Читать книгу Я – посланник - Маркус Зусак - Страница 9

Дочитав до этого места, вы, пожалуй, угадаете, как я решил разрулить ситуацию на Эдгар-стрит. По крайней мере, это легко тем, кто похож на меня.

Трусливым.

Мягкотелым.

Слабосильным.

Естественно, в своей неизреченной мудрости я избрал путь пассивного ожидания. Мало ли, вдруг само собой рассосется.

Конечно, я понимаю, насколько жалок. Мое решение – чистейший образчик беспомощности и трусости. Но я элементарно не готов заниматься проблемой Эдгарстрит. Мне нужно набраться опыта. Справиться, победить в другом деле. А потом уже приниматься за укрощение насильника с телосложением Тайсона.

Я вынимаю карту из ящика комода и смотрю на нее. Мы со Швейцаром пьем кофе. Вчера вечером я ему налил «Нескафе» хорошей марки – «Бленд 43» – и он был в полном восторге.

Поначалу не хотел даже притрагиваться к жидкости в миске.

Посмотрел на меня. Потом в миску.

Снова на меня. Опять в миску.

Бедная псина переглядывалась с кофе минут пять, пока до меня не дошло: Швейцар видел, что я положил себе в кружку сахар. И ждет того же. Согласитесь, пять минут, чтобы осознать очевидное, – не так уж долго. На кружке, кстати, написано: «Неправда, что мы, таксисты, самые главные уроды на дорогах. Есть уроды и поглавнее нас». Понимаете? Короче, Швейцар с хлюпаньем заглотил первую порцию сладкого кофе, а потом сопел и лакал, пока не выхлебал целую миску. А когда управился, поднял морду и посмотрел на меня, требуя добавки.

Вот так мы вдвоем и заседаем в гостиной. Швейцар поглощает кофе, а я таращусь на карту у себя в руке. Следующий адрес – Харрисон-авеню, 13. Ну что ж, надо идти. Завтра. Ровно в шесть вечера.

– Что скажешь, Швейцар? – спрашиваю я. – Как считаешь, будет полегче, чем на Эдгар-стрит?

Пес поднимает морду и скалится в улыбке – явно под кайфом от мощной дозы кофеина.

– …Я стучал! – упирается в Ричи палец Марш. Я стучал, а если кто не заметил, так это не мои проблемы!

– Он стучал? – спрашивает меня Ричи.

– Не припоминаю такого.

– Одри?

Подумав мгновение, она отрицательно качает головой. Марв картинно разводит руками, – теперь ему нужно взять четыре карты. Таковы правила «надоеды». Когда остается две карты, нужно постучать. Забыл, сдал предпоследнюю карту, – берешь четыре. Марв постоянно забывает про стук.

С кислой миной он набирает четыре карты, а сам давится от смеха. Конечно, он не стучал, но нельзя же сдаваться без боя. Это тоже часть игры – все привыкли.

Мы играем в доме Одри, на балконе. Темно. Лишь в небе скрещиваются лучи от прожекторов, и прохожие то и дело смотрят вверх. Одри живет на соседней улице, практически за углом от меня. Ее дом не ахти, конечно, но вполне себе ничего.

Идет первый час игры. Я смотрю на Одри и убеждаюсь: да, я ее люблю. Но любовь моя какого-то нервного свойства. Нервного, потому что я слабо представляю себе, что делать. Какие слова говорить. Вот, к примеру, как ей сказать, что я ее безумно хочу? Как она это воспримет? Иногда кажется, Одри во мне разочаровалась. Ведь я мог бы поступить в университет, а стал простым таксистом. Черт побери, а я ведь читал «Улисса»! И Шекспира – не всего, конечно, но половину собрания сочинений точно! И что? А ничего. Безнадежный, бесполезный, не имеющий цели в жизни неудачник. Я вижу: она даже не думает встречаться со мной. Хотя с другими Одри постоянно заводит отношения, а эти другие ничем не лучше меня. Иногда просто тошнит от таких мыслей. Но они все равно лезут в голову. И я думаю о том, чем Одри с другими занимается. И о том, что я ей якобы слишком нравлюсь и такую дружбу не стоит портить постелью.

Впрочем, зачем я себя обманываю?

Я же знаю: от Одри мне нужен не просто секс.

Я хочу слиться с ней, стать единым целым. Хотя бы на мгновение. Мне будет достаточно и мгновения.

Она выигрывает партию и улыбается мне. А я улыбаюсь ей.

«Подари мне близость», – умоляет все мое существо. Но ничего, конечно, не происходит.

– Так что там с этой странной картой? – спрашивает Марв после игры.

– Чего?

– А то ты, черт побери, не знаешь, чего. – И Марв строго наводит на меня кончик сигары.

Сибарит с недельной щетиной, тоже мне.

– А, это. Я ее выкинул, – отвечаю я.

Все прислушиваются к моему вранью.

– А, – кивает Марв одобрительно. – Правильно, ну ее на хрен, эту карту.

– Угу, – соглашаюсь я. – На хрен.

Конец обсуждению, точка, абзац.

Одри смотрит на меня с веселой ухмылкой.

Мы продолжаем играть, а я вспоминаю, что произошло на Харрисон-авеню, в доме номер 13.

По правде говоря, я испытал большое облегчение после визита – как раз потому, что там ничего не произошло. Оказалось, в доме живет безобидная старушка. На окнах не было занавесок, и я хорошо видел, что она делает: готовит ужин, а потом неторопливо съедает. Пьет чай. По-моему, старушка ужинала салатом и каким-то супом.

И одиночеством.

Да, вот такие салат, суп и чай с одиночеством.

Мне старушка понравилась.

Машину я запарковал на противоположной стороне улицы и понаблюдал, не выходя наружу. Было жарко. Хорошо, в салоне нашлась когда-то не допитая бутылка воды. Хотелось верить, что у пожилой леди все в порядке. Такая милая, добрая. У нее еще чайник смешной, старомодный – из тех, что свистят, когда закипают. Она к нему подошла, сняла с плиты: слышу, мол, слышу, не волнуйся. Наверняка так и говорила. Словно утешала плачущего ребенка.

А еще я расстроился. Человеческое существо не должно быть настолько одиноко. Чтобы из всех друзей – лишь чайник со свистком. И никакой компании за ужином.

Честно говоря, у меня самого ситуация немногим лучше.

А что? Кто мне составляет компанию за обедами и ужинами? Правильно, старый пес, которому уже семнадцать лет. Мы с ним пьем кофе. Да ладно, скажете вы, живете душа в душу, ни дать ни взять пожилые любящие супруги. Но все же, но все же…

В общем, престарелая леди что-то сделала с моим сердцем.

Словно, пока она наливала чай в чашку, нечто попало внутрь меня. Я сидел, весь потный и несчастный, в своем такси и смотрел, а она потянула за невидимую нить и что-то во мне приоткрыла. Осторожно вошла, оставила часть себя и тихо вышла наружу.

Я это чувствую – где-то глубоко внутри.

И вот я играю в карты, и милая старая леди отражается в поверхности стола. Никто не видит, только я, как дрожащими руками она подносит ложку ко рту. Мне очень хочется, чтобы она рассмеялась или улыбнулась – подала хоть какой-нибудь знак, показала, что все в порядке. И тут до меня доходит: Эд Кеннеди, ты должен пойти туда. И узнать это лично.

– Эд, давай.

Мой ход.

В руках две карты, надо бы постучать.

Тройка треф и девятка пик.

Но я не буду стучать по столу. Не хочу выигрывать. Я решил взять еще карт. Похоже, я понял, что должен сделать для пожилой леди. И загадываю так.

Если возьму карты и попадется бубновый туз – я все правильно придумал.

Не попадется – неправильно.

Так что я как бы забываю постучать и под общий смех беру еще четыре карты.

Первая. Дама треф.

Вторая. Четверка червей.

Третья карта…

Ага.

Угадал.

Все, наверное, смотрят и удивляются, с чего бы это мне улыбаться. Все, кроме Одри. Она мне подмигивает. Ей ничего не нужно объяснять, она и без слов понимает, что я все сделал специально. В руке у меня бубновый туз.

Ф-фух. Это гораздо лучше, чем Эдгар-стрит.

И я очень-очень доволен.

Наступает вторник. На мне белые джинсы и выходные – песочного цвета – ботинки. Из шкафа я извлекаю приличную рубашку. По пути захожу в кондитерскую, и меня обслуживает девушка по имени Миша.

– Ой, а мы нигде не встречались? – спрашивает она.

– Вполне возможно. Только я…

– Вспомнила! Конечно! Вы тот самый парень из банка! Герой!

«Угу, – думаю я про себя. – Герой. С дырой». Но вслух сообщаю:

– Ах да… Припоминаю! Вы – та самая операциониста! Что, теперь здесь работаете?

– Ага, – кивает она и добавляет, несколько смутившись, – в банке стало как-то совсем неприятно…

– Боитесь нового ограбления?

– Нет, что вы. Я ушла из-за начальника. Такой придурок был…

– Это который прыщавый и с мокрыми подмышками?

– Да-да-да. Представляете, он мне язык в рот попытался засунуть. Видимо, думал, что целуется.

– Ухты, – понимающе киваю я. – Ну, добро пожаловать в мир мужчин. Мы все одинаковые – в какой-то степени. Влечение и все такое…

– Что верно, то верно, – философски замечает она.

Миша обслужила меня очень любезно, а когда я выходил из кондитерской, крикнула вдогонку:

– Желаю приятно провести вечер, Эд!

– Спасибо, Миша! – отозвался я, но, похоже, недостаточно громко.

Мне не нравится кричать в общественных местах.

В общем, так я и ушел.

Обо всем этом я думаю, пока готовлюсь к визиту. Заглядываю в коробку и осматриваю шоколадный торт – все в порядке. Девушку жалко: этот придурок к ней грязно приставал, ему ничего за это не сделали, а ей пришлось уйти. Вот засранец. Только подумайте, язык в рот девушке засунул. Да я бы со страху помер при одной мысли об этом. А у меня, между прочим, в отличие от кое-кого, нет прыщей. И с подмышками все в порядке. Короче, надо просто верить в себя. Вот и все.

Так, ладно.

Торт подвергается последнему, самому придирчивому осмотру. Потом я оглядываю себя: вроде все хорошо. Пахну одеколоном, одежда приличная. Пора.

Я переступаю через Швейцара и закрываю за собой дверь. На небе сероватая дымка, на улице прохладно. Ровно в шесть я стою перед нужным домом на Харрисон-авеню. Пожилая дама, как всегда в это время, снимает с огня чайник.

Трава перед домом высохла.

Она хрустит под ногами – словно кто-то жует гренку. Ботинки оставляют на земле заметные следы, и действительно кажется, что под ногами огромный кусок жареного хлеба. Одни розы живы и держатся. Они бодро торчат из клумбы рядом с подъездной дорожкой.

Крыльцо бетонное. Старое и растресканное, прямо как в моем доме.

Сетка от мух порвана на углах и в нескольких местах отходит от рамы. Я ее открываю и стучу в деревянную дверь. В такт с ударами моего сердца.

Слышны приближающиеся шаги. Похоже на тиканье часов, которые отсчитывают время до часа икс. Этого часа.

И вот пожилая дама передо мной.

Она смотрит вверх, мне в лицо, и на несколько мгновений мы оба увязаем во взаимной тишине. Сначала пожилая леди не может понять, кто я такой, но замешательство длится лишь долю секунды. Затем лицо ее озаряется, как вспышкой, моментальным узнаванием, – и она улыбается. Улыбается с невероятной теплотой.

– Джимми! Я знала, что ты придешь! – говорит она.

Отступив на шаг, она снова смотрит на меня. В уголке глаза набухает слезинка. Находит подходящую для путешествия морщинку и катится вниз.

– Ох, – качает головой пожилая леди. – Я тебе так благодарна, Джимми. Я знала. Всегда знала, что ты придешь.

Она берет меня за руку и ведет в дом.

– Проходи, – говорит она.

И я иду.

– Ты останешься на ужин, Джимми?

– Если это не причинит каких-либо неудобств… – отвечаю я.

Она тихо усмехается:

– Какие могут быть неудобства. – И отмахивается. – До чего же ты странный малый, Джимми…

«Во, точно про меня. Странный малый…»

– Конечно, это не причинит никаких неудобств, – продолжает она. – Мы посидим и поговорим о старых добрых временах. Чудесно, не правда ли?

– Конечно…

Она забирает у меня коробку с тортом и несет ее на кухню. Я слышу, как она несколько бестолково там копошится, и громко спрашиваю, не нужна ли помощь. Она откликается: все, мол, в порядке, не волнуйся, чувствуй себя как дома.

Окна столовой и кухни выходят на улицу, и, сидя за столом, я наблюдаю за прохожими. Люди идут мимо, кто быстрее, кто медленнее. Кто-то останавливается, чтобы подождать собаку, потом снова шагает вперед. На столе лежит пенсионное удостоверение на имя Миллы Джонсон. Ей восемьдесят два.

Из кухни она несет ужин – такой же, как в прошлый раз. Салат, суп, чай.

Пока мы едим, она рассказывает о своих каждодневных передвижениях.

Пять минут посвящаются разговору с мясником Сидом. Нет-нет, мясо она не покупает. Просто болтает о том о сем, смеется над его шутками. Шутки, кстати, не очень-то смешные.

В пять минут двенадцатого она обедает.

Потом сидит в парке, смотрит, как играют дети, а скейтбордисты выделывают фигуры и кульбиты на своей площадке.

Вечером она пьет кофе.

В пять тридцать начинается «Колесо фортуны», она его смотрит.

В шесть ужин.

В девять ложится спать.

А потом Милла задает мне вопрос.

Мы уже помыли посуду, и я снова сижу за столом. Она выходит из кухни, садится в кресло, заметно нервничая.

И протягивает ко мне трясущиеся руки.

Мои руки протягиваются в ответ, а ее умоляющие глаза пристально смотрят в мои.

– Пожалуйста, Джимми, ответь мне, – тихо произносит она, и ее руки дрожат чуть сильнее. – Где же ты был все это время?

В тихом мягком голосе звучит боль:

– Где же ты пропадал?

Что-то застряло у меня в горле. Я понимаю, это слова.

И не сразу опознаю их. Но когда смысл становится понятен, отвечаю:

– Я искал тебя, Милла.

Слова выходят из меня сами собой, будто я всегда знал ответ на этот вопрос.

Моя уверенность передается ей, и она кивает:

– Так я и думала. – Она прижимает мои руки к лицу и целует пальцы: – Ты всегда находил для меня нужные слова, правда, Джимми?

– Да, Милла, – отвечаю я. – Всегда.

Через некоторое время она говорит, что ей пора ложиться спать. Я уверен: про шоколадный торт Милла сегодня не вспомнит. А мне так хочется попробовать – хотя бы кусочек. Но уже почти девять, и, похоже, я не получу ни крошки этого замечательного кондитерского изделия. Мне, конечно, очень стыдно за такие мысли. Ну что ты за человек, Эд Кеннеди, строго пеняю я себе. Такой трогательный момент, а тебе лишь бы тортом обожраться.

Без пяти девять она подходит ко мне:

– Как ты думаешь, Джимми, не пора ли мне ложиться спать?

– Да, Милла, – мягко отвечаю я. – Конечно, пора.

Мы идем к двери. Я целую ее в щеку и говорю:

– Спасибо за ужин.

И выхожу на крыльцо.

– Пожалуйста, Джимми. Ты еще придешь?

– Обязательно, – оборачиваюсь и отвечаю я. – Тебе не придется долго ждать.

Итак, в этот раз моя миссия посланца – разделить одиночество пожилой леди. Оно сгущается внутри меня по пути домой, и, увидев Швейцара, я беру его на руки и прижимаю все сорок пять килограммов собачьего мохнатого веса к груди. Целую, зарываясь носом в грязную, вонючую шкуру. Такое чувство, что мог бы весь мир вот так прижать к груди и убаюкать. На морде Швейцара читается некоторое изумление, потом он спрашивает: «Ну что, теперь по кофейку?»

Я опускаю его на пол, от души смеюсь и замешиваю старому лентяю кофе с молоком и огромным количеством сахара.

– Не налить ли тебе кофе, Джимми? – задаю я себе вопрос.

– Я отнюдь не против налить себе, – отвечаю я. – И отнюдь не против хорошей чашки кофе!

И снова заливаюсь смехом. Вот теперь я настоящий посланник.