Читать книгу Амалия и Белое видение - Мастер Чэнь - Страница 2

Одна зеленая гадюка лежала на плече Элистера Макларена из Калькутты, вторая вяло перемещалась на его довольно лохматой голове, третья была у меня в руках, и толстая треугольная голова ее маячила в угрожающей близости от длинного лица Элистера.

Я посмотрела в это лицо и поняла, что дело идет наперекосяк. В широко распахнутых глазах моего подопечного читалось лишь искреннее детское любопытство.

– Дорогая госпожа де Соза, – сказал он с оттенком терпения, – вы хотели напугать змеей коренного жителя Индии? Даже туристы знают, что факиры зверски вырывают у своих кобр ядовитые зубы.

Змея на его плече недовольно издала ему прямо в ухо звук, подобный пению закипающего чайника. Элистер не обратил на это никакого внимания.

Будучи в сущности ехидной и зловредной тварью, номер со змеюками я готовила заранее и весьма тщательно. Накануне неспешно пообщалась со служителями храма Чистого Облака далеко за городом, в Сунгей Клуанге, узнав от них массу полезных сведений о ямных гадюках, так же как и о божестве чистой воды – Чор Су Куне, мрачно взиравшем на нас в данный момент с алтаря, из дымной храмовой темноты. Научилась держать зеленых тварей в руках. Оставила храму внушающее уважение пожертвование.

И вот теперь моя жертва смотрела на меня и улыбалась.

– Да? – В отчаянии пустила я в ход последний резерв. – Вырывают зубы? А как вам вот это?

И, повинуясь нажатию пальцев, та тварь, что была в моих руках, распахнула бледно-лимонную, тошнотворно гладкую пасть, внутри которой виднелся лишь провал глотки и два небольших остреньких зуба.

– Это? – с любопытством уставился он в глубину змеиной пасти. – А это бесспорно зубы. И, судя по форме головы, перед нами бесспорно гадюка. То есть должна быть ядовита. Какая интересная проблема, дорогая госпожа де Соза.

Я посмотрела в его смеющиеся глаза, сердце мое дрогнуло, мне стало стыдно. Кусая нижнюю губу, я вежливо возложила зеленую тварь метровой длины обратно на алтарь, где она начала мрачно устраиваться среди сухих раттановых веток, скрученных там в узел специально для нее. Потом, привстав на цыпочки, я медленно освободила и голову моего подопечного, и его плечо, вернув обеих змеюк на их законное место. И осталась стоять перед Элистером в позе уныния и печали.

– Это ямные гадюки Вагнера, – сказала я наконец. – Они вообще-то очень ядовиты. Но в этом храме не кусают людей никогда. Почему – никто не знает. Они наползли сюда, как только стройка была закончена, после того как господин Браун пожертвовал шестьдесят шесть лет назад часть своей земли под храм, излечившись от какой-то болезни. И вот эти гадюки так с тех пор и живут тут, сделав это место знаменитым. Во дворе растут мангустиновые деревья, с которых они слизывают каких-то насекомых, и еще нужны лягушки, которых здесь сколько угодно. Ну, что еще? Распоряжается храмом клан хоккьенцев, хотя один мой знакомый сказал бы вам, что на классическом мандарине их следует называть «фуцзяньцы». Главный попечитель – издатель газеты «Стрейтс Эхо» Лим Сенг Хуэй, понятно, что хоккьенец. Все.

– Благодарю вас, – смиренно поклонился мне освобожденный от своего груза Элистер и жестом предложил выйти на нещадную жару.

Я печально вздохнула и повернулась к выходу.

Это был второй удар, нанесенный мне темноволосым гостем, которого письмо моего дальнего родственника из Калькутты рекомендовало как хотя и относительно молодого, но весьма уважаемого этнографа. «Он недавно устроился в качестве эксперта в здешнюю администрацию, – гласило письмо, – сейчас его зачем-то посылают к вам. И я не знаю лучшего, чем вы, человека, который мог бы показать ему город».

Удар номер один был нанесен за полчаса до визита в храм – сразу при знакомстве.

– Госпожа Амалия де Соза, – тщательно выговорил возвышавшийся надо мной молодой человек, не забыв сделать ударение на первом слоге фамилии.

Девяносто процентов его соотечественников в нашем городе с упорством маньяков произносят мое имя «де Суза» и с ударением на последнем слоге. Я уже заготовила для неведомого мне тогда Элистера Макларена любезный ответ, начинавшийся со слов «де Соза, с вашего позволения», и продолжавшийся комментарием к ударению. – «Я все-таки португалка, а не француженка».

И весь этот сценарий – ах, жизнь полна разочарований – с позором отправился туда же, куда и ямные гадюки неизвестного мне господина Вагнера, то есть на отдых.

Невысокие цементные ступеньки вели нас из храма вниз, на залитую светом не асфальтированную еще улицу. Там стояло несколько повозок, запряженных белыми быками, три-четыре рикши.

А на середине дороги лежал, скрутившись в клубок, какой-то человек, с руками, прижатыми к лицу. Китаец-пуллер склонялся над ним, упершись руками в колени. Потом он повернул к храму – и к нам с Элистером – недоумевающее, бурое от солнца лицо.

Я, наверное, так бы и осталась стоять на ступенях, не зная, что делать, но тут Элистер вежливо освободился от моей руки и сделал несколько шагов вперед и вниз. Присел перед скрюченным в белой пыли человеком. Протянул руки, прикоснулся к ладоням лежавшего, будто бы пытаясь оторвать их от лица. Наклонил голову еще ниже, потом встал и тронулся ко мне.

– Госпожа де Соза, а нет ли случайно в этом храме такого достижения цивилизации, как телефон? – спросил он, хмурясь.

– Без малейших сомнений, – начала я, – это совсем не бедный храм, вот, видите – идущие к нему провода, по которым уже наверняка научились шляться обезьяны…

Элистер, так же хмурясь, двинулся к храму; телефон нам показали мгновенно, в комнате, сплошь заклеенной полосками бумаги с иероглифами. Тут он вытащил из нагрудного кармана своего сафари линованный клочок с номером, покрутил черный эбонитовый диск над перламутровым циферблатом и произнес:

– Господина Коркорана, того, который вчера прибыл из Калькутты… Корки, это Маклин. Да? Но я не об этом, как ни странно. Скажи, чтобы немедленно выслали авто с констеблем по адресу… – Тут он обратил на меня серьезный взор. – Змеиный храм в Сунгей Клуанге, Сунн-гей-клу-ан-ге, к югу от города, – повторил он за мной. – Здесь прямо напротив входа лежит убитый.

– Что? – спросила я.

– Понятия не имею, – продолжал говорить в трубку Элистер, – мы просто вышли из храма, а он лежит на дороге… Возможно, драка… Нет, ни единого шанса – он был убит мгновенно.

Я растерянно смотрела на Элистера. Тут началась суета служителей, двинувшихся скопом на улицу, где все пуллеры рикш собрались вокруг лежавшего, тут и я зачем-то сделала несколько шагов вперед.

– Лучше не надо, – быстро сказал голос Элистера сзади, но я уже все увидела и замерла в недоумении.

Между пальцами убитого торчали рукоятки двух сложенных вместе палочек для еды. Казалось, он пытался в последние секунды жизни выдернуть их из того места, где они почему-то оказались.

Из собственной глазницы.

Тут рука Элистера крепко взяла меня за локоть и повела мимо пахнущего скотиной глинобитного сарая, туда, где между голыми пористыми стволами кокосовых пальм можно было найти подобие тени.

Нервно, отплевываясь от крошек табака, я попыталась зажечь свою «Данхилл», Элистер помог мне. Чуть успокоившись, я увидела, что служители храма встали по обе стороны убитого, отгоняя всех прочих. И подняла к Элистеру все еще окаменевшее лицо.

– Собственно, нам незачем ждать тут полицию – не мы первые его нашли, – негромко сказал он. – Если что, я расскажу вечером Корки все, что мы видели. Это настоящий полицейский. Дальше все сделают без нас. На чем тут возвращаются в город, госпожа де Соза?

– Амалия, – сказала я со вздохом. – Хотя наш остров – совсем не Америка, где переходят на имена при первой же встрече, но как-то после такой встряски хочется слышать свое имя, а не фамилию. А в город едут все на том же – на рикше. Это далековато, но таксомоторов как-то не видно. Вот этот пуллер, кажется, подкатил свою рикшу только что, он не будет нужен полиции…

И мы устроились рядышком на высоком, обтянутом кожей насесте между двух колес высотой в рост человека (Элистер очень аккуратно подтянул свои длинные ноги куда-то к ушам). Пуллер раздвинул над нашими головами кожаную гармошку крыши, взялся за рукоятки, склонился почти к земле и тихо сдвинул рикшу с места. Я нервно оглянулась на удаляющуюся толпу посреди дороги.

– Жэнь-ли-чэ, – сказала я Элистеру после весьма долгой паузы. – Что означает «повозка человеческой силы». Джинрикша по-английски. Вы ведь знаете, что слово «рикша» обозначает только коляску, а не того, кто ее толкает? Он – пуллер.

– Ваш английский великолепен, Амалия, но неужели вы знаете еще и китайский?

– Слов пятьдесят, не очень разбираясь, какое из них хоккьенское, какое кантонское, а какое… Они очень плохо понимают друг друга, эти китайцы, если родом из разных провинций… Боже мой, что все-таки случилось с тем человеком?

– Думаю, просто подрался с кем-то. Постарайтесь забыть о нем, Амалия, – это не наша с вами вина, так же как вы не виноваты, что змеи…

– О святой Франциск, не надо о змеях…

– Да, давайте лучше о приятном. И я не святой Франциск, я Элистер – раз уж вы Амалия. Например, давайте вот о чем – что такое ланч в вашем городе?

А город этот уже обнимал нас своими улицами – ряды оштукатуренных и побеленных колонн, повыше – деревянные ставни самой нежной раскраски, еще выше – гипсовые оттиски медальонов с каменными цветами и иероглифами, и, наконец, кирпичного цвета черепичные крыши с черно-зелеными, от времени, потеками. Лучший город на земле.

– А ланч в этом городе, – перевела дыхание я, – это самая интересная из тем для разговора. Бесконечная тема. Потрясающая тема. Ну, и, конечно, идти здесь надо к китайцам, хотя яванцы тоже очень интересны. Малайцы не на мой вкус, ну, а индийцами вас не удивить. А вот там есть хорошее место… Куин-стрит, – сказала я в спину пуллеру, тот кивнул конической соломенной шляпой и повернул рикшу налево, в темный проход, пахнущий дымом сандаловых палочек, китайской травяной аптекой и керосином. – Вон к тому углу.

А на углу был один из здешних восхитительных «кофейных домов», где на самом деле не столько пьют кофе, сколько едят, едят много, с упоением, разборчиво и пристрастно.

Потолочный вентилятор, казалось, готов был оторваться от своего металлического шеста и упасть нам на головы, или вылететь между колонн в белое сияние улицы. На чуть плесневелой стене красовались портреты короля Джорджа (веселые глаза, бородка клинышком и очень много орденов) и доктора Сунь Ятсена, еще не в привычном френче, а в европейском костюме, с тростью и распушенными усами.

– Лучшее их блюдо – это самое простое ми, то есть лапша, – сказала я, подводя Элистера к столику. – А именно, ми Ява. Сама лапша желтая и толстая, в мощном таком соусе, где есть томатная паста, перчик чили, луковое пюре и еще для густоты – чечевица, тапиоковый крахмал, да чуть ли не картошка. И это не все: подается ми Ява с большими креветками, яйцом, кальмаром в карри и опять же картошкой, кусочками.

И тут я замолчала. Потому что, пока я произносила свою вдохновенную речь, Элистер, оказывается, вытащил из бамбукового стаканчика две из пучка торчавших в нем палочек для еды, теоретически чистых, вложил их в кулак и задумчиво протыкал ими, как кинжалом, воздух, раз, другой – на уровне глаз.

Поняв, что делает что-то не то, он спохватился. Я застыла, меня начала охватывать паника. Элистер виновато бросил палочки обратно в стакан.

– Амалия, послушайте, это была нелучшая идея с моей стороны, я настоящий идиот. Я просто задумался – зачем надо было… Ну, вы же знаете, что все равно рано или поздно будете есть палочками, возможно – уже завтра, а сейчас, может быть, у них есть вилки или ложки?

– Здесь нет, это очень хорошее место, – несчастным голосом сказала я. – Там, где есть вилки и ложки, есть не советую, это значит – ресторан специально для глупых европейцев…

– Давайте вот как: выйдем, обойдем вокруг квартала и скажем себе: мы оставили прошлое позади. А потом посмотрим – если сможем, вернемся сюда и будем есть палочками, или пойдем сначала выпить в какой-нибудь европейский отель, хотя не хотелось бы этого делать на такой жаре. Или попросту купим где-нибудь ложки. Хорошо?

– Да, – сказала я. – Это маленький квартал. Обойдем его. Извините, Элистер. Не каждый день видишь покойников. У нас ведь очень тихий город, и притом что в него с каждого корабля сходит несколько десятков иммигрантов в день – не то что убийств, а даже драк нет. Сейчас у меня все пройдет.

Тощий официант, вытянувшись в струнку под портретом короля, бесстрастно смотрел, как мы выходим. Мне было стыдно. Боже мой, какой идиотский получается день – а молодой человек ведь в сущности так мил, и вот он сейчас смотрит на меня, как на героиню немого синема, заламывающую руки и закатывающую глаза.

Мы миновали уголок с таким же китайским «кофейным домиком», Элистер мрачно взглянул на него – и вдруг остановился на перекрестке, который, чуть дымя, пересекал угловатый «форд».

Там, за перекрестком, кончались китайские лавки и начиналось совсем иное царство – с удушливым запахом жасминовых гирлянд, с умопомрачительным многоцветьем тканей в лавке, где над головой висели на плечиках ряды пенджаби и заколотых сари. Из медного цветка граммофона доносилась гнусавая трель индийских флейт.

Элистер глубоко вздохнул, уверенно вскинул голову и улыбнулся. Ноздри его раздулись.

– А вы знаете, Амалия, вот оттуда ощущается абсолютно правильный запах. Запах брияни. И я вижу, что они умеют делать лакшми-параты… Да там еще и чисто.

Над входом была малопонятная мне вывеска – Shri Ananda Bahwan. Рассматривать ее долго не пришлось. Элистер взял меня за локоть и буквально заставил пересечь улицу, спуститься на ступеньку вниз, в зал, где прямо мимо моего носа пронесли длинный, как салфетка, кислый блин – досу. Несли его, вместо тарелки, на банановом листе, только что вымытом и лакировано-блестящем.

– Ну, вот видите – это не едят палочками, – победно сказал Элистер. – Это вообще ничем не едят. А просто руками. Вы умеете есть руками, Амалия?

– Живя в этом городе, я бываю, конечно, и у индийцев, – слабым голосом сказала я, размышляя: кто он такой, чтобы брать инициативу на себя?

А Элистер уже усаживал меня на скамью у отделанной чисто вымытым кафелем стенки и поднимал голову к приблизившемуся чрезвычайно важному на вид человеку в белой чалме, с бородой и закрученными усами, в очках на веревочке. Каждый индиец на вид – академик, и каждый смотрит на вас так, будто вы его расшалившийся внук: ну, и что ты скажешь, малыш, зачем пришел туда, где тебе не место? Я засмущалась окончательно, поспешно вспоминая: что я знаю об индийской еде, кроме неизбежных тандури-чикена, муртапака и еще чего-то такого же уныло-повседневного?

Но тут Элистер повернул голову в сторону академика в очках, открыл рот – и уверенно произнес длинную фразу, так, будто в его рту оказалось множество щелкающих камешков.

Индиец вскинул голову еще выше и, сделав плавный жест рукой, ответил фразой еще более длинной. Элистер, с коротким вежливым смешком, не остался в долгу. Он говорил мягко, без малейшей заминки, на языке, который в его исполнении звучал попросту красиво. Я еле успевала улавливать относительно знакомые слова: чапати доса, ги доса, ведж – тут мои знания кончались.

И мир изменился. Человек в чалме улыбался совсем другой улыбкой, я вдруг почувствовала себя уважаемой личностью. Нам несли мокрые салфетки – вытереть руки. Нас по полукругу обошел служитель с деревянной лодочкой в руках, оставлявшей за собой белый дым курений. Перед нашим носом появилось бронзовое блюдо с хрустящими тонкими хлебцами и тремя соусами в маленьких мисочках. Солнце, прорвавшееся сквозь щель в занавеске, блеснуло в седине индийца, благожелательно наблюдавшего за нами из дальнего конца зала. Я с удовольствием поджала одну ногу и откинулась на деревянный подголовник скамьи.

– Что это было, Элистер, – тамили?

– На тамили – только первая фраза, дальше мы перешли на бенгали, – скромно поправил меня он. – Это оказался тамил, но родом из Восточной Бенгалии.

Я закатила глаза к потолочному вентилятору:

– Как насчет санскрита?

– Довольно слабо, – блеснул глазами Элистер. – Мой анализ влияния санскрита на тамильскую поэзию был признан неудачным. Либо же влияния такого вовсе нет. С тех пор смущаюсь. И, кстати о смущении, простите меня за идиотские гимнастические упражнения с палочками…

– А вы меня – за зеленых гадюк…

– С этого момента – ни слова о зеленых змеях! – торжественно поднял длинную ладонь Элистер.

– Ни слова о них! – подтвердила я.

Вот тут человек в черной чалме с красной точкой на лбу (под ней проступал священный пепел) принес еду – оранжевый от шафрана рис на банановых листьях, дышащий всеми ароматами Индостана: гвоздика, корица, анис, кусочки мяса, ананаса, еще чего-то нечеловечески вкусного. «Как этот мальчишка нашел хороший ресторан с помощью одного лишь носа?» – мелькнула у меня в голове завистливая мысль. А мальчишка полил рис огненным соусом, примял первую порцию вытянутыми лодочкой пальцами (хорошо, если на них нет порезов, – этот соус может прожечь насквозь дюймовую доску), попробовал, полил еще. И мы в полной гармонии прикончили рис, после чего индиец в черной чалме принес лично мне прозрачный, почти эфемерный блин, стоявший пирамидкой и на глазах опадавший, как рушащееся здание, от фруктового соуса.

– Я еще заказал дерганый чай, – удовлетворенно откинулся на сиденье Элистер. – И если вот тот поваренок не будет бояться разводить руками достаточно широко, то день у нас с вами получится в целом превосходный.

Поваренок-тамил с темным лицом и длинным носом, видневшийся в квадратном окне в кухню, затравленно оглянулся на странного индийского англичанина. Но сделал все как надо: виртуозным движением перелил чай из одного медного стакана в другой, разведя при этом руки на полную их ширину – так, что в какой-то момент показалось: одна его рука выдергивает из другой тонкий коричневый канат. Никто не знает, почему дерганый чай лучше разболтанного ложкой. Но он лучше. Намного.

– Я вас сейчас отправлю спать, – сообщила Элистеру я. – Вы, как и я, человек тропиков, и знаете, куда деваться после полудня. А дальше… если вы не сердитесь на меня…

– Ни слова о зеленых змеях!..

– …и если вас отпустит начальство, то теперь я знаю, куда вас надо повести, например, завтра или послезавтра. Могила капитана Меркана Каудера. Мечеть, которую называют его именем. И вообще индийские кварталы. Если уж с китайцами у нас как-то не получается.

– Кстати, о китайцах, – осторожно начал он. – Скажите, Амалия, – тут что, нет кинжалов или чего-то в этом роде? Или это обычай такой – убить палочками? Что, их таскают с собой в качестве оружия?

Сытая и счастливая, излечившаяся от шока, я уже не возражала против темы:

– В первый раз о таком слышу: убить палочками? Хотя идея простая. Вы понимаете, Элистер, многие китайцы из тех, кто победнее, носят свои палочки с собой. Потому что есть им приходится в таких местах, где с чистотой бывают проблемы. И чем брать палочки заведения…

– Лучше носить свои, потом облизать и спрятать, – согласился Элистер. – И, кстати, вашим опытным глазом – кто могли быть эти люди, убийца и убитый? Я не различаю тут людей по одежде…

– Какая интересная проблема, дорогой господин Макларен! То есть – Элистер… Ну, кто был убитый – это мы узнаем завтра из газет. Что он там делал, у храма, – кто ж его знает. На чем приехал: допустим, на рикше. Он не был похож на человека, который выбрал бы такси. У храма, если помните, ничего, кроме рикш, не было. Таксомоторы там просто так не стоят – кругом ничего нет, кокосовая плантация. Но вот что интересно: если люди приезжают к храму, то или сразу идут внутрь…

– А мы были там одни, – быстро напомнил Элистер.

– Тогда что он делал снаружи, на жаре? – продолжала размышлять я. – Хотя причин может быть сколько угодно – подъехал к храму, не успел выйти из рикши…

– Как был убит пуллером, не согласившимся с платой…

– И, кстати, вот кто таскает палочки с собой – так это пуллеры рикш, у них это просто профессиональная привычка. Убил одного седока, взял другого и поехал дальше.

– Дело раскрыто, Амалия!

– Вам надо служить в полиции, Элистер!

– Э… – чуть смущенно сказал он.

– Что? – повернула я к нему голову.

– Э… я служу там.

– Вы? Бог мой, вы, говорящий на всех языках матери-Индии? Пишущий исследования по санскриту?

– Ну, я все-таки не совсем постовой констебль, а языки как раз меня туда и привели, – продолжал смущаться он. – Управление полиции Бенгалии… Там много очень интересной работы. Ну, видите ли, это – другая жизнь, полная всяческих неожиданностей. Вот, например, меня послали в какую-то странную поездку, тут на мое счастье друзья выдали рекомендательное письмо к вам, и вот я знакомлюсь с абсолютно загадочной юной леди…

– Чтобы не спешить лишать меня ореола загадочности – объяснитесь, что странного в этой поездке?

– Да, видите ли, Амалия, – сказал он слегка задумчиво. – Мне не сообщили, зачем я еду. Нас сюда отправили несколько человек. Мы с Корки – которому я звонил от храма – были последними, мой лайнер пришел вчера ранним утром, как вы знаете, его – накануне. Мы должны были в день приезда явиться к одному из офицеров вашей полиции. Который и сказал бы нам, что мы должны делать. Но его не оказалось на месте. Прочие приехавшие тоже сидят без дела и чего-то ждут. Корки остался сегодня в управлении, отпустив меня с вами, и ждал новостей. И первая фраза Корки, когда он взял трубку, была: «Ничего нового, вот так и сижу».

– То есть? – не сразу сообразила я.

– То есть? – еще задумчивее проговорил Элистер. – Ну, понимаете, на наши вопросы не отвечают или отвечают как-то странно. Говорят, что это не к ним, а к тому самому офицеру. А его все нет. И я бы даже сказал…

Он достал сигарету из длинного портсигара, пошарил руками по нагрудному карману.

– Я бы даже сказал, что никто в управлении не знает, куда этот человек делся.