Читать книгу Зона свободы. Дневники мотоциклистки - Майя Новик - Страница 12

(2002 год, 27 июня)

.…Меня будит толчок в плечо. Ну почему нельзя оставить меня в покое? Я на мгновение высовываю нос из-под края спальника и тут же втягиваю голову в плечи. Хо-ло-дры-га! А деваться-то некуда. Совсем. Надо вылезать из спальника, напяливать на себя холодную, волглую косуху и идти собирать вещи. Вдруг сегодня нам повезет и будет хоть чуточку полегче?

Не повезет, не может повезти: впереди девять печально знаменитых грязевых ванн, водители вездеходов все уши нам про них прожужжали. И КАМАЗы там вязнут, и УАЗики там по крышу проваливаются. Так что легче не будет. А значит, надо вставать и идти.

Небо снова затянуто облаками. Это не беленькие вчерашние овечки, это предвестники дождя. Кажется, снова капает. Мы не завтракаем, – экономим продукты. Я собираю вещи, скатываю спальники, коврики, распихиваю свитера и носки по пакетам. Алексей крепит багаж к «Уралу» с коляской. Остальные тоже суетятся, прогревают мотоциклы, скидывают вещички. Они почему-то никогда не ждут нас, и мы всегда немного опаздываем, совсем чуть-чуть, секунд на тридцать. И этих тридцати секунд вполне хватает, чтобы наши мотоциклы оказались в самом хвосте колонны. Будаеву это даже нравится, – он едет почти последним и совершенно точно знает, что с сыном все в порядке. Алексей на одиночке едет замыкающим, и я постоянно оглядываюсь, потому что одиночка – самый опасный мотоцикл, на нем можно упасть, на нем легче улететь с дороги под обрыв, ведь местами Алексей едет на нем стоя, как на кроссовом мотоцикле, а значит, не может вовремя переключиться или затормозить, – ворочать рулем одиночки нелегко, я знаю о чем говорю, я сама им недавно ворочала.

А ведь опаздываем мы не по своей вине, просто в коляске у Алексея сложены запчасти на всю команду и котелки, на каждой стоянке кто-нибудь ремонтируется, оставшиеся запчасти и помытые котелки парни отдают Алексею в последний момент, а ведь ему нужно все аккуратно уложить, иначе багаж просто не войдет в коляску. Вот и сейчас все уже прогревают мотоциклы, а мы только-только упаковались. Алексей торопливо заканчивает привязывать «Манарагу», я прогреваю одиночку. Уж это-то я могу сделать. Алексей машет мне рукой.

– Да иди же ты! Иди, вон, на ту сторону!

Я нерешительно топчусь на месте.

Алексей разворачивает мотоцикл с коляской, съезжает с насыпи и штурмует реку вброд. Веер черных брызг разлетается в терпком, как глоток молодого вина, чистом воздухе. На мгновение, только на мгновение он буксует почти у самого берега, но «Урал» справляется с нагрузкой, зубастая резина цепляется за камни, и мотоцикл вырывается на берег.

Я осторожно перехожу по старым трухлявым бревнам моста на ту сторону. Когда их положили? В конце тридцатых? В сороковых? Железное все же дерево – лиственница! Но даже оно не выдерживает шестьдесят лет бессрочной службы: оно крошится под сапогами, щепки летят вниз, в черную, блестящую воду. Остальные едут вслед за мной, я отступаю в сторону на одиночные бревна, чтобы пропустить мотоциклы. Будаев перегоняет свой мотоцикл, потом уступает его Юрке, заводит оставленный Алексеем «Урал» с коляской.

– Подождем Лешу? – прошу я, он безразлично смотрит назад, убеждается, что Алексей сел на одиночку и трогается с места.

Я вскакиваю в седло в последний момент. На часах – семь тридцать. Дорога снова вьется между сопок, которые становятся все выше.

Мы выходим к Светлой только через час. Из-за дождей черно-синяя река вздулась, и на дороге образовались прижимы.

Вопреки моим опасениям, облака тают, и показывается солнце. Вода от этого становится еще более черной, кажется, что река до краев наполнена чернилами. Дорога идет совсем рядом с водой, стихия поглотила крутой берег, и теперь река течет под колесами мотоциклов. Слева словно нарисован черно-белой краской каменистый крутой обрыв. Кое-где с него свешиваются чахлые кустики, вверх торчат тонюсенькие молодые пихты. Разминуться на такой дороге с грузовой фурой невозможно, и я молю Бога, чтобы нам не встретился вездеход.

Оказалось, обещанные прижимы можно проехать. Здесь не такая уж плохая дорога, главное препятствие – большие камни, которые совсем не видно под водой. Мотоциклы виснут на них рамами колясок и поддонами. Зрелище необычное: плавное течение, черная вода отражает небеса прямо под ногами. Кажется, что мотоциклы едут по поверхности воды, и только умелые матерки парней возвращают меня к действительности.

Я смотрю на Светлую. Кто придумывал названия странным рекам в этих диких местах? Чем руководствовался этот человек? Вчера мы проезжали Намаму, – она была светлой. Сегодня мы проезжаем Светлую, но она совсем темная и глубокая. Она не меньше пятидесяти метров в ширину, на том берегу стеной стоит тайга, течение медленное, но катится вся эта могучая масса воды с такой устрашающей силой и неумолимостью, что становится не по себе, и ты понимаешь, что эту силищу ничто не остановит. Прямо от каменистого полотна дороги начинается глубина, шагнешь, – и не найдет тебя больше никто. Это не синяя глубина солнечного моря и не лазоревая, стерильная глубина бассейна, и даже не мертвенная зелень саянского Китоя, это нечто темное, страшное, затягивающее. И не нужно смотреть на нее так долго: свинцовые воды реки гипнотизируют, и уже не помнишь, ни зачем ты здесь, ни кто ты, ни куда тебе нужно идти. Так можно навсегда остаться сидеть на камне и смотреть в вязкую, тягучую, хрустально-черную бесконечность. Светлая неторопливо катится вдоль суровых берегов, и мне все мерещится, что хранит она в себе какую-то неутоленную печаль.

– Смотри! – отвлекает меня Алексей.

Я возвращаюсь обратно, словно из далека. Оказывается, я сижу на холодном камне, сзади десятиметровый отвесный обрыв. Здесь прижимы заканчиваются, а потом дорога взбирается на крутизну, словно для того чтобы, разбежавшись, кинуться в воду, но в последний момент передумывает, ныряет в сухое русло притока и снова карабкается по круче вверх. Можно только догадываться, насколько высоким должен быть паводок, чтобы приток стал полноводным. Это уже за пределами моего воображения.

Я оборачиваюсь. Алексей нашел среди камней оторванный резиновый брызговик, на котором крупными, белыми буквами написано «Nissan», его оставил тот, кто был здесь до нас. Быть может, это ребята из Новосибирска? У них наверняка были такие внедорожники. Если прошли они, значит… Да ничего это не значит, просто они ехали сухим, жарким летом, когда воды здесь просто не было, а Светлая текла где-то далеко внизу. Мы же влипли, как говорится, по полной.

Мотоциклы один за одним подтягиваются, выстраиваются колонной. Мы снова трогаемся в путь. Вернее, трогаются мотоциклы, я иду пешком, долго лезу в горку. Она не спешит заканчиваться. Мы поднимаемся все выше и выше, слева от нас снова обрыв, склон зарос березняком, но тоненькие, нежные стволы не смогут удержать мотоцикл, если он захочет рвануть вниз. На сложных участках я пытаюсь страховать Алексея, утешая себя тем, что лучше уж пусть мотоцикл переедет через меня, чем Алексей слетит с обрыва. Алексей в опасных местах снова встает на ноги и пытается быстро вертеть коротким ломом руля. Иногда это получается, но не сейчас, сейчас он пролетает мимо меня, заднее колесо мотоцикла скользит на камне, мотоцикл падает, и Алексей колобком катится по дороге, сразу же вскакивает на ноги, подбегает к «Уралу», мы вдвоем поднимаем мотоцикл.

– Сейчас, сейчас, давай, – бормочет он, – все в порядке.

Его лицо от усталости ничего не выражает. Он едет дальше, я снова иду пешком, звуки мотоциклов замирают за ближайшими деревьями, и на мгновение становится совсем тихо, я беспокойно оглядываюсь на притихшие в ожидании какого-то события сопки, бегу, задыхаясь, наверх. Я нахожу их в сотне метров выше, парни остановились, чтобы перекурить. Здесь подъем заканчивается, поверх верхушек деревьев я вижу новую долину, дорога уходит между двух сопок вправо.

Делать нечего, едем дальше.

К «ваннам» мы вышли к обеду. Впрочем, обед – он только в цивилизованном мире обед. Нам обедать нечем, значит, надо ехать дальше.

Караван нерешительно останавливается на развилке, влево уходит хорошая, лесная и, главное, сухая дорога. Она вьется между высоких сосен с толстыми, медными стволами, она обманчиво красива, она обещает нетрудный путь. Она похожа на проселок где-то совсем рядом с деревней. Это дорога на Молочный ключ. Я не знаю, что это такое, но это там.

– Он говорил, можно попробовать пройти через Молочный ключ, – Будаев вопросительно смо трит на Вадима, тот молча жует травинку, потом кивает.

– Давай попробуем.

У меня предчувствие, что мы зря сожгем драгоценный бензин, дорога уходит совсем в другую сторону, но я молчу. Караван сворачивает влево, под колесами плотный песок, скорость сразу же растет. Но дорога оказывается такой хорошей только первые семьсот-восемьсот метров, потом мы въезжаем на поросшую сочной, высокой травой поляну и упираемся в густой подлесок. В нем есть тропинки, и даже «Урал» с коляской по ним пройдет, но всем становится ясно, что мы выехали к болоту.

– Надо сходить посмотреть, что там, – тонкий голос Будаева далеко разносится по замолчавшему лесу.

– Леха, пойдем сходим, – после нескольких минут тягостного молчания говорит Вадим.

Алексей уходит вместе с ним, под его черными резиновыми сапогами хлюпает вода. Мы остаемся ждать. Парни понуро сидят на мотоциклах. Олег Рудин откидывается на коляску и даже умудряется задремать. Андрей Кравчук сворачивает куртку, кладет на руль, переворачивается, ложится головой на руль, ноги свешивает с сиденья и тоже пытается немного поспать. Будаев отходит к сыну, я просто сижу и жду. Над каждым из нас сразу же начинает виться плотное облако гнуса. Мошка настойчиво лезет в глаза и забивается под шлем, в волосы, щекочет за ушами, попадает в нос и в рот при каждом вдохе, надсадно звенят комары. Я отмахиваюсь от них, трясу головой, словно лошадь, но это не помогает. Наконец, я слезаю с сиденья и начинаю бесцельно бродить по поляне, – так меньше кусают.

Ребята возвращаются через двадцать минут. Еще издали Вадим отрицательно машет рукой.

– Не пройти! – говорит он негромко, когда подходит ближе. – Болото… Мы там следы медведя видели. Вот такие! – он показывает, какого размера следы.

Алексей кивает в знак того, что они в самом деле наткнулись на медвежьи следы.

– Рядом прошел, – говорит Вадим, – вода еще набраться не успела.

– А я даже не понял, что это медвежий след, – Алексей говорит мне, но слышат его все, – я сначала подумал – детский. Босиком кто-то прошел.

– А похоже…

Мы возвращаемся на дорогу. Нам не миновать девять ванн, кто-то там, наверху, решил отыграться на нас. Мы выезжаем к первой луже. Ни у кого нет ни малейшего желания даже сходить померить глубину, всем и так понятно, что мотоцикл здесь утонет. Дорога – сплошной торф, в слое которого вездеходы не один десяток лет продавливали колею. Уж постарались, продавили! Вода в луже коричневая, но прозрачная, ее сегодня еще никто не замутил. Слева – болото, справа… Да, кажется, справа можно пройти, здесь неширокий, метров в десять, болотистый луг, поросший густой малахитовой осокой, он тянется вдоль лужи и заканчивается там, где дорога выходит из воды. Здесь уже проходили вездеходы, в траве видны заросшие, давние следы от колес. За лугом начинается зеленоватый подлесок, а дальше растут высокие лиственницы. Потоптавшись по лугу, парни разрабатывают план.

– Ну здесь проехать можно…

– Встрянем.

– А чего встрянем, разогнаться вон там на дороге и – покуда хватит газа!

– А потом?

– Веревками, а там и в воду спрыгнуть можно, там не глубоко, только бровка высокая, но это ерунда.

– Кто пробовать будет? Леха, ты?

И снова пахнет сожженным сцеплением, горит ферродо. Это испытание на страх, кто меньше боится, тот дальше проезжает, прежде чем завязнуть в торфе, потом мотоциклу помогают веревками. Первым едет Алексей на своем «Урале». Он проходит очень далеко по лугу, соскакивает с мотоцикла и идет рядом с ним, осторожно держа ручку газа, потом, в самом конце луга, он вскакивает в седло, «спрыгивает» на своем тяжелом мотоцикле с бровки в воду, отъезжает на взгорок, глушит мотоцикл и идет за одиночкой. Одиночка хлопот почти не доставляет.

Потом едут Будаев, Рудин, Королев, Мецкевич и, наконец, Андрей Кравчук. Его приходится ждать. Теперь я знаю, почему люди гибнут в тайге, – это происходит из-за безалаберности, самоуверенности и неподготовленности. Они не знают, что провести в тайге месяц, это совсем не то, что выбраться в лес на выходные или съездить в Тальяны за ягодами. Здесь важна не только психологическая подготовка, но и материальная подготовка. И если в первом Андрей Кравчук преуспел, и его олимпийское спокойствие иногда раздражает даже Будаева, то вот по матчасти – не очень. И дело даже не в том, что он пошел вокруг Байкала в старых кирзовых сапогах, которые порвались на следующий день, и которые он каждый вечер зашивал на привале суровыми черными нитками. И дело не в том, что вместо нормальной запасной обуви он взял с собой туфли. Мне, в конце концов, все равно, в чем он будет ходить по тайге, когда сапоги окончательно развалятся. Дело в том, что его мотоцикл оказался самым неподготовленным. У него сношена «собачка» на кикстартере. Он пинает кик, но тот не входит в зацепление с валом коробки передач. Он его пинает, пинает… Этот цирк мы наблюдаем по пятнадцать раз на дню, то есть каждый раз, когда он глушит мотоцикл, или когда тот глохнет сам.

Вот и сейчас все стоят и ждут. Дребезжащий звук пинков по стартеру плывет над притихшим болотом, снова становится слышно, как пищат комары. Будаев тихо матерится. Он кроет дорогу, кроет погоду, достается и Андрею. Наконец кик «схватывает», мотоцикл заводится, и все снова впрягаются в работу. Я иду вперед, смотреть очередную «ванну». Все не так уж страшно, зря стращали нас водители, впрочем, здесь можно хорошо «встрять» на КАМАЗе. Лебедкой зацепиться не за что. Даже самая высокая лиственница не удержит даже легковушку, – деревья здесь тонкие, болезненные, да и есть от чего: из последних сил держаться они корнями за скалу, за камень, слой земли совсем тонкий и там, где он есть, – насквозь пропитан водой. Нам проще, чем водителям грузовиков, – мы можем тащить мотоциклы на руках.

.…Самое сложное остается напоследок, здесь болото изрезано следами грузовых автомобилей. Каждый раз они ищут новое место, чтобы проехать. Дважды пройти по одной колее невозможно, – провалишься. Здесь вязну даже я, а сколько во мне весу? Пятьдесят семь кило, не больше! А в начале было шестьдесят три… В колеях стоит вода, я проваливаюсь даже стоя рядом с ними, на бровке. Ой, мамочки…

– Давай-давай! – Алексей гонит одиночку вперед, почти не глядя, без разведки.

Мотоцикл заваливается на бок, я спешу, помогаю поднять «Урал», Алексей заводит мотоцикл, проезжает еще метров пять и засаживает его в жидкую тину передним колесом. Он встает с мотоцикла и, оскальзываясь, взбирается на бровку. За мотоцикл можно не волноваться, – он настолько увяз в грязи, что стоит и не падает. Я пытаюсь вразумить Алексея, но это бесполезно. Он ненавидящими глазами смотрит назад, в них – полное отсутствие надежды.

– Позвать? Позвать, Леш?

– Дава-а-ай! – хрипит он, подскакивает к «Уралу» и рвет руль вверх.

Одиночка не двигается. Алексей беспомощно топчется, потом снова командует.

– Заднее… Освободим заднее. Тащи! Давай!

Мы с разных сторон беремся за бугель, я стараюсь подцепить маятник, утонувший в жиже, руки скользят. Мы тянем вверх изо всех сил, и я отчетливо слышу, как трещат жилы. Мы почти валимся на кочки от усталости, сидим на корточках, упершись в небольшие сухие островки руками, отдыхаем. Звук мотоциклов приближается, Алексей, снова глянув назад, просит:

– Давай, еще раз, еще попробуем!

И мы рвем «Урал» из грязи снова, и заднее колесо все же приподнимается, но это не самое тяжелое, – самое тяжелое это то, что его нужно переместить еще и вбок. Но грязь держит почище цемента. Колесо с чавканьем снова погружается в болото, брызги летят в лицо…

Алексей сидит на корточках у мотоцикла и смотрит перед собой.

– Ладно, иди, – прогоняет он меня. – Иди вон, на дорогу, без тебя вытащим.

Я ухожу с чувством вины за то, что ничем не могу помочь, мотоцикл весит больше нас обоих в два раза. Да нет, уже больше… С таким же успехом мы могли бы стараться вырвать из земли дайку11. Результат был бы одинаковый.

От «ванн» прогоняют не только меня, прогоняют и Юрку. Юрка не разговаривает со мной, он зорко смотрит за отцом. Мы вдвоем, но не вместе, торчим на дороге, кормим комаров. Когда мне это надоедает, я развожу маленький костерок из щепочек и сухого мха. Странно, но сухого мха полно на этом болоте. Дымок окутывает меня невесомым облаком, которое поднимается вверх и быстро развеивается. Мне приходится снова и снова подкидывать в огонь мох и траву. Юрка уходит в лесок, но буквально через минуту выскакивает обратно. Его лицо мертвенно-бледно, он широкими глазами смотрит на подбежавшего отца. Он наступил на зайчонка. Да, я его понимаю, здесь может до смерти напугать все, что угодно, даже зайчонок! Вадим припадает к ручью, бегущему прямо по дороге, и пьет из него, как волк.

Наконец все мотоциклы в сборе, парни отдыхают. Будаев раздает каждому по сухарю. Я кусаю железный сухарь и жую. Слюны нет, а сухарь на вкус такой же, как и на вид, – отдает железом. Я даже есть не хочу, без еды как-то легче. Вот только вкус во рту омерзительный и голова болит.

Мы снова едем и едем, и едем. Нам то приходится ждать Андрея и его «зауросивший» мотоцикл, то ломается кто-нибудь из парней, то дорогу пересекает река. Слава Богу, здесь нет глубоких речек, каменистые русла ненадолго задерживают группу. К вечеру становится даже жарко, а мне в черной куртке и в черном шлеме и вовсе – невмоготу. На одном из бродов группа уходит вперед, остаемся только мы с Алексеем и Будаев. Алексей смотрит на меня, сует руку в карман кителя и вытаскивает серый от грязи платок.

– Возьми.

Оказывается, у меня носом идет кровь. Я ложусь на спину прямо на камни, прижимаю намоченный в ледяной воде платок ко лбу, шмыгаю носом. Будаев смотрит на меня и с укором качает головой, сетуя на очередную задержку.

Через пять минут я на ногах…

Надо ехать. Надо.

На ночевку мы останавливаемся перед неприветливой шумной рекой. Она течет под уклон из глухого медвежьего угла и отличается от тех небольших ясных речек, которые мы штурмовали весь день. Здесь тихо и сумрачно, русло реки загромождено топляком, его гладкие скелеты белеют в подступающих сумерках. Кругом стоит и чего-то ждет тайга.

Будаев съезжает вправо от дороги, – здесь отсыпанная гравием, ровная площадка. С одной стороны ее огораживают разросшиеся прибрежные кусты, с другой – огромная куча гравия. Это даже не куча, это целый холм. Сколько лет прошло с той поры, когда его насыпали? Почти семьдесят. Но до сих пор это место не заросло, до сих пор раны, нанесенные тайге, живы. Темнеет так быстро, что я уже ничего не могу рассмотреть. Небо затянуто низкими черно-лиловыми тучами. Я выбираю место, и мы снова торопливо раскидываем палатку. Меня пугает близость кустов.

– Пожалуйста, Алеша, пожалуйста, давай поставим одиночку с той стороны… – прошу я, боясь, как бы он не отказал, – он слишком устал, чтобы исполнять мои прихоти. Но, видимо, ругаться со мной у него тоже нет сил, и мы вдвоем перекатываем одиночку. Теперь палатка стоит между мотоциклами.

– Мыться пойдешь? – спрашивает он, я киваю в ответ, скидываю лишнюю одежду, беру полотенце.

Мы не мылись уже много дней. Запах невыносимый. Алексей достает из коляски котелок.

– Нет, я х… ею! – раздается возмущенный рев, когда мы направляемся к броду. – Я, б… ть, тут жратву варить буду, а эта везде мыться будет!

Я замираю на месте, какое-то время уходит на то, чтобы понять, что он сказал «везде», а не другое слово. Алексей берет меня под локоть, это движение защиты и, одновременно, сдерживания. Он молчит, но всем своим видом приказывает мне не лезть в свару, которую затевает Мецкевич. На мгновение на площадке становится тихо, лишь слышен грохот реки за кустами, шорох листвы и шелест ветра в ветвях ближайших деревьев. Я не вижу отсюда ни выражения лица Мецкевича, ни выражение лиц Будаева, Юрки и остальных. Мецкевич стоит, широко расставив ноги, руки упираются в пояс, концы завязанного на голове цветистого платка-банданы пиратски развеваются на ветру. Он готов к бою. К бою со мной. Ему нужна только команда Будаева. Но Будаев молчит. Мгновение, когда можно было кинуться в драку, проходит. Значит, можно идти. Под ногами Алексея хрустит галька, он так же молча увлекает меня к реке, я тащусь следом. Мы уходим довольно далеко по другому берегу, так что лагеря совсем не видно. В сумерках нас обступают лунно-белые стволы осин.

Я зачерпываю в котелок холодной воды, быстро скидываю с себя всю одежду и поливаю на себя, от холода тело покрывается мурашками. Я смываю с себя пот вместе с комарами, которые моментально облепляют тело.

– Да давай быстрее, че возисся? – шипит Алексей, когда он волнуется, то невольно переходит на забайкальский говорок. Он чутко всматривается и вслушивается в сторону лагеря, не идет ли кто.

Ну это уже чересчур! Что они, совсем, что ли, спятили? Я не верю в это, но все же одеваюсь быстро, не вытираясь. Потом наступает очередь Алексея. Я поливаю ему на облепленную комарами спину, ежусь от новых укусов. Нет, так все же легче, чем не мыться, хоть бодрость какую-то чувствуешь… Хоть не надолго. Чтобы хватило сил вернуться в лагерь и лечь спать.

В темноте на площадке уже горит костерок. Они встали в отдалении, мотоциклы поставили вокруг костра. Сегодня они не будут ставить палатки – неохота. Они просто натянут между мотоциклами пленку, кинут на землю коврики и заснут прямо в одежде.

Пока я расстилаю спальники, Алексей уходит за дровами. Меня все еще трясет от выходки Мецкевича. Так больше продолжаться не может. Я больше не хочу ехать с ними. Не хочу! Завтра мы выйдем на Срамную, пройдем по ней два километра, а там – рукой подать до Куморы. Лучше рисковать и ехать в одиночку, чем с такими друзьями.

Я не дохожу до костра метров десять.

– Спартак!

– Чего?

– Поговорить надо…

Будаев неторопливо, с достоинством подходит ко мне. Руки в брюки, нижняя губа чуть поджата, глаза прищурены, – так он внимательно приготовился слушать. От волнения я начинаю заикаться, и первое слово дается мне с трудом. Спартак натужно вслушивается в мою речь.

– С-с-слушай, Спартак, мы… Ну, когда выйдем, мы с вами больше не поедем.

– А куда поедете? – у него заходили желваки, и он смотрит на меня ненавидящими глазами. Этот взгляд трудно выдержать, но надо.

– Мы… Просто я все равно не успеваю за вами, уж лучше мы сами… – голос у меня предательски прерывается, и я ненавижу себя за слабость.

Он думает несколько секунд.

– Ну это че получается, мы вас бросаем?

– Но нам-то будет легче, зачем нужна нервотрепка, и вам тоже проще, нас ждать не надо, – помогает мне подошедший Алексей.

– Лады… – Будаев широкими шагами уходит к костру. Он взбешен.

Мы смотрим ему вслед.

– Зря ты сейчас об этом… – говорит Алексей.

– Не удержалась, – я безнадежно машу рукой, что сделано, то сделано.

Алексей приносит большую миску с гречневой кашей.

– Тут на двоих. На ложку, ешь!

– Не хочу! – я отталкиваю дымящуюся миску. – Не буду! Пусть они подавятся своей кашей! Я вообще есть не хочу!

И в самом деле, есть я не хочу совершенно, и даже щекочущий ноздри аромат гречки с тушенкой не пробуждает аппетит. Я бы лучше поспала.

– Ты не упрямься, – шепчет Алексей. – Ись надо! Как так, не ись? Откуда силы возьмешь?

Силы мне нужны. Я насильно запихиваю кашу в рот, глотаю. Снова запихиваю, снова глотаю. Не хочу.

– Ешь остальное, я больше не буду.

Алексей укоризненно вздыхает. Он доедает все, до последней крошки.

Костерок уже еле мерцает в подступившей темноте, в лагере становится тихо. Наверное, мы забрались в самое дикое место заповедника. По кустам стреляет серый, как привидение, заяц. У него длинные, тяжелые прыжки, он косится на костер и исчезает в кустах. Отправившийся погулять Алексей возвращается удивленный, – на дороге столбиком сидит и смотрит на костер крупный соболь. Он даже не реагирует на появление Алексея. Тот возвращается к палатке притихший и словно присмиревший. Наконец-то можно завалиться спать. Я проваливаюсь в темноту, едва коснувшись щекой жесткой косухи, которая служит мне подушкой.

Я просыпаюсь среди ночи в кромешной тьме от того, что за палаткой кто-то ходит. Кто-то очень большой и очень тяжелый. Шаги медленные, но какие-то мягкие, под ногами отчетливо скрипит гравий. Топ-топ… Топ-топ…

– У-ф-ф, у-ф-ф, у-ф-ф! – слышу я тяжелое дыхание.

На какую-то долю секунды я думаю, что это кто-то из парней, но тут же понимаю, что это не они. Шаги слишком грузные и медленные. Если бы кто пошел ночью по нужде, он бы так не расхаживал!

– Медведь!.. – ошалело понимаю я. – Это медведь…

Наверное, надо было кричать, звать на помощь, будить Алексея, выглянуть из палатки и посмотреть, – а действительно ли это медведь? Но я просто засыпаю, как проваливаюсь. Да плевать я на все хотела, что мне медведь, в самом деле…