Читать книгу Белый вождь - Майн Рид - Страница 15

Публичные увеселения закончились на равнине, но праздник святого Иоанна должен был продолжаться в городе. Прежде чем разойтись окончательно и разъехаться по домам, зрителям предстояло посмотреть еще немало зрелищ.

Прежде всего надо было отправиться в церковь получить окропление святой водой, посвятить четки, купить индульгенции и частицы мощей, чтобы наконец зачинить прореху, сделанную карточными играми в карманах иезуитов, которым вечером не терпелось продолжить игры.

Вечером по улицам тянулась процессия – шествие в честь святого Иоанна, в котором пять-шесть рослых мужчин носили на носилках по всему городу огромную статую святого Иоанна. Ноша была тяжелой, люди, носившие ее, обливались потом. Сама статуя была чрезвычайно любопытна. Представьте себе огромную куклу из воска и гипса, одетую в полинялую шелковую мантию, украшенную кружевами, перьями и разного рода мишурой. Это была католическая статуя, но переделанная на индейский лад, поскольку мексиканская религия включает столько же индейского, сколько и римско-католического.

Святой, похоже, подустал: в соединении головы с шеей что-то испортилось, голова немного наклонилась, и создавалось впечатление, что, когда несли статую, святой кивает толпе. Это выглядело бы довольно смешно где угодно, но только не здесь – в таком месте, где господствовало духовенство, – здесь такие кивки казались не нелепыми, а, как объясняли служители церкви, означали, что святой кланяется, выражая свое снисхождение к участникам шествия, и благословляет их действия, угодные Богу. Это – настоящее чудо! Так объясняли и отцы иезуиты, и священник городской церкви. Спорить с ними никто не стал бы, возражать им было опасно. В городе не нашлось бы ни единого человека, осмелившегося бы не поверить церкви. Такое чудо служило ей на пользу, укрепляя веру людей. Когда статую святого Иоанна водворили обратно в нишу в храме, впереди поставили ящичек – и в него посыпались песеты, реалы, квартильо, которые позже проиграют в карты.

Кланяющиеся святые, мигающие мадонны – не новшество для святой церкви. Свои святые чудотворцы были и у мексиканских священников, и даже в мало известной Новой Мексике, где всегда находились умельцы, способные организовывать чудеса на достаточно высоком уровне – такие, которыми прославились многие обманщики и аферисты.

По окончании процессии состоялся великолепный фейерверк, причем на самом высоком уровне, ибо пиротехника значительно развита в Новой Мексике.

По моему мнению, любовь к фейерверкам – странный, но верный признак упадка народа. Дайте мне статистику сожженного при этом пороха у какого угодно народа, и я вам представлю степень ее морального и физического состояния. Чем выше окажется эта цифра, тем соответственно ниже должен опуститься интеллектуальный уровень этого народа.

На огромной площади в Париже я видел однажды громадную толпу богачей и бедняков, любовавшуюся одним из этих жалких зрелищ, подготовленных с целью заверить людей, что они счастливы, создать у них иллюзию радости. Бедные и богатые, знатные и простолюдины жадными взорами следили за полетом ракет и разноцветных снарядов. Оживленно блестевшие их глаза, казалось, были лишены мысли. Подобно ребенку, готовому отдать драгоценный камень за кусок пирожного, они принимали дым и треск как замену свободы и смотрели на потешное зрелище с удовольствием, наслаждением и восторгом. С грустью смотрел я на их рост, на фут уменьшившийся по сравнению с ростом их предков. Они представляли некогда великий народ и еще считали себя первой нацией в мире. Но я-то видел, что это было с их стороны глубоким заблуждением: то, с каким восторгом они любовались пиротехнической забавой, доказывало мне, что у меня перед глазами нация, пережившая свой апогей и скользившая по крутому склону к разрушению, упадку и вырождению.

После фейерверка следовал бал, начали танцевать фанданго. Здесь появились те же лица, только несколько сменившие костюмы. Сеньоры и сеньориты переоделись в другие платья, а хорошенькие деревенские мастерицы заменили шерстяные юбки кисейными, украшенными оборками.

Бал происходит в большом зале Дома капитула[14], расположенном по одной стороне площади. На подобного рода балах ни для кого не бывает никаких ограничений и исключений, которые, впрочем, вообще встречаются очень редко в пограничных городах Мексики. Несмотря на социальные различия и тиранию властей, развлечения уравнивают все классы, и на публичных увеселениях господствует демократическое равенство, какого вы нигде, ни в каких странах не встретите. Это всегда поражало английских и даже североамериканских путешественников.

Каждый, кто в состоянии заплатить за вход, имеет право войти в бальный зал: богатый землевладелец, одетый в костюм из тончайшего сукна, оказывается рядом со скотоводом в кожаной куртке и бархатных панталонах; дочь богатого торговца танцует бок о бок с деревенской жительницей, простой aldeana, которая сама месит тесто, печет торты или ткет шали.

Вискарра и Робладо явились на бал в полном параде; пришел алькальд, опираясь на свою трость с золотым набалдашником; чинно вступили в зал священник в шляпе с широкими полями и два отца иезуита в развевающихся сутанах.

Все самые знатные местные семейства не отказались от присутствия на балу: богатый коммерсант Хосе Ринкон привез свою тучную жену и толстых дочерей с вечно сонными физиономиями; приехало семейство алькальда Эчевариа с дочерьми и сыном, который, единственный из всех присутствовавших, был одет по парижской моде – во фрак и цилиндр. С ними также прибыл сеньор Гомес де Монте, богатый владелец бесчисленных стад, и, хотя он откармливал огромное количество быков, это не мешало ему самому оставаться тощим и иметь таких же сухощавых жену и дочерей. Всеобщее внимание обращала на себя прелестная Каталина де Крусес; отец ее, дон Амбросио, богатый владелец рудников, сидевший рядом с ней, наблюдал за дочерью самым тщательным образом.

Присутствовало здесь и множество второстепенных членов общества: служащих с рудников, приказчиков, конторщиков, молодых скотоводов из долины, пастухов, охотников на бизонов и даже бедняков с дешевыми плащами на плечах, принадлежавших к самому бедному классу городского населения.

Оркестр состоял из бандолы[15], арфы и скрипки. Танцевали вальс, болеро и коону. Надо сказать правду, что в Париже не танцуют лучше: простой работник в короткой кожаной куртке и штанах до колен демонстрировал грацию и изящество первоклассного танцора – профессора в этом искусстве; простолюдинки в коротеньких юбочках и пестрых плетеных туфлях скользили по паркету с легкостью настоящих балерин.

Робладо, как обычно, осыпал любезностями Каталину, он почти все время танцевал с ней, но его золотые эполеты, старания угодить и страстные речи производили весьма мало эффекта: молодая девушка, по-видимому, даже тяготилась этим, и взоры ее, блуждая вокруг, казалось, искали что-то или кого-то. Совершенно очевидной была ее невнимательность – общество Робладо, которого она почти не слушала, похоже, действовало ей на нервы.

Комендант Вискарра, в свою очередь, был неспокоен: подходя к разным группам, он раздраженно отходил от каждой из них, не встречая той, кого так настойчиво искал.

Понятно, речь идет о прелестной блондинке, но ему не везло: он даром терял время, Розита с матерью уехали тотчас же после фейерверка, и Карлос с дон Хуаном проводили их до дома, довольно удаленного от Сан-Ильдефонсо; но сами намеревались возвратиться на фанданго.

Было уже поздно, и танцы находились в самом разгаре, когда оба они вошли в зал. Карлоса можно было узнать издали по белоснежному султану из перьев цапли, воткнутым в его черное сомбреро. С этого момента взоры Каталины обрели цель, но, удерживаемая страхом разгневать отца или ревнивого жениха, она смотрела на охотника лишь украдкой. Карлос же, в свою очередь, старался выглядеть равнодушным, хотя сердце его пылало огнем, и он чем угодно пожертвовал бы, чтоб только танцевать с ней. Но он понимал ситуацию и знал, что вызвал бы скандал, если бы осмелился пригласить наследницу дона Амбросио. На это он не решился.

Временами ему казалось, что она больше не смотрит на него, а внимательно слушает любезности Робладо, франта Эчевариа и других. Такое поведение Каталины было продиктовано благоразумием – она хотела скрыть свою любовь ото всех, но Карлос не понял этого и начал сердиться.

«Э! – подумал он после минутного рассуждения. – Оставим эти нелепые мечтания!»

И пригласил хорошенькую юную крестьянку, которая с удовольствием приняла его предложение и пошла танцевать с ним.

Каталина, увидев это, рассердилась в свою очередь, почувствовав ревность.

Подобный немой разлад продолжался некоторое время. Наконец, Карлосу наскучила его дама, он оставил ее и уселся в одиночестве на скамье, тянувшейся во всю длину зала. С беспокойством следя за каждым движением Каталины, он читал в глазах молодой девушки любовь и только любовь, которую он вдохнул в нее и в которой она тоже призналась ему, – они уже обменялись клятвами. Что же им сомневаться друг в друге? В сердца их возвратилось доверие.

Бал постепенно оживлялся; неоднократные возлияния усыпили бдительность дона Амбросио. Избавившись от этого присмотра, влюбленные могли чаще и смелее смотреть друг на друга.

Вальсировавшие пары, танцуя, проносились мимо Карлоса. Каталина танцевала с Эчевариа. Когда пара приближалась к охотнику, каждый раз влюбленные обменивалась взглядами. Сколько в таком мимолетном взгляде может сказать испанка своему возлюбленному! По крайней мере, Карлоса приводило в восторг то, что он читал в глазах Каталины.

В третий раз проносилась эта пара по кругу. Положив руку на плечо своему кавалеру, Каталина держала в руке, лежавшей на плече партнера, небольшую веточку, покрытую темной зеленью, и, оказавшись рядом, ловко сумела бросить ее на колени Карлосу, прошептав слово «туя!».

Карлос услыхал это слово и схватил веточку, напоминавшую своим названием нежное выражение, произнесенное его возлюбленной. Это была ветвь туи, виржинского можжевельника. Поднеся этот драгоценный залог любви к губам, он вдел его в петлицу своей вышитой золотом куртки.

До конца вечера влюбленные могли передавать друг другу немым языком взглядов свою нежность и взаимное доверие.

Было уже поздно, когда полусонный дон Амбросио начал засыпать и, наконец, увез свою дочь, которую Робладо, как вежливый кавалер, сопровождал до самого дома. Вскоре богачи и чиновники последовали этому примеру и тоже разъехались; но самые неутомимые поклонники Терпсихоры оставили зал только тогда, когда первые лучи солнца проникли сквозь решетчатые ставни Дома капитула, окна которого, как и у большинства мексиканских зданий, были без стекол.