Читать книгу Товарищ маркетолох - Маркел Мастроянин - Страница 1

Часть первая. Товарищи курсанты
Пролог, который знакомит с главным героем и его богатым внутренним миром

Оглавление

Вот это ж хренасе ветроган!!! Окошко настежь, горшки с маминой геранью на полу, сам весь мокрый! Ощущение такое, будто мозги даже промыло. до последней извилины… А, кстати, и впрямь ничего не помню. это ж надо так допиться! Ничего не помню: кто я?!

– Сегодня суббота первое июля 1978 года, – услужливо подсказало, кажется, деревенское радио. А кому ещё бухтеть проникновенным женским голосом с бархатистой хрипотцой, взбаламутившей гормональный планктон в его озабоченном океане молодой крови?

Ага, мне сразу легче стало, говорилка колхозная. Имя, сестра, имя?! И где это я? Я ж не спрашиваю тебя, какой сегодня день, число, месяц и год, радиоточка ты трёхпрограммная!

– Вы – Иван Ильич Шкворин, семнадцатилетний житель деревни Перловка, что находится в Кыштовском районе Новосибирской области1, – продолжал глумиться матюгальник.

Вспомнил! Я ж Ванька Шкворин! Ох и стыдобища-то! А всего-то по паре-другой глотков бормотухи из горла вчера опрокинули за клубом после танцев. Хотя, куды же я денусь, сегодня опять пойду, будто которая из анекдота про изнасилованованованую… э-э-э…

И вдруг, не по-детски страдающий от жуткого абстинентного синдрома Ванька Шкворин, которого деревенские за его рост и нескладную худощавую фигуру звали в глаза и за глаза просто Шкворнем, вскинул на репродуктор свои страдающие похмельной головной болью и, в то же время, ошарашенные внезапным недоумением, васильковые глаза.

Не, ну правда, когда человек, пусть даже совсем ещё молодой и не совсем ещё опытный в житейских делах, начинает, пусть даже мысленно, разговаривать с местной радиоточкой, пусть даже трёхпрограммной, значит, пора сдаваться врачам с добрыми и понимающими душевных больных или хронических алкоголиков глазами. И совсем не обязательно при этом, чтобы эти мудрые глаза тоже были обязательно васильковыми.

– Э! – на всякий случай грозно гаркнул Ванька, поморщившись от вызванного этим рыком нового приступа головной боли, – Я ща кому-то, э-э-э, короче, понял, да? Не слышу!…

Однако, как бы Ванька ни прислушивался мучительно больно за бесцельно напряжённые уши завзятого колхозного меломана, как бы он старательно ни таращил свои васильковые глаза годного к строевой службе допризывника в этот грёбанный недорадиоприёмник, из того кроме обычного шипения так больше ничего содержательного и не прозвучало.

Померещится же такое с бодуна, умиротворённо подумал Ванька, прислушиваясь к по-матерински ласковой волне расходящегося по нутру предусмотрительно заначенного ещё с вечера живительного деревенского самогона.

– А сейчас вы слышите слабый шум дождя за деревенским окном, у которого сидите, – ни с того ни с сего вдруг снова заговорил убеждающий бархатистой хрипотцой голос, – Шум приближается, приближается, он усиливается и, наконец, окошко распахивается…

Уже было поймавший первую эйфорическую волну, Ванька испуганно вскочил и в страхе кинул взгляд сначала на по-прежнему шипящий гадюкой репродуктор, а затем и на окно, которое после того, как его надёжно прикрыли, распахиваться больше не планировало.

–… Под сильными порывами ветра, – невозмутимо продолжал голосок, – И ворвавшиеся струи летнего ливня сметают на своём неудержимом пути последние барьеры вашего не знающего поражений молодого сознания, – торжествующе ликовала владелица хрипотцы, – Разрывающего на себе ослабевшие путы пространства и времени!

– Ма-а-ама-а-а!!! – истошно завопил Ванька, в ужасе пролетая через свою захламленную радиодеталями комнату, заботливо прибранный мамой зал с неизбежным телевизором на ножках, диваном и столом, узкий тёмный коридор, широкую светлую веранду и, наконец, вылетая в гомонящий живностью двор.

Захлопнув за собой калитку и выйдя на довольно широкую, хотя и изрядно перерытую тракторами и прочей сельхозтехникой деревенскую улицу, тут же воровато огляделся и одёрнув на себе не то бывший школьный пиджак, не то полезную спецовку аж с четырьмя карманами, широко зашагал по направлению к местному радиоузлу.

Радиоузел располагался в сравнительно недавно отстроенном здании сельсовета, что для ленивого Ваньки было только на руку, поскольку позволяло убить сразу двух ушастых грызунов-вредителей: забрать выписанный паспорт с листком убытия у паспортистки, во-первых, и, собственно, нанести визит джентльменской вежливости в радиоузел, дабы дать по морде одному возомнившему о себе радисту, во-вторых.

– Таки вы нас покидаете, Иван Ильич? – томно мурлыкнула тридцатилетняя паспортистка Наталка, пытаясь при этом втянуть предательски выпирающий животик и одновременно выпятить не слишком-то большую отвисающую грудь.

– Ну да, Наталка, – неуверенно промямлил покрасневший как рак Ванька, тщась, чтобы его враз осипший голос звучал совсем по-взрослому, то есть, предельно мужественно.

– Вот, поступать буду, – пробормотал он, пряча глаза, потому как точно помнил, что вчера уходил с танцев в обнимку с Наталкой в одной руке и початой бормотухой в другой. Что там было дальше, Ванька, как не силился, вспомнить, однако, никак не мог. А помнить ох как следовало бы, потому как разговоров потом не оберёшься.

Деревня ить она не город, как часто любили, многозначительно переглядываясь, судачить колхозные бабульки на завалинке в ожидании возвращающихся с выпаса коров, намекая на тот общеизвестный факт, что почти вся интимная жизнь паспортистки по прозвищу Наталка-давалка находится в деревне у всех на виду как на ладони.

Нафиг-нафиг, подумал Ванька, чуть ли не судорожно выхватывая серпастый-молоткастый из рук укоризненно глядящей на него паспортистки. Самой под сраку лет, а мужика как не было, так и нет и по дому у неё уже трое бегают мал мала меньше. Более того, четвёртым, по ходу дела от кого-то брюхата. Не-е-е, нафиг-нафиг нам такое семейное щасье!

– А Лёшка-то радист у себя? – спросил уже просто лишь бы что спросить, будучи заранее уверенным в ответе и направляясь к двери. Ответ вчерашней великовозрастной подружки сначала пригвоздил к ещё пахнувшему масляной краской и не успевшему даже затереться сапогами немногочисленных посетителей деревянному полу, а затем броситься к выходу.

– Дык Лёха-то уже два дня как уехал, Ванюша! Грит, опять будет пробовать поступать на свой недогрёбанный радиотехнический факультет, белобилетник несчастный! Геморрой у меня сплошной с его воинским учётом. А ты, Вань, как, небось тоже в НЭТИ2?

– Тоже! – сердито буркнул Ванька, с силой захлопывая за собой дверь, будто боясь, что та так и не закроется и не скроет от него взирающую с немым укором Наталку, поведавшую ему горестную весть про безвременно свинтившего из деревни Лёшку-радиста.

Как же так, угрюмо думал он, подбегая к двери колхозного радиоузла, ведь вместе с ним договаривались ехать в Новосибирск поступать. Я ведь в отличии от него там никогда не был и ничего не знаю. Мне-то за мою недолгую жизнь и райцентра как-то всегда хватало.

Когда только подбегал к заветной двери, ещё на что-то надеялся, но узрев на ней висячий в стальных проушинах траурного вида замок с белеющей в нём бумажной контролькой и чьей-то незнакомой подписью, сообразил, что чуда и в самом деле не предвидится и ехать в огромный незнакомый город придётся всё-таки одному.

– А-а-а, мать твою гребсти раз по девяти!!! – пытался успокоить Ванька сам себя малым петровским загибом, молотя костлявым кулаком дверной косяк, – Бабку в спину, деда в плешь, а тебя, леблядину сына, жеребячьим прямо в спину и тихонько вынимать, чтобы мог ты понимать, как имут твою мать3, а-а-а!!!

– Ты чего это тут, Ванюш, разорался с утра пораньше, а? – выглянули из соседней двери насмешливо-добродушные усищи колхозного счетовода Поликарпа Матвеевича, – Слова-то запиши мне, обязательно запиши, мне они по осени пригодятся для общего собрания. А ты никак повадился к нашей Наталке? Свадьбу, бабы бают, на Яблочный Спас сыграете? А что, очень даже хорошая примета! Ты мне морду-то давай не вороти, «бисов сын»! Прошёл с красной девицей по деревне у всех на виду, так женись!

– По-по-по-… Поликарп Матвеич… Честное слово… И вообще она… – испуганно заблеял Ванька, – Я в том смысле, что она может быть, конечно, и красная, но уж давно никаким таким вашим Макаром сто лет в обед совсем даже и не девица!

– Ладно-ладно, Вань, считай, что отмазался! – гулко расхохотался Поликарп Матвеевич, – Шучу я, сынок! Наталка-то наша, может быть, и хорошая баба, да только не для тебя эта «роза» без шипов расцвела! Зайди-ка лучше ко мне, дело к тебе есть на сто мильёнов.

Один из старейших и уважаемых работников колхозного правления таинственно поманил за собой ещё не отошедшего от испуга Ваньку, прошёл к своему заваленному бумагами и прочей ерундой столу, вытащил из его выдвижного ящика какую-то красивую коробку.

– Дорогой Ваня! – неожиданно торжественно начал счетовод, – От имени и по поручению отсутствующего здесь по причине подготовки уборочной техники правления, разреши мне вручить тебе ценный подарок в ознаменование, так сказать, успешного окончания школы и неоценимых услуг нашему колхозу на ниве рационализаторства и изобретательства, во!

Протянув Ване под эту трогательную речь невзрачного вида картонную коробку, Матвеич крепко пожал ему руку и, по-отечески приобняв, подвёл к свободному краешку стола, где стояла четвертная бутыль мутноватой жидкости и какая-то немудреная закуска.

– Вот, Ваня! – с потаенной гордостью произнёс Матвеич, отродясь не слыхавший ничего о фуршете или шведском столе, – Так сказать, банкет, прям как в лучших домах Лондона и Парижа! Давай-давай, сынок, сегодня нам с тобой можно. Так сказать, повод есть!

– А что, Поликарп Матвеич, – ехидно поинтересовался Ванька, – Вам в Лондоне и Париже тоже приходилось бывать? Проездом на всяких там мерседесях и прочих кадилаках?

– Не, Вань, куда уж мне! Я только так, разве что немного по Берлину на танке покатался…

Чтобы скрыть разом нахлынувшее смущение и заалевшее стыдом лицо, Ваньке пришлось наклонить голову, притворившись, что внимательно рассматривает только что вручённый ему подарок колхозного правления. Посмотрел сначала на рисунок и, не поверив, прочёл тогда вслух найденное тут же на коробке название, модель и страну производителя.

– Программируемый микрокалькулятор «Электроника Б3-21»4 для инженерных и научных расчётов, сделано в СССР… Поликарп Матвеич!!! Да это же… это же сумасшедших денег стоит! Я ведь даже и мечтать о таком не смел! А я тут уже логарифмическую линейку себе прикупил за три пятьдесят. Но теперь, теперь, Поликарп Матвеич…

– Ну а теперь, Ванюша, – прервал его Матвеич, донельзя довольный произведённым им самим эффектом, – Попробуй только не поступи! Душу выну! Триста пятьдесят рублей, копейка в копеечку, стоит! У самого, как у, так сказать, потомственного счетовода, душа кровью обливается, но если для дела надо, то Матвеич в лепёху расшибётся! Чего стоишь как не родной? Давай наливай, обмыть такую дорогую технику надо бы, а не то, не ровён час, сломается ведь, железяка бессовестная, как пить дать, сломается!

Против подобного аргументированного опытом поколений довода Ваньке возразить было, собственно, нечего, да и, по большому счёту, просто неохота. Башка, конечно же, после пары пропущенных ещё дома стаканов уже не ломилась куда-то в дубовую дверь, однако, настроение для абстинентного синдрома было пока достаточно показательным. А потому, больше не мудрствуя лукаво, Ванька разлил обоим по полному гранёному стакану, на что счетовод только довольно крякнул и уважительно прокряхтел в усы что-то неразборчивое.

– А даму-то на светский раут никто так и не догадался пригласить! – неожиданно, вплоть до испуганного плеска благородной жидкости в поднесённых ко рту стаканах, прозвучал от двери полный внутреннего страдания и наружной укоризны голос всеми забытой, но так и никем не сломленной паспортистки.

– Да мы тут с Ванюшей, – ужом засуетился счетовод, застигнутый врасплох одновременно по двум преступлениям сразу, включающем в своём составе распитие спиртосодержащих напитков на рабочем месте и спаивание несовершеннолетнего лица, как ни странно, тем не менее, достигшего половой зрелости.

– Эх, мужчины! – снисходительно вздохнула Наталка, – Время-то уже к обеду, давайте-ка заодно поснедаем что ли. Куды ж вы без нас, женщин, денетесь-то? Я вот тут кое-чего из дому принесла нормально закусить, благо недалече живу. Да и Ванюшу, Матвеич, надо бы в город достойно проводить, «так сказать, от имени и по поручению правления».

– А вот это ты, Наталка, здорово придумала, дай я тебя поцелую! – приосанился Матвеич, протягивая руки и практически скрытые под пышными усами губищи по направлению к молодой паспортистке, – Давай-давай, солдат ребёнка не обидит!

– А вот не дам! – решительно выпалила Наталка, поднося маленький, но задорный кукиш к самым усам Матвеича, – Больше никому не дам, хватит, наотдавалась уже! Последний, можно сказать, нормальный мужик из нашей деревни уезжает. Кто остаётся, Матвеич, а, кто? Только вы, старики, да сосунки одни! Ладно уж, Матвеич, не пыжься! А ты, Ванюша, хороший парень, но больно доверчивый. Ох и непросто же будет тебе в городе, не просто! Ты думаешь, почему Лёха-радист укатил поступать без тебя? Не знаешь, Ваня? А я знаю! Да обзавидовался он, когда на днях увидел, какой тебе хотят подарок вручить! Поначалу-то он думал, что это ему приготовили. Ага, щас, лодырю и трусу? Кто в тот раз убежал, а кто остался один против тех озверелых уголовников, что меня хотели… Вот зря ты, Ваня, плохое в людях так быстро забываешь и только хорошее помнишь, зря! А я вот всё всегда помню, и плохое и хорошее! Но о тебе, Ваня, я буду помнить только хорошее, потому как ничего другого от тебя никогда и не видела. За тебя, мой хороший, за тебя!

– Ик к-к-куда ж вы удалились, ик?! – недоумённо обиженно вопросил Ванька у ржаного мякиша, который он уже пять минут безуспешно пытался окунуть в болгарский кетчуп…

К родному клубу после почти целого дня, проведённого в ставшем за это время не менее родным сельсовете, Ванька подходил уже и совсем даже в очень хорошем настроении. За бухлом для вечернего проставления среди пацанов в честь предстоящего отъезда заходить в сельпо, как он планировал ранее, не пришлось. Раздобривший к концу застолья Матвеич махнул рукой и отдал ему остатки четвертной, где оставалось ещё около полутора литров.

Это ж, почитай, три бутылки водяры, думал Ванька. А три бутылки водяры, развивало эту глубокую мысль его затуманенное благородным напитком сознание, три бутылки водяры по цене составляет почти полтора чирика, которые в городе лишними никогда не будут. Какой же замечательный экономический эффект получается, однако! Так может, осеняло его мозг гениальная мысль, как это частенько бывает у подвыпивших мужиков, может мне тогда лучше поступать на экономику, а не на электронику?

– Хи-хи! – хихикнул утренний внутренний голос, который почему-то резко изменил свой женский с бархатистой хрипотцой тембр и помимо того возмутительного факта, что стал почему-то чисто мужским, заговорил с ним теперь ещё и удивительно слаженным хором, насчитывающим, кажется, аж четыре опять же мужских голоса.

– Вот видите, товарищи братья по несчастью, – продолжил мужской хор с энтузиазмом во всех своих голосах, – По крайней мере, у нашего реципиента есть слух, а значит он уже и, вроде как не совсем пропащий! Высоцкого перепевать, ясен пень, несколько поздновато, а вот если, к примеру, ту же зайку мою или там джагу-джагу… Да, пацан, ты угадал, так уж, извини, получилось, но нас и правда четверо сидит в твоей бедной башке…

– Четверо, да ещё и хором … – ошарашено прошептал Ванька, – Что, в натуре четверо?!

– Нас четверо-о-о, – воодушевлённо заорал хор в его голове, – Пока ещё мы вместе! И дело есть, и это де-е-ело чести! Девиз наш – все за одного, лишь в этом наш успе-е-ех!5 Стойте, этот фильм впервые покажут по советскому телевидению только в следующем году, ближе к новогодним праздникам! Да нет же, Витёк, батя рассказывал, что песни из него чуть ли не два года гоняли в хвост и гриву по «Утренней почте», пока автор сценария собачился с автором песен. Слушай, пацан, а тебя правда Иваном зовут? Ты – Иван Ильич Шкворин, житель деревни Перловка, Кыштовского района Новосибирской области? И, вот что, какое сегодня число, месяц и год? Короче, пацан, нам нужно срочно к товарищу Сталину! Хорош прикалываться, Марк! Ты ему ещё Горбачёва предложи пристрелить!

– Не, ребята-демократы, только чай! – всплыла тут в памяти у Ваньки строчка из песни Высоцкого, – Ладно там голос в голове, всяко-разно бывает. Ладно ещё хор, у какого-нибудь там Пятницкого или Александрова тоже небось после работы хор в голове гудит. Но, ёпэрэсэтэ, чтобы хор грёбанутых дуриков, спорящих сами с собой?!

– Сам ты грёбанный, алкаш несовершеннолетний! – искренне возмутился квартет голосов, похоже, оскорблённый в своих самых лучших чувствах, – за метлой-то следи, переросток колхозный, а то ведь мы тебе можем и вот так сделать!

Ванька, бредущий до сей поры уже вполне уверенно, неожиданно заплёл правую ногу за левую, будто собираясь взлететь нелепо взмахнул руками, и совершенно при этом потеряв равновесие, упал, увлекаемый неумолимой силой инерции нескладного физического тела. Сразу же вслед за этим очень даже эпическим падением в наступившей вечерней тишине раздался сначала приглушенный холщовой сумкой, но от этого не менее страшный, хруст, а спустя несколько томительных секунд, извергающий в сознании потоки идиоматических выражения хор уже из пяти крайне обозлённых мужских голосов.

– Какого хрена, Миха?! – орал а капелла сам на себя хор из четырёх голосов, – Ты, Миха, совсем охренел в своём спецназе, что подсечку вздумал реципиенту проводить? А ничего, дуболом, что его ощущения теперь и наши ощущения, то бишь, кстати, и твои?

– Какого хрена, Орера?! – мысленно им вторил, если можно так выразиться, Ванька пятым голосом, – Бутыль мне, суки, разбили, мать вашу имать раз по двадцать пять, деда в дупу, бабку в зад, а самих через косяк, коромысло затолкать и почаще вынимать, чтоб могли в конец понять, как опять и опять вдругорядь вашу мать6!!!…

Смеркалось, сообразил Ванька, в какой-то момент почувствовав, что уже целую минуту, как он не слышит доставшего его до печёнок хора мужских голосов. Встал, оглянулся, не видел ли кто его грандиозного падения. Отряхнул пыль с брюк и пиджака.

– Мужики, – наконец-то дал знать о себе никуда не девшийся из головы квартет, – Нет, вы это слышали? Вот куда Гайдаю надо было Шурика за фольклором посылать! В общем, я так понимаю, наш человек! Только… Слушай, Ванёк, а что такое орера?

– Хор такой грузинский! – сердито отозвался Ванька, ещё не окончательно отошедший от горечи понесённых потерь, – И вот что, мужики, не знаю, кто вы, откуда, зачем, почему и надолго ли окопались в моей башке, но только зовите меня отныне…

– Хозяином?!! – на редкость в этот раз единодушно радостно завопили все составляющие его внутренний квартет и, от чего-то, не на шутку развеселившиеся в нём голоса.

– Зачем хозяином?! – крайне изумился Ванька, – Сами же знаете, что меня так не зовут…

– Знаем- знаем! – ещё больше развеселился хор внутреннего мужского монастыря, – Тебя не зовут, ты ведь и сам приходишь к своим врагам аки ужас, летящий на крыльях нощи!

– Тьфу ты, приякоренный раздолбай! –сплюнул в сердцах возмущённый Ванька, – С вами, мужики, совершенно невозможно серьёзно говорить! Зовите меня просто Ильич, ясно?

Но сам же, не выдержав, запрокинул голову и от души расхохотался, вспугнув при этом парочку каких-то гуляющих по вечерней деревенской улице соплюшек. Хохотал, долго не успокаиваясь и самозабвенно, пока снова не услышал свою странную шизу.

– Петрович, видишь, у парня самая настоящая истерика! Ну сделай с ним что-нибудь, а то ведь он скоро вынудит деревенских вызвать нам психушку! Да делаю уже, не мешайте! Я ему, в смысле, теперь уже нам баланс между адреналином и эндорфином в крови пытаюсь отрегулировать. Да вот только, мужики, есть у меня тут одна загвоздка. Мне ведь изнутри это впервые приходится делать. У тебя-то, Миха, тоже, наверное, не сразу получилось, как бы правильно выразиться, заставить споткнуться нашего реципиента? Что ты, Петрович, я вовсе не собирался заставлять его спотыкаться, я хотел его просто развернуть домой….

Стараниями ли неведомого Ваньке Петровича либо по причине охватившей его усталости, но изнуряющий гомерический ржач в конце концов иссяк и Ванька смог сначала спокойно перевести дух, а затем и попробовать более-менее объективно взглянуть на сложившуюся с его психическим здоровьем тревожную ситуацию.

– Поговорим? – в очередной раз прервал его душевные терзания незваный квартет, – Как ты отнесёшься к тому, что мы с тобой сейчас всё-таки осторожно развернёмся ровно на сто восемьдесят градусов и так потихонечку, шаг за шагом, двинемся по направлению к нашему, теперь уже несомненно ставшим общим, дому?

– Хренасе заявочки?! – искренне восхитился Ванька, – А может вам и ключ тогда дать от моего, повторю для тех, кто в танке, именно моего дома, где деньги в заначке лежат?

– Да брось ты, Ванюш! – пренебрежительно фыркнул квартет, – Ну какие там у тебя такие деньги? Вот мы с тобой сделаем такие деньги, что ты эти сегодняшние слова не сможешь потом без смеха вспоминать. Правда же, Марк? Базара нет, мужики, если только с этим не понимающим своего счастья дуриком договоримся! Так как насчёт поговорить, Ванёк?

– Говорите поговорить, мужики, от чего ж не поговорить, очень даже можно поговорить! Иван Шкворин никогда ещё не бегал от нормального мужского разговора! Тем более, что после того, как вы мне, мужики, которые совсем даже и не мужики, тоже мне мужики, бутыль с полтора литрами первоклассного самогона двойной очистки разбили, мне теперь сегодня в клубе делать нечего! Понимаете? Эх, ничего-то вы в жизни не понимаете…

Горестно вздохнув, Ванька уже совершенно добровольно, то есть безо всякого стороннего внутреннего или внешнего воздействия, но, тем не менее, демонстративно заложив руки за спину, словно конвоируемый заключённый, развернулся и опустив голову побрёл прочь от полного ярких огней и весёлой зажигательной музыки деревенского клуба.

По острым иглам яркого огня

Бегу бегу дорогам нет конца

Огромный мир замкнулся для меня

В арены круг и маску без лица

Я шут я Арлекин я просто смех

Без имени и в общем без судьбы

Какое право дело вам до тех

Над кем пришли повеселиться вы7

– Мужики, да это же «Арлекино», – заорал в восторге узнавания хор мартовских котов, обрывая душевно подпевающего клубным колонкам Ваньку в самом душещипательном месте, – Господи, Боже ж ты мой. Какое ретро, какое ретро! Песня Эмила Димитрова на стихи Бориса Баркаса, верно, Вань?

– Всё верно, придурки вы спетые, – проворчал недовольный Ванька, – А если так?..

Всю дорогу до дома Ванька с незваными гостями в его многострадальной голове, таким образом, посильно развлекались, поочерёдно задавая друг другу фрагменты самых разных песен самого различного жанра.

– Ага, порядочек! – довольно констатировал квартет тоном потирающего невидимые руки знатока, когда Ванька уже подходил к дому, – Нет, Канье Уэста или там, не дай бог, Филю какого-нибудь, ясен пень, он не знает и не может знать, но всё остальное, типа попа, рока и даже немного классики, в пределах приличий, могём, могём!

Матери, по всей видимости, уехавшей на вечернюю дойку своих колхозных бурёнок, дома ещё не было, впрочем, как и младшей сестрёнки, которой в противовес маме уже не было по причине субботних танцулек в клубе, куда Ванька, по независящим от него причинам, дойти так и не сподобился.

– Ну что, дурики незваные, начнём, что ли? – спросил Ванька в пустоту своего потолка, с наслаждением валясь на аккуратно застеленную кровать с по-деревенски неизменной на ней пирамидой различного размера подушек и подушечек. Короче, мальчики-онанисты, давайте бухтите мне, кто вы, откуда, зачем и почему?

– А с чего это ты заподозрил нас вдруг в сём непотребном занятии? – после озадаченного молчания спросил хор, – Не, понятно, подростки там какие типа тебя занимаются этим в полном соответствии со статистикой напропалую, хотя и никогда не признаются, но…

– Эй-эй, хорош там, ребзя! – заорал покрасневший Ванька, – Вы что, шуток не понимаете? Я в том смысле, что более приличных мыслей у меня просто ваш туда-сюда дёрганый хор с самого вашего незваного появления не вызывает и никоим Макаром вызвать не может!

– Ладно-ладно, Ванёк, – пошёл на попятную хор, – Ты уж прости нас убогих, это мы так развлекаемся, как можем! А по поводу нашего вселения лучше начать с самого начала, то есть с далёкого отсюда две тысячи двадцатого года в параллельной для вас России…

1

Автор ничего не знает о существовании деревни Перловка ни в Новосибирской области, вообще, ни в её Кыштовском районе, в частности, а потому целиком и полностью относит это к авторскому вымыслу.

2

НЭТИ – Новосибирский электротехнический институт, ныне НГТУ – Новосибирский государственный технический университет.

3

Один из многочисленных вариантов так называемого Малого Петровского Загиба (иногда также называемого Малым Морским Загибом Петра Великого), адаптированного к требованиям Роскомнадзора.

4

«Электроника Б3-21» – программируемый микрокалькулятор для проведения инженерных и научных расчётов. Относится к первому поколению советских программируемых калькуляторов. Разработан в 1975 году и серийно производился с начала 1977 года.

5

Фрагмент песни «Песня мушкетёров» на слова Юрия Ряшенцева и музыку Максима Дунаевского.

6

Жалкие потуги автора на тему Малого Морского Загиба Петра Великого.

7

Песня болгарского автора Эмила Димитрова на стихи Бориса Баркаса. Есть запись из Гостелерадиофонда СССР 1964 года с её исполнением автором на болгарском языке. В 1975 году песня появилась в репертуаре Аллы Пугачёвой, когда она была выпущена на первом сольном миньоне певицы «Арлекино».

Товарищ маркетолох

Подняться наверх