Читать книгу Воры. История организованной преступности в России - Mark Galeotti - Страница 5

В 1974 году в поселке Стрельна, на юго-западе от Ленинграда, волны вынесли на берег труп обнаженного мужчины. Зрелище было малоприятным – он провел в Финском заливе не одну неделю. По понятным причинам тело избежало воздействия бактерий и насекомых, однако морские обитатели успели полакомиться глазами, губами и пальцами. Несколько глубоких ножевых ран в области живота не оставляли сомнений в причине смерти. Однако у трупа не было ни отпечатков пальцев, ни одежды, а лицо было объедено и разбито о камни, так что установить личность обычными способами было невозможно. Вариант идентификации по зубам тоже отпадал: во-первых, это случилось до компьютерной эпохи, а во-вторых, почти на всех зубах стояли дешевые металлические коронки, что говорило о жизни в суровых условиях. В ориентировках на пропавших без вести схожих описаний не было. Возможно, мужчина даже не был уроженцем Ленинградской области.

Тем не менее его опознали всего через два дня – благодаря татуировкам, которыми было усеяно тело.

По ним было очевидно, что это тело «вора», как называли в Советском Союзе представителей «воровского мира» и многолетних обитателей ГУЛАГа. Большинство татуировок еще были различимы, и для их расшифровки пригласили эксперта – бывшего тюремщика. Дело заняло не больше часа. Скачущий олень на груди говорил о том, что один из сроков его носитель провел в северных лагерях. Так что в брутальном мире профессиональной преступности это был знак отличия того, кто выжил в жесточайших условиях. Нож, закованный в цепи, на правом предплечье обозначал тяжкое преступление (не убийство), совершенное в заключении. Кресты на трех костяшках пальцев – три отдельных тюремных срока. Пожалуй, самой говорящей татуировкой был якорь, к которому, явно позже, была пририсована колючая проволока, – значит, это был бывший моряк, приговоренный к заключению за преступление, совершенное во время службы. Благодаря этим подробностям следователи довольно быстро смогли установить, что тело принадлежало Матвею-Лодочнику, бывшему мичману, который двадцать лет назад до полусмерти избил новобранца, рассказавшего о махинациях Матвея со складскими запасами на корабле. Лодочник провел четыре года в колонии, затем ушел в преступный мир и был приговорен еще к двум срокам, один из которых отбыл на Севере в лагере строгого режима. Со временем он стал одним из лидеров преступного мира в Вологде, то есть примерно в 550 километрах к востоку от Стрельны.

Следователи так и не выяснили, почему Матвей оказался в Ленинграде и как он погиб. Возможно, они не очень-то и старались. Однако быстрота, с которой его смогли опознать, свидетельствует не только об особенностях визуального языка советского преступного мира, но и о его универсальности. Татуировки Лодочника служили одновременно знаком его принадлежности к криминальному миру и рабочим «резюме»[2].

Разумеется, свой визуальный и словесный язык имеется у всех криминальных субкультур[3]. Так, японские якудза любят украшать свои тела изысканными татуировками с изображениями драконов, героев и хризантем. Американские уличные банды носят каждая свой цвет. У каждой криминальной специальности есть своя терминология, а у каждого преступного сообщества – свой жаргон. Он служит самым разным целям, как помогая отличать своих от чужих, так и демонстрируя приверженность интересам группы. Однако русская преступность разительно отличается от остальных по масштабу и однородности своих языков, что подчеркивает не только связность и структурную сложность ее культуры, но и решительную готовность отвергнуть остальное общество или даже бросить ему вызов. Детальная расшифровка воровского языка позволяет нам многое узнать о ключевых интересах, занятиях и увлечениях воров.

Воровская субкультура возникла еще в царское время, однако подверглась существенной трансформации во времена сталинского ГУЛАГа, с 1930-х по 1950-е годы. Прежде всего преступники бескомпромиссно и непримиримо отрекались от мира правопорядка. Нанося на тело татуировки, они наглядно демонстрировали свое неповиновение. У них были собственные язык и традиции, а также собственные авторитеты, так называемые воры в законе, под которым понимался воровской закон, а не тот, которому подчинялось общество.

Со временем воровской кодекс менялся. Новое поколение интересовали возможности сотрудничества с циничным и порочным государством на своих условиях. «Воры» постепенно теряли доминирующие позиции и попадали в подчинение к королям черного рынка и коррумпированным партийным боссам, однако вовсе не растворились в «серые» 1960-е и 1970-е годы. А когда советская система покатилась к неминуемому коллапсу, они вновь выплыли на поверхность. Они преобразились, чтобы соответствовать потребностям текущего момента. В условиях постсоветской России «воры» слились с новой элитой. Их татуировки исчезли или надежно спрятались под белоснежными рубашками нового хищного поколения бандитов-бизнесменов, или «авторитетов». 1990-е годы были временем больших возможностей, и новые «воры» стали загребать то, что плохо лежит, обеими руками. Государственные активы приватизировались за копейки, бизнесменов вынуждали платить за «крышу», в которой те не нуждались, а после падения «железного занавеса» российские бандиты устремились за рубеж. «Воры» были неотъемлемой частью той жизни, что сама по себе отражала изменения, через которые прошла Россия в XX веке.

В ходе этого процесса организованная преступность – которую я определяю в другой работе как «стабильное предприятие вне традиционных и правовых социальных структур, в котором определенное число людей в рамках собственной иерархии объединены с целью обретения власти и личного обогащения посредством незаконной деятельности»[4] – начала поднимать голову в стране, которая и сама становилась все более организованной. После прихода к власти президента Владимира Путина в 2000 году и укрепления авторитета центральной власти новые «воры» вновь адаптировались, залегли на дно и даже при необходимости время от времени работали на государство. Российская организованная преступность стремительно становится серьезной международной проблемой, глобальным брендом с сомнительной концепцией. Кто-то воспринимает ее как неформальную «руку Кремля» и небрежно называет Россию «мафиозным государством». Другие же считают, что потомки «воров» – это лишь рудиментарное сборище беспокойных, но малопримечательных бандитов. При этом в западных СМИ они стали пугалом во всех возможных ипостасях: самые безжалостные головорезы, самые продвинутые хакеры, самые профессиональные киллеры. Как ни странно, но в определенном смысле эти утверждения справедливы, хотя порой они основаны на неверных предпосылках и ведут к неверным заключениям.

При этом без ответа остается важный вопрос: почему в эпоху, когда преступность становится все более сетевой, международной, космополитичной, некая этнокультурная часть глобального преступного мира заслуживает особого внимания?

Влияние российской организованной преступности поистине устрашающее. Внутри страны она подрывает усилия по контролированию и диверсификации экономики и тормозит попытки улучшения системы государственного управления. Она проникла в финансовые и политические структуры страны. Она запятнала «национальный бренд России» за границей (достаточно вспомнить распространенные стереотипы «русского бандита» и коррумпированного бизнесмена). Она создает проблемы и на глобальном уровне. Российская, или евразийская, организованная преступность – не в названии дело – активно, агрессивно и умело действует по всему миру и представляется одной из самых динамичных сил в новом транснациональном преступном мире. Она вооружает повстанцев и бандитов, занимается перевозкой наркотиков и рабов и участвует практически во всех видах преступной деятельности – от отмывания денег до хакерства. Если обобщить, то, с одной стороны, в этом заключаются и симптом, и причина неудачи попыток российского правительства и политической элиты установить и укрепить власть закона. С другой стороны, нужно отметить, что остальной мир готов и с большой охотой продолжает отмывать бандитские деньги и продавать преступникам роскошные пентхаусы.

Моя книга посвящена российской организованной преступности, и особенно – уникальной брутальной культуре воровской среды. Эта преступная субкультура периодически трансформировалась с приходом новых времен и появлением новых возможностей. Татуированные головорезы, прежний лагерный опыт которых позволял не бояться нынешних тюрем, полностью изменили свои повадки. Современные российские преступники избегают термина «воры» и не желают связываться со структурами и ограничениями прежних времен. Они больше не отделяют себя от остального общества. Они не наносят татуировки, открыто говорящие об их принадлежности к воровскому миру (так что в наши дни установить личность Матвея было бы намного сложнее). Однако это не означает, что «воры» полностью исчезли или что российская оргпреступность больше не отличается от прочих. Новые крестные отцы могут называть себя «авторитетами», контролируют множество бизнесов, от вполне законных до полностью преступных, занимаются политикой. Их можно встретить на благотворительных мероприятиях. Но все же они являются преемниками решительных, безжалостных и безбашенных «воров», о которых один мафиозный босс Нью-Йорка сказал так: «Мы, итальянцы, можем вас убить. Но русские – совершенно сумасшедшие. Они убьют всю вашу семью»[5].

Итак, у этой книги есть три ключевые темы. Первая – это уникальность российской преступности, по крайней мере, в прошлом. Она возникла во время стремительных политических, социальных и экономических изменений: падения царского режима, водоворота сталинской модернизации, распада СССР, – которые ставили перед ней уникальные проблемы и создавали возможности. И если в определенном смысле бандит – он везде бандит, а русские вроде интегрируются во все более однородный и глобальный преступный мир, то культура, структура и направления деятельности российских преступников долгое время отличались от всех остальных, особенно в том, что касается отношений с «нормальным» обществом.

Вторая тема связана с тем, что бандиты представляют собой «темное зеркало» российского общества. Хотя они часто пытаются казаться людьми вне общества, они были и остаются его тенью, и их жизнь во многом определяется его развитием и изменениями. Изучение эволюции российского преступного мира позволяет многое сказать об истории и культуре России, что имеет особый смысл в наши дни, когда границы между преступностью, бизнесом и политикой важны, но слишком зыбки.

И, наконец, нужно сказать, что российские бандиты не только менялись вслед за меняющейся Россией, но и сами формировали ее. Эта книга (как я искренне надеюсь) позволит развенчать мифы о доминировании криминала в новой России и в то же время поможет понять, каким образом уголовный мир повлиял на мир законопослушный. Татуированных зэков сменило новое поколение бизнесменов-жуликов с глобальным мышлением. Означает ли это, что обществу удалось обуздать бандитов, или же можно говорить о криминализации экономики и общества России? Действительно ли Россия превратилась в «мафиозное государство» – и что вообще это значит?

В самом ли деле бандиты управляют Россией? Разумеется, нет, и мне доводилось встречать немало решительных, увлеченных и готовых к борьбе полицейских и судей. При этом и компании, и политики часто используют методы, присущие скорее воровскому миру, чем правовой системе: государство нанимает хакеров и вооружает бандитов для участия в войнах, а на улицах можно услышать воровские песни и воровской жаргон. Время от времени его использует и президент Путин для подкрепления своего статуса как уличного авторитета. Возможно, главный вопрос, поставленный в конце этой книги, не в том, насколько государству удалось приструнить преступность, а в том, какую роль ценности и обычаи «воров» сыграли в формировании современной России.