Читать книгу Дневник Саши Кашеваровой - Марьяна Романова - Страница 15

Лет пятнадцать назад я бы расстроилась. Любовник, так и не позвонивший после единственного секса, – какой жестокий удар по женской самости. Да, лет пятнадцать назад я бы придумала тысячу причин, каждая из которых была бы большим поводом для затяжной депрессии, чем предыдущая.

Наверное, я плоха в постели. Или у меня ноги были недостаточно гладко выбриты. Или моя грудь в дорогущем вандер бра выглядела аппетитно, а вне оного утеряла соблазнительность очертаний. Когда тебе чуть за двадцать, ты никак не можешь отделаться от детского самоощущения центра Вселенной.

И все неприятности записываешь на свой счет, это естественный побочный эффект. Когда тебе уже под сорок, ты прекрасно понимаешь, что ты вообще ни при чем. Он больше не хочет с тобой общаться, но ты не виновата. Могло случиться все, что угодно – от маловероятного «впал в экзистенциальный кризис и уехал в Перу пить священную аяхуаску» до банального «помирился с женой». И да, конечно, он мог встретить кого-нибудь еще, кто показался ему более интересной, чем я. Это тоже нормально.

Мы, жители мегаполиса, вообще избалованы огромным выбором себе подобных, мы не дорожим случайными отношениями и считаем почти неприличным цепляться за людей.

Олег не позвонил, и я почти о нем не вспоминала.

Почти. Все-таки в постели он был богом.

Я решила пойти в какой-нибудь модный бар и снять самого роскошного мужика из тех, кто на меня польстится. Выбрала красное шифоновое платье, туфли с шипами и хищные духи с туберозой в основе. Мне хотелось быть пожирательницей сердец. В глубине души я мечтала о реванше за Олега. Подарить кому-нибудь восхитительную ночь, а утром, пока он спит, тихо уйти, что-нибудь написав губной помадой на зеркале в коридоре. «Ты милый. Саша». Или нет. Лучше так: «Тирания человеческих лиц отступила, и я могу страдать только от самого себя. Бодлер». Хотя на такую длинную цитату уйдет весь тюбик помады.

Пусть лучше будет просто смайлик. Бесхитростный смайлик – и в нем будут и благодарность за ночь, и невозможность новой встречи, и безысходность одиночества, которое приросло как вторая кожа, и надежда на то, что обошлось без боли, и эта самая боль, как она есть. Главное – во время свидания держать язык за зубами и не сболтнуть лишнего о себе, чтобы он не смог найти меня на фейсбуке и написать на моей странице: «Какого хрена ты испачкала мое зеркало губной помадой?! Куда я могу прислать счет из клининговой компании?»

Уже накинув пальто, позвонила Лерке.

– Не хочешь проветриться? Я еду в «Нунинг».

– А, раны зализываешь, – усмехнулась она. – Зачем я тебе там нужна. Веселись и делай глупости. Только смотри, чтобы тебя не обокрали и не изнасиловали.

– Какая-то ты сегодня мрачная. Что-то случилось?

– Ничего особенного. Меня мужик кинул. Познакомилась на прошлой неделе с мужиком. На редакционном задании, как обычно. Он спортивный менеджер и похож на звезду футбола. Такой весь, знаешь, прилизанный, но в то же время дико мужественный. И вот сегодня договорились пойти в кино, и тут он звонит и говорит, что растянул колено.

– Ну ты даешь, – рассмеялась я. – Как маленькая. А вдруг он правда растянул колено.

– Я не как маленькая, я нашла его в фейсбуке, еще на прошлой неделе, – мрачно сказала Лерка. – У него там был статус «все сложно», а теперь поменялся на «в отношениях с» – и ссылка на какую-то овцу, похожую на Синди Кроуфорд.

– М-да… – протянула я. – Ну так и пойдем. Найдешь себе нового, в сто раз лучше.

– Я сижу с маской из овсянки и яйца на роже и смотрю «Техасскую резню бензопилой».

– Это аргумент, – согласилась я. – Ладно. А я надену что-нибудь вульгарное и выпью как минимум восемь порций виски или рома. Если что, ты знаешь, где меня искать!

В «Нунинге» было, как всегда, многолюдно.

Не успела я допить первый из батареи запланированных виски, как ко мне подошел какой-то француз – как большинство своих сограждан, он был похож на художника, хотя на деле мог оказаться кем угодно, от полицейского до строителя. У него были буйные кудри и клетчатый пиджак с кожаными заплатами на локтях. Он представился Полем и сказал, что я красивая. «Недавно приехал», – усмехнулась про себя я, глядя в его голубые глаза за поблескивающими стеклами дорогих очков. Экспаты, оказавшиеся в Москве, проходят одно и то же колесо сансары. Сначала они по инерции заводят два, максимум три, романа с женщинами, похожими на их соотечественниц. Потом что-то переключается в их мозгах – они дуреют от доступности ярких, вульгарных, всегда тщательно накрашенных, с тоскливым вопросом в красивых глазах женщин. И начинают они ходить на свидания с блондинками в леопардовом, изредка даже женятся.

Мы выпили по ром-коле, потом – еще по одной. У меня было настроение «эх, прокачу», хотелось не просто драйва, а размашистого расточительного веселья, как в фильме Софии Копполы о Марии-Антуанетте, – чтобы рекой лилось шампанское, чтобы серые рассветы съедали ночь, чтобы под глазами залегли синеватые тени, а все окружающие смотрели на меня с влюбленными улыбками и я купалась в этой легкомысленной приязни как в целительной жемчужной ванне.

– А поехали в караоке! – сказала я.

Поль был явно непривычен к такому количеству спиртного, на его лице появилось умилительное выражение беспомощности, и он послушно поплелся за мной. В гардеробе какая-то блондинка в блестках, даже не пытаясь понизить голос, задумчиво протянула нам вслед, обращаясь к подружке:

– Ну ты посмотри, как надо! Француза сняла. Ловко она его обработала, а ведь бабе явно не меньше сорокета. Смотри, он вообще готовченко, сейчас отведет его в гостиницу и кошелек спиздит!

Таксист запросил втрое дороже обычного, я начала было ссориться, но Поль только махнул рукой и достал из внутреннего кармана увесистую пачку пятитысячных купюр.

А потом я провалилась в ночь, но это было не так, как несколько недель назад с Олегом, – не как будто бы вибрирует сердце, потом дрожание отзывается в кончиках пальцев, а потом ночь накрывает тебя бархатным колпаком, под котором ты существуешь в ином измерении.

Просто пустота.

С трудом разлепив глаза, я поняла, что мутноватая реальность собралась в непривычный пазл – чужой потолок, украшенный вульгарной лепниной в вензелях, люстра из муранского стекла, очертания чьего-то тела под соседним одеялом. Я даже не сразу вспомнила о Поле. Интересно, Мария-Антуанетта, проснувшись, тоже не вполне понимала, кто она? Ей тоже становилось тошно, когда снижалась концентрация брюта в ее крови?

Вспомнилась «Крейцерова соната», о том, как Позднышев говорил, что любовь – это не идеальное и возвышенное, а нечто мерзкое и свиное, то, о чем потом и вспоминать стыдно.

Осторожно выбравшись из-под одеяла, я доплелась до ванной, напилась прямо из-под крана и, стараясь не встречаться взглядом с собственным зеркальным отражением, кое-как привела себя в порядок. Я была похожа на утомленную ночную жрицу – это мятое красное платье, эта размазавшаяся тушь, эти спутанные волосы, пропахшие табаком.

Подумав, я достала из сумки помаду и нарисовала на зеркале в прихожей смайлик.

Я шла по рассветному городу, который постепенно напитывался солнцем, голосами спешащих на работу людей, автомобильными гудками, запахами бензина, пыли, свежей выпечки. За это я и люблю Москву и, напротив, ненавижу тех, кто считает ее бездушным городом, в котором любые отношения, по сути, есть акт купли-продажи. Как они могут не видеть, не замечать, что Москва живая, она похожа на бодрую леди в летах, которая манерно выбеливает морщинистое, но все еще красивое лицо, предпочитает лисьи горжетки практичным футболкам, курит через мундштук, по утрам у нее случается тахикардия, а по вечерам она пьет терпкое вино и подолгу смотрит на закат. Похмельное состояние похоже на глубокую медитацию – я шла по знакомому маршруту и словно сама была Москвой.

– Саша? – вдруг кто-то позвал меня из автомобиля, который, как выяснилось, уже какое-то время ехал вдоль обочины вслед за мной.

Я давно знакома с этим московским законом подлости: лучший способ встретить старого знакомого – выйти на улицу похмельной и непричесанной, в чем-нибудь мятом, в забрызганных грязью туфлях и прыщом на носу, похожим на кнопку тревоги.

Даже сначала оборачиваться не хотела, бездарно попытавшись сделать вид, что я – это не настоящая я, а просто некто, на меня немного похожий (только старше, уродливее и с каким-то странным чувством меры, позволяющим выйти утром в коктейльном наряде). Но преследователь был назойлив. Боковым зрением я видела, как он спешно припарковал автомобиль, и вот уже я услышала его приближающиеся шаги за спиной и была вынуждена обернуться. В тот момент я была готова провалиться под землю – и как со спиралевидной горки в турецком аквапарке, с ветерком проехать по всем дантовским кругам, чтобы пасть на самое дно.

Это был Олег. Мужчина, который видел меня голой всего час с небольшим, что дало ему повод забыть мой номер телефона.

Выглядел он превосходно – как бизнесмен из какого-нибудь калифорнийского сериала. Небрежная стрижка, ироничный прищур, белоснежная рубашка, дорогой костюм, очки.

– А я уже было решил, что это не ты! – весело воскликнул он. – Ты как…как… Короче, Саш, хреново как-то выглядишь.

– Лучше бы ты действительно так решил, – терять мне было нечего, я смотрела прямо ему в глаза. – А я думала, что больше никогда тебя не увижу.

– Только не говори, что обиделась, – поморщился Олег.

– Ну что ты! Будь мне двадцать, я бы точно обиделась, – усмехнулась я. – А сейчас… Ну да, сейчас я тоже обиделась. Но в двадцать это было бы нормально, а так… инфантильно. Не обращай внимание, у меня страшное похмелье, и я несу чушь.

– Это заметно. Может, кофе?

– Ты всерьез считаешь, что я появлюсь в таком виде да хоть в сетевой забегаловке? Больше всего на свете я хочу спать. Еще – умереть. Но это потом, сначала – все-таки поспать.

– Сашенька… – он вдруг протянул руку и погладил меня по волосам. – Так странно, я ведь соскучился. Вот уж не думал, что я еще могу по кому-то скучать.

– Ну да. Ты весь из себя такой циничный и прожженный. Как главный герой романа Барбары Картленд. Привык, что твое сердце холодное, как у похищенного Кая. И вдруг появляюсь такая я. Не то чтобы супермодель и даже наверняка не в твоем вкусе. И ты сначала меня всячески притесняешь и отвергаешь. Потому что на самом деле боишься, что я тебя съем. А потом даешь волю чувствам, мои соски показательно твердеют – эту фазу в псевдоромане Картленд мы никак не можем пропустить. Ну и… – я развела руками.

– Смешная ты. Слушай, у меня идея. Пойдем ко мне в машину, – он взял меня под руку.

Мне ничего не оставалось, как потащиться за ним. Тем более что ноги меня едва держали.

– Кстати, ты в моем вкусе, – сказал Олег, помогая мне забраться внутрь – у него был высокий внедорожник со ступенечкой. – И вполне супермодель. Только не сейчас, конечно.

– Ах, ну да. Если говорить о Картленд, то нельзя упускать из виду и твою жену.

– Ну Саааша… – Он так поморщился, как будто бы я сказала «кариес» или «простатит», а не «жена».

– В романе она бы оказалась холодной стервой, которая изменяет тебе с садовником или маникюристом. Но ты не волнуйся. Это не потому, что меня волнует твоя жена, а потому, что Барбара Картленд – дура.

– Так, Сашка, сиди тут и никуда не уходи, – с этими словами Олег выбежал из машины, и я не успела даже ничего сказать ему вслед, потому что из-за бессонной ночи и концентрации текилы в крови мои реакции были несколько заторможенными.

Я покрутила ручку радиоприемника, нашла Таниту Тикарам. Ее низкий голос был как тяжелое бархатное одеяло, в которое хочется закутаться, как гусеница в кокон, и вылупиться через несколько часов прекрасным мотыльком-однодневкой с просвечивающими на солнце бледными крылышками.

Почему людей тянет друг к другу? Какова природа этой волшебной химии? Когда мне было восемнадцать, я готова была записать в прекрасные принцы почти каждого, к чьим губам мне хотелось прикоснуться. С годами же все больше воспринимала мужчину как объект математического анализа. Пыталась найти подвох. Оставил чаевых пять, а не десять процентов? Жадина, будет экономить на наших будущих детях. Говорит о бывшей девушке, что она – глупая сука? Пройдет несколько лет, и то же самое он кому-нибудь расскажет обо мне, и на лице его будет скорбь, а какая-нибудь нежная дева положит ладонь на его плечо, и это будет знак сочувствия. Дружит с бывшей? Все понятно, наверняка он еще любит ее и при первой же возможности прыгнет к ней постель. С наслаждением ест шашлык, да еще и хлебным мякишем подбирает соус с тарелки? К сорока годам у него будет живот как у байкера с карикатуры и повышенный холестерин.

Постепенно я избавилась и от этой категоричности. Этап максимализма был не менее важен, чем этап безусловного принятия и шор на глазах. К моим почти сорока я научилась просто быть трезвой, без перегибов в ту или иную сторону.

Но иногда отлаженный внутренний механизм восприятия мужчин давал сбой. Как в то утро.

Почему я сижу в этой чужой машине? Что мешает мне уйти? Я почти ничего не знаю об Олеге, кроме того, что его кожа пахнет персиком и солью. Не так-то и мало, с другой стороны.

– А вот и я, – хлопнула дверь, и у меня под носом оказался старбаксовский бумажный стаканчик с кофе. – Я – мастер компромиссов, скажешь, нет?

С наслаждением отхлебнув большой глоток, я откинулась на спинку мягкого сиденья:

– Напиток богов… Ладно, мастер компромиссов. Может быть, поиграешь в моего доброго ангела и отвезешь меня домой? И заодно расскажешь, почему так надолго пропал. Например, честно признаешься, что я плоха в постели.