Читать книгу Меня спасло селфи - Маша Пак - Страница 2

Сейчас я называю родителями бабушку и дедушку. Читателей это вводит в ступор, мне задают вопрос: «Как так, а где же мама и папа?» Поверьте, у меня, как у всех людей на свете, были мама и папа. Но начну с самого начала.

Я родилась, росла, ходила в школу в поселке Молочное под Вологдой. Да, я девочка из села и никогда этого не скрывала. Поселок городского типа – все друг друга знают, в основном – простые люди. Я люблю простых людей. Без зацикленности на себе, на деньгах и достатке, без подлости. В их среде я провела свое детство. Наша семья была интеллигентная, но не богатая. Мама, бабушка, дедушка и прабабушка. Прабабушка моя, Илона, была венгеркой, а дедушка – корейцем. Так что во мне смешаны самые разные крови. Мама с папой развелись, когда мне было два месяца, и отца я не знаю, даже не знаю, жив ли он. Кажется, отец связан с криминалом, он до сих пор в федеральном розыске, хотя мы прошли процедуру признания его умершим. Он никак не повлиял на мое воспитание и судьбу.

А маму я любила до потери пульса. Фотографии не передают, какой она была. Она была – праздник. Звезда. Магнит для мужчин. Всегда женственная, в комбинезонах с открытой спиной, длинных юбках. Пышные, вьющиеся черные волосы – мама красила в красный прядки по тогдашней моде. Она даже хромала очаровательно, будто так и надо.

Дело в том, что мама болела всегда, сколько я ее помню. Она не чувствовала ногу ниже колена, и на пятке у нее была незаживающая, круглая, как монетка, язва. Мама обрабатывала ее и заматывала бинтом – эта картинка до сих пор стоит у меня перед глазами.

Я жила то с мамой, то с бабушкой и дедушкой (прабабушка тоже жила с ними), когда мама ложилась в больницу. Каждый Новый год, стоя у по-советски накрытого стола рядом с родными, под мигание елочной гирлянды, я загадывала желание:

– Дорогой Дед Мороз, пусть моя мамочка будет здорова, ну пожалуйста!

У меня было счастливое детство. Особенно по сравнению с другими ребятами из поселка, которых нещадно били, родители которых пили. Я помню свою детскую, тазик с игрушками под столом. Сначала моя комната была с балконом, но потом мы с мамой поменялись, сделали ремонт, и на потолок наклеили светящиеся в темноте звездочки.

Вечером я лежала в постели, смотрела на эти зеленые звезды и молилась Богу. Я просила все того же – чтобы мама была здорова. Ведь она – самое лучшее в моей жизни. А потом я шла в мамину комнату и забиралась в ее постель. Иногда думала: «Маша, ну ты большая, ну хватит спать с мамой», – но я надышаться на нее не могла. Мы были подругами, и при этом я – взрослой, а мама – ребенком.

Когда я была еще детсадовкой, в нашей жизни появился отчим.

Я сразу стала называть его «папой» – несмотря на любящую маму, обожающих меня бабушку, дедушку и прабабушку, я ощущала некую неполноту, не ущербность, а инаковость. У других-то в группе садика были папы, а я своего и не знала.

А маму я любила до потери пульса. Фотографии не передают, какой она была. Она была – праздник.

И вот отчим в первый раз пришел за мной в сад. Он забирал меня с прогулки, был уже вечер, я – в зимней негнущейся одежде, и отчим подхватывал меня под мышки, сажал себе на плечи. Я держалась за его шапку руками в мокрых варежках. Было захватывающе и страшно – казалось, я выше неба, за облаками. И так необычно, никто раньше не катал меня на плечах. Я закричала друзьям, я хотела крикнуть об этом на всю Вселенную:

– У меня теперь есть папа! ПАПА!

* * *

Маму в очередной раз забрали в больницу. Никто не мог поставить ей диагноз, лечили симптоматически, а я, маленькая, не понимала подробностей. Какая-то инфекция вроде бы. Пока мама лечилась, я жила у прабабушки Илоны.

Это мне не нравилось. Не обожаемая прабабушка, естественно, а то, что квартира ее была не в центре, а на окраине села. И в школу приходилось добираться задворками.

Наверное, из тех времен растет мой страх куда-то пойти и что-то сделать.

Представьте зиму в Вологодской области. Девяностое. ПГТ. Я иду из школы – высокая для своих лет, тощая девочка в шубе, широких штанах и смешной шапке с помпоном. Я отличаюсь от других жителей поселка и чертами лица, и цветом кожи, но не стесняюсь этого. Солнце уже село. Мороз, под ногами скрипит утоптанный снег. Очень тихо, на небе перемигиваются холодные северные звезды. Вдоль тропинки – сугробы, темно-синие в темноте. Редкие фонари дают оранжевые пятна света.

На мне искусственная шуба до пят. Знаете, такие советские шубы, созданные будто для пыток детей – коричневые, негнущиеся, тяжелые, словно рыцарский доспех. Такую шубу я таскала с первого по третий класс, она не влезала ни в один шкафчик в школе. А еще на мне ботинки на 4 размера больше.

В моем раннем детстве мы жили бедно. Отчим практически не зарабатывал, мама выходила на работу, только когда позволяло здоровье. Практически нас содержали бабушка с дедушкой. Когда у меня прохудилась единственная пара обуви, бабушка пошла к соседке и взяла у ее дочери на несколько лет старше меня зимние ботинки. Как я им радовалась! С какой гордостью (у меня снова есть обувь) топала в школу. Нога болтается внутри – ну и что? Зато не надо сидеть дома и тепло.

Бабушка плакала, когда я их надела.

И вот такая нелепая, в огромных ботинках и жуткой шубе, я иду через замерзший поселок.

Мне предстоит пройти через «студгородок» – несколько стоящих рядом общежитий для студентов Молочно-Хозяйственной академии. Все – и я в том числе – знали, что район этот «нехороший». Длинные дома, покрытые облезлой белой штукатуркой, с осыпающимися кирпичами, внушали страх. Почти все время рядом с общежитием – безлюдно, словно в фильме ужасов. Да и не все студенты там были благополучные и адекватные.

Такое окружение закаляет, правда? У тебя есть семья, друзья, и они помогают выстоять против враждебного мира.

В моем раннем детстве мы жили бедно. Отчим практически не зарабатывал, мама выходила на работу, только когда позволяло здоровье.

Я не представляла, что могут сделать со мной студенты, просто боялась – инстинктивно, как зверек. Я вообще была похожа на зверька, не зря бабушка называла меня ласково (и называет до сих пор) «Маугли». Даже внешне я походила на Маугли из мультика – подвижная, худая, смуглая, черноволосая. Общалась я и с девочками, и с мальчиками, но сама, хоть и восхищалась женственной мамой, никогда «принцессой» не была. Я росла пацанкой, любила подвижные игры, выступала в школьном театре и всегда на утренниках играла первые роли.

Я прихожу домой, замерзшая, вешаю куртку на крючок в прихожей. У бабушки очень бледное, напряженное лицо:

– Во время операции у мамы случился пневмоторакс, пробили легкое катетером. Она в реанимации.

Шок. Удар. Мама должна выздороветь, должна жить вечно!..

Мама вернулась. Ничего я не ждала так, как встречи с ней. Как поклонник ждет встречи со звездой. Она вернулась – и я была счастлива. В первую же ночь я залезла к ней в постель. На прооперированную ногу маме нельзя было опираться, и нельзя было, чтобы неподживающая пятка касалась простыни – поэтому мы подложили под ногу подушку.

Мама спала, а я следила, чтобы больная нога оставалась на весу, чтобы не соскользнула с подушки. Я провела всю ночь без сна – с счастьем, радостью и нежностью следила, чтобы маме было удобно.

Жизнь шла своим чередом. Я училась, мама работала и тусила с друзьями – и меня всегда с радостью отпускала к подругам или, такую маленькую, на дискотеки. Отчим-папа был рядом, и мы с ним ладили. Когда шли вместе в гараж за машиной, отчим толкал меня, кидал в сугроб, снег набивался в рукава и под шапку, отчим отряхивал меня – и мы вместе хохотали.

Когда он сменил работу, занялся бизнесом по продаже плитки, то вместе с партнером заказал настоящую рекламу по телевизору. Мы втроем сели перед телеком и ждали начала ролика – это было будто частью сказки про идеальную семью.

А потом наши отношения начали портиться.

* * *

Я всегда была самостоятельной, сама за себя отвечала. Родители не ходили на собрания в школу – мама болела, отчим работал. Я не убегала из дома, не пакостничала, хорошо училась. В общем, я была примерной девочкой. И очень, очень взрослой. Гораздо взрослее моей мамы.

Утро начиналось с того, что будильник звонил три раза: 6–30, 6–45, 7–00. До сих пор я не встаю по одному будильнику, перевожу на «еще десять минуточек, ну пожалуйста». За окном было еще темно, и просыпаться, выходить в холод не хотелось. Но я должна была это сделать, я не прогуливала школу.

Встав, я заглядывала в спальню родителей:

– Мама, вставай!

– Еще минуточку…

Я ставила на плиту чайник со свистком, умывалась, заваривала маме кофе – она пила растворимый с сахаром. Возвращалась в спальню:

– Мама, вставай, ты проспишь!

– Ну еще минуточку…

– Мама, я тебе кофе сделала.

Я завтракала сама и оставляла на столе кофе и бутерброды для мамы. Уже одетая, шла ее тормошить:

– Ну-ка вставай! Опоздаешь же!

– Отстань, дай мне поспать!

– Мама, подъем, иди кофе пить!

Она вставала, растрепанная, сонная, недовольная, бурчала на меня, а я убегала в школу. Каждое утро это повторялось – будто мы менялись ролями, я была старшей, а мама – вечной девочкой. Нежной, своенравной девочкой.

Может быть, поэтому они с отчимом начали ругаться – и свое недовольство он вымещал на мне. Нет, он меня не лупил. Максимум – подзатыльник… Но он стал деспотичным, придирчивым и по-настоящему изводил меня.

Я приходила из школы, и, если мамы еще не было дома, начинался кошмар. Мама могла зависнуть в баре с подругами, пойти гулять, и отчим сатанел.

Он был высокий, по крайней мере, для меня, накачанный, с прекрасной фигурой. Конечно, я его слушалась.

– Уберись, – приказывал он мне, – развела тут бардак.

Я хваталась за пылесос – но нет.

– Руками, руками крошки собирай. С ковра пылесосом не выберешь. Давай, собирай. Что ты опять в нашей комнате свои вещи разбросала? Чтобы я этого не видел больше!

Он входил в мою комнату без стука, оставлял в ней свои вещи – но мне нельзя было делать так же. Я не огрызалась – воспитанная, любящая дочь. Мама все чаще задерживалась допоздна…