Читать книгу Гарпия - Меган Хантер - Страница 5

В тот день мальчики были счастливы. Никто не скандалил, дети не ложились посреди дороги, капризничая и дрыгая ногами.

Когда мои сыновья были помладше, я то и дело поднимала их с тротуара. И время в пути могло стать на минуту дольше, а то и на час. На неделю! Старший, Пэдди, никак не мог смириться с появлением братишки и, когда был младше, бунтовал каждый день, и казалось, что мы все навсегда застрянем в тех мгновениях.

Как раз перед тем как я поняла, что происходит, я почувствовала, что выпустила своих детей из клетки. Они вдруг стали свободными, резвыми, раскрепощенными. Особенно изменился Пэдди. Он обрел внутреннее спокойствие, и я начала осознавать, что это свойство его характера. У моего старшего сына появились мысли, начавшие образовывать нечто наподобие неизведанной загадочной территории, которую не так просто было покорить.

В тот вечер Пэдди был особенно добр к младшему брату, и его доброта стала для меня просто благодатью. Младший, Тэд, старался не ссориться с Пэдди и словно излучал мистический свет, напоминавший солнечные блики на дне бассейна. Дети собирали хворост и еловые шишки. Тэд закатал край школьного свитера и укладывал туда добычу, как в карман. Его маленькие пальчики порозовели от холода.

«Надень перчатки!» За семь лет многие фразы стали дежурными, абсолютно пустыми, но я все равно продолжала их произносить. Казалось странным, что мне приходится создавать детям неудобства, вместо того чтобы просто смириться с тем, что им все равно, а может быть, ребятам даже нравилось ощущать, как плоть леденеет и становится бесчувственной, а пальцы покалывает от холода.

Когда мы проходили мимо поля, солнце уже совсем догорало. Оно стояло так низко над линией горизонта, что на него уже можно было пристально смотреть. Тэд прижался ко мне. Да, если задуматься, выглядело страшновато: огненный шар так близко от нашего дома.

В последние годы дом стал казаться мне чем-то вроде близкого друга, даже скорее возлюбленного. Он поглощал так много часов моей жизни. Моя сущность растворялась в его стенах, словно дым. Я легко могла представить, что дом подмигивает нам, когда мы подходим ближе. Окна – это конечно же глаза. Задняя дверь – тактично сомкнутые губы. И хотя я проводила в доме почти весь день, все равно стремилась каждый раз как можно скорее снова ощутить его спокойное, тихое, автоматизированное тепло центрального отопления и защиту крепких стен.

Когда мы вошли в дом, оранжевые отсветы солнца ложились на стены, мебель, взбирались вверх по шторам и постепенно гасли. Мальчишки повалились на диван и принялись искать пульт от телевизора. К телевизору я всегда относилась либерально. Даже не знаю, смогла ли бы я выжить иначе, если бы не было периодов, когда мысли моих детей отделялись от моих, удалялись из моего сознания, как кожура, и словно укладывались в коробочку. Когда Тэд был грудным младенцем, а Пэдди было годика три, я, бывало, включала телевизор по вечерам на несколько часов, и тогда негромкие звуки соединялись с биением моего сердца, становились частью меня. Но годы спустя, когда я слышала музыку из тех программ, которые тогда любил Пэдди, она казалась мне безумной. «Ты плохая мама, – распевали говорящие обезьянки и лиловые жирафы. – Ты все испога-а-а-а-анила-а-а».

Пэдди всегда мог смотреть передачи спокойно и тихо. Он не отвлекался, ему не наскучивал телевизор. В прежние годы это давало мне время покормить Тэда. То были долгие кормления, в которых нуждаются новорожденные. Крошка Тэд сосал и сосал молоко, равномерно, еле слышно чавкая. А рядом со мной тихо дышал Пэдди, питавшийся телепрограммами.

Теперь, приводя детей домой из школы, я становилась официанткой, но я не имела ничего против этого. Возможно, это напоминало мне о временах, когда я вправду подрабатывала официанткой, варила кофе и подметала пол. Такая работа мне нравилась. Нравились ее простота и то, что я уставала так, что казалась себе прозрачной и совершенно открытой для мира. А когда от меня ничего не ждали, то усталость была другая. Так приятно было удобно устроиться на кожаном диванчике в ресторане после работы с коллегами и напиваться до полусмерти.

Я готовила мальчикам перекусы с мастерством, которое освоила в те годы. Я укладывала куски хлеба на стол рядами и один за другим намазывала маслом. Я запомнила, как один мой босс, когда я работала в кафе, где мы готовили сэндвичи, говорил мне, что масло образует барьер, и тогда любая начинка не протечет на хлеб. Все мои боссы всегда были ужасно нервные, и я воспринимала их психозы совершенно равнодушно. Вот и сейчас я примерно так же себя чувствовала, когда несла сэндвичи детям, сидевшим на диване. Джейк всегда твердил мне, что не стоит кормить детей на диване, так как еда привлекает грызунов. И он был прав. Я действительно стала слышать, как кто-то скребется то ли за стенами, то ли под половицами, но никогда не могла понять, откуда исходят эти звуки. Я положила детям на колени большие салфетки, на салфетки уложила сэндвичи и попросила мальчиков не ронять крошки.

Я возвращалась на кухню, когда зазвонил мой телефон. Звук был очень тихий, его легко было пропустить мимо ушей, но я все же поспешила к телефону с какой-то тревогой, подумав о Джейке и гадая, на каком поезде он едет. Я привыкла к самому худшему варианту – поезду, отправлявшемуся в семь пятнадцать. К этому времени дети обычно уже ложились спать, а ужин для Джейка стоял на столе, тарелка была накрыта другой тарелкой, и мы с домом оставались наедине и ждали Джейка. Но я все равно надеялась на лучшее, то есть на то, что он выехал поездом, отправлявшимся в пять сорок пять и вот-вот войдет в дом и принесет с собой энергию внешнего мира в то самое время, когда ванна будет наполняться водой, а я уложу посуду в посудомоечную машину. «Папочка ко сну», – скажу я и улыбнусь детям, как всегда, когда мы слышим особенный стук входной двери, и у мальчиков радостно порозовеют щеки.

В общем, как я уже сказала, я подумала о Джейке и о том, каким поездом он возвращается, когда услышала телефонный звонок. Но очень может быть, это я теперь так думаю, потому что то, что случилось потом, пошло сильно вразрез с моими мыслями. Я не успела взять трубку, как телефон умолк. Я увидела, что звонили с незнакомого номера. Сочетания цифр на экране вместо имени всегда казались мне враждебными – это были знаки людей, звонивших с предложениями услуг или для вымогательства денег. Я положила телефон экраном вниз и открыла холодильник. Достав упаковку курятины, включила духовку. Телефон зазвонил снова – робкие одиночные высокие нотки, похожие на блеяние овцы. Теперь он лежал так близко от меня, что трудно было никак не отреагировать на звонок. Я перевернула телефон и поняла, что пришло сообщение на голосовую почту. Я поднесла телефон к уху.

Вот оно – последнее мгновение. Дети смотрят телевизор. Солнце село. Задний двор превратился в черный прямоугольник. Я смотрю на себя… я смотрю на нее.

Она поворачивает переключатель. Духовка включается. Дальняя подсветка, словно сцена в театре, волна горячего воздуха. Она берет телефон. Она ничего не знает. Она вряд ли о чем-то догадывается. Кожа у нее чистая, без морщин. Ей едва за тридцать. Не красавица. Ничего особенного. Но пока что у нее есть это… это незнание, от этого мгновения и до бесконечности оно принадлежит ей.