Читать книгу Проколы Дундука Вилсона - Марк Твен - Страница 3

Действие этой хроники происходит в городке Доусонз-Лэндинг, на миссурийском берегу Миссисипи, на половине примерно дня пути на пароходе, ниже Сент-Луиса. В 1830 году это было уютное местечко, состоящее из скромных одно – и двухэтажных каркасных домиков, побеленные фасады которых были почти скрыты от посторонних глаз вьющимися зарослями роз, жимолости и ипомеи. Перед каждым из этих симпатичных домиков был разбит сад, огороженный белой изгородью, с роскошными мальвами, бархатцами, лапчаткой, королевскими перьями и другими старомодными цветами, в изобилии произраставшими внутри; в то время как на подоконниках домов стояли деревянные ящики с растениями типа моховой розы и терракотовые горшки, в которых росла всегдашняягерань, чьи ярко-красные соцветия подчеркивали преобладающий палевый оттенок увитого розами фасада дома, подобно мгновенной вспышке пламени. Когда на карнизе, за пределами этих горшков и ящиков, оставалось место для кошки, она и впрямь в солнечную погоду лежала там, как будто выдутая нашим воображением, вытянувшись во весь рост, спящая и блаженно-дремлющая в сладкой истоме, подставив Солнцу пушистый живот и застенчиво прикрывая лапой нос. Тогда этот дом был достроен, и его архитектурные совершенства и мирный дух были явлены миру с помощью этого символа, свидетельство которого мной подтверждено абсолютно. Дом без кошки – точнее без хорошо откормленной, обласканной и должным образом почитаемой кошки – возможно, и является идеальным домом, но как он может теперь подтвердить свой титул Дланедержителя Вселенной?

Вдоль всей улицы, с обеих сторон, по краям кирпичных тротуаров, как вы уже поняли, росли акации, стволы которых были защищены деревянными ограждениями, и они давали тень летом и сладкий аромат весной, когда распускались почки. Главная улица, расположенная в одном квартале от реки и идущая параллельно ей, была единственной деловой улицей. Она была длиной в шесть кварталов, и в каждом квартале два или три кирпичных магазина высотой в три этажа возвышались над рядами небольших каркасных лавчонок. Раскачивающиеся вывески скрипели на ветру по всей длине улицы. Полосатый столб, который символизирует гордую и древнюю знать вдоль окаймленных дворцами каналов Венеции, на самом деле обозначал всего лишь скромную парикмахерскую на главной улице Доусонз-Лэндинга. На главном углу стоял высокий некрашеный столб, сверху донизу увитый оловянными кастрюлями, сковородками и чашками, – громогласное извещение главного жестянщика всему миру (когда дул ветер) о том, что его лавка на этом углу открыта для торговли. Берега деревушки Пристань Доусона омывали прозрачные воды великой реки. Её плотное тело упорно карабкалось вверх по пологому склону, а окраина рассыпалась бисером всё более редких и всё более бедных домишек, одиноко разбросанных у подножия холмов. Холмы, покрытые лесами от подножия до вершин, поднимались высоко, беря город в строгое полукольцо.

Пароходы сновали по реке взад и вперёд примерно каждый час. Лайнеры, принадлежащие к линиям малый Каир и малый Мемфис, делали остановку регулярно, другие останавливались на 20 рейсов; лайнеры большого Орлеана останавливались только для того, чтобы поприветствовать пассажиров или вывалить груз на пристань, то же самое относилось и к большой флотилии «транзитных пассажиров». Эти последние попадали сюда из дюжины рек – Иллинойса, Миссури, Верхней Миссисипи, Огайо, Мононгахелы, Теннесси, Ред-Ривер, Уайт-Ривер и так далее. Суда достигали всех уголков Миссисипи и были обеспечены всеми мыслимыми удобствами и предметами первой необходимости, какие только могли понадобиться жителям штата Миссисипи, от ледяных водопадов Святого Антония в девяти климатических зонах до жаркого Нового Орлеана. Доусонс-Лэндинг был рабовладельческим городом, за которым располагались богатые плантации зерна и свинины, пестуемые рабами. Город был сонный, довольно уютный и производил впечатление крайнего довольства жизнью. Ему было лет пятьдесят, и рос он крайне медленно – слишком медленно, чтобы это, на самом деле, было заметно одному поколению, но все же рос.

Главным аборигеном Йорка был Лестер Дрисколл, судья окружного суда, ему к тому времени было около сорока лет. Он очень гордился своими виргинскими предками и в своем гостеприимстве, а также в своих довольно официальных и, надо признать, величественных манерах всецело поддерживал местные традиции. Он был добрым, справедливым и великодушным человеком. Быть джентльменом – джентльменом без единого пятнышка – было его единственной религией, и он всегда был верен ей. Его уважало и любило всё общество. Он был состоятельным человеком и постепенно всё более увеличивал свое состояние. Они с женой были почти счастливы, но не совсем, потому что у них не было детей. С годами тоска по сокровищу в виде ребёнка становилась всё сильнее и сильнее, но благословение божье так и не пришло – и никогда не должно было прийти, с чего бы? С этой парой жила овдовевшая сестра судьи, миссис Рэйчел Пратт, и она тоже была бездетной – бездетной, и по этой причине тоже горевала безутешно. Женщины эти были нормальными, обычными людьми, они выполняли свой долг и получали награду в виде чистой совести и одобрения общества. Они были пресвитерианами, а судья – вольнодумцем. Такая история!

Пембрук Говард, юрист и холостяк, в возрасте около сорока лет, был ещё одним старым виргинским вельможей, происходившим из знатной семьи. Он был прекрасным, храбрым, представительным по виду и чрезвычайно властным человеком, истинным джентльменом в соответствии с самыми строгими требованиями законов Вирджинии, преданным пресвитерианином, знатоком «кодекса» и человеком, всегда готовым, если чей-то поступок или слово показались предосудительными, сразу же вежливо вызвать вас на дуэль или самому принять вызов, и потом разъяснить вам с помощью любого оружия, которое вы, возможно, предпочтете, – от шила брадобрея до крупнокалиберной артиллерии, что вы в последний раз в жизни были неправы.

Он пользовался большой популярностью в народе и был самым близким другом судьи. Затем был полковник Сесил Берли Эссекс, еще один член ФБР внушительного калибра – однако к нему у нас нет никаких претензий, поскольку у него не обнаруживается почти никаких поводов принять участие в нашем повествовании.

Перси Нортумберленд Дрисколл, брат судьи, который был моложе его лет на пять, был женат, и ввыводке у него были была целая орда детей, кучковавшаяся вокруг домашнего очага; но их поразили корь, круп и скарлатина, и это дало доктору шанс масштабно применить свои эффективные допотопные методы, и так как хозяин не препятствовал ему, и не стал возражать современным методам медицины, его колыбельки быстро опустели и остыли.

Он был преуспевающий человек, чей талант выражался в способности к биржевым спекуляциям, и его состояние росло, как на дрожжах.

Не прошло и недели, как миссис Перси Дрисколл скончалась. Рокси ничего не оставалось, как взять мальчиков на попечение. Дозволениие воспитывать молодую поросль по своему усмотрению было абсолютным, чем она и вопользовалась, ибо мистер Дрисколл, канувшись в бурном и непредсказуемом океане биржевых спекуляций, от подобных забот устранился вовсе.

Это был счастливый месяц, когда Пристань Доусона обогатилась ещё одним уникальным персонажем.

Это был некий Дэвид Вилсон, молодой переселенец из Шотландии. Он происходил из центральных областей штата Нью-Йорк и попал на

Пристань Доусона в поисках счастья. На вид ему было лет двадцать пять, недавно он окончил колледж и обладал познаниям, почерпнутыми из курса юристпруденции одного из замшелых университетов восточных штатов.

О нём можно было сказать, что в детстве это был замкнутый и крайне застенчивый подросток-интроверт, витающий в недостижимых мечтах и увлечённый своими фантазиями, погружённый в фантастические романы до той степени, чтобы улететь с Земли и поселиться на Марсе, среди добрых, как священные коровы, Марсиан. Сейчас же это был довольно нескладный и некрасивый, рыжий парень с лицом, усеянном веснушками, как цветочный луг увеян репьями, над которым сияли две планеты его голубых, всегда лучистых глаз, всегда поглядывавших сверху вниз открыто и приветно, лишь порой разражаясь потоками добродушного лучистого, солнечного лукавства. Не изрыгни он из уст какое-то мелкое, неудачное замечание, его карьера в Доусоне была бы потрясающе обеспеченной. Но он прокололся в самом начале пути и изрыгнул неудачную фразу в первый же день своего появления в Доусоне, и это был роковой водораздел его жизни.

Дело, надо сказать, обстояло так…

В первый же день, когда он стоял с кем-то из жителей на улице, которые сразу же возжелали познакомиться с приезжим, позади забора какой-то пёс стал лаять, брехать и рваться, показывая свой скверный нрав, и словно в забытьи, Вилсон прошептал:

– О, как мне хотелось бы, чтобы половина этого пса была моя!

– Зачем? – осведомился кто-то из толпы.

– Тогда свою половину я мог бы спокойно убить!

– Убить?

Куча собеседников Вилсона мгновенно смолкла и уставилась на него, одни с озорным любопытством, другие с растущим испугом, третьи с презрением. И посколько никаких пояснений своей позиции от Вилсона не последовало, а кругозор аборигенов Доусона не позволял слишком широкого мировоззрения, они, не отыскав ключа к его шутке и не понимая источника подобного перла, попятились, отвернулись и шарахнули от него в разные стороны, как испуганные тараканы от засохшего бутерброда, а потом, как капли ртути, собрались на соседней улице и принялись перемывать косточки странноватому пришлецу.

Здесь Первый житель открыл рот и сказал:

– Это что за фуфутырь такой? Кажись, он дурак?

– Лучше и не скажешь! Дурак, как есть! – подтвердил Второй, вытирая лоб щепкой.

Третий помолча, стал тужиться, налился кровью и наконец вставил своё веское слово:

– Он сказал, что хотел бы иметь половину собаки, идиот! Что, по его мнению, стало бы со второй половиной, если бы он убил свою половину? Он думает, это легко – получить половину от собаки? Как ты думаешь, он думал, что она выживет?

– Дурак, он и есть дурак по определению! – донёсся голос откуда-то издалека, – Но досель на Притани Доусона, лопни мои глаза, мне дураков видывать не приходилось! Тут до сего дня обретались только крепкие умом парни! Столпы Ершалаима! Видать, Господь всё же послал нам испытание!

– Ну, он, должно быть, так и думал, если только он не самый большой дурак на свете; потому что, если бы он так не думал, он бы захотел завладеть всей собакой целиком, зная, что, если он убьет свою половину, а другая половина умрёт, он всё равно будет нести ответственность за эту половину, как будто он убил эту половину вместо своей собственной или целой собаки… Вам так не кажется, джентльмены? – разродился тирадой Пятый всезнайка.

– Поешь скоромного, сынок, Бог простит! Я бы и четверти такому не отпустил бы!

– Да, это так. Если бы он владел одной половиной общей собаки, это было бы так; если бы он владел одним концом собаки, а другой конец принадлежал другому человеку, это было бы точно так же, ыконце концов права собственности никто не отменял, особенно в первом случае, потому что, если вы убиваете одну половину общей собаки, это не так, любой мужчина может сказать, чья это была половина, но если бы ему принадлежал один конец собаки, и своя половина, возможно, он смог бы убить свой конец и…

– Свою половину?

– Нет, он тоже не смог бы; он не смог бы и не нёс бы ответственности, если бы другой человек умер, что было бы неизбежно. По-моему, этот человек не в своём уме! Как вы думаете?

– По-моему, у него нет никакого ума! Как пить дать, нет! Умопомрачительный тип! Дожили мы!

Намба Сри сказал:

– Ну, в любом случае, он Дундук! Сомнений нет!

– Вот кто он такой, – сказал Намба Фо, – он просто болван набитый, едва ли в округе найдётся болван болванистей, чем этот болван!

– Да, сэр, он полный дурак, вот как я его выставил! – сказал Намба Файф, – Любой может думать по-другому, если хочет, пусть думает, как хочет, но таковы мои чувства! Лопни мои глаза, если я ошибся в нём! Дурень, каких мало! Должно быть, моряк!

– Я с вами полностью согласен, джентльмены! – сказал Намба Сыкс, -Полностью согласен с вами! Совершеннейший классический тупомордый осёл! Иа! Иа! Да, господа, не будет никаким преувеличением, если сказать полнее, что перед нами полный ослоумный, тупорылый идиот, Дундук и болван! Он даже не пытался оправдаться, сказав, что это была просто шутка! Идиот! Если я ошибаюсь, плюньте все мне на голову! Есть такие? Тогда, если я ошибаюсь, я – скверный судья и готов снять свою сутану к чёртовой матери! Будь я проклят, если я неправильно сказал про этого отпетого Дундука!

Судьба Вилсона была решена. Как же называть тупицу, как не дундуком в Доусоне? И Вилсона прозвали именно так.

Об этом инциденте рассказали всему городу, и все серьёзно обсуждали его. Через неделю он лишился своего имени, и его место занял мистер Дундук

Со временем кличка приглянулась всем, понравилась и прочно закрепилось за ним, и так оно и осталось. Тот вердикт, вынесенный в первый день, выставил его дураком, и он не смог ни отменить его, ни даже изменить. Вскоре это прозвище перестало нести в себе какой-либо оскорбительный оттенок, стало обычным и оставалось таковым в течение долгих двадцати лет.