Читать книгу Возвращение - Maрк Шувалов - Страница 6

Между тем Женька упорно не брала трубку, а заодно не отвечала на мои многочисленные смс-ки, что совершенно не вписывалось в ее повадки. Никогда раньше, даже будучи на меня в обиде, не использовала она столь дешевых приемов, слишком уж отличалась от истеричных девиц, которых я знавал в своей жизни. К тому же, она всегда опасалась за мое здоровье и потому не ответить на мой звонок или смс-ку считала для себя просто недопустимым.

Оставленные у соседей ключи она так и не забрала, и это обескураживало и ужасно напрягало. Ведь местом работы и офисом для Женьки, как для индивидуального предпринимателя, являлась наша квартира. Звонить тестю я не стал бы ни за какие коврижки, поэтому, не имея новостей, с ужасом поглядывал на Женькины папки и ноутбук, которые до сих пор оставались бесхозными, тогда как раньше они постоянно находились у нее в работе.

Более всего боялся я каких-нибудь писем из налоговой инспекции, потому что очень за Женькин бизнес переживал. Но Серега не разделял моих тревог.

– Да вернется она, – уверял меня мой друг, – выжидает просто, чтобы ты уж наверняка все свои вещи забрал. Встречаться с тобой не хочет – сто пудов.

Серега вообще был оптимист и весельчак, чем и сразил меня наповал. Все другие люди рядом с ним казались блеклыми и замороченными своими обыденными делами. А у Сереги дела делались как бы сами собой. Он не считал ни одно из них даже маломальской проблемой и ценил совсем другое, в первую очередь, отношения, в которых его страстная и жизнелюбивая натура открывалась с самой лучшей стороны. Он наслаждался партнером, смакуя каждую деталь и каждый нюанс. Мне давненько не встречался такой темпераментный сексот, да и просто кто-либо долгое время уже не встречался, я ведь когда женился, совершенно не искал связей на стороне, даже в интернете. Хотя везде и всюду с тайной тоской и надеждой высматривал кого-нибудь близкого себе притом, что раз и навсегда решил больше не морочиться этим. Только без толку.

А тут он – чернобровый и черноглазый, коренастый и крепкий, повышенной волосатости тридцатипятилетний тип – то ли парень, то ли уже мужик, несколько восточного оттенка, к тому ж умеющий выстраивать весьма забавные коннотации в разговоре и, что немаловажно, владеющий еще и искусством изысканной лести. Признаю, тщеславен в душе, а с ним узнал о себе много такого, чего мне никто и никогда не говорил до него, кроме разве что Нинели, – и какой я умный, и как тонко чувствую все, и сколько во мне шарма, и как я сексуально притягателен. И все это теми словами, которыми нужно, а не куцым набором какого-нибудь примитивного бычка, типа – слышь, чувак, ты клёвый.

Однако более остального меня подкупала легкость, с которой он относился даже к очень серьезным вопросам. Легкость, но не легкомыслие, поскольку Серега все-таки имел большой опыт во многих жизненных перипетиях и слишком хорошо знал разницу между этими двумя понятиями.

Точно такой же легкостью в свое время меня и Женька взяла, только с ней, конечно, все было совсем по-другому. Да и разной они с Серегой масти, разного полёта.

Вспомнилось, как в самом начале нашего знакомства она притащила меня к одному своему лёбшему корешу, художнику, выходцу из той самой детской ее шайки. Кадр этот сходу накачал нас дорогущим портвейном и какими-то совершенно немыслимыми шутками-прибаутками. Гонорар он, кажется, тогда получил от продажи картины. Мне довелось только фото этого творения увидеть, но, если честно, так и не въехал я, не вкурил, что там было изображено. Правда, нагромождение цветовых пятен оставляло довольно-таки волнующее впечатление, которое многократно усиливалось словесными экспромтами художника – он так и сыпал ими. Но меня все же заворожили не они, а цветные тату в виде японских иероглифов на его гладких загорелых бицепсах и на фигурно обритом затылке с русым мальчишеским ежиком, так что я смутно помню картины, писанные маслом, и акварели, выполненные на пропитанных странным запахом картонах, которые он нам демонстрировал. Они слились у меня в одно многоцветно-радужное пятно, потому что в мастерской с многочисленными мольбертами ужасающе пахло красками, скипидаром и уйатспиритом, от чего у меня сразу все поплыло перед глазами. Но Женька была так воодушевлена этой встречей, и так весел был ее друг, что вскоре я уже не замечал резких ароматов и нагромождения каких-то штативов, каркасов и коробок.

Она просто глухо урчала от удовольствия, да и художник явно находился в ударе – выдавал хохмы одну за другой, да так, что мы загибались от хохота. И были у него с Женькой какие-то особо доверительные отношения, позволившие им, к примеру, когда мы с ней вошли, поцеловаться при мне взасос. Женька смутилась, заметив мой взгляд, и что-то шепнула ему, после чего он тут же бросился исправлять ситуацию и плотно запрессовал меня своими художническими делами и словесными выплесками. Много нового и необычного услышал я тогда и о концепции, им избранной, и о техниках рисования, хотя абсолютно ничего не запомнил. Но ревность мою он погасил и вполне расположил к себе. Я даже представил его неким хтоническим божеством, по причине чего с эстетическим наслаждением втягивал носом волнующие шлейфы его многоцветных запахов.

Потом он сделал на память гипсовые слепки с наших ладоней, мы пол ночи горланили какие-то столетней давности бардовские песни под гитару, а часа в три ночи на громыхающем лифте поднялись куда-то чуть ли не под самую крышу. Там жил еще один такой же небритый и пропахший красками субъект, который выдал нам один косяк на троих.

Когда и где еще я бы так смачно затягивался, сидя прямо на полу, привалившись к батарее, в тесном кружке с Белкой и ее друганом, как какой-то тертый и драный чердачный кошак? Н-да… однако ж здорово было и ужасно весело, хотя торкнуло нас не сильно, а так – слегка. Да и с чего там улетать-то было, но поржали мы до хрюканья и катания по полу от души, а потом, помнится, уснули все втроем в обнимку на невесть откуда взявшемся зачуханном матраце возле все той же батареи, причем, художник посередине, а мы с Женькой, прижавшись к нему по бокам. Бодрствовать остался только угрюмый и невозмутимый хозяин, приютивший нас, который виделся мне сквозь сонную мглу неумолимым и вездесущим Хроносом.

Вдыхая запахи красок, я уплывал в некую безграничную реальность, порождавшую картины невыразимого словами текста Жизни. Неповторимого и цельного, в измерении инобытия. И в этой самозабвенности совершенно отсутствовало чувство принуждения и вечно мучившего меня страха не стать чем-то, кем-то соответствующим, не приобрести, не достигнуть. Тепло плеча, в которое я, уткнувшись, сладко посапывал, давало мне какое-то сокровенное понимание суровой простоты и великого смысла творческой аскезы в тайне сотворения картины, познания и постижения красоты через создаваемое изображение, познание гармонии, любви и истины. Да и что есть жизнь, как не постоянное творчество. В ней даже акт дыхания – творческий процесс. И никакой цели не требуется, кроме того, чтобы просто жить, неустанно лепить свою статую и рисовать картины своего воображения, ибо это и есть восхождение к истинной своей природе, воплощение идеи вечной молодости и восстановление доверия к Жизни, открытие беспредельности мира, великое откровение души…

Эта ночь осталась в моей памяти. Хотя потом было еще много бессонных шальных ночей, когда Женька таскала меня по каким-то клубам, где ее, а в придачу и меня, встречали с распростертыми объятиями. И как же мне нравилась такая жизнь, я слушал и смотрел на всех ее друзей, разинув рот и пребывая в полнейшей эйфории.

Все это припомнилось мне, пока мы ехали с Серегой на турбазу, где провели спокойные добропорядочные выходные почти по-семейному – с прогулками, обедом, сексом и послеполуденным сном.