Читать книгу Завтра 3.0. Трансакционные издержки и экономика совместного использования - Майкл Мангер - Страница 18

Вторую великую экономическую трансформацию называют промышленной революцией. Как принято считать, она произошла в 1760–1850 гг. Ее предпосылки были хорошо заметны и до 1760 г., а последствия наглядно проявились после 1850 г., но период между двумя этими датами был временем бурных потрясений. В XVIII в. довольно большое число предпринимателей, действуя независимо и без какой-либо координации из центра, начали опробовать производственные процессы, резко отличавшиеся от ремесленной культуры. В частности, создавались предприятия, на которых производственный процесс делился сначала между несколькими, а впоследствии между многими отдельными рабочими. Для того чтобы освоить один шаг процесса производства, требовалось значительно меньше времени, и рабочий, назначенный на его выполнение, довольно быстро обретал ловкость движений и умение использовать специальные инструменты. Самым известным примером организации такого рода является знаменитая «булавочная фабрика» Адама Смита, на которой производственный процесс был разделен на восемнадцать основных шагов или операций, исполнявшихся разными рабочими[37].

Догадка Смита: теперь горизонт кооперации ограничивают не города, а рынки

Нередко можно услышать, что Адам Смит «изобрел» или «выступил в защиту» разделения труда. Эти утверждения по ряду причин следует признать ошибочными (Kennedy, 2008). В чем настоящая заслуга Смита? В том, что он подробно описал, как децентрализованный рыночный обмен способствует разделению труда не внутри политических образований (обсуждалось до него), а между ними. Великий шотландец сделал два важных предположения.

Во-первых, разделение труда обладало бы огромной мощью даже в том случае, если бы люди ничем не отличались друг от друга, поскольку многие важные различия в производственном потенциале изучены[38]. Наличие у людей врожденных отличий не является условием функционирования рынков. Однако если такие отличия существуют, рынки способны извлечь пользу из этого обстоятельства.

Во-вторых, разделение труда порождает рыночные институты и способствует расширению рынка. Отношения обмена беспрестанно раздвигают границы и расширяют фактическое положение кооперации в пространстве. Выгода отдельного человека заключается в том, что сначала десятки, потом сотни и в итоге миллионы других людей готовы «работать для» каждого из нас, используя методы, непрерывно расширяющиеся и превращающиеся в новые виды деятельности и новые продукты. Там, где в прошлом разделение труда было ограничено размерами города, рынки, ограниченные исключительно трансакционными издержками, значительно расширили горизонт кооперации. По мере развития рынков они предлагали все более и более крупным группам мощные стимулы к кооперации[39].

Пример Смита с булавочной фабрикой превратился в один из центральных тропов, риторических фигур экономической теории. В «Богатстве народов» Смит поделил процесс изготовления булавок на восемнадцать операций, но в действительности их количество было произвольным: труд разделялся на такое число операций, которое соответствовало размерам рынка. Для маленького рынка, возможно, достаточно было бы трех работников, каждый из которых выполнял бы несколько различных операций. Для города или небольшой страны, как это видел Смит, на фабрику могли нанять восемнадцать работников. Для международного рынка оптимальное количество работников (или их эквивалент в автоматизированных операциях) могло быть еще большим.

При этом на фабрику постоянно будет оказываться давление, чтобы она: (а) еще больше увеличила количество операций и автоматизировала их, используя различные инструменты и другой капитал; (б) увеличила размер обслуживаемого рынка, что приведет к удешевлению стоимости булавок из-за расширенного разделения труда; однако это, в свою очередь, заставит обслуживать еще более крупный рынок, чтобы реализовать возросший объем продукции.

Смит признал это динамическое давление в такой форме, которая в наши дни может рассматриваться только как теорема. Имеется в виду название главы III в первой книге «Богатства народов» – «Разделение труда ограничивается размерами рынка». В 1951 г. Джордж Стиглер опубликовал статью, в которой рассмотрел это утверждение как проверяемую теорему и предложил интерпретацию догадок Смита в контексте современной экономической теории (Stigler, 1951). Размах горизонта кооперации, определяемый политикой, превратился у Стиглера в объем рынка, ограниченный исключительно трансакционными издержками.

Значение важнейшей догадки Смита стало понятно сравнительно недавно. Самое полное описание последствий его теории было представлено Джеймсом Бьюкененом (Buchanan, Yoon, 2002). Хотя основой торговли и обмена могут быть различия во вкусах или производственных возможностях, рыночные институты развиваются даже в условиях, когда эти различия не слишком значительны. Смитовская концепция базиса торговли и выгод от развивающихся рыночных институтов является более общей и носит более фундаментальный характер, чем простое принятие постоянного экзогенного сравнительного преимущества.

Разделение труда – оптимистическая, многообещающая доктрина. Добиться экономического процветания способно едва ли не каждое государство: для этого достаточно просто развивать специализацию. Но переход к рынкам оказался ничуть не более гладким или менее болезненным, чем переход к оседлому сельскому хозяйству в эпоху неолита. Начальный этап промышленной революции сопровождался потрясениями огромного масштаба. Знакомство с нашим современным представлением о «фабрике» и поточной производственной линией многих ошеломляло и пугало.

Тревогу вызывала уже сама мысль о том, что работники должны зависеть от незнакомых им людей. Каждая стадия производственного процесса должна работать на то, чтобы полученная вещь была продуктом, в том смысле, что его можно продать. Мы просим работников с доверием относиться ко всем, кто участвует в процессе в целом. А затем, даже если нам удастся произвести эту огромную гору одинаковых вещей, мы должны будем потратить немало усилий, чтобы продать их, потому что мы выпустили их гораздо больше, чем нужно нам или всему нашему городу.

В результате произошел разрушительный всплеск производительности, быстро уничтоживший множество ремесленных промыслов. Очень скоро расширение производства натолкнулось на ограничитель «размеров рынка». Фирма, специализирующаяся на изготовлении булавок, обуви или металлоизделий, выпускала в сотни или тысячи раз больше продуктов, чем один ремесленник, так что теперь с работой, прежде выполнявшейся сотнями квалифицированных работников, справлялись десятки неквалифицированных. В ответ на это возникло такое явление, как промышленный «саботаж» (это слово происходит от «сабо», деревянной обуви, с помощью которой ткачи пытались сломать деревянные шестерни в прялках «Дженни» или мюль-машинах, заменивших в производстве людей)[40].

Саботаж работников смог лишь немного задержать, но не остановить промышленную революцию. Повышение качества в сочетании с резким снижением цен на многие потребительские товары, от мелких предметов, таких как щетки, ножи и столовые приборы, до обуви, головных уборов и одежды, привело к уничтожению традиционных источников поставок. С другой стороны, к 1860 г. многие рабочие одевались и имели куда лучшую обувь, чем представители средних классов в 1780 г.[41]

Впрочем, процесс улучшений был длительным, и многие из них были не так уж очевидны. Как и преобразования в эпоху неолита, промышленная революция оказала неоднозначное воздействие на уровень жизни в обществе (если рассматривать его более широко), в котором происходили значительные изменения[42]. Загрязненность и болезни были просто ужасными, поскольку плотность населения в городских районах была крайне высокой, а потребности жителей значительно превосходили возможности элементарной инфраструктуры по удалению промышленных отходов и продуктов жизнедеятельности людей. Произошли огромные ландшафтные изменения, вызванные развитием транспортных сетей (железные дороги, расширение морских и речных портов), а также изменилась линия горизонта (дымовые трубы, огромные жилые дома и удушливые испарения «темных фабрик сатаны»)[43]. Однако пользу из них извлекали далеко не все люди.

37

Адам Смит, конечно, был знаком с памфлетом Анри Луи Дюамеля дю Монсо «Ремесло булавочника», который писал: «Низкая цена на булавки удивляет буквально всех; но вы будете просто изумлены, узнав, как много различных операций, большинство из которых являются весьма деликатными, необходимо для изготовления хорошей булавки. Сначала мы дадим краткое описание этих операций, чтобы пробудить у вас любопытство и желание узнать о них более подробно; это перечисление позволит нам узнать количество этапов, на которые будет разделяться эта работа… Первая операция заключается в получении калиброванной латунной проволоки, для чего используется волочильная доска» (Monceau, 1761, p. 41).

Высказывалось соображение, что Смит мог прочитать «разделение этой работы» («the division of this work») (как в книге дю Монсо) как «разделение труда по изготовлению булавок» («division of the work of pin-making»). Или нет. Это просто предположение.

38

Глубину понимания Адама Смита иллюстрирует его притча об «уличном носильщике и философе»: «Различные люди отличаются друг от друга своими естественными способностями гораздо меньше, чем мы предполагаем, и само различие способностей, которыми отличаются они в своем зрелом возрасте, во многих случаях является не столько причиной, сколько следствием разделения труда. Различие между самыми несхожими характерами, между ученым и простым уличным носильщиком, например, создается, по-видимому, не столько природой, сколько привычкой, практикой и воспитанием» (Smith, 1981, vol. 1, ch. 2; Смит, 2007, с. 78; курсив в оригинале. – М. М.).

39

Интересно, что способность заключать сделки и кооперироваться может проявлять себя и в области производства «общественных благ». Но, как заметил Тайлер Коуэн, эта способность также позволяет вступать в сговор и заключать соглашения об ограничении торговли (Cowen, 1999). Об этом же писал Адам Смит: «Представители одного и того же вида торговли или ремесла редко собираются вместе даже для развлечений и веселья без того, чтобы их разговор не кончился заговором против публики или каким-либо соглашением о повышении цен» (Смит, 1962, с. 109; Smith, 1981, p. 148). По Смиту, воспрепятствовать стремлению к таким собраниям было бы трудно, но было бы неразумно пытаться снизить трансакционные издержки подобных соглашений посредством уменьшения трансакционных издержек встреч купцов или ремесленников. Смит имел в виду требование, в соответствии с которым члены гильдий или других групп хозяйственников должны встречаться для принятия стандартов или планов. Если при этом снижаются трансакционные издержки, то «планы» могут оказаться невыполненными.

40

Возможно и «происходит», но непосредственная этимология слова «саботаж» от «сабо» слишком сложна, чтобы поверить в нее. Во французском языке значение слова «sabot» ближе к «неловкости», «хорошо слышным шагам» или «неуклюжей ходьбе». Подробнее см.: <http://www.etymonline.com/index.php?term=sabotage>.

41

Хорошо известен пример «шерстяной куртки», приведенный Адамом Смитом еще до начала промышленной революции, прекрасно иллюстрирующий дар его предвидения: «Присмотритесь к домашней обстановке большинства простых ремесленников или поденщиков в цивилизованной и богатеющей стране, и вы увидите, что невозможно даже перечислить количество людей, труд которых, хотя бы в малом размере, был затрачен на доставление всего необходимого им. Шерстяная куртка, например, которую носит поденный рабочий, как бы груба и проста она ни была, представляет собой продукт соединенного труда большого числа людей. Пастух, сортировщик, чесальщик шерсти, красильщик, прядильщик, ткач, ворсировщик, аппретурщик и многие другие – все должны соединить свои различные специальности, чтобы выработать даже такую грубую вещь. А кроме того, сколько купцов и грузчиков должно было быть занято для доставки материалов от одних работников к другим, живущим часто в весьма отдаленных частях страны! Сколько нужно было торговых сделок и водных перевозок, сколько, в частности, нужно было судостроителей, матросов, выделывателей парусов, канатов, чтобы доставить различные материалы, употребляемые красильщиком и нередко привозимые из самых отдаленных концов земли! А какой разнообразный труд необходим для того, чтобы изготовить инструменты для этих работников! Не говоря уже о таких сложных машинах, как судно, валяльная мельница и даже станок ткача, подумаем только, какой разнообразный труд необходим для того, чтобы изготовить весьма простой инструмент – ножницы, которыми пастух стрижет шерсть. Рудокоп, строитель печи для руды, дровосек, угольщик, доставляющий древесный уголь для плавильной печи, изготовитель кирпича, каменщик, рабочий при плавильной печи, строитель завода, кузнец, ножевщик – все они должны соединить свои усилия, чтобы изготовить ножницы» (Smith, 1981, p. 12–13; Смит, 2007, с. 74–75).

В продолжение своей мысли Смит допускает сравнение, которое кажется (и является) оскорбительным для ушей современного человека. Он сравнивает одежду, изготовленную на фабриках, с той, которую носят члены правящей семьи в обществе, не знающем разделения труда: «Без содействия и сотрудничества многих тысяч людей самый бедный обитатель цивилизованной страны не мог бы вести тот образ жизни, который он обычно ведет теперь и который мы неправильно считаем весьма простым и обыкновенным. Конечно, в сравнении с чрезвычайной роскошью богача его обстановка должна казаться крайне простой и обыкновенной, и тем не менее может оказаться, что обстановка европейского государя не всегда настолько превосходит обстановку трудолюбивого и бережливого крестьянина, насколько обстановка последнего превосходит обстановку многих африканских царьков, абсолютных владык жизни и свободы десятков тысяч нагих дикарей» (Smith, 1981, p. 14; Смит, 2007, с. 75). Это утверждение действительно является расистским, но мы должны понимать его в контексте. Согласно Смиту, вся разница предопределялась институтами. Изначально английский крестьянин ни в чем не превосходил «нагих дикарей». Но в Англии бедняк имел доступ к рыночным институтам и системе прав собственности, которые способствовали обмену и разделению труда. В принципе, этот успех должен был бы воспроизводиться повсеместно, и тогда важнейшей статьей экспорта были бы институты, а не шерстяные куртки. С точки зрения Смита, «богатеющим» и могущественным могло стать любое общество, использующее рынки для поощрения разделения труда.

42

Роберт Лукас, например, утверждает, что перемены, возможно, привели к небольшому снижению среднего уровня жизни, хотя увеличение численности населения и развитие производственного потенциала, позволявшего наращивать выпуск различных продуктов, означали, что плодами преобразований воспользовалось гораздо больше «живых» людей (Lucas, 2002; Лукас, 2013). Дело в том, что на первых порах положение отдельных людей ничуть не улучшилось, особенно если принять во внимание необходимость переезда в города и сопутствующее ему ухудшение здоровья и питания. Городское население было гораздо более специализированным, поскольку с точки зрения возможностей приобретения продуктов питания каждый горожанин полностью зависел от кого-то еще. Если в 1700 г. каждый сельскохозяйственный работник обеспечивал продуктами 1,82 человека, то к 1800 г. – 2,76 человека (Harris, 2003, p. 238).

43

Из стихотворения «Иерусалим» Уильяма Блейка (в предисловии к его эпической поэме «Мильтон»): «Светил ли сквозь туман и дым / Нам лик господний с вышины? / И был ли здесь Ерусалим / Меж темных фабрик сатаны?» (пер. С. Маршака). Впрочем, нередко можно услышать, что Блейк имел в виду не фабрики, а ортодоксальную организованную религию и образование. Как бы то ни было, в наши дни эти слова являются одним из ключевых тропов авторов, описывающих промышленную революцию.