Читать книгу [Не] Святой Себастьян - Марк Эльберг - Страница 3

Рейкьявик, 24 декабря 2048 года

Около 10 утра, темно. В холле психиатрической клиники зажигается свет. Охранник открывает дверь. Кто-то заходит в холл. Потом еще и еще. И вот уже повсюду толкутся радостные люди, пациенты отправляются по домам. Двери открываются и закрываются. Новые и новые люди приезжают за своими родственниками и друзьями, новые и новые люди спускаются вниз по лестницам, что-то забывают, бегут снова наверх, кто-то за что-то расписывается в регистратуре, медсестры бегают между родственников и пациентов, раздавая таблетки и рецепты. Но солнце лениво встает за белыми облаками, и толпа постепенно расходится.

– Эй, Всеволод, за тобой должны приехать?

Медсестра Анна, девушка почти модельного телосложения, рыжая, кучерявая, веснушчатая и, как всегда, лучезарная, садится в кресло рядом с застывшей в позе лотоса мрачной фигурой страдальца и кладет ладонь ему на плечо.

– Никто никому ничего не должен, – отвечает ей полный безразличия голос.

– Это неправда. Знаешь что? Сегодня никого из врачей нет. Пойдем со мной, – произносит она, беря истукана за руку.

– Зачем…

– Пойдем. Где твоя обувь?

– В палате…

– Ох, ну нельзя же так! Ладно, фиг с ней, с обувью. Пойдем, Всеволод! – нетерпеливо вскакивает она.

Понимая, что вариантов отвязаться от неугомонной Анны у него нет, он медленно распутывает руками узел ног и ставит затекшие ноги на пол. Кровь начинает приливать с сильным покалыванием, и он невольно морщится от боли.

– Глупый, сколько ты так просидел? – спрашивает она, растирая его ноги.

– Три часа восемнадцать минут, – отвечает он.

Наконец они встают и идут в сестринскую. За столом сидят медсестры Сара и Сигридур, попивая кофе со сладостями. Сара и Сигридур – две пухлые веселые старушки, сестры-близнецы, которые были бы, пожалуй, совершенно неотличимы друг от друга, если бы не искусственный глаз и почти скрывшийся в морщинах шрам Сары. Сестры заливаются смехом, когда рассказывают, что она в детстве упала с дерева. «Когда мы были маленькими и гуляли по лесу, то однажды нашли дерево. Да-да! Самое настоящее дерево, как на обложке учебника по биологии, только чуть-чуть побольше. А еще мы были детьми умными и начитанными, поэтому знали, что все дети должны любить лазать по деревьям. Вот Сара и решила проверить, действительно ли это так здорово – лазать по деревьям. Но бедное исландское дерево не выдержало сорокакилограммового тела девочки и сломалось. Вот так Сара и осталась без глаза, а Исландия – без деревьев».

– Привет, Всеволод, – хором здороваются сестры. Они часто говорят одно и тоже одновременно, и никто этому не удивляется.

– Привет, – рассеянно отвечает он. – У меня сегодня праздник, да?

– Да, сегодня у тебя праздник, – отвечает Сара. – Садись. Угощайся. Здесь все можно есть и не блевать.

Он вздрагивает.

– Да знаем мы все ваши уловки, – небрежно машет рукой она. – Не первый год тут работаем.

Анна наливает ему кофе, а Сигридур намазывает для него масло на свежую булку.

– Всеволод, хватит виснуть, – хлопает его по плечу Анна. – Я знаю тебя. Это не ты. Ты же совсем не такой. И я знаю твой секрет.

Чуть запоздало он снова вздрагивает.

– Себастьян, – покровительственно улыбается она, – ты классно играешь. Тебе здесь не место. Твое место на сцене. Там ты настоящий.

– Себастьян? – удивляется Сигридур. – А почему мы раньше не знали?

– Ты играешь в театре? – спрашивает Сара.

– Или музыкант? – подхватывает Сигридур.

– Анна, а ты знаешь, что раскрывать медицинские тайны – противозаконно? – с легкой иронией в голосе спрашивает несчастный пациент.

– О, боже! Ты подашь на меня в суд? – комично хватается за сердце она.

– Хуже. Я узнаю, где ты живешь, и однажды ночью я приведу весь свой бэнд, мы вломимся к тебе в дом и будем играть «The Falling Leaves», пока ты нас не споишь бреннивином. А пить мы умеем, уж поверь, и мы будем пить и продолжать играть до тех пор, пока будут двигаться пальцы, а потом начнем петь, и вот это будет страшнее всего, потому что петь никто из нас не умеет! Ха-ха-ха!– заливается он дьявольским смехом.

– По две бутылки на человека хватит? – деловито включая армфон, спрашивает Анна. – Хотя, нет, на саксофониста, пожалуй, все четыре… А на закуску что?

– Что-нибудь без цианистого калия: у меня на него аллергия.

– Без цианистого калия… – повторяет Анна, делая вид, что вносит пометки в записную книжку. – Я отлично готовлю маффины с ртутной начинкой.

– Великолепно! Ртуть – мой любимый металл.

– Так, прекратите немедленно, – вмешивается Сигридур. – Ваш черный юмор здесь неуместен. А вот бреннивин у нас действительно имеется. Что скажешь, Всев… Себастьян?

– То есть, наш черный юмор неуместен, а пить «черную смерть»4 в сестринской – уместно? – ухмыляется он. – Может, у вас еще и пара старинных градусников завалялось?

– Что для одного – смерть, для другого – хлеб, – вворачивает исландскую поговорку Сара. – А ртутных градусников у нас нет, уж извини.

– Так что, налить тебе в честь праздника? – спрашивает Сигридур.

– А можно?

– Можно. Пятьдесят граммов в профилактических целях и при условии сохранения медицинской тайны, – деловито разъясняет она, принимая из рук сестры мензурки и разливая по ним бреннивин. – А то мы с Сарой вломимся к тебе домой и такой концерт споем, что твои музыкальные уши отвалятся.

– Понял. Уже боюсь.

Праздничный аромат заполняет комнату. И тут же посреди сладостей возникает тарелка с хаукартлем, а ощущение реальности происходящего куда-то прячется: видимо запах «черной смерти» и вяленой акулы его пугает. Дамы, ухватившись за ниточку, подброшенную Анной, начинают расспрашивать о музыке, об учебе в академии, о карьере. По-началу односложно, но постепенно оживляясь, Себастьян начинает рассказывать какие-то нелепицы, мозаично склеивая частички своей биографии в новые картинки вымышленной судьбы вымышленного героя, которым он сейчас представляется. Он ловит себя на том, что впервые за последние четыре месяца он смеется искренне. И в этот момент армфон Анны вибрирует. Она читает сообщение и радостно говорит:

– Вставай, счастливчик. За тобой приехали.

Они идут в гардеробную, Анна открывает шкафчик под номером 16 и с удивлением достает только армфон.

– Боюсь, у меня здесь нет одежды, – пожимает плечами Себастьян, застегивая браслет часов.

– Подожди, – спохватывается она, открывает свой шкафчик и протягивает Себастьяну шерстяные носки. – Тебе, конечно, будут маловаты, но лучше, чем ничего. С Рождеством.

Они возвращаются в палату, чтобы забрать больничные кроксы и толстовку, и Анна на ходу продолжает давать наставления:

– Только не вздумай ходить без часов. Ты еще не выписан и стоишь на учете. Ты должен вернуться после Нового Года, четвертого января, в понедельник. Иначе тебя заберут, и вряд ли тебе это понравится. Ты понял?

– Понял.

– В понедельник, четвертого января, не позже одиннадцати утра.

– Понял. Я все понял. Спасибо, Анна.

Он натягивает толстовку поверх больничной пижамы, оглядывает комнату и берет с тумбочки книгу.

– Можно я ее заберу?

– Ты намерен читать Санте стихи Хальдоура Лакснесса?

– Ну, не то, чтобы я по-настоящему верил в Санту, но всякие чудеса под Рождество случаются. А вдруг и правда придет, а я ни одного стихотворения на исландском не знаю.

– Ладно, забирай. Только смотри, не пей много. То есть, лучше вообще не пей. Алкоголь – это депрессант, сам знаешь.

– Хорошо, попытаюсь напиться йоулаолем.

– Отличный план…

Они стоят в пустой палате друг напротив друга. Почувствовав неловкость под спокойным взглядом Себастьяна, Анна понимает, что не знает, куда деть руки, засовывает их в карманы халата и, потупив взгляд, произносит:

– И… прости, что я тебя аутнула. Я не знала, что это такой секрет.

– Ничего. Я не приду к тебе устраивать «концерт для одного».

– А жаль, – изображает она досаду. – Я уж было начала надеяться…

– Мне пора идти.

– Я знаю.

***

– С рождеством, дружище! – восклицает Томас, и его голос отзывается радостным эхом от стен холла. Он подбегает к другу, по старой привычке подхватывает его на руки, кружится пару раз, возвращает на землю и что-то надевает ему на голову.

– С рождеством, – отвечает Себастьян.

Не то, чтобы ему нравилось, когда его таскают на руках, но бороться с Томасом – бесполезное занятие. Себастьян подходит к большому ростовому зеркалу. Там отражается высокий тощий юноша с черными синяками под глазами и ввалившимися щеками, в оранжевой толстовке поверх голубой пижамы, в белых кроксах поверх сиреневых шерстяных носков, и венчает весь этот «торт» «вишенка» – зеленый троллий колпак.

– Ну, теперь сразу видно, откуда я… – грустно улыбается Себастьян. – А впрочем, какая кому разница? Забирай уже меня отсюда.

И они выходят на стоянку. Сонное зимнее солнце уже встало за толщами туч, и мягкий белый Рейкьявик раскрывает свои объятия. Освобожденный глубоко вдыхает морозный воздух и закрывает глаза.

– Я понял, кто ты, – посмеиваясь, окликает его Томас. – Ты вынюхиватель рождественского неба!

– Что, прости? – открывает глаза Себастьян.

– Я подарил тебе колпак йоуласвейнар.5 Но все сомневался, кто ты из этих тринадцати троллей. А ты просто вышел на улицу и вынюхал рождественское небо. Я раскрыл твою сущность!

– Ой, как же я мог так глупо спалиться? Но, да, ты раскусил меня, черт тебя дери, то есть, не черт, а Йоулакёттюр,6 конечно. Есть закурить?

Они выкуривают по сигарете и садятся в машину.

– Прости, что долго. Рождество. Так еще и у Эммы машина в ремонте, – начинает оправдываться Томас, выруливая со стоянки. – Даниэль сегодня работает и освободится только к вечеру, так что я решил сэкономить ему время и забрать Эмму с Эриком с утра. А Эмма, ты знаешь, не из торопливых. И мы едем к родителям. Рождество – это же семейный праздник.

– Томас, постой, может, не надо к родителям? Давай ты завезешь меня домой. Я… мне как-то неудобно.

– Неудобно выговаривать названия исландских вулканов, – не без гордости отвечает Томас. – Если ты не исландец, конечно. Так вот. Ты сказал тебя забрать – и я тебя забрал. Ты не говорил, куда забрать, так что забрал, куда забрал. Все. Никаких протестов по этому поводу я не принимаю. Я обещал твоей доктору Маргрет, что ты будешь жить у меня все праздники, а четвертого числа я привезу тебя обратно.

– Я не хочу обратно, – включает капризный тон Себастьян.

– А ты и не поедешь. Я кое-что придумал, но пока не скажу, что. Надеюсь, все получится, – подмигивает Томас. – Ой, я же совсем забыл.

Он включает автопилот и достает из бардачка пакет, из которого вынимает сэндвичи, бутылку вина и металлические стаканы.

– Как обещал. Сэндвичи с дорблю и красное сухое. Наслаждайся.

Лицо его друга озаряет восторженная улыбка.

– Ох, это… это вполне искупает твое опоздание. Но, если меня сейчас развезет в блюз, то сам будешь тащить мое аморфное тело. Я тебя все утро прождал и так расстроился, когда за всеми детьми пришли родители, а за мной – нет, что воспитательницам пришлось напоить меня бреннивином, чтобы я не плакал. Но это медицинская тайна, разумеется.

Он впивается в сэндвич и блаженно закрывает глаза.

– Не переживай, я с тобой одной левой управлюсь. А вообще, правильно. Я всегда говорил, что «черная смерть» – лучшее лекарство от всех болезней. А ты все то вино, то водку. Вот потому вы, русские, и депрессивные такие, что водку свою хлещете. Хочешь заехать домой?

– Нет, больше не хочу. У меня больше нет дома, – вздыхает Себастьян. – Давай лучше заскочим в какой-нибудь торговый центр. Я хочу купить подарки для твоей семьи.

– Ты сам по себе уже подарок. Не переживай.

– Нет, я хочу купить подарки. У меня есть деньги, я не потрачу последнее, ты не думай. Поехали за подарками. Я очень хочу что-нибудь купить. Что-то глупое и дурацкое. Хочу окунуться в эту нелепую рождественскую суету, мишуру и радостное безумие…

– Тебе было мало безумия?

– Там оно не было радостным. А я хочу, нет, я требую радостного безумия!

Томас переназначает маршрут.

– Знаешь, Том, я всегда был наблюдателем. Смотрел на мир со стороны, пытаясь не вмешиваться в его суету. Под рождество мы любили заходить в торговые центры, заказывать кофе, брать стулья и садиться пить прямо посреди толпы. А все вокруг бегали и спотыкались об нас. Конечно, это порой оборачивалось мокрыми брюками, но было очень забавно.

– И вас не выгоняли?

– Ну, порой нам делали замечания, и мы покорно возвращались на территорию кафе, чтобы наблюдать безумие со стороны. Но так, чтобы что-то серьезное нам за это прилетало – нет.

Накупив кучу всяких подарков и обвешавшись цветными пакетами с ног до головы, они возвращаются в машину и продолжают свой путь. Постепенно город сменяется бескрайними и молчаливыми снежными равнинами.

– Даже не спросишь, куда мы едем? – нарушает тишину Томас.

– Мы едем к твоей семье. Этой информации мне достаточно.

– Меня всегда поражает, насколько ты бываешь иногда не любопытным.

– Тогда ты ничего не понимаешь.

– Чего не понимаю?

– Вот. Опять вопросы. Не спрашивай, а наблюдай. Если я захочу узнать конечную точку нашего путешествия, я просто посмотрю на навигатор. И еще я, увы, не могу не отметить, что мы едем на восток. Но я не хочу знать. Не хочу знать, сколько еще продлится этот момент. И, когда и где бы мы ни остановились, это будет для меня в некотором роде сюрпризом. А сейчас я растягиваю момент предвкушения.

– Ты… – задумчиво произносит Томас, – ты можешь сотворить чудо буквально из ничего. И ты же дважды пытался… пытался… наложить на себя руки.

– «Наложить на себя руки», – с презрением повторяет его фразу Себастьян. – Томас, что за глупая идиома? Почему люди никогда не называют смерть смертью, а убийство – убийством? Да, я пытался убить себя. Да, я пытался. Пойми, я просто устал. Смертельно устал. Устал от всех этих сказок. C'est la vie, все сказки однажды заканчиваются, и герои умирают. Но, раз уж ты решил продолжить мою сказку и сыграть роль принца на белом коне, то, будь добр, не порть момент. Впрочем, «конь» по-прежнему синий. Да что ты за принц, вообще? Опоздал, коня не перекрасил, вместо короны притащил мне колпак, снятый с какого-то йоуласвейтна!

– Прости. Тут в Исландии как бы… небольшой апокалипсис случился. Рождество называется. Пришлось в срочном порядке пополнять запасы артиллерии, организовывать набеги на продовольственные и подарочные бастионы, спасать принцессу с маленьким принцем, потому что у принцессы издох конь, так еще и за тобой в драконий чертог скакать. Представляешь? И когда ты мне посреди всего этого хаоса предлагаешь коня красить? А за корону уж извини. Велика честь – йоуласвейтна короновать. Носи свой колпак и не выпендривайся.

Сельфосс, 24 декабря 2048 года

– Мама, мама! Себастьян приехал! – раздается оглушительно-звонкий голос Эрика, как только Себастьян открывает дверь машины. Маленький человечек с золотыми кудрями и пухлыми щечками в свитере с оленями и ботинках на босу ногу стремглав выбегает из дома и запрыгивает на руки Себастьяна, обнимая его за шею маленькими горячими ручонками.

– Нет, ты не Себастьян! Ты йоуласвейтн! – смеется ребенок и дергает его за колпак. – Я тоже хочу такой!

– Эрик, ну что это такое? Отпусти дядю. И оставь Себастьяну его шерстяной колпак, а то его Йоулакёттюр заберет, – незлобно сердится Эмма, выходя из дома вслед за сыном. – Привет Себастьян.

В отличие от брата, Эмма совсем невысокая стройная блондинка. Себастьяну она чем-то напоминает молодую Кэнди Далфер, но он никогда так и не решался спросить ее, является ли совпадение их профессий и имиджей случайностью или осознанным выбором Эммы.

– Ничего-ничего, забирай колпак. У меня шерстяные носки есть, – Себастьян снимает свой колпак и отдает его. И, держа одной рукой Эрика, он достает несколько пакетов из багажника, а Томас и Эмма забирают все остальные подарки, и они идут в дом. А в доме все, как в старых добрых семейных фильмах: огромная искусственная елка, искрящаяся мишурой и гирляндами, праздничный стол, на котором стоят пока только пустые тарелки и пара блюд с закусками, а на кухне собралась вся толпа: три бабушки и один дедушка что-то готовят, громко споря и чуть ли не перепрыгивая друг через друга, а в самом дальнем уголке, сжавшись, насколько это возможно, чтобы его не задавили, стоит Даниэль, викинг лет сорока, и тоже что-то готовит.

Себастьян с Эриком, Эмма и Томас заваливаются в дом, спотыкаясь из-за объемных пакетов, но в гвалте никто не обращает внимания на их шум и чертыхания. Тогда Томас нарочно громко захлопывает дверь, и все, разом стихнув, оборачиваются. Повисает неловкая пауза.

– Э-э-э… Всем привет. С Рождеством, – мямлит Себастьян.

– Это Себастьян! Он играет на контрабасе! – прерывает неловкое молчание Эрик, тут же спрыгивает с Себастьяна и начинает бегать от родственника к родственнику и представлять их гостю. – А это бабушка Эбба, она играет на рояле, это бабушка Хельга, она играет на трубе, а это бабушка Нанна, она играет на виолончели, а это дедушка Оддвар, он… он курит трубку, а это папа Даниэль, он тоже играет на виолончели, а это… – и тут Эрик внезапно понимает, что Даниэля представлять уже было излишне, а больше представлять и некого. И тогда Себастьян, поздоровавшись со всеми, отправляется раскладывать подарки под елку.

– Могу я чем-нибудь помочь? – спрашивает он Эмму.

– Боюсь, тут уже ничем не поможешь. Даже не лезь туда. Смотри, как Даниэля затоптали, – качает головой она.

– Пойдем, я покажу тебе твою комнату, – говорит Томас. – Ну, то есть, тут не так много комнат, на самом деле, так что пока поживешь со мной.

Себастьян решает смириться и идет за Томасом. В комнате чисто и прибрано. Она напоминает спальню подростка, который давно ушел из дома. Впрочем, так оно и было. Родители ничего не поменяли в этой комнате с тех пор, как Томас переехал в Рейкьявик. И он тоже здесь ничего не менял, периодически возвращаясь в родительский дом на праздники.

– Вечером я надую себе матрас, – говорит он. – Если хочешь полежать, падай на кровать. Вот шкаф. Можешь переодеться, если хочешь. Там есть мои старые вещи, они должны подойти. Ну, я думаю, как-нибудь разберешься. Ванная – направо по коридору до конца. Можешь принять душ, если хочешь. Думаю, у тебя в запасе есть еще добрый час, чтобы привести себя в порядок. Вся семья на одной кухне – это надолго.

На этих словах Томас покидает Себастьяна и уходит на кухню. Видимо, «вся семья» нужно понимать действительно буквально. А Себастьян зависает еще на минуту, не двигаясь, а потом, словно во сне, начинает ходить по комнате Томаса, рассматривая увешанные старыми плакатами стены, полки с книгами и давно отслужившими свой срок гаджетами. Среди всего прочего на одной из полок обнаруживается фоторамка, видимо, угасшая давно и навечно, но Себастьян все равно берет ее в руки и пробует включить. Экран покорно загорается и начинает демонстрировать слайд-шоу: юный Томас с какими-то друзьями и подругами, юная Эмма, семейные портреты с каких-то праздников, фотографии с концертов и выпускных, какой-то огромный черный кот, и, конечно, гейзеры, вулканы. Некоторые из них Себастьян узнает, а другие кажутся ему совсем незнакомыми. Он садится на кровать и смотрит на вереницу цифровых воспоминаний Томаса. Большую часть этих людей он не знает, но его радуют эти счастливые лица, лица настоящих викингов, добрых, сильных и счастливых.

– Себастьян! – внезапно слышит он голос Томаса, – мы уже садимся за стол!

Дверь открывается. Себастьян даже не думает скрывать своего любопытства и прятать рамку.

– А как звали этого кота?

– Йоулакёттюр, естественно.

– То есть, у вас, типа, круглый год тут было Рождество?

– У нас круглый год был круглый рождественский кот. А Рождество – только в Рождество, – с фальшивым раздражением разъясняет Томас. – А как ты рамку включил? Я ее случайно нашел этим летом, но она не заработала, и я ее просто кинул на полку из серии «может, как-нибудь починю».

– Не знаю. Она просто включилась. Но я же, вроде, волшебный тролль, вынюхивающий рождественское небо? – простодушно пожимает плечами Себастьян.

В честь приезда русского друга и не смотря на все наказания Анны, старшее поколение настояло на бреннивине. А традиционный йоулаоль, то есть, безалкогольное рождественское пиво, досталось Эрику единолично. Когда все немного перекусили, выпили и открыли подарки, начался концерт. По семейной традиции они импровизируют на старые рождественские темы сольно, дуэтами, терцетами и квартетом, сменяя друг друга. Играют все, исключая только Себастьяна и маленького Эрика, который пока не умеет ни чем играть.

– Хочешь присоединиться? – тихо спрашивает Себастьяна Томас, в очередной раз сойдя с домашней сцены.

– Нет, я не хочу, – с грустной улыбкой отвечает тот. – Играйте без меня сегодня, хорошо?

– А если бы был контрабас?

– Нет, только не сегодня.

После очередной импровизации Эрик внезапно отбирает у бабушки виолончель и начинает изображать на ней игру на контрабасе.

– Я буду контрабасистом! – заявляет он.

Взгляды Эммы и Себастьяна встречаются.

– Он уже месяц бредит контрабасом, – тихо и с некоторым ужасом в голосе комментирует Эмма.

– Ну так в чем проблема? Выдайте ребенку виолончель в три четверти или половинку, настройте струны по квартам – и пусть себе учится.

– Но… может, все-таки начать с традиционной виолончели, как все нормальные люди…

– То есть, ты сейчас хочешь сказать, что контрабасисты – люди ненормальные?

Повисает неловкая пауза.

– Ты тому прямое подтверждение, – Томас хлопает по плечу Себастьяна и заливается добродушным смехом.

* * *

Когда все наконец-то расходятся спать, в гостиной остаются только Томас, Себастьян, початая бутылка бреннивина и куча еды. Томас гасит лишний свет, оставив только камин, тускло освещающий гостиную красноватыми отблесками.

– Ну, ты как? Попустило? – спрашивает он, садясь за стол напротив Себастьяна.

– Да, пожалуй, семейная терапия в сочетании с бреннивином – это действительно лучшее лекарство, – устало улыбается Себастьян.

– Это хорошо. Скажи, а ты уже решил, что будешь делать дальше?

– Нет, – отводит взгляд Себастьян.

– Тебе надо куда-нибудь переехать.

– Да, – покорно кивает головой он.

– Пока не решишь, куда, поживешь у меня, – не терпящим возражения тоном говорит Томас.

– Хорошо.

– И заведи кота.

– Кота?

– Черного кота.

– Думаешь?

– Я не думаю. Я знаю. Йоулакёттюр вернулся, и он где-то бродит и ищет тебя, – загадочно произносит Томас.

– Какие-то исландские сказки? – щурится Себастьян.

– Исландские сказки дядюшки Томаса, – добродушно подмигивает тот.

– Хорошо, дядюшка Томас, как скажешь.

Томас разливает бреннивин.

– Ну, na zdorovje? – пытается он сказать тост по-русски.

– Нет, «за здоровье», – поправляет его Себастьян.

– Za zdorovje, – торжественно произносит Томас, они чокаются и выпивают.

– Гениально, мой друг. Только в Исландии можно пить «черную смерть» за здоровье, – иронизирует Себастьян.

– Нет, только с русским можно пить «черную смерть» за здоровье, – отвечает Томас.

– Ну, тогда за дружбу народов и за здоровье, что дарит нам «черная смерть», – предлагает тост Себастьян.

– Аминь!

И они снова выпивают.

– Томас, ты мне должен еще раз помочь, – снова мрачнеет Себастьян.

– Откуда еще тебя вытащить? – поддразнивает его тот.

– Не меня, а из меня. Этим гадам мало отслеживания по армфону. Они вживили мне чип под лопатку. Ты должен его вырезать. Я не могу с этим спокойно жить.

– Вырезать чип? Я?! Из тебя?! – восклицает Томас, забыв, что все уже спят.

– Томас, давай без театра, – остужает его Себастьян. – Просто сделай это, я прошу.

– Ну, это… я не знаю… я никогда не резал людей, – рассеянно возражает Томас.

– Да там и резать-то всего ничего, – машет рукой Себастьян. – Он же совсем крошечный. Давай накатим еще по одной и пойдем вырезать. Пока ты пьяный, тебе проще будет. На трезвую точно не решишься.

– Себастьян, ты не человек, а катастрофа какая-то. Ладно, – соглашается Томас.

В комнате Томаса они находят канцелярский нож, тихо достают из кухонного шкафа аптечный ящик и отправляются в ванную.

– Ты видишь шрам? – спрашивает Себастьян, стянув рубашку и подставив Томасу спину.

– Нет, не вижу… А… это? – он касается едва заметного пятна у правой лопатки Себастьяна.

– Да, здесь. Режь.

– Только не кричи, а то все проснутся.

– Нет, подожди, – останавливает его Себастьян. – Эти чипы, они не только передают геолокацию, но и температуру тела, в которое они вживлены. Так что, когда вытащишь, никуда его не выбрасывай, а держи в руке.

– Понял.

И Томас, шумно выдохнув, надрезает кожу Себастьяна.

– Блин, тут кровища. Я не знаю, как его искать.

– Выдавливай, как прыщ. Не бойся ты. Мне не больно.

Томас начинает давить. Сначала идет много крови, но вот начинает виднеться что-то черное.

– Я его вижу, но мне не достать.

– Постой, тут чей-то пинцет для бровей есть, – внезапно смекает Себастьян.

Наскоро протерев пинцет спиртом, Томас снова пытается извлечь чип, и на этот раз ему удается.

– Все, – потрясает он окровавленным кулаком.

– Спасибо, – облегченно выдыхает Себастьян. – Давай я подержу чип, пока ты будешь меня заклеивать.

Расправившись со спиной, Томас садится на бортик ванны, а Себастьян – на крышку унитаза, и они начинают размышлять.

– Так, чип нельзя охлаждать, а то заподозрят неладное, – говорит Себастьян. – Можно, конечно, его поместить под проток теплой воды, но есть опасность, что в один прекрасный момент его попросту смоет – и кранты.

– Можно еще приклеить к радиатору и выставить на нем температуру на тридцать шесть и восемь, скажем, – предлагает Томас.

– Но, в любом случае, тогда локация покажет, что мое тело не двигается. Плохо.

– Нет, давай не будем выпендриваться. Я приклею его к себе. Я же сказал, что ты у меня. Значит, и чип по логике вещей должен быть где-то в районе моей геолокации.

Томас отрезает небольшой кусочек пластыря, забирает у Себастьяна чип и прилепляет его себе на живот.

– Армфоны они тоже отслеживают? – спрашивает он.

– Да.

Тогда Томас снимает свои часы и протягивает их Себастьяну.

– Правда, у меня на открытом счету около пятнадцати тысяч крон.

– У меня – в районе сотни тысяч, – Себастьян забирает часы Томаса и отдает ему свои.

– Ну, тогда давай просто переведем тебе на мой армфон разницу, – предлагает Томас.

– Нет, – возражает Себастьян. – Все транзакции тоже отслеживаются. Это будет подозрительно. Пятнадцати тысяч мне пока хватит. Если будет нужно, я попрошу мне еще подбросить. Пускай будут у тебя.

– Ладно. Часы на пин-коде?

– Да, разумеется. Хорошо, что разрешили не использовать сетчатку и отпечатки. Когда это было принудительно, я просто с ума сходил. У меня и так бред преследования, хоть и в легкой степени, но в тот год я просто параноил по-страшному.

Они обмениваются кодами.

– Додумались же… – раздраженно рассуждает Томас. – Как? Ну как такое могло людям в голову взбрести?! Мы и так в системе тотального контроля. Куда дальше-то?

– Не знаю. У всех чипы будут, как у меня, то есть, как у тебя теперь… – безрадостно вздыхает Себастьян.

– Ты куда-то собрался? – тревожно спрашивает Томас. – Почему мы занялись всем этим сейчас?

– Хочу прогуляться, – пытаясь скрыть печаль, как можно более равнодушно отвечает Себастьян. – Один. Но попозже.

Раздается стук в дверь и голос кого-то из бабушек:

– Эй, мальчики, чем вы там заняты?

– Шалим, разумеется, – отшучивается Томас, отпирая дверь. – Чем еще могут мальчики в ванной заниматься?

– То есть, отдельной комнаты для шалостей вам мало? – на пороге появляется Эбба.

– Да мы просто чип вырезали, мам, – непринужденно отвечает Томас.

– Чип? – удивляется Эбба.

– Они чипировали Себастьяна, чтобы видеть, где он.

– Совсем рехнулись, чекисты гребаные, – говорит она и грязно ругается. – Все нормально? Вытащили?

– Да, все нормально.

Томас и Себастьян выходят из ванной и возвращаются в гостиную.

– А откуда она про чекистов знает? – спрашивает Себастьян.

– А кто такие чекисты? – смущаясь своей неосведомленности, переспрашивает Томас.

– Это в Советском Союзе были… типа разведки, что ли. Только злые, как черти. Могли любого в любой момент к стене прижать – и привет.

– Ясно. Но она историк, вообще-то. Так что, ничего удивительного. А неплохо играет для любителя, правда?

– Правда. Крутая у тебя маман, – соглашается Себастьян.

– Давай днем сходим к реке, – предлагает Томас.

– Давай.

– Или, хочешь, сейчас? Может, сияние увидим… Хотя, нет, не увидим. Снег идет.

– Нет, давай сходим, но действительно днем, вместе со всеми. Костер разведем, мяса пожарим…

Они выпивают еще.

– А у меня немного травы есть, – заговорщически шепчет Томас. – Будешь?

– Буду.

Томас скручивает косячок, дает Себастьяну свою куртку, а сам накидывает пуховик Даниэля, и они выходят на крыльцо. Падает снег. Они закуривают. На середине косяка Себастьян нарушает тишину.

– Знаешь, как я научился затыкать сороку? – шепчет он.

– Того соседа, что болтает без умолку? – Томас тоже переходит на шепот.

– Да.

– Как?

– Я научил его слушать, как падает снег.

– И что, он услышал?

– Услышал. Ага. Да вот только послушает полчаса от силы, а потом начинает пересказывать, что ему снег нашептал.

– Какой ужас.

И они замолкают, вслушиваясь в падение снега. Внезапно налетает сильный ветер, и приходится снова укрыться в доме.

– Пойдем, я покажу тебе кое-что, – говорит Томас и ведет Себастьяна в свою комнату. – Ты же так и не открывал шкаф?

– Шкаф? – задумчиво переспрашивает Себастьян. – А… ты сказал мне переодеться. Нет, я забыл.

– Ну и балда.

Томас распахивает шкаф. Среди висящих вещей поблескивает лакированный черный кофр с контрабасом. Себастьян опять зависает в неопределенности.

– Да, я позволил себе вломиться в ваш… в ваш дом и забрать его. Я подумал, ты будешь рад его видеть, – смущенно оправдывается Томас, не понимая реакции Себастьяна.

Тот, не говоря ни слова, достает кофр, кладет его на пол, медленно раскрывает. С минуту он просто смотрит на инструмент, потом гладит его струны и бережно достает. Он встает, подкручивает колки и начинает почти беззвучно зажимать струны, водя по ним воображаемым смычком. Томас некоторое время молча наблюдает эту картину, потом смотрит на часы, сам себе машет рукой и начинает рыться в кофре Себастьяна. Он находит серебристую баночку с канифолью, вертит ее в руках, не понимая, как она открывается, но в итоге справляется с хитрым механизмом и начинает канифолить смычок. Себастьян не обращает на него никакого внимания. Томас вкладывает смычок в руку Себастьяна. Тот вопросительно смотрит на него.

– Играй, – приказывает Томас.

– Поздно ведь… Или рано?.. Все спят… – неохотно пытается возразить Себастьян.

– Для музыки не может быть рано или поздно. Играй.

И Себастьян касается струн смычком. Он играет на флажолетах в первой октаве, лишь немного уходя в малую. И контрабас поет, не то, как флейта, не то, как женский голос. Какой-то средневековый напев. Дверь тихо отворяется. Себастьян играет в полутьме настольной лампы. В дверях стоит Эрик и завороженно смотрит на него. В коридоре слышатся тихие шаги, потом еще, потом еще, и вот уже вся семья сидит и стоит в спальне Томаса. А Себастьян тем временем начинает варьировать тему, сначала украшая ее мелизмами, потом начинает играть с размером, ритмом, регистрами, прогоняя мелодию через классические, потом через современные жанры, добавляя все больше пиццикато, постукиваний, пощелкиваний, топая ногой, и под конец он зацикливает один оборот и начинает его убыстрять и убыстрять, постепенно поднимаясь все выше и выше, пока пальцы не касаются смычка, и внезапно останавливается. А потом вновь играет инвариант темы, зависая на кадансе и не доигрывая последнюю ноту. Он медленно снимает смычок со струн и кланяется. Раздаются бурные аплодисменты.

– Себастьян вернулся, – добродушно констатирует Эмма.

– Извините, что разбудил, – смущается Себастьян. – Я… простите, на меня что-то нашло.

– Эт вдохновение, – словно говоря «да чепуха, дело житейское», машет рукой Оддвар и, обняв Нанну, уходит вместе с ней в сторону гостевой спальни. – С кем не бывает?

– А что это за мелодия? – спрашивает Эрик.

– Когда-то, очень-очень давно, когда деревья были высокими, а по земле ходили динозавры, мама пела мне эту колыбельную, – с интонацией сказочника отвечает Себастьян.

– А можешь мне ее записать? – чуть не подпрыгивает ребенок.

– Ну, неси тетрадь, – пожимает плечами Себастьян.

– У меня нет тетради, и я пока не знаю, как ноты пишут, – комично разводит руками Эрик.

– Не переживай, сейчас что-нибудь найдем, – отвечает ему Томас.

Все снова расходятся. А Томас находит в столе свою старую нотную тетрадь. Себастьян садится и начинает записывать мелодию. А потом немного думает, словно что-то вспоминая, и записывает слова. Все это время Эрик стоит и внимательно смотрит, что пишет Себастьян, хотя, разумеется, ничего не понимает.

– А что это за язык?

– Итальянский. Ну, вот. Держи, только не потеряй. Второй раз записывать не буду, – в шутку грозит пальцем Себастьян.

– Пойдем, я уложу тебя спать, – говорит Томас и берет малыша за руку. – А завтра я сфотографирую ноты на часы, а то точно потеряешь, знаю я тебя.

– А ты мне подаришь контрабас? – слышится из коридора.

Себастьян берет со стола спиртовой маркер, поднимает контрабас и пишет на его задней деке: «Эрику от Себастьяна». Потом он аккуратно укладывает инструмент и смычок в кофр, еще раз гладит струны и, закрыв крышку, снова убирает контрабас в шкаф, еще раз оглядывает кофр и закрывает дверцы. А потом он берет фоторамку, зажигает верхний свет, переводит рамку в режим фотоаппарата, корчит глупую рожу и делает селфи. Выключив рамку, он кладет ее на место и гасит свет.

Когда Томас возвращается, Себастьян уже стоит одетый в его старую одежду и застегивает пуховик.

– Я все-таки пойду прогуляюсь.

– Надолго, – не спрашивает, но утверждает Томас.

– Надолго, – подтверждает Себастьян.

– Давай я соберу тебе рюкзак. И не отказывайся. Ради нашей дружбы.

– Хорошо. И знаешь… раз уж на то пошло… скрути мне еще один косячок. На удачу.

Томас достает из шкафа небольшой лыжный рюкзак литров на тридцать и отправляется в гостиную. Он упаковывает наполовину полную бутылку бреннивина, заворачивает в бумагу хаукартль, а потом начинает бегать по кухне, заполняя карманы рюкзака предметами первой необходимости вроде гидрофобных спичек, жидкости для розжига, бумаги, швейцарского ножа и тому подобного. Он замечает, что его руки трясутся, но пытается не подавать вида. Себастьян с грустью наблюдает за суетой Томаса, но ничего не говорит. В конце концов, когда Томас заканчивает поспешные сборы, Себастьян закладывает за ухо косяк, накидывает на голову капюшон и направляется к двери. Томас выдает ему свои треккинговые ботинки и оглядывает с ног до головы.