет раков… И чего нам теперь делать?

С этими словами Груздев поднялся из-за стола и обвел взглядом товарищей.

– Ох, Елизавета Васильевна, – покачал головой Валеев.

– Из-за острова на стрежень… – затянули Груздев с Валеевым, даже задремавший Огородник поддержал их сбивающимся голосом.

– Ай, ой, что ты делаешь? – игриво закричала Елизавета. – Люди же смотрят.

Окунать жену в ледяную воду Груздев не стал. Они лишь поиграли: один грозил-таки «бросить в набежавшую волну», другая повизгивала, представляя себе это.

– Здесь уже столько дам перекупалось, – вернувшись, поведал Саше Груздев. – Оле своей только не говори, когда повезешь ее сюда. Не терпится посмотреть на нее.

– А чего Сашку не позвал? – вспомнил Валеев про сторожа.

– Непорядок, – согласился Груздев. – И раки закончились. Значит, сделаем еще баньку завтра… В баню ходят не для мытья тела, а для очищения души, – пояснил он для Саши и указал на сопящего Огородника. – Пример налицо. Посмотри, мирный стал, как ягненок.

– А мы тем временем уведем с Саньком овечек, – фантазировал Валеев, потирая руки. – Такие жирненькие, а раками только желудок дразнить.

– Не надо его обижать, – перешел к наставлениям Груздев. – У него тонкая натура. Поэзию любит… Пушкина. В музее мечтает работать. Не видел еще людей с такой странной мечтой.

Последовать примеру хозяина и окунуться в прорубь желающих не нашлось. Полковник показательно хмурил брови и повторял, что так не годится.

– Санек еще ни разу не купался, – подмигнул Груздеву Валеев.

Почтенным товарищам офицерам Саша сопротивляться не стал.

– Новый год, в конце концов, – решил он.

«Старики» даже удивились, что настолько легко «одолели молодого». Валеев завел было песню о Стеньке Разине, но Груздев его оборвал на полуслове:

– Он же не княжна персидская.

Никакой иной песни по случаю бросания в прорубь на ум не приходило. Торжественно пожав искупанному руку, Груздев поздравил его с официальным приемом «в дружную компанию бравых офицеров». Дрожащей от холода рукой Саша отдал честь, и хозяин объявил об «официальном завершении банных процедур».

Затем весь вечер Груздев вздыхал перед телевизором – Оля ему не понравилась. Лица ее он толком не разглядел из-за шапки, лыжных очков и цветных пластырей, предохранявших от обморожения.

«Другие нормально бегут, а эта налепила на лицо каких-то розовых штуковин», – думал он.

Промежуточное сороковое место после первого рубежа только убедило полковника, что Оля Сан Санычу не пара. Он считал долгом донести до него свое мнение и обдумывал, как бы сделать это помягче.

«Наверняка и готовить не умеет, постоянно в разъездах. Кто за домом, детьми следить будет?» – рассуждал Груздев про себя.

Заскучавший Трубачев вспомнил, что по другому каналу идет старый военный фильм, который он любил еще в детстве. Слышать ему было не обязательно, он мог с точностью повторить, что говорили герои в той или иной сцене. Посмотреть это в двухсотый раз казалось интереснее, чем «терпеть лыжную тягомотину». Пусть там стреляли по мишеням, но такая стрельба только выводила генерала из себя:

– Кто так стреляет? Ну, кто? Ребенок бы, и тот попал, – доказывал Трубачев. – В армии их бы научили, как надо стрелять.

– Это биатлон, – пытался объяснить Груздев. – Спорт. Девушки же бегут, какая им армия?

– Переключайте, – кивнул Груздеву Саша, пожалев голосовые связки полковника.

Трубачев, сидевший на краю дивана, теперь откинулся на спинку, с улыбкой наблюдая, как герой черно-белого фильма снова «дает врагам прикурить».

– Вот как надо, – восхищался генерал и глядел на Сашу, как бы говоря: «Вот тебе пример для подражания»

– Отправляюсь спать, – шутливо доложил Саша хозяину дачи.

– Вольно, отбой, – прозвучало в ответ.

Было еще девять часов, но этот день стоил, пожалуй, двух, а то и трех бессонных суток.

– Правильно сын его Верблюдом прозвал, – доносилось из кухни.

– А ты посмотри на этого мальчика, – предлагала Трубачева. – Хорошенький. Я бы и сама его… но раз решила мигрировать… поставила цель, буду к ней идти.

– Какой мальчик? – переспросила Пунина мать, растягивая каждое слово.

После нескольких часов непрерывной болтовни, запиваемой яблочным вином, подруги уже медленно сползали под стол. Но когда Елизавета отправляла их спать, те бодрились:

– Все нормально, все путем, – хором говорили они.

Подобная сцена повторялась раз пятнадцать, пока язык Груздевой не устал. Полковничья жена считала, что для женщины спать за столом и тем более под ним неприлично, и пыталась убедить в этом двух подружек. На что услышала от Пуниной матери:

– Это сексизм и гендерная дискриминация. Значит, мужикам типа можно, а нам нет?

– Что хотим здесь, то и делаем, – озвучила свое видение свободы Трубачева.

Перемыв на десятки раз кости всем известным «кобелям», женщины стали обсуждать «хорошенького мальчика».

– Да, я его давно знаю, – заявила мать Пуни, видевшая Сашу один раз еще до армии. И принялась перечислять: – Машины нет, денег нет, персики воровал…

– Зачем воровал? – не поняла Трубачева.

– Любит, наверно, – пожала плечами подруга. – А денег же нет…

Саша этого разговора не слышал. Начинался цветной и, очевидно, приятный сон, но тут в его комнату вошла Трубачева.

– Вы спите, да?

– Да, – подтвердил Саша и отвернулся к стене.

– Спасибо…

– Пожалуйста, – ответил парень, не разбираясь, о чем идет речь.

Главное было отделаться от дамы с винной бутылкой.

– Но я же не сказала, за что… – тихим голосом, но настойчиво продолжала гостья.

На этот раз Саша не ответил.

– Я здесь посижу, ладно? Тут у тебя так тихо, а внизу все разговаривают, разговаривают… Я буду звать вас на ты, ладно? Мы же оба такие молодые, красивые… А там внизу о всяких глупостях говорят. О чем же еще они могут говорить под градусом? Скукотища…

Как раз в это время внизу Груздев беседовал с Валеевым о Сашином трудоустройстве.

– Ну, не знаю, – делал смешное лицо генерал. – Посмотрим, подумаем, столько времени еще впереди…

– Надо что-то связанное со службой, – убеждал его Груздев. – Чтобы из строя не выходил, так сказать… А по весне в институт…

– В милицию пусть идет, – произнес его товарищ.

Настроение Валеева совершенно не располагало к таким разговорам. Его разочаровало, что Огородник уснул прямо на полке в бане, из-за чего все действо было скомкано и завершилось раньше, чем ему того хотелось. Даже анекдота он придумать не успел. Да еще раки… Они только пробудили аппетит, а разговаривать на пустой желудок генерал не привык. «Мыслительные извилины надо хорошо питать» – был его девиз. Но Елизавета куда-то ушла, и принести еды оказалось некому. «Не шарить же самому в холодильнике, как паршивому коту в поисках сметаны». К тому же на кухне сидела эта женщина, в вычурном красном наряде и, пардон, в таких красных колготках в сеточку.

«Когда гнала ту тетку по двору, смотрелась лучше, – подумал генерал. – А теперь непонятно кто или что…»

Фильм его тоже скучил, в общем, ощущение наступающего Нового года генерал Валеев потерял, даже лицо его не выглядело теперь столь комичным.

– А есть у нас там знакомые? – поинтересовался у него Груздев. – Чтоб отделение образцовое, чтоб за всякой шпаной да наркоманами не гоняться…

– Может, и в институт по блату пойдет? – проворчал в несвойственной для себя манере Валеев.

– Ладно, сам буду думать, – ответил тем же Груздев. – Здравия желаю.

– Ну, подумаю, я же сказал, – вздохнул Валеев. – Все равно эти праздники… Никто не работает… По Мальдивам, Эмиратам сидят все… Завтра надо Сашку позвать. Баньку еще устроим, – добавил он с надеждой.

Когда Груздев отправился искать жену, чтоб узнать, где та брала раков, Валеев просунул ногу под стол и в отместку за скучный вечер пихнул спавшего Огородника.

– Спи иди, – сказал он твердо. – Завтра елка будет. Не хватало из салата тебя вытаскивать.

Раскрыв глаза, Огородник глянул на свои часы.

– Рановато еще, – произнес он и снова погрузился в состояние между сном и бодрствованием.

Периодически до него доносились воинственные реплики из любимого трубачевского фильма. Иногда дважды, потому что генерал имел привычку комментировать. Память у него по-прежнему была хорошей, и подчас реплики звучали синхронно.

Трубачевой надоело сидеть в молчании около Сашиной постели.

– Спасибо, – снова сказала она, добавив: – Мы так хорошо смотрелись, когда вы вызволяя… ты вызволял меня из холодного плена машины…

– Не стоит благодарности, – ответил Саша. – Я только отвел вас к машине, другой машине… Можно мне теперь поспать?

– Спи, спи, не буду мешать, – прошептала девушка. – Я посижу еще маленько и тоже пойду.

Утром Саша нашел Трубачеву мирно спящей на полу у своей кровати. На девушке был его свитер, сверху она накрылась Сашиной курткой. Как величайшую ценность, Трубачева сжимала в руках пустую винную бутылку, горлышко которой касалось ее губ. Помимо бутылки, спящая держала Сашины брюки.

Едва встав, удивленный парень опустился на кровать. Когда он попытался разбудить девушку, та нежно мурлыкала и дергала ногами. В брюки она вцепилась мертвой хваткой, так что Саше пришлось достать сменные и нацепить вместо свитера толстовку с надписью «Я люблю биатлон», «украденную» ранее вместе с Олиным плакатом. Толстовку он получил вместе с автограф-картой еще до армии, так что теперь она сидела на парне, как тугой корсет.

В проходной комнате Груздев встретил его со словами:

– Молодец, ты хорошо подгадал с формой… На пробежку пойдем. А то ни одного, понимаешь, спортсмена вокруг.

Груздев твердо решил дожить в добром здравии до ста лет и прожить даже больше, быть может, побив при этом рекорд долгожительства. Ведь в отставке ему так не хватало соревновательного духа. Но при такой цели можно было обеспечить себя им на всю жизнь.

– Бег – самое естественное физическое упражнение, – вещал Груздев языком своих заметок, – которое укрепляет тело человеческое, силу воли, дух, заряжает колоссальной энергией на долгие, долгие годы.

Спорт вдохновил Груздева настолько, что пробегая мимо Мальцевой, он помахал той рукой со словами:

– Удачной охоты на избирателя… С наступающим!

Та жужжала над ухом водителя, менявшим спущенное колесо.

– Разве похоже, что у меня гаража нет? – вопила она. – Зачем ставить машину на дороге? Здесь же всякое быдло ходит!

Мальцева не знала, что ночью ее водитель неплохо провел время в машине класса люкс, катая девушек. Одна из «бабочек» оказалась забывчивой. Утром дама-депутат нашла в окрестном сугробе улику, кружевное белье, от которого по возращении избавился шофер. Она разложила «патологически красные» трусики на обеденном столе в доме председателя садового товарищества со словами:

– Что это у нас тут за оргии происходят?

И испортила ему предпраздничное настроение продолжительным нытьем на свою коронную тему о чистоте нравов и даже поставила вполне благополучную семью на грань развода. После ее ухода в том доме еще долго бились тарелки и летали жареные курицы с индейками.

Подозрительно прищурившись, депутат проводила взглядом Груздева с Сашей. Новые очки она еще не купила, в новогодние праздники найти подходящую оправу оказалось сложно, даже имея связи, деньги и депутатский мандат. Воистину время чудес. Разумеется, теперь Мальцева нашла того, кто пробил шину, точнее даже двоих. Винить во всем дороги она считала банальностью, а вот версия о «мстительных пособниках педофилов» выглядела куда оригинальнее.

Груздев же благодарил в душе Шегали за раскрытый секрет дедушки-долгожителя. Полковник действительно чувствовал прилив сил. Ему очень нравилось, что он бежит вровень с Сан Санычем, не отставая, Саша же помнил, как оставил позади немецкого туриста и к чему это привело.

– Мы еще дровишки потом поколем, – на бегу говорил Груздев.

Дровишки оказались тут как тут в виде коварно прикрытого снегом пня.

– Все дыхание сбилось, – сказал, поднимаясь со снега, полковник. – Вот как у вас в биатлоне, падают и все… догнать не могут.

– Бывает, – улыбнулся Саша.

Вернувшись, Груздев пригласил еще Шегали, чтобы дрова кололись быстрее.

– Так, ноги расставляешь шире, древесина плотная, всаживаешь топорище глубже, чтоб полено держалось, – комментировал полковник Сашину работу. – Теперь берешь и бьешь им по чурке.

При этих словах полковник взглянул на Шегали и покраснел. Сказанное показалось ему двусмысленным, с намеком на «всяких фашиствующих элементов». А уже прошедший обучение Шегали ловко бил по той самой чурке. У Саши тоже получалось.

– Молодцы, ребята, – похвалил обоих Груздев.

Увидев, что ученики ему попались способные, все еще полный энергии полковник решил израсходовать ее на жену, то есть отправить ту за раками. Но никто на даче не мог сказать, где Елизавета. Трубачева тоже потерялась, только Груздев это и заметил, но девушка его не интересовала, так что она продолжала спокойно спать в обнимку с бутылкой и Сашиными брюками.

У Елизаветы получилось сбежать из дома спозаранку, прихватив снегоступы. Погода выдалась теплая с пушистым снегом, как из новогодней сказки, и выходить из леса женщине совсем не хотелось, даже на обед, который ей заменила горсть подмороженной калины.

Произошло невероятное: Груздев отправился за раками сам. Еще накануне он узнал от жены, что раки из заповедной речки теперь водятся в деревенском доме охотоведа Андрея, где «ловятся» по полторы тысячи рублей за килограмм. Елизавете раки показались чересчур дорогими, но, чтобы побаловать мужа и гостей, она решила «разориться» на полкило и еще попросила скидку как «жена героического и уважаемого человека». В итоге раки ей вообще достались бесплатно.

Погода и на Груздева нагнала «сказочной ерунды», потому полковник решил пойти за раками пешком. Да и энергичный дедушка Шегали прочно засел в его голове.

– Колите, колите, – сказал он ребятам и с улыбкой кивнул на большую поленницу у забора.

Едва Груздев скрылся за воротами, Шегали вскрикнул, следом уронил колун себе на ногу и закричал снова. В это время он вспомнил превеликое множество крепких выражений на родном языке.

– Извините, – стесняясь, сказал он Саше, будто тот распознал за незнакомыми звуками «вонючего ишака», «паршивую собаку» и других колоритных персонажей.

– Всегда со мной так, не везет, – продолжал сторож. – Неловкий я. То с яблони свалюсь, то вот, поленом в зубы…

Так завязался долгий и небезынтересный разговор.

– Вот я сторож с высшим образованием, – глубокомысленно произнес Шегали. – Нет, я не жалуюсь. Я думаю, работу надо выбирать, исходя из мечты, которой хочешь достичь…

– Вы мечтаете работать в музее? – вспомнил Саша разговор за раками.

– Ох, вам Павел Николаевич сказал. Он хороший человек. Обязательно дарит что-нибудь на Новый год. И всегда что-то необычное… Мне подарил цилиндр и трость, с какими ходили франты во времена Пушкина. Вы же читали «Онегина»? «Как денди лондонский одет»… Ох, я наверно, глупый вопрос задал, не обижайтесь, пожалуйста.

Шегали был типичным интеллигентом, но это знали лишь знакомые с ним люди. За пределами дачного поселка ему нередко «тыкали», хотя он обращался на «вы», очевидно, принимая за так называемый «неквалифицированный», а соответственно, бесправный персонал, а встречные полицейские считали долгом проверить его документы и тоже при этом «тыкали».

– Я люблю вас, я люблю вас, Ольга… – продекламировал Саша.

Конечно, вспоминалась ему при этих строках отнюдь не Ольга Ларина. Однажды он репетировал их, намереваясь исполнить на автограф-сессии, но обстановка тогда не располагала к поэтическим экзерсисам. Саша лишь получил карточку с автографом, которую достал для него Сергей. Сашиному другу больше повезло в том плане, что толпа поклонников буквально вынесла его к столику, где сидели биатлонисты.

– У вас здорово получается. Верю, верю, – перефразировал Шегали Станиславского, – это точно был Ленский.

– Роль исполнял Александр Мягков, – поклонился ему Саша.

– Да, я мечтаю работать в доме-музее Пушкина, – вернулся к Сашиному вопросу Шегали. – Я был там на экскурсии год назад. Оставил резюме, но тогда у меня было только разрешение на работу, а сейчас есть гражданство. Вы бывали там? Очень хорошее место, даже воздух особенный. А пейзажи просто изумительны… Перед грозой все затихает, а потом гром… Это не передать словами, нужно быть там и чувствовать…

К Сашиному невезенью, Шегали был поклонником русской литературы, но не биатлона и даже на лыжах стоять не научился: это же не относилось к его мечте. Обычно выпускник филфака огорчался, когда понимал, что собеседнику, рожденному в стране Пушкина, разговоры о его творчестве не интересны. «Не с кем поговорить ни на родине, ни на чужбине», – думал он, как и полагалось человеку утонченному, жившему во времена Пушкина. Сам Шегали уже запутался, что есть для него родина, а что чужбина.

Дедушка постоянно напоминал ему, что он не от мира сего.

– Низами бы хоть читал, – ворчал старик в узком кругу аксакалов и плакался, что его внук даже барашка прирезать не может.

Те его про себя жалели и вслух успокаивали:

– Хоть парень и странный, но тебя уважает, а это главное.

Одна жена во всем Шегали поддерживала, смирившись, что быть супругой «странному» человеку у нее на роду написано. О своем истинном мнении она не говорила, полагая, что в том состоит верность традициям: «Не она придумала, что должна быть верной и покорной женой, значит, не ей эту традицию и менять».

В России Шегали тоже считали странным, в особенности когда он пытался устроиться учителем русского языка или музейным работником. Но в обеих странах также находились люди и вещи, которые вызывали у него сентиментальные чувства. Вот и теперь колка дров заставила его подумать о теплой печке и сидевшей рядом Арине Родионовне.

– Ваша мечта сбудется… да, да, – добавил он для Саши. – Я не боюсь показаться банальным. Новый год же…

Груздев в подобных ситуациях сторожа жалел, прощая ему любую «сентиментальную ерунду». А Саша улыбнулся, вспомнив, как в детстве ждал Деда Мороза, стараясь быть хорошим мальчиком во всем, чтоб получить в подарок новые лыжи или лыжный костюм.

– Я не знал, что этот спорт такой популярный, – искал общую тему Шегали. – Я обязательно посмотрю по телевизору.

Сторож надеялся, что новое популярное увлечение окончательно сделает его своим в большой северной стране.

– Раки, – произнес победоносно вернувшийся Груздев.

В руке он держал полное ведро еще живых раков.

– И что вы с ними сделаете? – с детской наивностью спросил Шегали.

– Пойдемте, покажу, – хитро улыбнулся полковник. – Лизавета!.. Лиза!

На его призыв из гостиной вышел Валеев. Трубачев с кислым лицом шатался по дому: он включил новый военный фильм. Реплик его героев генерал не знал и слонялся из угла в угол, ворча на всех своих родственников.

Шегали знал о глухоте Трубачева, но все же поздоровался для приличия.

– Здравствуй, Сашка, – неожиданно отозвался Трубачев.

Заметив нового гостя, он решил, что теперь-то будет, кому излить душу насчет внука, сына, который уехал и не вернулся, а заодно насчет жены внука, которую он никак не мог найти.

– Лиза где? – спросил Груздев.

Валеев только комично развел руками.

– Так, Сан Саныч, будем раков варить, – заявил полковник.

– Ну, вот это я понимаю, тут на всех хватит, – повеселел Валеев. – Вадик дрыхнет. Пусть спит. Хватит с него вчерашней баньки.

– Еще же уйма времени. Выспится, – махнул рукой Груздев и добавил, шутя: – Часы у него, кажись, отстали в этот раз.

Такое же лицо, наверно, делала баба Яга, обдуренная Иваном-дураком: «Пусть только попробует снова задрыхнуть в бане», – проносилось в голове Валеева.

– Что мы будем с ними делать? – рассуждал вслух Груздев, пока раки расползались.

– Я их никогда не готовил, – предупредил Саша.

Он умолчал, что и не пробовал их до прошлого дня. В детстве это был невиданный деликатес с красочных картинок и натюрмортов, да и в армии раков не подавали.

– Сейчас мы все сварганим, как надо, – заверил Груздев.

Валеев стоял у кухонной двери и глотал слюнки.

– Куда, куда собрались! – хихикал он, ловя выползавших из ведра раков. – Ух, вы еще и клешнями щелкаете. Нехорошо! Вот за то вас и съедим.

Шегали с грустью смотрел на раков, на закипавшую в большой кастрюле воду, даже слезные жалобы Трубачева померкли на этом фоне. Филологу вспомнились описания адских мук, которые испытывали грешники, варясь заживо в котлах. Он сделал шаг в направлении ведра, второй… Раков оказалось слишком много.

– Скоро будет готово, – сказал ему Груздев. – Наверняка не пробовал еще такого.

– Нельзя раков есть, – процедил сентиментальный сторож. – Ни свиней, ни раков.

– Понимаю, – кивнул Груздев. – Ну, рыбка у нас тоже осталась.

– Вы и ее варить станете?

Хозяин ухмыльнулся:

– Она ж копченая уже.

– Это хорошо, что копченая, – косился Шегали на пузырящуюся воду. – Вас Игорь Иванович звал, – вдруг выпалил сторож. «Бог простит мне это вранье», – думал он про себя.

– Я и забыл уже… – заспешил Груздев. – Надо сыну его позвонить. Застрял где-то, тюфяк.

Шегали застыл над ведром. Всех ему хотелось спасти от кипятка.

– Пора уже, наверно, – произнес Саша.

Он вынул одного рака, и лицо Шегали приняло страдальческий вид.

– Не, я не могу, – сказал Саша, взглянув на кипящую воду. – Может, вы?

Шегали взял рака со словами:

– Вы же не будете против, если я попробую его дома?

– Так вы же не едите их вроде…

– Попробовать можно, для разнообразия… – раздалось в ответ.

– Жалко, – захихикал Валеев. – Эх, интеллигенция. Вы думаете, что мясо на грядке растет?

– Нет, нет, – отрицал Шегали, будто его уличили в страшном проступке. При этом своего рака он из рук не выпускал. Сторож даже покрылся краской. «Мужчина не должен проявлять слабость», – это утверждение засело у него в памяти с детства, многократно повторенное прадедом, дедом, отцом и старшими братьями.

– Помогите мне, пожалуйста, – обратился к Валееву Саша. – Такая тема, в моей комнате… Не знаю, что делать…

– Не шали тут! – погрозил Валеев пальцем сторожу.

Едва они с Сашей вышли, Шегали стал хватать раков, которые не имели представления, что их спасают, норовя спасителя цапнуть клешнями.

«Всех не унести, не успею…» – решил сторож, и раки полетели в форточку.

Услышав шаги за дверью, Шегали почувствовал угрозу полного провала и решил спасти хотя бы раков, бывших уже на улице.

– Куда это ты, петух жареный клюнул, что ли? Да… Молодежь… Гормоны играют, – сказал Груздев и крутанул ус, вспомнив себя, озорника, в молодости.

Саша показал Валееву спящую Трубачеву. Девушке, видимо, стало холодно, и она переместилась на Сашину кровать, все трофеи по-прежнему держа при себе.

– Лихие девки пошли, – хихикнул генерал. – Она и ночью здесь была?

– Да, – признался Саша, рассказав начало и развязку истории.

– Вот окаянная, – покачал головой Валеев. – Замужем ведь.

Девушка поморщилась во сне.

– И не надо строить невинную овечку, – обратился к спящей генерал.

– Ничего такого, – заверил Саша.

Валеев фыркнул: его призывы «проснуться и покинуть чужую постель, как полагается порядочной замужней женщине» на спящую не действовали.

– Вставай, я тебе говорю!

Нравственность в понимании депутата Мальцевой генерала не беспокоила.

«В конечном счете, все мы – люди, хоть военные, хоть штатские», – рассуждал в уме Валеев, вспоминая стожки, сеновалы, скрипучие и не очень кровати.

Куда бóльшие опасения вызывала реакция Трубачева. Банька могла отмениться из-за такого ненужного скандала. Валеев взмахнул руками и издал протяжное «и…».

– Орудие, что ли, подогнать, чтоб тебя разбудить?!

Сердился он тоже комично: у него получался то серый волк из детского спектакля, то мультяшный кот, возомнивший себя тигром.

«Может, там и раков уже никаких нет», – пришла генералу новая неприятная мысль.

– К вечеру проспится, – сказал Валеев. – Бутылка-то у нее все равно пустая. Встанет, краса-девица, как миленькая.

Найдя раков красными, Валеев испытал облегчение. Он немного убавил огонь под кастрюлей, потому как Груздев был отвлечен «пробежками» Шегали.

– Закаляется, молодец!

– Хорошая банька будет, – приговаривал Валеев, поедая раков глазами.

Шегали уже выпустил всех спасенных в пруд и теперь проверял, не пропустил ли кого.

– Молодежь… В меру же надо, – ворчал Груздев.

Его внимание быстро переключилось на появившуюся из ворот жену.

– О, явилась к шапочному разбору, – хмыкнул полковник. – Без тебя уже сварили… Вот так!

Сторож тем временем переместился к пруду, проверить, хорошо ли устроились его подопечные. Он тщетно пытался разглядеть раков в проруби.

– Меня ваш прудик очень вдохновляет, – пояснил он Елизавете, клацая от холода зубами. – Помните строки?

– Замерзнешь ведь. В футболке выскочил… Не май месяц, – поучала его Груздева, как глупого ребенка.

– Все хорошо, – заверял Шегали, не показывая «слабости», и пританцовывал на окоченевших ногах.

– В лесу так хорошо, сказка, – повествовала, разрумянившись, Елизавета.

– Раки уже готовы, – сказал, как бы невзначай, Груздев.

– Прекрасно, – произнесла жена с искренней радостью. – С укропом варили?

– Без укропа лучше, – буркнул Груздев. – Ерунда все эти травки… Баловство одно.

Про укроп он, конечно, ничего не знал вплоть до этого момента и в душе теперь переживал, что раки получатся не столь вкусными. И все из-за того, что кому-то «приспичило с ранья погулять по лесу». Полковник осуждающе посмотрел на жену и сказал:

– Из яблок повидло надо сделать к празднику. Сущее объедение это повидло, – обратился он к Сан Санычу. – И нашему маленькому непоседе обязательно понравится.

Такова была маленькая месть полковника Груздева супруге за неверно приготовленных раков.

– Спасибо вам, – тихо поблагодарил Сашу Шегали. – Заходите завтра в гости на плов.

На лице сторожа появилась улыбка, а самого его нещадно трясло после «закаливания».

– Как проснетесь, так и приходите, – добавил он и ледяными руками пожал руку Саше, памятуя о правилах восточного этикета.

– Сейчас затопим баньку, отогреешься, – начинал поучение Груздев. – И больше так не делай. Приучать тело к холоду нужно постепенно. Моржами сразу не становятся, как сержант не становится сразу генералом. Сначала холодное обливание. Одно, потом два ведра… потом прорубь, окунуться раз, два. Когда тело окрепнет, уже можно в проруби поплавать, если размеры ее позволяют, конечно, но злоупотреблять не надо…

Шегали согласно закивал, а Валеев растекся в улыбке, предвкушая «нежный парок, душистые венички да с рачками».

Идиллические мысли нарушила мать Пуни, отдавив генералу ногу. Она вихрем пронеслась из гостиной, таща за собой удивленного сына. Женщина сунула Саше свернутый лист бумаги, погладила сына по голове и велела ему слушаться дядю.

– Всем пока, – бросила она уже из-за входной двери.

– Что это было? – произнес Груздев в замешательстве.

«Росписка» – было написано на бумаге крупными пляшущими буквами. За ними следовал текст, который мог привидеться филологу в кошмарном сне:

«Я Белова Галина Вечеславо этой роспиской потверждаю что мой сын Пантелеймошечка оставляеться под ответственность другу моего бывшева дурака (мужа) папашки Пантеймошечки Саши. Этот Саша должен его кормить, воспитывать и следить что бы мой сын Пантелеймошечка не ел много сладкова особено на ноч. Еще он должен после празников отвести Пантелеймошечку его папашки в квартиру».

– Для иностранки она неплохо пишет, – деликатно заметил Шегали.

Пока Груздев приходил в себя, потрясенный странной сценой, Валеев самостоятельно выключил газ и принялся вылавливать раков шумовкой. В этом деле он почувствовал себя как рыба в воде. В холодильнике генерал раздобыл листовой салат, которым украсил блюдо, а сверху по кругу выложил раков. Получилась небольшая башенка с торчащими наружу клешнями.

– О как! – любовался на свое произведение генерал.

На этом творчество не закончилось. Валеев взял лимон и выдавил сок на раков. В блестящих панцирях они казались ему еще аппетитнее. С помощью кисти, которой Елизавета смазывала противни, генерал равномерно распределил сок. Двух раков он припас «на пробу», все равно в его башенке они не помещались.

– Однако!

– Красота, – облизнулся Валеев.

Его слегка огорчило, что восклицание Груздева относилось не к его кулинарному шедевру.

– Ну и ладно.

Валеев убрал раковую башенку на подоконник и, отвернувшись от «неблагодарных зрителей», стал снимать пробу.

– У мамы звонил телефон, – рассказывал Пуня. – Она долго смеялась и прыгала. Она сказала: «Это любовь всей моей жизни».

Груздев нахмурил брови и в душе прошелся по «беспутным мамашам». Прозвища для таких женщин он еще не придумал. Ему хотелось написать об этом «вопиющем факте родительской беспечности» в заметках, но в голову лезли слова, которые для «приличной литературы» не годились.

«Кукушка», – наконец пришло полковнику на ум.

Но уж слишком избитым оно казалось, иное дело какая-нибудь «тюфячиха». Груздев решил, что обязательно подумает над новым определением, но уже после баньки.

– Витя, ну, мы же еще в баню не ходили, – стыдил Валеева Груздев.

Он точно помнил, что раков в ведре было больше.

– Я же чисто для пробы. Жалко, что ли?

– Вот где его носит? – вещал на весь дом Трубачев. – Вчера уехал, и до сих пор нет.

В прошлый раз Груздев до генеральского сына так и не дозвонился: трубку тот не брал. Полковник уже и забыл про слуховой аппарат, ведь намечалось такое приятное действо. На этот раз Груздев попросил позвонить с Сашиного номера.

– Алло, – раздался в трубке знакомый голос.

– Ну, ты где? Отец тебя заждался…

На другом конце происходила какая-то возня, наконец, Груздеву ответил женский голос:

– Не поедет он не на какую вашу дачу. Вы развлекаетесь, на звонки не отвечаете. А я голову ломай. Мне хватило уже. Чуть инфаркт не случился. Никуда он не поедет, так и скажите свекру.

Выдав все, что хотела, женщина отключила телефон.

– Позорище одно, – сжал кулаки Груздев.

Саша уже знал наперед, что за этим последует. Поэтому он поднялся в свою комнату и стал стягивать с Трубачевой свою куртку.

– Вы что вообще делаете? – возмутилась разбуженная.

– Собираюсь за аппаратом, чтобы дедушка вас хорошо слышал.

– А мне оно надо?.. Он же тогда достанет меня по полной… А что на мне делает этот дурацкий свитер?

– Это мой дурацкий свитер, а в руках у вас мои дурацкие брюки, а сейчас я забираю свою куртку, тоже дурацкую.

На лице Трубачевой читалось что-то похожее на размышление.

– Что здесь было? – спрашивала она. – Почему меня одели во все это?

Саша указал на пустую бутылку. Сложив знакомые буквы с этикетки в слова, девушка замотала головой:

– Не, от этого не может быть. Это же не водка и даже не «Мартини».

– Когда будете уходить, оставьте все дурацкое на стуле, – покидая комнату, попросил Саша.

Груздев, уже ворчавший, что и Сан Саныч пропал, обрадовался ему, как ребенок Деду Морозу.

– Молодец, сейчас мы с тобой мигом слетаем.

Ради своего первого командира Груздев готов был отложить банные забавы и даже лично отправиться в магазин, «чтобы уж теперь все было как надо». Он, конечно, мог съездить и один, но раз уж Сан Саныч сам вызвался, то так тому и быть, инициативу нужно ценить.

Саша приготовился к худшему, но Груздев обременял его разве что заунывными лекциями об испорченной современной молодежи и поступлении в военные институты. Зато в магазине он сразу направился в нужный отдел и потребовал у консультанта лучший слуховой аппарат.

– Не надо мне все показывать, – сердился полковник. – Я же сказал: «Дайте самый лучший».

– Старики такие психованные, – пожаловался консультант Саше, приняв Груздева за глухого. – Хорошо вас понимаю, у самого бабка. Что-то не понравится, сразу истерику включает.

Тем временем Груздев уже отчитывал менеджера «за такое вопиющее хамство в этой паршивой лавке». Так перед самым Новым годом парень-консультант лишился рабочего места, а Саше с полковником пришлось ехать в другой магазин – Груздев отказывался принимать извинения и скидки в «позорной лавке».

– Сам выбирай, – попросил полковник в другом магазине.

Сюда он уже шел с умыслом проверить персонал на «вшивость». На свой риск Саша выбрал один прибор из ассортимента «самых лучших», и все дело было закончено за три минуты.

– Может, на Новый год ему подарить? Как думаешь? – спрашивал полковник.

– Вам видней, – прозвучало в ответ.

– Ты не отлынивай, Сан Саныч, – настаивал Груздев.

– По-моему, под елкой не будет смотреться, – отшутился Саша.

Это был один из тех редких моментов, когда Груздева прорывало на ностальгические разговоры о «золотых временах».

– Вот, надо было холодильник, пришел и сказал. Все сразу понятно было без лишней болтовни: вот тебе холодильник, вот тебе инструкция, иди, разбирайся. А теперь забьют отдел одинаковым товаром и морочат голову: эта модель тем хороша, та этим. Можно же одну поставить, но совершенно нормальную. Холодильник, между прочим, тридцать лет уже работает и ни разу в ремонте не был. Вот, как было. Все упорядочено… Теперь не так.

На даче Трубачева безуспешно пыталась объяснить генералу, что «за уродским прибором поехал мальчик в дурацкой куртке с капюшоном».

– С капюшоном… Понимаете? – втолковывала она каждую деталь. – На голову натягивается. Снег, когда идет.

Для наглядности она натянула свой капюшон.

– Понятно?

– Жарко в доме. Голова вспотеет. На улице наденешь. Скажи моему сыну, чтоб прибор вез, иначе я устрою ему…

– Не, это реальный дурдом… – закатила глаза девушка.

– Как обезьяна, ей-богу, – покрутил генерал пальцем у виска.

Девушка прошла на кухню, но вина на прежнем месте не нашла.

– Закончилось, – заключила она.

Из этого следовало, что делать на даче больше нечего, тем более новая подружка «куда-то смылась».

– Эти кого угодно достанут… – добавила она вслух.

Огородник как брился, так и вышел на голос, обмазанный по уши пеной:

– За аппаратом? Только попробуй пропади, как этот олух. Лодыри, бездельники… Лишь бы отделаться от старика. Давай, чтоб одна нога здесь, а другая там… Быстро чтоб…

У Огородника потекла пена. Заляпав пол, он вернулся к умывальнику, а потом на вопрос Груздевой ответил, что это сделал Трубачев.

– Ну, старенький он, не ругайтесь, Елизавета Васильевна… Я бы и сам убрал, но раз уж вы взялись…

Трубачева покрутила у виска и затянула попсовую песенку, в которой звучал призыв ждать ее долго-долго. Дверь хлопнула, и теперь в доме слышались только охи Груздевой. Она уже сорвала голос, крича Трубачеву в ухо:

– В следующий раз попросите меня, я вас побрею опасной бритвой.

– Я это не люблю, – ответил генерал. – Электрической всегда пользуюсь.

Елизавета все поняла:

– А с виду вроде умный человек, – бросила она, проходя мимо Огородника.

– Так я же говорю: старенький он просто, а соображает еще неплохо. Нам бы так, – прикинулся дурачком обвиняемый.

Валеев растапливал баню, чтоб можно было приступить к приятному с полезным незамедлительно по возвращению Груздева и «его молодого протеже». Периодически генерала одолевал вопрос: как вывернуться из неудобного положения, в которое его поставил друг, чтоб и работу молодому не искать, и дружбы со старым товарищем не испортить? Пока он решил «кормить завтраками», а прежде всего, подумать о делах менее отдаленных и более приятных.

– А, проснулся все-таки, соня огородная, – подковырнул он Огородника.

– Почему не разбудили? – начал тот с претензий. – У меня режим. Теперь все собьется. В нужное время не засну, а поздно лягу – опять просплю.

– Так ты прими… После этого твой храп только и слышно…

– Ну, организм такой… И правильно, меру надо знать, а то напьются в стельку и как свиньи становятся.

– Так прими в меру… В баню тебе бы не надо сегодня ходить… Голова еще разболится.

– Я себя хорошо знаю. Мне там только лучше будет.

Раздосадованный Валеев зафырчал, надувая свои румяные щеки. В таком состоянии он был сродни беспокойному ежу, сопящему, чем-то шуршащему и пребывающему в поисках чего-то. Так Валеев и бродил, то выстраивая баночки со специями в ряд, то ища по дому свои очки, непонятно зачем нужные, то снова возвращаясь к баночкам, чтобы расставить их уже в форме треугольника.

– Ну, все, все, давайте уже, баня-то стынет, – торопил он вернувшихся.

– Я все слышу, – воскликнул Трубачев. – Баня, значит…

– Да, да, давайте уже…

– Сколько я должен? – спросил Трубачев и принялся перебирать свой багаж.

– Нет-нет, ничего, – настаивал Груздев.

Утомленный препирательствами Валеев обратился к Саше с просьбой попарить его.

– Я тоже иду! – заспешил Огородник.

Забыв про спор насчет оплаты, Трубачев увязался в баню со всей компанией.

– А не поплохеет? – осторожно поинтересовался у него Груздев.

– Да еще тебя переживу!

Как бы для подтверждения своих слов Трубачев поскакал по дорожке на одной ноге. Предсказуемо он свалился в снег и смял аккуратные кучки-конусы, сделанные Шегали.

– А Сашка где? – спросил Груздев на полпути.

– Он сказал, что будет греться дома, с овечками, – заявил Валеев.

Еще бы, цель была уже близка и манила своей душевной атмосферой, а так бы пришлось ждать сторожа, а если он снег убирает или готовит… Это же надолго. Такой вариант Валеева не устраивал.

– Вы пока начинайте, а я схожу за ним… Неудобно как-то…

– Потом не говори, что раков мало, – крикнул ему вслед Валеев.

В бане Огородник с Валеевым поспорили, кого из них Саша должен отходить веником в первую очередь. Трубачев был не в счет, он просто сидел на скамье и лениво обмахивал себя пихтовым веником. Периодически он погружал в хвою нос и наверняка вспоминал прошлые Новые годы, когда его жена была не только жива, но еще молода и стройна, тогда она выступала заводилой на праздниках, часто давая мужу повод устроить из-за своих кокетливых шалостей шуточную дуэль на яйцах или помидорах.

– Чего-то не то, пара мало, – ворчал Валеев.

– А по-моему, самое то, – отвечал из вредности Огородник.

– Я прекрасно себя чувствую, не переживай, – уверял Сашу Трубачев.

Перед этим Саша сбавил температуру, взглянув на ярко-красное лицо генерала Трубачева.

– Меня парь, пока совсем не остыло…

– Нет, меня, – снова оживился спор.

Орудуя сразу двумя вениками, Саша быстро его прекратил, теперь слышалось: «Хорошо», «Еще, еще», – наравне с непередаваемыми звуками удовольствия.

– Я бы принял чего-нибудь, – с блаженством протянул распаренный Валеев.

– Мне тоже принеси, – крикнул вслед Саше Огородник.

– Ну, что, совсем раскисли без меня! – раздался бас Груздева. – Сначала баня, а потом все остальное, не смешиваем… Берите пример со старшого, да и с младших тоже…

Полковник хлестанул Шегали веником по спине, и тот буквально влетел в парную.

– Здесь приглашений не ждут, у нас все просто без тонких дел, – усмехнулся Груздев. – Сан Саныч, опять шторки не задернул, товарищ сержант. Наряд вне очереди. Будешь парить нашего гостя, а потом я тебе самолично всыплю березкой…

Что-то привлекло внимание Груздева и, забыв про шторки, он выбежал голышом наружу. Только полотенцем успел обвязаться.

– Потом гостя попаришь, – остановил Валеев Сашу. – Неси это… Пока хозяин не видит.

Огородник хмыкнул:

– И куда побежал? Только пришел…

Еще в доме он принял винца, и теперь его речь становилась медленной и протяжной.

Груздев вернулся запыхавшимся минут через пять и завалился на полку. Баня напоминала теперь тюленье лежбище. Трое явно походили на роль секачей, Шегали же со своей субтильной фигурой явно выбивался из этой компании.

– Тебе же написали разборчиво: «Следи за ребенком», – начал Груздев мягко, но с назиданием. – Собаки хоть и воспитанные, сам же дрессировал, но все же охотничьи… А он их из вольера выпустил… Живо вступай в наряд! За просчеты надо отвечать.

Сашиной работой все были удовлетворены, лишь Шегали иногда вздрагивал от шлепков. Трубачева никто не трогал, он так и сидел, погрузив нос в пихтовые ветви. Найдя обстановку расслабляющей, а значит, подходящей для быстрого решения сложных вопросов, Груздев снова стал пытать Валеева:

– Есть у нас добрые знакомые в Пушкинском музее?

– В доме-музее, – поправил Шегали.

Валеев пыхтел и нехотя отвечал, что музеи не его специфика. Подобные вопросы генерала вообще обижали: ему всегда казалось несолидным иметь связи в музеях. Тогда полковник переходил на Сашину тему, и Валеев, превозмогая себя, говорил, что он подумает, но в праздники ничего ждать не стоит, до старого Нового года уж точно.

– Потом еще все будут не спеша раскачиваться… – добавлял он. – А там двадцать третье февраля… восьмое марта…

Генерал Валеев фыркал, убедившись, что и в этот раз с такими разговорами не удается получить от баньки всех прелестей в полном объеме. Груздев молча негодовал: «Не сдержать обещания! Выходит, я пустобрех! И от товарищей никакого проку…» Шегали, приоткрыв шторку на окне, смотрел на маленький прудик с плакучей ивой на берегу и улыбался, думая о спасенных раках. Огородник ничего не думал. Он лежал с закрытыми глазами, уткнувшись носом в полку. Когда по его спине в очередной раз прошелся веник, один глаз открылся, уставившись на Сашу, а язык сам собой произнес:

– Я знаю, ты – проходимец, ты служил еще при Хорти. Антисоветчик ты. Ты снюхался с курвой Надем.

Огородник находился в баньке, но в Закарпатье и сорока годами раньше, где его парил местный конюх-мадьяр, по молодости осужденный чешским судом за конокрадство. Когда в Будапеште запахло переменами, бывший конокрад объявил друзьям, что на самом деле судили его по политическим мотивам «как венгерского патриота». Он призывал готовиться к приходу «доблестной армии народного правительства Имре Надя» и помочь ей «вернуть несчастных закарпатских венгров в лоно многострадальной родины». Огородник мог бы выйти в отставку в звании генерала, а то и генерал-лейтенанта, докопайся он до поросшего к тому времени мхом «заговора» завсегдатаев местных вытрезвителей.

Сейчас в воображении Огородника конюх отвечал на вполне понятном языке:

– Я за власть советов. Надь – сволочь.

Огородник махнул кулаком со словами:

– Врежу я тебе, паразит, шлюха ты политическая, подстилка…

Пришлось Саше использовать старый прием. Ему он научился на втором году службы благодаря одному несносному рядовому-новобранцу. Служи тот при Груздеве, никто бы не решился предугадать исход этой драмы. Превыше всего этот парень ценил свободу, и государственные границы были ему не указ. Однажды при патрулировании берега Уссури он предложил переплыть реку, чтоб посмотреть, как живут китайцы. От приятеля за пивом ему приходилось слышать, что китаянки говорят писклявым голосом, и у них совсем маленькие груди.

«Если они такие уродины, – думал рядовой, – местные парни на них и не посмотрят. Не дураки же… А тут я… а они все полюбят… Хотят же ласки…»

– Да родина нам всем спасибо скажет, – науськивал он сослуживцев, – когда белобрысые китайские дети по-русски забалакают.

Рядовой пообещал лично «надавать по рогам этому сержантишке, если тот доложит командованию или вздумает помешать прогулке».

Только приклад Сашиного автомата и купание в реке под первым снегом остудили пылкого парня и спасли Китай от ассимиляции.

Теперь же ушат холодной воды перенес Огородника на десять лет вперед, заставив вспомнить «обуржуазившуюся» пивнушку под Ужгородом. Там ему прищемили палец дверью, а ущипнутая официантка не поняла, что это приглашение на танец и окатила ухажера помоями. Воззрившись на пораненный некогда палец, скрюченный теперь от артрита, Огородник пробормотал:

– Зачем же ты так со мной?

– Оставь его, – вздохнул Груздев.

– Давай еще пару раз, – подговаривал Сашу Валеев. – Глядишь, и вернем товарища в наш грешный мир.

Пихтовые лапы прошлись и по Сашиной спине. Обратив на себя внимание таким образом, Трубачев объявил:

– Я вижу, что ты хороший парень. Я перепишу на тебя квартиру, и пусть мои родственнички выкусят!

Это объявление даже Огородника не оставило равнодушным.

– Какую квартиру? – вырвалось у него.

Зря Саша извинялся и отказывался, Трубачев только упрочился в своем намерении и даже дал слово офицера.

– Они же даже не разговаривают со мной, – жаловался он. – Паршивый аппарат, и тот купить не могли…

– Вот это поворот, – озадаченно произнес Груздев.

Про себя он думал, какая же свара начнется из-за наследства. Трехкомнатная квартира в столице – это не шутки. Груздев представил, что и своего «тюфяка» проучит так же, ему виделось, как тот рвет на себе волосы и бьется головой об ограду отцовской могилы. Впрочем, жить полковник собирался как минимум до ста лет, так что задумка эта, как возникла, так и отпала.

– Она на меня записана, – бил себя в грудь Трубачев. – Помру, все тебе останется.

Валеев усмехнулся:

– Ну, вот теперь никаких переживаний за будущее…

Шегали тоже подумал о предстоящих баталиях за наследство генерала и покачал головой.

«Испортились люди. Наверняка в девятнадцатом веке было лучше. Все дружно жили, из-за квартир не дрались», – думал он.

После баньки настроение генерала Трубачева испортилось. Он бродил по гостиной и ворчал, что с ним никто не разговаривает, даже парень, которого он так осчастливил.

Груздев без сил развалился в кресле у электрокамина, он решил упиться сидром, чтоб скорее уснуть. Огородник уже храпел на диване в гостиной. Валеев рассказывал Елизавете анекдот, как штатский пригрозил зашибить жену кокардой.

– Представляете? Кокардой! Такое только штатскому могло в голову прийти, – дважды повторил Валеев и захохотал. – Вот Пашка бы в таком случае про кокарду точно не заикнулся… Скорее «Град» бы подогнал…

Странно, но сейчас фирменный анекдот Валеева не казался Груздеву смешным. Заметки как-то тоже не писались и обозначение для «беспутных мамаш» в голову не шло. Наконец, Груздев решил последовать примеру Саши и сбежать из «дурдома». Он отправился проведать борзых, прихватив с собой Пуню.

А Саша вызвался поколоть дров. Он быстро понял, почему Трубачев на его вежливые отказы наследовать квартиру отвечал:

– Все вы одинаковые. Даже поговорить со стариком вам лень. Как воды в рот набрали.

Ехать за новым слуховым аппаратом на ночь глядя никому не хотелось.