Читать книгу Смерть леди Далгат. Исчезновение дочери Уинтера - Майкл Салливан - Страница 4

Стиснув кисть в руке, но сам этого не осознавая, Шервуд Стоу смотрел на леди Нису Далгат. Она стояла в десяти футах от него, положив одну руку на живот и опустив другую, держа перчатки для верховой езды, будто вот-вот умчится на охоту. Изумительная осанка, подбородок высоко вздернут, длинные жемчужные серьги висят абсолютно ровно. Волосы заплетены в косу, которая обвивает голову, словно королевская диадема. На леди Далгат было изысканное золотое платье из шелковой парчи, с широкими рукавами, на плечах – палантин с лисой, которая ухмылялась, будто тоже радовалась возможности находиться рядом со столь восхитительной женщиной. Царственный взгляд леди был нацелен в недоступные высоты, и Шервуд жалел лишь о том, что она смотрит не на него. В действительности она смотрела поверх его головы, на люстру, висевшую в ее личном кабинете.

По меркам замка Далгат комната была небольшой. В мыслях Шервуд называл ее «интимной», как будуар или гостиную, где ведут ухаживания. Однако к гостиным прилагались дуэньи, а в кабинете они находились вдвоем.

– Почему вы не смотрите на меня? – спросил Шервуд.

– Это необходимо? – ответила она, не отрывая взгляда от люстры. Губы леди Далгат застыли в равнодушной полуулыбке, как пристало государственному лицу. Обычно Шервуд ценил моделей, которые могли сохранять величавую позу, пока он писал, однако в ее случае это граничило с крайностью. Ниса не позировала – она пряталась.

– Скажем, это просьба.

– Просьба отклонена. – Слова были восхитительно нейтральными, как и ее губы, в них не чувствовалось ни тепла, предполагавшего дружелюбие, ни холода, означавшего недовольство.

Я даже не могу понять, дышит ли она.

Ниса была какой-то застывшей. Разумеется, именно этот образ она и хотела запечатлеть на портрете, однако Шервуда Стоу не интересовал портрет будущей графини Далгат. Его интересовала женщина. И хотя в обществе он ни разу не произносил ее имени, мысленно всегда называл ее Нисой – и никогда леди Далгат.

Род Далгатов был колоссом, монументом, знаменитой династией, покрытой пылью веков. Нисе едва исполнилось двадцать – Шервуд не знал, как давно, он не мог этого определить, поскольку ее тело обладало юной энергией, а вот глаза казались древними. Прекрасное, загадочное создание – но ее движения выдавали обман. Слишком изящные. Шервуд знал многих женщин – леди, принцесс, даже королев, – и ни одна не обладала и долей ее самообладания и элегантности. Ниса была кружащимся листком, подхваченным ветром, и, приземлившись на поверхность безмятежного озера, она бы не потревожила воду.

– Господин Стоу, разве у художников не принято подносить кисть к холсту, когда они пишут? – сказала леди Далгат люстре. – Вы простояли здесь двадцать минут, смешивая краски и держа воздетой эту палочку со щетинками, однако ни разу ею не воспользовались.

– Откуда вам знать? Вы ведь смотрите на люстру.

– Смотреть и видеть – разные вещи. Уж вам-то следует это понимать.

Шервуд кивнул и вновь добавил масло грецкого ореха к густеющей умбре. Его старый учитель, Ярдли, без сомнения, ворочался в своей могиле. Ярдли всегда настаивал на том, что работать нужно с яичной темперой, однако Шервуд предпочитал масло. Оно не только придавало его портретам полупрозрачную глубину, но и медленно сохло, тем самым позволяя ему делать… ну… что угодно.

– Совершенно верно, и поскольку вы тоже это знаете, следовательно, поймете причину моей медлительности и важность неспешности.

– Неспешность – неподходящее определение для вас, господин Стоу. Неспешна капля меда зимой. Она течет, пусть крайне неохотно, но течет. Вы, господин Стоу, – не брызги меда. Вы – скала.

– Жаль, я так люблю мед. Может, вы пересмотрите свою оценку?

– Скала, говорю я. Огромная гранитная глыба, недвижимая и непоколебимая в своем намерении не шевелиться.

– Неужели?

– А чем еще вы объясните два месяца ежедневных часовых сеансов? Итого шестьдесят часов. Я слышала, хорошие художники способны написать портрет за неделю.

– Верно, верно. – Шервуд постучал пальцем по подбородку, оставив пятнышко краски. – Полагаю, единственное объяснение заключается в том, что я не хороший художник.

Он закрыл бутылочку с маслом и поставил ее на полочку мольберта, где лежали запачканные тряпки и пузырьки с пигментами – некоторые из них стоили непозволительно дорого. «За морем» – или ультрамарин – ценился особенно высоко, поскольку камень, использовавшийся для приготовления темно-синей краски, привозили из-за океана, из той самой сказочной страны, откуда доставляли несравненное вино «Монтеморси». Стоимость этой краски в золоте в двадцать раз превосходила ее вес. К счастью, за исключением художников, об этом знали немногие, иначе его собратьев постоянно избивали бы и грабили.

– Вы это признаете?

– Разумеется, я не хороший художник. – Шервуд взял тряпку, сделанную из последней старой рубашки, и вытер масло, которое стекало по кисти на руки. Как бы он ни старался соблюдать аккуратность, его руки вечно притягивали краску и масло. – Я – лучший художник.

Леди Далгат выдохнула, и это был почти смешок. Одна изящная бровь скептически изогнулась.

– Вы самоуверенны.

Наконец какая-то реакция.

– Нет, я уверен в себе, а это разные вещи. Самоуверенность – неоправданная вера в себя. Уверенность – простое понимание собственных возможностей. Я не хвалюсь, будто я великий любовник – хотя мог бы им быть. В данном вопросе судить не мне. Это я оставляю женщинам.

На сей раз поднялись обе брови, и на лбу леди Далгат возникла крошечная морщинка.

– Однако мы обсуждали искусство, и в этом вопросе я – эксперт. Следовательно, вы можете поверить, когда я говорю, что художника лучше вам не найти, а говорю я это потому, что являюсь самым тонким судьей художественной ценности.

– Господин Стоу, не думаю, что могу доверять вам в вопросах искусства или каких-либо других. Ведь вы отказываетесь позволить мне взглянуть на свою работу. Вы никому не разрешаете хотя бы одним глазком увидеть ваш двухмесячный шедевр.

– Истина не создается по расписанию.

– Истина? Значит, вы пишете истину? Я-то считала, вы пишете меня.

– Да, вас, по крайней мере, пытаюсь, но вы мешаете процессу, отказывая в содействии.

– Что вы имеете в виду?

– Вы от меня прячетесь.

– Я… – Ее взгляд почти сместился. Он видел, как дрогнули зрачки. Прикусив нижнюю губу, она взяла себя в руки, и ее глаза застыли. Она подняла подбородок, едва заметно, возмущенно. – Я перед вами.

– Нет… вас тут нет. Передо мной – графиня Далгат, со всем ее изысканным благородством и пышными регалиями, но это не вы – на самом деле вы другая. Я хочу увидеть ту, что прячется внутри вас. Личность, которую вы скрываете ото всех, боясь, что они заметят…

Леди Далгат посмотрела на него. Не взглянула, не уставилась, а прожгла взглядом. Лишь на мгновение – но за это мгновение он увидел больше, чем за два месяца. Силу. Ярость. Бурю, заключенную в женском теле, под тонким слоем печали утраты и сожалений. Он увидел ее. Это зрелище потрясло Шервуда настолько, что он отступил на шаг.

– Мы закончили, – провозгласила леди Далгат, нарушив позу и сбросив лису. – И я не вижу смысла продолжать эту глупость. Я согласилась на портрет лишь потому, что так пожелал мой отец. Он мертв, а значит, портрет больше не нужен.

Она развернулась на левом каблуке и направилась к двери.

– В таком случае, увидимся завтра! – крикнул Шервуд ей вслед.

– Нет, не увидимся.

– Я буду здесь.

– А я нет.

Выходя, она захлопнула дубовую дверь, оставив Шервуда в одиночестве слушать затихающее эхо ее шагов.

Он не отрывал глаз от двери, которая ударилась о косяк и вновь открылась, позволив ему заметить отблеск исчезающего золотого платья.

Удивительно.

Секунду спустя Шервуд подобрал кисть и тряпку, которые уронил, сам того не заметив, и начал рисовать. Кисть носилась в воздухе, будто подхваченная вихрем, стремительно перемещаясь между палитрой и холстом. Шервуд так сосредоточился на работе, что заметил вошедшего в кабинет молодого человека, лишь когда тот заговорил.

– Что-то случилось?

Шервуд узнал синий сатиновый дублет прежде, чем увидел козлиную бородку, и сразу прикрыл картину. Закрепил сверху на раме мольберта ткань, которую использовал для этой цели. Незаконченные картины часто закрывали, чтобы уберечь от мошек, пыли и волосков, однако сейчас занавесь выполняла более важную задачу.

– Лорд Фокс, простите, я вас не заметил. Что вы сказали?

– Я спросил, не возникло ли проблем, – ответил Фокс, оглядывая кабинет с привычной смесью смущенной невинности и зловещего подозрения. – Я услышал громкий стук и увидел, как графиня выбежала в коридор. Могу я вам чем-нибудь помочь?

– В этом нет нужды. Сеанс выдался особенно хорошим, но он окончен. Я просто соберу вещи. Сегодня мы далеко продвинулись.

Фокс обошел мольберт и хмуро уставился на прикрытый портрет:

– Надеюсь, это не простыня?

– Вообще-то это моя ночная сорочка, точнее, то, что от нее осталось.

– А в чем же вы спите?

– Сейчас? Ни в чем. Обстоятельства вынудили.

– Хвала Новрону, уже почти лето. – Лорд Фокс взял бутылочку с ультрамарином и перебросил из руки в руку. Вряд ли он по чистой случайности выбрал именно этот пигмент. В отличие от других людей его круга, лорд Кристофер Фокс явно не был чужд миру искусства. – Почему вы до сих пор здесь, Шервуд?

Художник кивнул на прикрытую картину и улыбнулся. Показывать было легко, улыбаться – намного сложнее: Фокс продолжал подкидывать синюю бутылочку.

Лорд оглянулся и презрительно усмехнулся:

– Прошлым летом вы писали портрет моей тетушки Моби, на ее вилле в Суонвике.

– Да, я помню. Прекрасное место. Леди Суонвик была чрезвычайно мила и щедра.

Фокс кивнул:

– Ярдли написал ее портрет за два года до вас, и все же она настояла на том, чтобы вы, его ученик, также ее написали.

– Вообще-то это не редкость.

Фокс прервал игру с бутылочкой и ткнул большим пальцем в закрытую картину:

– Все ахнули, когда вы открыли ее портрет.

– И это тоже не удивительно.

– Увидев вашу работу, тетушка Моби расплакалась. И десять минут не могла успокоиться. Дядюшка Карл решил, что вы ее оскорбили.

– Граф Суонвик вызвал стражу.

– Я слышал, они схватили вас за руки и поволокли прочь, когда тетушка Моби обрела голос и остановила их. «Это я! – сказала она. – Такая, какая я есть на самом деле. Никто прежде не видел меня такой».

– Это тоже случается.

– Вы с ней спали? – Лорд подкинул бутылочку выше прежнего.

– Прошу прощения?

– Таким способом вам удалось произвести на нее впечатление? Заставить проявить подобную щедрость?

– Вы видели картину?

Фокс усмехнулся:

– Нет. Я всего лишь слышал историю. Тетушка Моби хранит портрет под замком в своей спальне, где, не сомневаюсь, предается мечтам о молодом художнике, что постиг ее столь глубоко. Не могу понять, почему нищий художник произвел такое впечатление на супругу графа.

– В этой истории есть смысл?

– Смысл в том, что ту картину, которая столь совершенно запечатлела тетушку Моби, что, возможно, склонила ее к супружеской измене, вы написали за пять дней. Поэтому я повторю свой вопрос: почему вы до сих пор здесь, Шервуд?

– Некоторые портреты писать сложнее других.

– А некоторых женщин сложнее соблазнить.

Шервуд поймал бутылочку в воздухе.

– Краски – не игрушки.

– Как и леди Далгат. – Мгновение Фокс смотрел на бутылочку в руке Шервуда, затем отвернулся. – Я полагал, вы просто пользуетесь добротой своего клиента. Тянете время, потому что у вас нет других заказов. Теперь я думаю, что проявил наивность. – Он снова покосился на укрытую тканью картину, словно это было лицо за вуалью, которое следило за ними. – Наверное, жизнь свободного художника полна трудностей и опасностей. Полагаю, для вас комната в замке, с собственной постелью и студией, – это значительный прогресс. Но вы кое-что забыли. Она благородна, а вы – нет. Это запрещено законами.

– Подобных законов не существует.

Шервуд опустил бутылочку с синим пигментом на мольберт и встал между ним и Фоксом.

Лорд нахмурился:

– А должны бы.

– Если уж говорить о том, что должно было бы быть, вам бы следовало родиться молочником из Келси, а не кузеном короля Винсента. Хотя это было бы ужасно несправедливо по отношению к коровам, о чем, не сомневаюсь, и думал Марибор, когда создал вас безземельным лордом.

Шервуд был чрезвычайно рад, что Фокс лишился его драгоценной бутылочки «За морем». Маранонский лорд без-определенного-места-жительства зарычал. Его плечи поднялись, будто шерсть на спине собаки. Прежде чем он успел открыть рот, чтобы выплюнуть какое-нибудь жуткое оскорбление, Шервуд опередил его:

– А почему вы до сих пор здесь? С похорон прошло больше месяца.

Он словно плеснул в огонь холодной воды. Фокс трижды моргнул, затем с ненавистью уставился на художника.

– Очевидно, вы были слишком поглощены своими глупыми попытками пробраться в постель ее светлости и не заметили, что кто-то пытается ее убить.

– При чем тут это?

– Я здесь, чтобы защитить ее.

– Неужели? – Шервуд вложил в это слово больше сарказма, чем собирался, однако лорд вывел его из себя. – Очевидно, вы не заметили, что у нее есть для этого опытные стражники. Или вы считаете, что единственной преградой, отделяющей леди Далгат от гибели, является страх, который испытывает убийца перед троюродным братом короля?

Это замечание не смирило ярость в глазах Фокса, но его взгляд вновь сместился к мольберту.

Шервуд знал, о чем думает лорд, и сделал еще один шаг вперед. Он не питал иллюзий, что возьмет верх над Фоксом в ссоре. Существовал закон, запрещавший бить аристократа, даже самого жалкого. Шервуд блефовал, но пытался использовать блеф как можно лучше: он распрямился во весь рост, став на дюйм выше Фокса, и ответил лорду не менее ядовитым взглядом, стиснутой челюстью и сжатыми кулаками.

В итоге Фокс предпочел просто плюнуть Шервуду на ногу и покинуть комнату.

Он тоже хлопнул дверью, но на сей раз она осталась закрытой.