Читать книгу Рассказы, воспоминания, очерки - Марк Львовский - Страница 22

***

Вставляю замок в дверь нового ректора – блестящего, характерного комика Владимира Этуша.

Но в жизни он был серьезнейшим, даже суровым человеком, всегда элегантно одетым, с неизменной кожаной папкой в левой руке. Высокий, красивый, крутоносый, густобровый, он своим видом и поведением будто оправдывался за сыгранные им роли проходимцев, дураков и негодяев.

…Итак, вставляю себе замок, очень собою доволен, всё ладится, всё поёт. Профессор трудится в своем кабинете, поэтому моя работа требует тишины и даже элегантности. Дверь – гигантское дубовое сооружение конца девятнадцатого века – одной своей стороной в кабинете Этуша, другой – в секретариате, где властвует старая театральная дева Симона Вахтанговна, страстно влюбляющаяся в каждого нового ректора училища. В кабинете, изредка поглядывая на профессора и стараясь при этом не рассмеяться, работу я закончил и теперь тружусь по другую сторону двери, в секретариате, повернувшись, естественно, к хозяйке задом, который и находится под пристальным её наблюдением. Время от времени раздается её шипение;

– Не так громко, любезный! Профессор работает!

Или:

– Боже мой, сколько сора! Ужас! Неужели нельзя было эту работу проделать вечером?

– Вы думаете, вечером было бы меньше сора?

Мадемуазель ищет валокордин.

Но все это нисколько мне не мешает, а даже наоборот, подчеркивает важность и даже величие этих минут.

И вдруг в замке что—то щелкнуло. Холодея, я понял, что от моих ударов сорвался предохранитель. И теперь вернуть его в прежнее положение, другими словами, открыть дверь, можно только со стороны профессорского кабинета – ключи от замка к этому хитрющему предохранителю не имели никакого отношения. Но красивая круглая ручка, предназначенная для снятия с предохранителя и, соответственно, открытия двери, находилась у меня, и, таким образом, чтобы открыть дверь, надо было переправить ректору эту ручку, что было совершенно исключено при закрытой двери. Единственное, что можно было сделать – протащить под дверью отвёртку, которую выдающийся актер должен был вставить в специальную прорезь замка, маленькую и глубокую, и повернуть… Заставить Этуша проделать все эти манипуляции?!

Оттого, что наступили, видимо, последние минуты моего пребывания в училище, меня охватило веселие отчаяния. И я забарабанил в профессорскую, мною же обитую бордовым дерматином, дверь. Я обивал, я и барабанил. Охваченный «радостью бездны на краю».

– Он сошел с ума! – умирая, прокричала Ульяна Турандотовна (я так и не смог запомнить её имя и отчество; знал только, что они намертво связаны с Вахтанговским театром).

Лет сорока с хвостиком, тоже фанатичка театра, машинистка Манечка помчалась за водой.

Я избивал дверь. Наконец из глубины ректорского кабинета послышался придушенный обивкой, но всё еще львиный рык:

– В чем дело?

– Профессор, – завопил я, – мне нужна ваша помощь!

Рубена Симоновна шумно пила воду под шепот Манечки:

– Успокойтесь, милая! Поберегите себя!

В замочную скважину прорвался свежий голос Этуша:

– Что, собственно, произошло?

– Владимир Абрамович, замок захлопнулся. Вы взаперти. И только вы можете освободить себя. Иначе придётся ломать дверь, а, значит, и училище!

– Интересно…

Я продолжал четко рапортовать:

– Владимир Абрамович, я просуну под дверь отвертку. Вы возьмете её, вставите в углубление замка, которое находится в самом его центре, – не найти его невозможно, – и повернете налево, всего один раз!

– Вперед! – скомандовал ректор.

Я с бешеной силой, кромсая дверь, вбивал между нею и паркетным полом отвертку.

– Ну?! – орал я.

– Ещё!! – орал профессор.

– Ну?!

– Капельку ещё… Так… Есть!!

Профессор, чуть кряхтя, вытащил из—под двери отвертку. Я ликовал.

– Я забыл, что делать дальше! – прогремел его голос.

– Вставьте отвёртку острой её частью в прорезь в центре замка!

– Вставил!

– Поворачивайте налево!

Пыхтение.

– Представьте себе, не поворачивается!

Это был конец. Как светлая дорога, которая вдруг кончается безнадежным обрывом.

– Ну?! – профессорский голос поднялся до угрожающих высот.

– Он его замучает!! – прорыдала Труфальдина Молчановна.

– Я долго буду стоять, как идиот, с вашей отверткой, вставленной в прорезь замка? – донесся до меня жуткий голос следователя сталинских времен из пьесы по роману Чингиза Айтматова «И дольше года длится день».

И тут меня осенило (было что—то в этих следователях, было!):

– Если я говорю «налево», то с вашей стороны это значит «направо»!

И, сам себе ужаснувшись, добавил: – Соображать надо!

Тело Евгении Багратионовны мягко стукнулось об пол.

Дверь распахнулась. Надо мной, как памятник Петру Первому над несчастным Евгением, вздымалась фигура Владимира Этуша. И указав рукой на открытую дверь, он изрек:

– Вот так надо работать!

Подмигнул мне и сунув отвертку в нагрудный карман моего халата, величественно удалился вглубь кабинета.

Ульяна Борисовна улыбалась мне, лежа на полу.

Вот и все мои воспоминания о профессоре Этуше.