Читать книгу Рассказы, воспоминания, очерки - Марк Львовский - Страница 17

***

…Профессор Эйземан. Упитанный, хитрющий. Блестящий знаток Вахтанговского театра, отличный педагог, весельчак, острослов, большой любитель женского пола, язвительнейший критик, всегда задолго раньше ветра знающий, куда тот изволит подуть.

Халтурю у него дома. Профессор в отличном расположении духа:

– Голубчик, я тебя угощу сейчас таким анекдотом! Слушай! Разговаривают два грузина (переходит на утрированный грузинский акцент):

– Гиви, дорогой, что такой печальный?

– Не понимаю, что происходит… Маме её купил «Мерседес», папу устроил в министерство, брата – в посольство, сестру выдал за народного судью—миллионера, ей купил четвертый по величине в мире бриллиант, третий раз вожу её на пароходе «Шота Руставели» вокруг света в каюте «Люкс», а она не отдаётся!

– Что ты говоришь? И чем мотивирует?

Он радостно хохочет. Я молчу.

– Дойдет! Дойдет! – кричит он. – Гениальная же штука!

Это из тех «театральных» анекдотов, которые смешны не блистательной остротой в конце его, а той обыденностью, которая равна абсурду. Представьте себе как следует ситуацию, и это интеллигентное «чем мотивирует» в устах дельца—грузина, и воистину непонятная мотивация упрямой девицы, и вам станет смешно. И даже очень. Меня анекдот «взял» в конце работы, и я потом похохатывал до отхода ко сну. А профессор не унимался:

– Ты Гриценко помнишь? Ох, это был актёрище! Но пил жутко. Играл он однажды в какойто хреновине знатного комбайнера, коммуниста, отличного семьянина и притом знатока Ленина, Маркса и Канта, коих читал, разумеется, в подлиннике. И была там сцена, – профессор засмеялся булькающим смехом, – в которой этот герой после пахоты должен произнести гневный монолог в лицо председателю: что—то там не то пахать его заставили. Очень, знаешь, интересная тема. А наш Коля Гриценко – да будет земля ему пухом! – перед этой сценой принял грамм, если не ошибаюсь, триста. И все слова забыл начисто. И вместо эпохального монолога схватил председателя—орденоносца за лацканы пиджачка, приподнял и давай его трясти со всей своей богатырской силой! И орать:

– Я тебе, сука, покажу, как к колхозному движению относиться надо!

Зал вопит от восторга, головка председателя, как колокольчик степной, во все стороны болтается, медали звенят, рабочие сцены, тоже поддатые, от хохота попадали… Ужас! Рубен Николаевич Симонов отстающих колхозников на сцену еле выгнал спасать председателя. Тот потом от месткома путевку бесплатную в дом отдыха выбил. А пресса (профессор аж повизгивает от восторга) кричала на следующий день, что это лучшая сцена спектакля! Самая искренняя! Шекспировской силы! Никого потом на роль председателя найти не могли. Редко кто из студентов старшекурсников соглашался. С большими перерывами шел спектакль.

Утирая слезы, профессор удаляется.

Через минуту прибегает:

– Марк, голуба, ты любишь путешествия и секс?

– Д—д—да, – осторожно отвечаю я.

– Так иди на …!

Оба навзрыд хохочем.

После окончания работы сидим, закусываем, и профессор вдруг совершенно серьезно, без патетики, без актерства говорит мне:

– Только три вещи есть в жизни: театр, женщины и анекдоты. И я жалею тех, кто не ощутил воедино эту прекрасную триаду. А все остальное – это …!

И мы звонко чокнулись.