Читать книгу Зона свободы. Дневники мотоциклистки - Майя Новик - Страница 6

(2002 год, 26 июня, вечер)

….Я открываю глаза и снова вижу мотылька, который цепляется за синюю клепку «Урала». Упрямый. Такой же, как я. Чего упрямишься, глупый, лети отсюда, лети к своим цветочкам, к василькам и клеверу, здесь нет ничего, кроме железа, бензина и масла. Впрочем, здесь не так-то просто найти и цветок…

Со стороны реки слышится натужный рев двигателя. Наконец-то! Это «Урал» Будаева. Спартак Будаев рвет жилы и налегает на руль, заставляя «Урал» скакать с камня на камень и ехать туда, куда надо. Мотоцикл рвется в воду, но цепляется рамой коляски за огромную глыбу, и его разворачивает. К Будаеву подскакивают сразу трое: его сын, пятнадцатилетний Юра, Вадим Мецкевич и Андрей Кравчук. Я бросаюсь было навстречу, но тут же сдерживаю себя: троих у мотоцикла довольно. Юра и Андрей налегают на коляску сзади, Вадим тащит мотоцикл спереди. «Урал» соскальзывает с камня, ныряет в воду, вверх поднимается фонтан брызг и пара. Будаев выбрал другую траекторию движения, он зашел по каменистой ложбине вверх и теперь спускается по течению наискосок. Мотоцикл снова буксует, Вадим стоит по колено в воде, подталкивает его, Будаев благополучно выбирается на берег. Это несложный брод, и все происходит так долго, потому что все уже смертельно устали.

Будаев ловко разворачивает «Урал» на песчаном пятачке, подъезжает к моему «Уралу» и ставит мотоцикл в ряд.

– Алина, дай зажигалку, – его высокий голос звучит бесстрастно. Он закуривает и уходит, зажав в зубах такую же, как у меня в кармане, «Приму». Свои сигареты у него закончились еще вчера днем, и вечером они с Вадимом пытались курить березовые листья.

Остальные тоже возвращаются, и я остаюсь одна. Они больше не спешат, да и спешить-то, в общем, почти некуда, ясно, что мы не успеваем пройти маршрут в срок. Теперь они отдыхают, отсюда их не видно, противоположный берег круто уходит вверх, а потом дорога ныряет в ложбину. Там, на обочине, лежит гигантский ковш экскаватора. Перед тем, как мы начали переправляться, Будаев залез на него и курил, о чем-то невесело размышляя. Вид у него при этом был колоритный: голый по пояс, двухнедельная щетина на похудевшем, черном от загара лице, вязаная синяя шапочка подвернута и сдвинута на самую макушку, серые милицейские брюки и болотные сапоги. Быть может, он никак не мог накуриться, а может, тоже сидел и думал, каким ветром его занесло в эту непролазную тайгу? Я полезла за фотоаппаратом. Он увидел фотоаппарат и подмигнул мне.

Следующий мотоцикл перешел через Гагры только через полчаса, а вся переправа заняла не менее трех часов.

Когда все мотоциклы оказываются на этом берегу, Вадим и Будаев закуривают, остальные просто без сил садятся прямо на дорогу. Спустя пять минут Будаев бережно тушит сигарету, стряхивает оставшийся табак в пустую сигаретную пачку.

– Поехали, ребятки…

Солнце нехотя клонится за деревья, уже восьмой час вечера. Какой это день по счету? Девятый? Нет, десятый. Хотя, если считать с того момента, когда мы перешли Рубикон, или, если говорить без всякого пафоса, перебрались на «Урале» -вездеходе через первый баргузинский брод, прошло шесть дней. Этот – седьмой. Правда, до этого три дня ушло на сам брод, и до брода еще много чего было…

….Ребята нехотя идут к мотоциклам, начинают неторопливо заводить. Я тащусь к «Уралу» Алексея, нехотя сажусь на заднее сидение, за руль садится Будаев. За рулем его мотоцикла сидит Юрка. Он, щурясь, чуть презрительно смотрит по сторонам, его еще нежное, девичье лицо становится чуточку высокомерным. «Урал» дергается, я цепляюсь за ремешок сиденья, и мы едем вперед. Странно, но после всех испытаний дорога вдруг становится более менее сносной, обычная такая лесная, укатанная дорожка, она виляет между низенькими, крутыми сопками. Мне почему-то все время кажется, что слева внизу должна быть река Намама, но я понимаю, что от реки мы ушли уже довольно далеко вглубь гор. Дорогу пересекают несколько неглубоких ручьев, которые ребята преодолевают сходу. Мы останавливаемся только тогда, когда оказываемся перед небольшой рекой. Нет, она не представляет для нас сложности, просто тени от деревьев вдруг стали слишком длинными, а под насыпью старого моста уже темно и холодно. Олег Рудин едет назад и заезжает на насыпь, чтобы посмотреть, в каком состоянии мост.

– Трухлявый совсем, но моцики пройдут, – кричит он сверху.

– Заночуем здесь? – спрашивает Будаев.

– Где, на насыпи, че ли? – Вадим Мецкевич чуточку шепелявит, и сразу даже не поймешь, какие звуки он произносит не так.

– Но-о, – тянет в ответ Будаев. – Если вездеходы ночью пойдут, мы в стороне будем. Ладушки?

– Лады…

Наша молодежь – Олег Рудин и Женька Королев рады остановке уже просто потому, что можно слезть с мотоцикла и заняться чем-то другим. Иногда мне кажется, что они даже не устали, – столько у этой пары энергии.

Я смотрю на небо. Боже мой, над нами голубые небеса! Только несколько маленьких, беленьких, как идиллические овечки, облаков, и все.

Как только объявлен привал, Юрка соскакивает с отцовского мотоцикла, и Будаев сам загоняет «Урал» на насыпь, Алексей идет к своему мотоциклу, я завожу одиночку и следом за Алексеем заезжаю наверх. Мы снова оказываемся последними. Остальные уже сгрудили мотоциклы в кучу. Мы останавливаемся чуть поодаль, пониже. Я откидываю тент коляски, вытаскиваю тяжелую брезентовую палатку, сама выбираю место. Выбор невелик: либо поставить ее посередине насыпи, либо с одной стороны, либо с другой. Я осматриваюсь. За моей спиной мост, слева съезд с дороги к реке и дальше – брод. Эта речка совсем небольшая и неглубокая, у нее темное, покрытое илом дно и черные, рваные берега. За съездом начинается лес, за лесом виднеется лысая сопка. Справа, сразу за насыпью тонкий, густой, мрачный осинник. Ладно, поставим здесь. Я выбираю место ближе к броду. Я не могу объяснить, почему мне кажется, что так безопасней. Мы устанавливаем палатку, вязочки с одной стороны прикрепляем к «Уралу» с коляской, с другой – к одиночке. Колышки забиваем в сбитый, плотный грунт насыпи. Алексей орудует топором, я – камнем. Я заученными движениями закидываю в палатку вещи, пробрызгиваю молнию палатки средством от комаров, ныряю внутрь и обустраиваю там логово.

Так, шлемы – в изголовье по углам, коврики расстелить, спальники – сюда, сумки в ноги, теплые вещи вытащить и положить каждому свои, аптечку мне под бок, топор – к выходу. Отлично! Теперь – хоть потоп, хоть ливень, хоть землетрясение, мы ко всему готовы.

Алексей заглядывает внутрь.

– Я за дровами, – он берет топор и уходит.

Я вытаскиваю бутылку с водой и лезу в аптечку. У меня температура и сильно болит голова, хоть бейся о придорожные камни! Не хочу, чтобы об этом знал Алексей. Этого ему еще не хватало! Я выпиваю цитрамон.

Надо бы помыться. Нахожу грязноватое маленькое полотенце, выныриваю из палатки, прохожу мимо мотоциклов и неуклюже спускаюсь с насыпи. Тут, под мостом, в полумраке уже плещется Вадим. Больше идти некуда, к реке можно подойти только здесь. Я вздыхаю, мою руки, лицо, хотя, хотелось бы вымыться, как следует, и возвращаюсь наверх. Там сажусь на сиденье мотоцикла с коляской и смотрю на лес.

Со всех сторон к насыпи медленно подползает темнота, солнце уже село, его лучи еще падают на вершину сопки за глухим лесом, и она становится нежно-розового, как девичье колено, цвета. Я достаю фотоаппарат. Я не могу не фотографировать, и пусть они смотрят на меня с ненавистью. Большинство кадров я так и не смогла запечатлеть, разве только в памяти: кривые, живописные лиственнички, которыми поросли склоны, ершистый стланник-кедрач, толстые подушки белого, похожего на старое мочало, мха, который теплым, сухим одеялом покрывает косогоры, величественные бархатно-черные курумы6, спускающиеся от скальных вершин под колеса мотоцикла.

Через полчаса на насыпи пылает костерок, над костерком висит котелок, сбоку притулился большой самодельный чайник со свистком. Огонь силится разогнать обступившую палатки тяжелую тьму. Мы меняем одежду на «спальную», в этом комплекте, который всегда должен оставаться сухим, мы только спим. Все мокрые вещи Алексей относит к костру и развешивает там на бревне. Я притаскиваю от костра две тарелки с дымящимися макаронами и термос с чаем. Надо же, макароны соленые… Вкусно. С едой расправляемся быстро, Алексей уходит в темноту к реке, моет там чашки и кружки. Пока его нет, мне кажется, что темнота таит опасности. Ребята хохочут у костра. У них еще хватает сил не сразу ложиться спать. Олег Рудин снова подключает магнитофон к аккумулятору:

– Кошка… – из динамика доносится противный голос. – У кошки оторваны уши…

Боже, хотя бы один вечер без этого дурацкого сопровождения! Сейчас будет концерт до часу ночи: Олег будет чинить свой мотоцикл, который он ремонтирует при каждом удобном случае, будет отчаянно газовать, кошка с оторванными ушами сменится батяней-комбатом, потом темноту будет разгонять своим сиплым голосом Юрий Шевчук. Да нет, я очень люблю Шевчука, но ведь не в таком же количестве! Я закрываю свои еще не оторванные уши руками и заползаю в палатку. Я снимаю куртку, сегодня тепло, и ее можно снять, стаскиваю сапоги, расстилаю спальники, – один вниз, другой наверх, заползаю под верхний и застегиваю его со своей стороны. По крайней мере, здесь ровно и нет камней. Я не смогу заснуть до тех пор, пока воет музыка. Не смогу. Так уж я устроена. Я могу не спать больше двух суток, но даже вымотавшаяся, я не смогу уснуть просто потому, что играет музыка. У меня будет спать все: ноги, плечи, руки, даже головой ворочать будет лень. Я буду лежать с закрытыми глазами и ненавидеть эти звуки. А ведь этот сумасшедший график, а в последние дни мы ложимся в час ночи и встаем в шесть утра, доконает кого угодно. В темноте я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Мне хочется плакать, но слез нет. Да, собственно говоря, я не плакала уже лет восемь. И не собираюсь этого делать, слезами тут не поможешь.

По плохо натянутому брезенту палатки начинает барабанить дождь. Я встаю, надеваю резиновые сапоги и иду собирать вещи, развешанные у костра, их можно досушить прямо в палатке, – Алексей натянул под потолком между стойками веревку. Сам он сидит у костра вместе со всеми и даже иногда улыбается их шуткам, во всяком случае на его лице нет и никогда не будет явной враждебности. Он слишком мудрый для этого. Он просто умница. Он кидает на меня быстрый взгляд и тут же отводит глаза. Все на мгновение замолкают, ждут, когда я уйду. Я ухожу, на ощупь развешиваю вещи в палатке и снова залезаю в спальник. Сейчас я согреюсь, и быть может, усну. Но вместо этого я долго лежу, глядя в темноту.