Читать книгу История пчел - Майя Лунде - Страница 6

– Смотри, у меня есть три рисовых зернышка, а у тебя – еще два. Тогда сколько у нас с тобой всего зернышек? Я взяла со своей тарелки две рисинки и положила их на уже опустевшую тарелку Вей-Веня. Те детские лица – у меня никак не получалось забыть их. Высокую девочку, подставляющую лицо солнцу, широко зевающего мальчика. Такие маленькие. А Вей-Вень показался мне вдруг совсем взрослым. Скоро ему исполнится столько же, сколько им. В других регионах страны имелись школы, правда, ходили в них лишь немногие избранные. Те, кто впоследствии занимал руководящие должности, и те, кто должен был научиться принимать решения. То есть те, кто в саду не работал. Если только он окажется особенно талантливым и будет намного способнее всех остальных…

– А почему у тебя три, а у меня только две? – спросил Вей-Вень, скорчив гримаску.

– Ну хорошо, пусть две будет у меня, а у тебя три. Вот так, – я переложила ему на тарелку одно зернышко со своей, – сколько всего получается?

Вей-Вень положил пухлую ладошку прямо на тарелку и принялся возить по ней пальцами, будто раскрашивая невидимой краской.

– Хочу еще кетчупа.

– Вей-Вень. – Я решительно убрала его руку с тарелки; она была липкой и влажной. – Как надо сказать? Пожалуйста, дай мне еще кетчупа. – Я вздохнула и опять показала на зернышки риса: – У меня два. И у тебя три. Давай посчитаем: один, два, три, четыре, пять.

Вей-Вень потер рукой лицо, оставив на щеке красную полоску от кетчупа. Потом потянулся к бутылочке:

– Пожалуйста, дай мне еще кетчупа.

Надо было раньше начинать… Ежедневно вместе мы проводили всего час. И нередко я тратила это время впустую – играла с малышом или подольше кормила его. Сейчас он уже мог бы уметь намного больше…

– Пять, – сказала я, – пять зернышек. Правильно? Он понял, что до кетчупа ему не дотянуться, и с силой откинулся на спинку стула, так что стул подскочил. Вей-Вень часто делал что-то, не рассчитав силы. С самого рождения он был крепким и сильным мальчиком. И довольным. Ходить он начал поздно – словно никуда не спешил. Ему достаточно было сидеть на земле и улыбаться всем, кому вздумалось поболтать с ним. А таких находилось немало, потому что Вей-Вень был очень улыбчивым ребенком.

Я взяла бутылку и выдавила ему на тарелку немного красной химической жидкости. Может, он хоть сейчас начнет меня слушаться?

– Вот, пожалуйста.

– Да! Кетчуп!

Я вытащила из миски еще две рисинки.

– Смотри, у нас появилось еще две. Сколько их теперь всего? – Но Вей-Вень был поглощен едой. Кетчупом он измазал всю мордашку. – Вей-Вень? Сколько получится?

Тарелка вновь опустела, он внимательно посмотрел на нее, а затем поднял вверх и начал рычать, прямо как самолет в прежние времена. Вей-Вень обожал всякий старый транспорт – вертолеты, автомобили, автобусы. Мог часами ползать по полу и строить дороги, аэродромы и систему путей сообщения.

– Вей-Вень, перестань. – Я отняла у него тарелку, отставила ее в сторону, так чтобы он ее больше не видел, и опять показала на засохшие зернышки риса: – Смотри же. Пять плюс два. Сколько у нас получается?

Голос у меня дрогнул, но я улыбнулась. Впрочем, моей улыбки Вей-Вень все равно не заметил, потому что потянулся за тарелкой:

– Дай! Мой самолет! Мой!

Куань в гостиной кашлянул и укоризненно посмотрел на меня. Он сидел на диване с чашкой чая в руках, положив ноги на журнальный столик, и делал вид, что отдыхает.

Я притворилась, что никого из них не слышу, и начала считать:

– Один, два, три, четыре, пять, шесть и… семь! – Я улыбнулась Вей-Веню, точно мы с ним сделали великое открытие. – Всего получается семь, верно? Видишь? Семь. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь.

Хоть бы он понял это – этого пока достаточно, и я отстану, отпущу его поиграть. Крошечные шаги, каждый день.

– Мой! Отдай! – Он изо всех сил пытался дотянуться до тарелки.

– Дружок, не надо ее трогать. – В моем голосе зазвучали металлические нотки. – Сейчас мы с тобой считаем.

Едва слышно вздохнув, Куань поднялся с дивана, подошел к нам и положил руку мне на плечо:

– Уже восемь.

Я стряхнула его руку:

– Посидит еще пятнадцать минут – ничего с ним не станется. – Я упрямо смотрела на мужа.

– Тао…

– Пятнадцать минут – ничего с ним не случится. – Я не сводила с него взгляда.

Куань отступил:

– Но зачем?

Я отвела глаза. Объяснять и рассказывать про детей мне не хотелось. Что он скажет, я и так прекрасно знала. Что меньше они не стали. Что они всегда такими были. В прошлом году приводили тоже восьмилеток. Но так уж оно сложилось. Что такой порядок и что началось это много лет назад. А потом он заговорил бы высокими словами, которые совершенно не подходили ему: мы должны радоваться, что живем здесь. Все могло быть хуже. Мы могли бы жить в Пекине. Или в Европе. Надо видеть преимущества в нашем положении. Жить сегодняшним днем. Разумно использовать каждую секунду. Эти фразы были совершенно не похожи на то, как Куань обычно разговаривал, – он словно прочел их где-то и заучил, но произносил их с таким пылом, будто действительно во все это верил.

Куань погладил Вей-Веня по жестким волосам.

– Я с ним поиграть хочу, – тихо проговорил он.

Вей-Вень повернулся на стуле – вообще-то из этого детского стульчика он уже вырос, но на нем имелись ремни и застежка, так что для моих уроков лучше парты и не придумаешь. Мальчуган вновь потянулся к тарелке:

– Отдай! Мой самолет!

Не глядя на меня, Куань, по-прежнему спокойно, произнес:

– Нет, с тарелкой играть нельзя, но вот что я тебе скажу: зубные щетки тоже умеют летать. – А потом вытащил Вей-Веня из стульчика и направился с ним в ванную.

– Куань… Но я…

По дороге в ванную он легко перекинул Вей-Веня из одной руки в другую и, делая вид, что не слышит меня, продолжал болтать с малышом. Куань нес его так, будто Вей-Вень был легким как перышко, а вот я поднимала его уже с трудом.

Я не сдвинулась с места. Но и слов не находила. Он прав. Вей-Вень устал. И день близился к концу. Малыша надо укладывать, иначе он перевозбудится и вообще откажется ложиться. И тогда нам придется несладко, я это прекрасно знала. В таких случаях Вей-Вень мог до поздней ночи не уснуть. Сперва он вылезет из кроватки, распахнет дверь в нашу комнату и, звонко смеясь, примется играть с нами в догонялки. Потом, устав, станет кричать, плакать и капризничать. Такой у него характер. Наверное, все трехлетки такие.

Впрочем… насколько помню, я в детстве так себя не вела. Когда мне было три года, я научилась читать. Сама освоила иероглифы и поразила учителя, бойко прочитав вслух сказку. Я читала ее для себя, а не для других детей – от них я старалась держаться подальше. Мои родители лишь наблюдали за мной со стороны, позволяя читать сказки и коротенькие детские рассказы, но других книг мне не давали. Зато учителя относились ко мне с пониманием. Они дарили мне возможность просиживать над книгами, когда остальные отправлялись гулять, показывали мне фильмы и запускали для меня взломанные обучающие программы. Многие из этих материалов появились еще до Коллапса, до падения демократии, до начавшейся после этого мировой войны, когда пища превратилась в роскошь, доступную лишь единицам. В те времена информационный поток был огромным, практически необозримым. Слова складывались в цепочки длиной с Млечный Путь. Всеми существующими фотографиями, картами и изображениями можно было покрыть несколько поверхностей Солнца. Чтобы пересмотреть все фильмы, требовалось время, в миллионы раз превышающее продолжительность человеческой жизни. И технология сделала все это доступным. В те времена доступность была девизом человечества. При помощи сложных изобретений люди в любой момент могли подключиться к информационному потоку.

Однако Коллапс разрушил цифровые информационные системы. Всего за три года они полностью погибли. У людей остались лишь книги, пиратские копии фильмов, поцарапанные диски с программным обеспечением и древняя, чудом не сгнившая сеть телефонных кабелей.

Я буквально заглатывала старые, полуистлевшие книги и пиратские видеофильмы, читала и запоминала все, будто впечатывая эти книги и фильмы в свою память.

Своих знаний я стыдилась, потому что из-за них становилась иной. Многие учителя пытались побеседовать с моими родителями, называли меня одаренной и говорили, что у меня есть талант, однако родители лишь смущенно улыбались и спрашивали про обычное – дружу ли я с кем-нибудь, быстро ли бегаю, ловко ли карабкаюсь по деревьям и старательно ли плету коврики. Здесь мне похвастаться было нечем. Однако со временем жажда учиться поглотила стыд. Я познакомилась с устройством языка и поняла, что для обозначения каждой вещи или чувства существует не одно слово, а много. И я познакомилась с историей планеты. Узнала о том, как вымерли насекомые-опылители и как вырос уровень Мирового океана, о потеплении и об атомных катастрофах, прочитала про то, как США и Европа всего за несколько лет потеряли все, чем владели, как скатились вниз, за черту бедности, как их население сократилось до ничтожной доли от прежнего количества, а производство пищи ограничилось зерном и кукурузой. Нам же, жителям Китая, повезло. Комитет, высшая ячейка Партии и правительство нашей страны, твердой рукой провел нас через эпоху Коллапса. Ряд принятых Комитетом решений не получил поддержки у народа, но оспаривать их народ не имел возможности. Я узнала обо всем этом. И мне хотелось двигаться дальше. Получать все больше и больше, чтобы знания переполняли меня. Я ни секунды не обдумывала то, о чем узнала.

Пока мне в руки не попалось потрепанное издание “Слепого пасечника”. Тогда я словно замерла. Беспомощно переведенный с английского текст дался мне нелегко, однако книга затягивала. Она была издана в 2037 году, всего за несколько лет до Коллапса, когда насекомые-опылители окончательно прекратили свое существование. Я принесла книгу учительнице и показала ей фотографии различных типов ульев и подробные изображения пчел. Именно пчелы привлекали меня сильнее всего. Матка и ее дети, прячущиеся в сотах личинки и царство золотистого меда.

Учительница увидела эту книгу впервые, но, как и я, пришла в восторг. Некоторые особенно удачные пассажи она зачитывала вслух. Те, где рассказывалось о знаниях. О том, как действовать вопреки инстинктам, потому что человеческие знания сильнее их. И чтобы жить с природой, в природе, необходимо отстраниться от природы внутри нас. Еще там рассказывалось о ценности образования, потому что суть его заключается именно в том, чтобы контролировать природу в самом себе.

Мне тогда было восемь лет, и я поняла лишь самую малость. Но я разделяла восхищение учительницы. И то, что автор говорил про образование, я тоже понимала. Без знаний мы ничто. Без знаний мы животные.

Эта книга добавила мне целеустремленности. Теперь в обучении меня привлекал не только процесс – мне захотелось научиться понимать. Совсем скоро я опередила своих одноклассников и была самой юной из всех школьников, ставших Юными пионерами Партии и получивших разрешение носить Галстук. Это переполняло меня гордостью. Даже родители улыбались, когда мне на шею повязали эту красную тряпицу. Однако в первую очередь знания делали меня богаче. Богаче всех остальных детей. Ни красивой, ни спортивной я не была, усидчивостью и физической силой не отличалась. Ни в каких других сферах мне тоже не удавалось себя проявить. Девочка, смотревшая на меня из зеркала, была нескладной, с чересчур маленькими глазами и слишком крупным носом. Совершенно обычная внешность умалчивала о сокровищах, спрятанных внутри. О кладе, благодаря которому каждый день обретал особую ценность. И который мог открыть для девочки совершенно иной путь.

Я все рассчитала, когда мне было десять. В других регионах, там, куда добираться придется целые сутки, имелись школы, и когда мне исполнится пятнадцать, я не выйду на работу, а поступлю в одну из них. Директриса показала, как заполнить вступительную анкету. По ее словам, у меня были все шансы поступить. Но обучение в таких школах стоило денег. Я попыталась объяснить все родителям, но тщетно: мои разговоры испугали их, они смотрели на меня, словно на существо с другой планеты, непонятное и нелюбимое. Директриса старалась мне помочь и вызвала их на беседу. О чем именно они говорили, я так никогда и не узнала, но после этого разговора родители лишь сильнее заупрямились. Денег у них не было, и откладывать они не хотели.

Мне следует образумиться – так они считали. Успокоиться, прекратить “витать в облаках”. Но у меня не получалось. Такой у меня был склад, и такой я осталась на всю жизнь.

Вей-Вень рассмеялся, и я вздрогнула. Акустика в ванной усиливала звуки, и его смех звоном колокольчика разлетался по квартире.

– Нет, папа! Не-ет! – Вей-Вень хохотал, а Куань щекотал его и дул в живот.

Я встала, составила тарелки в раковину, подошла к двери в ванную. Надо бы мне записать смех Вей-Веня, сделать аудиозапись, а потом, когда малыш вырастет и его голос сломается и огрубеет, дать ему послушать.

И тем не менее в тот вечер я даже не улыбнулась.

Я толкнула дверь. Вей-Вень лежал на полу, а Куань стаскивал с него штанину, притворяясь, будто воюет с брюками и никак не может их снять.

– Давай быстрее, – сказала я Куаню.

– Быстрее? Но эти штаны такие упрямые – никакого сладу с ними нет! – заявил Куань, а Вей-Вень расхохотался.

– Ты сейчас его раззадоришь.

– Так, штаны, прекратить ваши штучки!

Вей-Вень засмеялся еще громче.

– Он перевозбудится, – продолжала я, – и не заснет. Куань не ответил, но послушался. Я вышла из ванной и прикрыла дверь. Помыла посуду.

Потом я достала прописи. Всего пятнадцать минут – ничего с ним не станется.