Читать книгу Я – посланник - Маркус Зусак - Страница 5

В местных газетах действительно появились статьи об ограблении банка. И в каждой рассказывалось, как я вырвал пистолет из рук бандита. А перед этим догнал и чуть не повалил на землю. В общем, как всегда. Правда газетчиков, конечно, не устроила, и они навыдумывали всякой ерунды.

Я сижу на кухне и просматриваю статьи, а Швейцар глядит на меня как обычно – без всякой почтительности или там уважения. Ему пофиг, герой я или нет. Главное, чтобы кормили вовремя, а до остального нет никакого дела.

В гости зашла мама, я ей налил пива.

– Я горжусь тобой, сынок. Все дети у меня как дети, один ты неудачник, – откровенно заявила она. – А тут смотри-ка, теперь и за тебя не стыдно смотреть в глаза соседям, потому как у каждого из них на лице написано, что он читал сегодняшнюю газету. Дня два эта новость продержится на первой полосе, а потом ты опять превратишься в никчемного неудачника, но все равно неплохо.

Я представляю, как она разговаривает со знакомыми на улице. «Гляньте-ка, это мой сын. Я говорила, когда-нибудь даже из него выйдет толк!»

Еще ко мне зашел Марв – куда уж без него. И Ричи.

Даже Одри нанесла визит – с газетой под мышкой.

В статьях я фигурирую как Эд Кеннеди, двадцати лет от роду, водитель такси. Про возраст я наврал каждой живой душе, бравшей у меня интервью. Единожды солгав, уже не можешь откреститься. Это прописная истина.

На фото я выгляжу так, словно меня пыльным мешком ударили. Зато снимок – во всю первую страницу. Ко мне даже с радио приезжали – интервью записывали. Я все сделал как положено: усадил корреспондента в гостиной, принес кофе. Одна промашка вышла – без молока. Ну не оказалось в доме молока. Парень с радио перехватил меня на пороге, когда я хотел идти в магазин.

Вторник проходит как обычно. Я возвращаюсь с работы и выгребаю из ящика почту: счета за свет, газ, разные дурацкие предложения купить какую-то ерунду или завести еще одну кредитку. А еще – маленький конверт.

Конверт я бросаю на стол вместе с остальным ворохом бумаг и счастливо про него забываю. Мое имя выведено неразборчивыми каракулями – у кого такой почерк, интересно? Задаваясь этим вопросом, сооружаю свой обычный сэндвич со стейком и салатом. Иди, говорю себе, в гостиную и вскрой конверт. Но потом сажусь есть и опять забываю.

Короче, когда я добрался до письма, было уже порядком поздно.

И вот я беру его в руки.

И чувствую… что-то не так.

Нечто струится сквозь мои пальцы.

Я держу конверт, а потом вскрываю его.

Ночь прохладная, как всегда весной.

Меня пробирает дрожь.

Вздрагивая, я вижу собственное отражение в экране телевизора и в стекле семейной фотографии.

У открытой двери похрапывает Швейцар.

Сквозь сетчатую дверь проникает ночной ветерок.

Гудит холодильник.

На мгновение мир вокруг меня замирает, – природа и вещи наблюдают, как я извлекаю из конверта… что?

Старую игральную карту.

Бубновый туз.

В призрачно-приглушенном свете гостиной я стою с картой в руке. И стараюсь несильно сжимать пальцы – словно она может помяться или рассыпаться от неосторожного обращения. На карте накарябаны три адреса – тем же неразборчивым, как курица лапой, почерком. Я медленно и очень внимательно читаю написанное. Стылая жуть ползет вверх по пальцам. А потом проникает внутрь меня, поднимается к горлу и начинает глодать извилины.

На карте три строчки:

Эдгар-стрит, 45. Полночь

Харрисон-авеню, 15.6 утра

Македони-стрит, 6. 5.30 утра

Приподнимаю занавеску – есть кто на улице?

Пусто.

Чтобы выйти на крыльцо, нужно перешагнуть через Швейцара.

– Кто здесь? – спрашиваю я ночь.

Никто не откликается.

Ветерок начинает дуть в другую сторону, словно застеснявшись, что подглядел. Я стою на пороге. Один. Карта все еще у меня в руке. И я не знаю, кто там живет, по этим адресам. Улицы знаю, а дома – нет.

Удивительнее со мной еще ничего не приключалось, это точно.

«Ну и кто мог послать по почте такую вещь? – проносится в голове. – Что я сделал, чем провинился, как в моем почтовом ящике оказалась старая игральная карта с криво написанными чужими адресами?»

Возвращаюсь на кухню, сажусь за стол. Пытаюсь понять, что происходит и кто прислал обрывок плана моей судьбы – если у судьбы вообще есть на меня какие-то планы. Перед мысленным взором проплывают одно за другим знакомые лица.

«А может, это Одри? – спрашиваю я себя. – Марв? Ричи? Мама?»

Ничего не понимаю.

Внутренний голос подсказывает выбросить карту к чертовой матери – просто швырнуть в мусорный бак и забыть об инциденте. И в то же время одна эта мысль вызывает во мне острое чувство вины.

«Не похоже, чтобы это была случайность», – думаю я.

Швейцар подходит и обнюхивает карту.

«Черт, – вздыхает он. – Я-то думал, пожрать принесли».

Обнюхав несъедобную штуку в последний раз, пес замирает: видимо, размышляет, что бы такого сделать дальше. И поступает как обычно: плетется обратно к двери. Выписывает полукруг и ложится. Устраивается поудобней в шубе из черной и золотой шерсти. Глаза Швейцара безмолвно светятся, но я чувствую их темную глубину. Пес потягивается на жестком старом ковролине.

И смотрит на меня.

А я на него.

– Ну? – спрашиваю. – Чего надо?

«Да ничего».

– Ну и все.

«Ну все так все».

На этом мы завершаем беседу.

А я так и стою с бубновым тузом в руке. И ничего, ничегошеньки не понимаю.

«Ты бы позвонил кому-нибудь, а вдруг?..» – говорю я себе.

Телефон опережает меня и звонит сам. Может, это ответ?

Если трубку прижать к уху сильно-сильно, становится больно. Но я терплю. Слушаю.

Это мамин голос.

– Эд?!

Его я узнаю из тысячи. К тому же она орет, всегда орет в трубку…

– Здравствуй, мамуля.

– Не мамулькай мне, говнюк!

Отличное начало разговора.

– Ты, случаем, ничего не забыл сегодня?

Я лихорадочно роюсь в памяти, но не обнаруживаю подходящих мыслей или воспоминаний. Только карта поворачивается в пальцах и так и эдак.

– Да вроде ничего, ма…

– Как это на тебя похоже! – Мама не просто в ярости, она в бешенстве. Выплевывает вопрос прямо мне в ухо, я почти глохну. – А кто должен был, мать твою, забрать сраный журнальный столик из мебельного магазина, а, засранец?

Очаровательно, правда?

Я уже предупреждал, что мама любит ввернуть крепкое словцо. Предупреждал?

Ну так вот, она их не просто вворачивает. Она ими сыплет. Мама сквернословит без остановки, без паузы, без продыху – в любом настроении. Естественно, во всем виноваты мы – братец Томми и я. Мол, в детстве мы играли в футбол и ругались так, что листва облетала и птицы глохли.

– И что мне было делать? – пожимает плечами мама. – Отучить вас от брани я не смогла и потому решила расслабиться и получать удовольствие. Как говорится, с кем поведешься…

В общем, если беседа обходится без «говнюков», «тупиц» и «засранцев» в мой адрес, это просто праздник какой-то. И дело даже не в словах, а в том, как она их произносит. Мама не выговаривает ругательства – она ими плюется и швыряет, точно гранаты.

Из трубки в меня до сих пор летит разнообразная лексика – правда, я не слушаю. А надо бы.

– …И что, черт побери, я буду делать завтра? Вот придет мисс Фолкнер на чай, – я чашку на пол поставлю, мать твою за ногу?

– Мам, просто скажи, это моя вина.

– Да! Я так и скажу! – рявкает она. – Признаюсь, что мой сын – придурок! Он забыл заехать за журнальным столиком! Эд, ты придурок! Простую вещь сделать не можешь!

Эд, ты придурок.

Ненавижу.

– Ма, я все сделаю.

Но ее уже не остановить – и я опять отключаюсь. Смотрю на бубновый туз в руке. Он блестит.

Я трогаю его пальцем.

Щупаю поверхность.

И улыбаюсь.

Ему.

Бубновому тузу.

Потому что он – мой. Его прислали – мне. Не Эду-придурку. А мне – настоящему Эду Кеннеди. Будущему Эду Кеннеди. Не таксисту-недотепе.

Что мне предстоит?

И кем я стану?

– Эд?

Я молчу – думаю.

– Эд?! – взрывается мама.

Я подпрыгиваю – и выпадаю из забытья.

– Ты меня слушаешь или нет?

– Д-да… Слушаю, конечно…

Эдгар-стрит, 45… Харрисон-авеню, 13… Македони-стрит, 6…

– Извини меня, пожалуйста, – возвращаюсь я к беседе. – Забыл. Замотался и забыл совсем. Работы много, закрутился – извини. Завтра столик привезу, хорошо?

– Точно?

– Абсолютно.

– И не забудешь?

– Не забуду.

– Смотри мне. Тогда пока.

– Ой, стой! – торопливо несется мой голос по телефонным проводам. – Не вешай трубку, ма!..

Она нехотя откликается:

– Чего?..

Слова не идут с языка, но я должен, должен узнать. Про карту. Раз уж решил, что надо опросить каждого подозреваемого. Почему бы не начать с мамы?

– Чего тебе? – переспрашивает она чуть громче.

Мне удается выдавить из себя вопрос, хотя слова упирались до последнего и вставали во рту чуть ли не на распор.

– Ма, а ты мне сегодня по почте ничего не посылала?

– В смысле?..

– Ну…

Действительно, в смысле…

– Ну, маленькое такое…

– Что маленькое, Эд? Я спешу вообще-то.

Ну ладно. Надо говорить как есть.

– Игральную карту, ма. Бубновый туз.

На том конце провода повисает тишина. Она думает.

– И? – спрашиваю я.

– Что – и?

– Это ты его послала?

И тут она взрывается. Рев еще не достиг моих ушей, но невидимая рука высовывается из трубки, хватает за горло и мерно, методично встряхивает.

– Нет! Нет! Не я! – звенит в ее голосе мстительная ярость. – На хрена мне посылать тебе по почте карту? Я должна была отправить напоминание… – Тут она срывается на крик. – Насчет чертова журнального столика!

– Ладно, ладно…

Странно, почему я так спокоен?

Может, это карта действует?

Не знаю…

Хотя… Нет. Знаю. Это не карта. Я всегда такой. Спокойный. И жалкий. Потому что трусливый. Нужно гавкнуть на старую стерву, велеть ей заткнуться, – но я не смогу. Никогда. В конце концов, нужно же ей на ком-нибудь отыгрываться. С братьями и сестрами мама так себя не ведет – о-о-о, как она их любит! Мама готова им ноги целовать при каждом визите, а ведь дети нечасто балуют ее посещениями. Но братцы-сестрицы приехали и уехали. А я тут, под рукой. Островок стабильности в маминой жизни – всегда есть кого обругать.

– Мам, я понял. Я понял, что это не ты, просто я немного растерялся, понимаешь, все-таки непривычно такие штуки…

– Эд? – перебивает она, до отказа наполнив голос скукой.

– Что, мам?

– Отвали.

– Хорошо, ма. До свиданья. В общем, я скоро…

– Все, пока.

Она вешает трубку. Разговор окончен.

Ну надо же – чертов журнальный столик!

А ведь я чувствовал, чувствовал, когда шел домой от стоянки «Свободного такси» – что-то такое важное забыл сделать. Теперь мисс Фолкнер придет к маме в гости и вместо героической повести об Эде, Победившем Зло в Банке, услышит историю Эда-Придурка, Который Забыл про Мамин Журнальный Столик. Кстати, я не уверен, что этот предмет обстановки поместится в такси.

Так, пора заканчивать с этими мыслями. Они делу не помогут. Мне нужно сосредоточиться и подумать, почему карта вообще оказалась у меня. И откуда она взялась.

Я уверен: ее прислал кто-то из знакомых.

Кто-то, с кем я играю в карты. А с кем я играю? Правильно: с Марвом, Одри и Ричи.

Впрочем, Марва нужно исключить. Это точно не он. Воображения бы не хватило.

А кто? Ричи? Тоже вряд ли. На него не похоже, да и вообще…

Остается Одри.

«Конечно, это она», – говорю я себе.

Но как-то неуверенно говорю. Потому что нутром чую: нет. Это не мои друзья прислали туза.

И правда, что я в них уперся? Иногда мы играем в карты прямо на крыльце. Сотни людей проходят мимо и видят нас за этим занятием. К тому же время от времени мы принимаемся орать друг на друга, и тогда прохожие смеются и спрашивают, кто выиграл, кто проиграл, кто не согласен и ноет, – в общем, из-за чего сыр-бор?

Так что кто угодно мог прислать карту.

Ночью я не сплю.

Все думаю.

Наутро подымаюсь раньше обычного и обхожу пригород в компании Швейцара, со справочником наперевес – хочу посмотреть на дома по каждому адресу. Тот, что на Эдгар-стрит, оказывается на редкость убогим сооружением, приткнувшимся в самом конце улицы. Дом на Харрисон-стрит старенький, конечно, но вполне себе опрятный. Посреди газона клумба с розами, хотя трава вокруг вся усохла, причем давно. В поисках Македони-стрит справочник заводит меня в верхний район – тот, что на холмах. Богатый. Ну и дом соответствующий – двухэтажный, с забирающей в гору подъездной дорожкой.

По дороге на работу и на работе я продолжаю думать о карте.

А вечером осуществляю доставку маминого журнального столика и отправляюсь к Ричи играть в карты. Там-то я все и рассказываю.

– Она у тебя с собой? – спрашивает Одри.

Качаю головой – нет, мол.

Вчера перед сном я положил ее в верхний ящик комода. Он был пуст. Никаких посторонних предметов. Никаких запахов. Пустой ящик, и на дне – карта.

– Скажите мне правду. Это кто-то из вас? – не удержался я от вопроса.

– Ты меня, что ль, заподозрил? – искренне изумляется Марв. – Да ты что. Вы же знаете: у меня мозгов не хватит такое выдумать. – Он пожимает плечами. – К тому же у меня есть над чем голову поломать, Эд. Очень нужно о тебе думать, как же.

Понятно. Мистер Спорщик в своем репертуаре.

– Вот именно, – вступает в разговор Ричи. – Марв известный тупица, ему не додуматься.

Сделав это важное заявление, Ричи замолкает.

Мы все смотрим на него.

– Чего? – удивляется он.

– Так это ты, что ли? – вопрошает Одри.

– Ричи, я – ходячая лень. А он – тупица, – хмыкает Ричи и тычет большим пальцем в Марва. И, простирая к нам руки, говорит: – Посмотрите на меня – я же тунеядец на пособии. Вдобавок не вылезаю из букмекерской конторы. Я даже до сих пор с родителями живу!..

Тут я должен дать вам справочную информацию. На самом деле Ричи зовут совсем не Ричи. Его настоящее имя Дейв Санчес. А Ричи мы его прозвали из-за татуировки на правом плече: вроде как Джими Хендрикс, но этот Джими больше похож на Ричи, в смысле, на Ричарда Прайора. Все смеются и твердят, что нужно на левом плече сделать татуировку с Джином Уайлдером – имидж будет идеальным. А ведь и правда, отлично они на пару играли! Вы видели «Психов в тюряге» и «Ничего не вижу, ничего не слышу»? Вот именно. Офигительный дуэт, чего там…

Правда, есть один нюанс. Ричи лучше не говорить про Джина Уайлдера. Не советую. У парня начинается натуральный маниакальный психоз. А если Ричи еще и пьян – вообще труба.

Что я могу еще о нем рассказать? Кожа смуглая, усики никогда не сбривает. Волосы курчавые, цвета глины. Глаза черные, но добрые. Ричи никогда не учит никого жить – ну, и от окружающих ждет того же. Еще он ходит в одних и тех же линялых джинсах, хотя кто его знает, может, у него несколько пар одинаковых. Я как-то не подумал спросить.

Когда он подъезжает, слышно издалека – у Ричи мотоцикл. «Кавасаки» или что-то вроде этого, черно-красный. Летом Ричи ездит без куртки, – а что, он с детства гонял на мотике. Так что обычно на нем футболка или «пожилая», немодная рубашка, они с отцом их по очереди носят.

В общем, мы сидим и все на него смотрим.

Он нервничает и вдруг поворачивается, – а мы за ним, как привязанные, – к Одри.

– Ладно, – начинает она речь в свою защиту. – Согласна, из всей компании я одна, пожалуй, способна на такую бредовую шутку…

– А почему сразу «бредовую»? – возмущаюсь я.

Карту почему-то хочется защищать, как самого себя.

– А можно я продолжу? – строго говорит Одри.

Я только киваю.

– Отлично. Так вот… о чем я… Короче, это не я. Но у меня есть версия. Кажется, я знаю, как и почему туз оказался у тебя в почтовом ящике.

Все молча ждут, пока она собирается с мыслями.

Наконец Одри говорит:

– Это все связано с ограблением. Кто-то прочитал статью в газете и решил: «Ага, вот подходящий парень. Вот кто нужен нашему городу!»

Она улыбается, но тут же хмурится:

– Эд, что-то произойдет в каждом из этих домов. А ты должен будешь… отреагировать.

Тут задумываюсь я. А потом решаюсь:

– Слушай, но вообще-то это ненормально…

– В смысле?

– Что значит «в смысле»? Ты не понимаешь, что ли? А если там люди каждый вечер кулаками друг друга метелят? Я должен пойти и разнять, так, по-твоему? Между прочим, здесь в половине домов граждане так «отдыхают»!

– Ну, Эд, тут уж как карта ляжет…

– Прекрасно, – бормочу я в ответ и вспоминаю сорок пятый дом по Эдгар-стрит.

Та еще задница, представляю, что там творится…

Весь остаток вечера в голову мне лезут мысли только о карте, и Марв выигрывает три раза подряд. И, понятное дело, дает волю злорадству.

Если честно, ненавижу, когда Марв выигрывает. Потому что он не просто злорадствует, а злорадствует мерзко, с ехидцей. Подленько так злорадствует и сигарой еще попыхивает. Тьфу.

Кстати, Марв тоже живет с родителями. Много работает – плотничает на пару с отцом. Вот только ни цента не тратит, все в кубышку пихает. Взять хотя бы эти сигары – их он крадет у папаши. Марв – маэстро мелочности. Спец по сквалыжничеству, скупердяйству и скаредности. Профессионал прижимистости.

Что еще можно сказать о Марве? Волосы светлые, торчат вихрами. Ходит в старых брюках от костюма – говорит, удобные. Любит погреметь ключами в кармане. И выглядит так, словно тайком над кем-то насмехается. Мы выросли вместе, вот почему дружим. Вообще-то у Марва масса знакомых. Во-первых, он зимой играет в футбол и у него есть друзья из команды. Во-вторых и, на самом деле, в-главных, – Марв идиот. Вы замечали, что у идиотов всегда куча друзей?

Это я так, просто к слову пришлось.

Хотя какая мне польза от охаивания Марва? Никакой. Проблему с бубновым тузом это не решит.

В общем, увильнуть не получится. Как ни изворачивайся.

Осознаю я это не сразу, но факт налицо.

Итак, вывод: «Пора браться задело. Эдгар-стрит, 45. Полночь».

Среда, поздний вечер.

Я сижу на пороге дома, рядом Швейцар, луна положила голову мне на плечо.

Подходит Одри, и я говорю, что завтра ночью берусь за дело.

Но это неправда.

Правда в том, что я смотрю на нее и хочу пойти с ней в дом, уложить на диван и заняться любовью.

Нырять в нее.

Овладевать телом.

Создавать друг друга заново.

Однако ничего не происходит.

Мы сидим и пьем дешевое игристое вино с фруктовым вкусом, которое принесла Одри, – в самый раз для нашего пригорода. Ступней я ерошу шерсть Швейцара.

У Одри длинные худые ноги, они мне очень нравятся. Я посвящаю некоторое время их созерцанию.

Она смотрит на луну, та уже забралась в небо и больше не прикладывается щекой к моему плечу. Там, наверху, хоть и высоко, но луна держится.

А я смотрю на карту в руке. Читаю написанное и морально готовлюсь.

«А кто его знает, – говорю я себе. – Может, когда-нибудь люди скажут: да, в свои девятнадцать Дилан превратился в звезду. В Дали вот-вот должны были разглядеть гения. Жанну д’Арк сожгли на костре за героическое сопротивление захватчикам. А Эд Кеннеди, тоже в девятнадцать, нашел в почтовом ящике свою первую карту».

Помечтав, смотрю на Одри, на раскаленную добела луну, на Швейцара. И думаю: «Хватит обманывать себя, парень».