Читать книгу Божья коровка на яркой траве (сборник) - Маруся Светлова - Страница 5

Больно мне, больно…

Они опять с утра поссорились. Да нет, не поссорились – они просто так жили. Просто ссоры были стилем их жизни.

Что он ей такого сказал? Что на полированном столе царапина от ее швейной машинки – ведь сто раз говорил, чтобы подкладывала какую-нибудь ткань или сложенное полотенце.

А она ему – мол, другие уже давно купили своим женам нормальные машинки, а она все на этой доисторической шьет. Вот Павел давно уже купил своей жене машинку с ножным приводом…

Так, слово за слово… Как всегда. Разве это ссора? Это их жизнь.

– Больно мне, больно… – сказала она вдруг. Только сказала как-то странно.

Она часто так говорила, кидая ему эти слова: «Больно мне, больно!..», прижимая руку к груди. И в каждом ее слове была боль, и в жесте руки, и в том, как она прижимала руку к сердцу, была боль.

А тут она сказала это каким-то безжизненным голосом, как голосовая запись на телефонной станции: «Московское время девятнадцать часов сорок восемь минут».

Каким-то мертвым голосом сказала она эту фразу и вдруг завалилась на бок, да так и осталась – с открытыми глазами и полуоткрытым ртом.

Он как сидел напротив нее за столом, так и остался сидеть. Он сразу понял: она – мертвая. И уже ничего нельзя сделать.

И так неожиданна была эта ее остановка – именно это слово почему-то пришло ему в голову в первую секунду. Как будто бы механизм, который работал, работал, вдруг сломался, остановился. Он даже не пошевелился, не сделал никакого движения к ней – просто сидел и смотрел на жену, осознавая то, что произошло.

Она умерла.

И совершенно трезвая и рассудочная мысль появилась в нем: наверное, в этот момент она видела свет в конце туннеля и поднималась туда, к свету. Наверное, сейчас начинался обратный отсчет ее жизни, он сам читал, что умирающие люди видят как ускоренную запись кинопленки в обратном порядке, в которой пролетают годы их жизни. Они тогда тоже поссорились из-за этого. Он прочел ей об этом в какой-то газете, она поохала – вот ведь как, а он рассердился: и верит же она всякой чепухе!

Сейчас, сидя напротив нее, он подумал: наверное, это не чепуха. Наверное, в ее остывающем мозгу идут процессы остановки и все проносится, как обратный отсчет времени.

Он сидел, смотрел на нее, и его не удивляло собственное спокойствие. Он не был спокойным. Он был оглушен и этим ее «Больно мне, больно», сказанным таким безжизненным голосом, и тем, как она запрокинулась на бок и лежала теперь напротив него, как большая мертвая кукла. Он был так оглушен, что сидел и смотрел на нее, словно ничего не случилось.

И только одна нормальная, человеческая мысль родилась в нем: «Как же так? Как это получилось? Почему? За что?»

И в эту минуту в нем самом начался этот обратный отсчет…

Он вспомнил вдруг, как увидел ее впервые, еще молоденькой девочкой, и как тронула его тогда какая-то детскость в ней и незащищенность.

– Больно. Мне больно… – сказала она, когда он впервые, с силой, поцеловал ее. Сказала и потрогала свои по-детски припухшие губы.

– Мне больно, – приглушенно прошептала она, когда он впервые входил в нее.

– Мне больно, – говорила она и повторяла это снова и снова, с редкими промежутками, когда начались схватки, и она так боялась боли и своих первых родов…

В нем сейчас оживали эти ее слова, ее жалобы на боль как попытка понять, почему же она сейчас полулежит напротив него в такой нелепой позе, с открытыми глазами и полуоткрытым ртом. Лежит мертвая.

Он подумал, что не эти слова, которые говорила она тогда, привели ее сейчас к этому состоянию. Уже потом, позже, так часто он слышал от нее это: «Больно мне…», которое раздражало его, которое казалось ему притворством, защитой в спорах.

Он вспомнил вдруг одну их ссору. Обычную ссору, которых были тысячи, ссору ничем не примечательную, но сейчас почему-то именно она вспомнилась. Ему вспомнилось, как они поссорились из-за Сережи Тюленина.

– Кому сказать, – мрачно усмехнулся он, – нашли из-за чего ссориться…

Но тогда они действительно поссорились. Просто потому, что он пришел домой и рассказал ей, что его сменщик вычитал в какой-то газете, что, оказывается, именно Сережа Тюленин и был предателем, из-за которого погибли все молодогвардейцы.

Она возмутилась тогда, возмутилась как-то яростно, как будто этот Сережа был ее родственником. И стала горячо ему доказывать, что он был героем-молодогвардейцем и даже думать о том, что он был предателем, невозможно. А он тоже разозлился, потому что сменщик рассказывал об этом очень убедительно. И почему бы этому Сереже Тюленину не быть предателем?! Сколько раз бывшие герои оказывались предателями или вражескими шпионами…

На самом деле, это было неважно – был он предателем или не был. Но они завелись. Как всегда. Он доказывал свое, не слушая ее аргументов, она горячо доказывала свое. Доказывала, пока опять не схватилась рукой за сердце и не произнесла как заклинание свое:

– Больно мне…

Сколько их было, таких ссор? Бесчисленное количество. Сейчас, когда он сидел и смотрел на умершую жену, он понимал: ссоры эти были из-за пустяков. Но это сейчас они казались ему пустяками, а тогда каждому было важно отстоять свою точку зрения.

Они ссорились из-за стирального порошка, который она купила, а он обругал ее за расточительство, потому что считал, что можно было купить что-то подешевле. И она опять доказывала ему, что этот порошок лучше отбеливает и экономнее расходуется.

Они ссорились потому, что она не любила сразу после обеда мыть посуду, оставляла ее в раковине до вечера. И он горячо доказывал, что она дождется – разведет тараканов… Каждый раз она оправдывалась и доказывала свое. Но только он ее не слышал. И не слушал.

У него была своя правда. У нее – своя. И никак эти две правды не могли договориться.

Сейчас он сидел и удивленно, потрясенно думал: «Что я всю жизнь ей доказывал?..»

И такой глупостью показались ему все эти ссоры. Такими незначительными сейчас видел он все эти поводы для ссор, что он затих, как бы осознавая случившееся, его масштабы и эти мелкие, незначительные причины, которые привели к такому итогу…