Читать книгу Не плачь - Мэри Кубика - Страница 13

Алекс

Я встаю рано, задолго до рассвета, и собираюсь на улицу. Нужно сходить в центр и купить Ингрид обещанные продукты. Утро такое морозное и ветреное, что трудно дышать. Холодный воздух обжигает легкие; пока я закрываю и запираю за собой дверь, у меня замерзают пальцы и уши. Отец еще спит.

С собой у меня счета – по пути брошу их в почтовый ящик. Я оплатил их из своей зарплаты за прошлую неделю. Со счетом за газ прислали уведомление: если мы не оплатим счет, нам отрежут отопление. Счет пришел неделю назад, и отец еще бурчал: пора ему взять себя в руки и найти работу. Рад, что он принимает хоть что-нибудь близко к сердцу.

По пути к почтовому ящику я не свожу взгляда со старого, заброшенного дома напротив, выискивая признаки того, что там снова поселились сквоттеры – и вообще признаки жизни. Надо сказать, дом довольно уродливый. Он портит нашу во всем остальном приличную улицу. Конечно, и у нас есть пустующие дома, заложенные без права выкупа. Есть и свои долгострои: на заросших лужайках валяются кучи фанеры, досок и прочих стройматериалов. К сожалению, жилищный кризис – примета нашего времени. Потомки будут читать о нем в учебниках истории. Отчего-то приятно сознавать, что даже эти заброшенные, полуразвалившиеся, недостроенные дома войдут в историю.

По соседству с нами живут в основном работяги; многие приезжают сюда из других городков, есть такие, которые ездят из Портейджа, Индианы или Хобарта. Они получают зарплату раз в неделю, и ее едва хватает на коммунальные расходы. Наши соседи в основном трудятся в обрабатывающей промышленности; кое-кто устроился в розничной торговле – в каком-нибудь местном магазине. Нам и нашим соседям, «синим воротничкам», деньги достаются нелегко, и все же мы находимся на ступеньку выше обитателей трущоб в районе Эмери-Роуд. Там живут получатели субсидий, низкооплачиваемые работники, которым правительство доплачивает до минимального размера оплаты труда. Словом, хотя в нашем квартале есть и другие необитаемые дома, все говорят только об одном: желтом, как школьный автобус, строении напротив моего дома.

Тот дом не всегда был позором нашего квартала, портившим пейзаж. Хотя на моей памяти он всегда стоял заброшенным, кое-что я слышал от соседей. Иногда они стоят в своих палисадниках, скрестив руки на груди, и мрачно смотрят на желтый дом, качая головой. Они уверяют, что дом напротив не всегда был таким. «Стыд и позор», – говорят они. Было время, когда в том доме жила семья и он выглядел уютно. Соседи хотели, чтобы его снесли, но банку, которому принадлежит участок, невыгодно платить за снос. Это дорого стоит. Поэтому его оставили в теперешнем состоянии. Сколько себя помню, он всегда считался позором нашего квартала. Как и все остальные, я хочу, чтобы его сровняли с землей и, так сказать, избавили от страданий.

Конечно, многие рассказывают о призраке Женевьевы. Дети (по неведению, по глупости или от того и другого вместе) подкрадываются к самым окнам и заглядывают внутрь, стараясь разглядеть ее венок через стекла. Конечно, к заброшенному дому ходят не только дети. Некоторые взрослые тоже уверяют, будто видели крошечное привидение в белом, которое плавает из комнаты в комнату, потерянное и одинокое, и зовет маму.

В местной средней школе придумали своего рода ритуал посвящения: нужно провести ночь в доме с привидением. Я сам участвовал в таком ритуале, когда мне было двенадцать. Ну то есть как участвовал? Нас хватило на пару часов, не больше. Самое трудное было выбраться из собственного дома так, чтобы не заметили родители, хотя мой отец в тот вечер так напился, что ему было плевать, дома я или меня нет. Но другие парни врали родителям, говорили, что остаются ночевать у приятелей. А одному пришлось долго ждать, пока родители заснут, и выбираться через окно спальни на втором этаже. Повторяю, ночь в заброшенном доме считалась своего рода посвящением; после такого подвига смельчаков переводили из категории «ботанов» в высшее общество. И все после ночи с привидением. В общем, мы провели там ночь – во всяком случае, попытались. Мы заранее запаслись фонарями, складными ножами, биноклями и едой; мы без конца подначивали друг друга – слабо провести ночь в желтом доме с привидением? Почему? Не спрашивайте. Мы так делали, и все.

Мы прихватили с собой дешевую камеру-«мыльницу», чтобы на следующий день похвастать в школе своими снимками. Доказать, что мы смельчаки. Провели ночь в доме с привидением и остались в живых. Один мой приятель запасся прибором ночного видения, другой – портативной видеокамерой. Еще один прихватил из дома какую-то штуку – он уверял, что это тепловизор (кстати, соврал). Мы проникли в дом через разбитое окно – я поцарапал подбородок об осколок – и раскинули лагерь в бывшей гостиной бывшей счастливой семьи. У нас были спальные мешки, подушки и все прочее. Мы фотографировались по отдельности и все вместе на фоне затянутого паутиной камина, на старом, продавленном диване, кишевшем клопами, и на пороге ее комнаты. Ее комнаты. Комнаты Женевьевы.

Судя по многочисленным рассказам, Женевьева была ужасным ребенком. В пятилетнем возрасте ее не раз ловили на том, что она разоряла птичьи гнезда и отрывала по одной лапки у пойманных жуков. Такие вещи обычно хорошо запоминаются. Малышка Женевьева залезала на деревья и выбрасывала из гнезда птенцов малиновки, а потом она спрыгивала с дерева и наступала на беззащитных птенчиков, а вокруг нее вилась мама-малиновка, которая никак не могла спасти их. Ровесники Женевьевы, разумеется, давно выросли и разъехались кто куда, но их родители по-прежнему живут в нашем городке. Все они говорят, что их дети не хотели играть с Женевьевой. Женевьева была жестокой. Женевьева была злой. Она дергала детей за волосы; она обзывалась нехорошими словами. Она заставляла их плакать. Из-за нее многие дети жаловались, будто у них болит живот. Они не хотели идти в школу, потому что там была Женевьева. Она дралась, лягалась и кусалась. Она была вспыльчивой злюкой, во всяком случае, я так слышал. Не просто капризной маленькой девочкой – многие пятилетки дуются, часто ноют и плачут. Судя по тому, что о ней рассказывают, в пять лет на нее уже можно было надевать смирительную рубашку или, по крайней мере, давать ей психотропные препараты.

Ничего удивительного, что полгорода уверено: она вернулась как привидение, чтобы преследовать их даже после своей смерти.

Мы с парнями выдержали в том доме несколько часов, а потом сообразили, что там не одни, и убежали.

Правда, привидениями там и не пахло. Зато нас одолели крысы. Проклятые крысы! Они водились на чердаке. Мы не досидели и до одиннадцати вечера, когда они спустились вниз на запах еды.

После смерти Женевьевы прошло много лет, но соседи уверяют, что по ночам из дома доносятся странные звуки. Детский голосок поет колыбельные, кто-то плачет. Лично я не сомневаюсь: в пустом доме просто завывает ветер.

Но другие считают иначе. Особо суеверные личности стараются вообще не ходить мимо нехорошего дома. Они специально переходят на противоположную сторону улицы. Другие, идя мимо, задерживают дыхание, как будто проходят по кладбищу, и стараются не шуметь, чтобы не потревожить духов мертвецов. Еще кое-кто, проходя мимо дома, сжимает кулаки, убирая внутрь большие пальцы, правда, я не знаю почему. Знаю просто, что кое-кто так делает. Суеверия, связанные со смертью, у нас распространены очень широко. Если видишь свою тень без головы, значит, скоро умрешь. Сова, которая ухает днем, предвещает чью-то смерть. Птица, которая бьется в окно, тоже означает, что смерть близка. Смерть приходит три раза. А покойников надо выносить из дому вперед ногами. Всегда.

Ни во что такое я не верю. Для этого я слишком скептик.

Самое смешное, Женевьева даже умерла не в том доме. Жила-то она, конечно, там, а умерла в другом месте. Так с какой стати там должен обитать ее призрак?

Но, может быть, я слишком прагматичен.

Куин

Наступает вечер, сгущаются сумерки, а Эстер все нет.

На следующий день я с трудом выхожу на улицу и тащусь на работу, хотя больше всего мне хочется сидеть дома и ждать Эстер. Она может вернуться на вторые или на третьи сутки, если верить диспетчеру службы 311, а Эстер нет всего сутки.

Семьдесят процентов пропавших уходят добровольно; это тоже она мне сказала. А еще я знаю, что Эстер ищет новую соседку – хочет меня заменить. Пораскинув мозгами, я прихожу к выводу: исчезновение Эстер как-то связано со мной и моей небрежностью. Я уже поняла, что я – никудышная соседка. Да, возможно, я в чем-то виновата, но лучше мне не становится. Эстер как будто врезала мне ногой в зубы. Оказывается, она хочет меня выставить…

Но я не могу сидеть дома еще два дня и ждать, что Эстер появится, как по волшебству. Мне нужно ходить на работу и надеяться: когда она вернется, мы все обсудим. Если она вернется.

Утром в понедельник я сажусь на двадцать второй автобус и еду в центр. Сама не знаю, почему я решила надеть короткую юбку. На каждой автобусной остановке – а автобус останавливается буквально на каждом перекрестке – двери открываются, и в салон врывается морозный ноябрьский воздух и нападает на мои голые ноги. На мне колготки, не поймите меня неправильно, но тонкие колготки совершенно не защищают от безжалостного ветра в Городе ветров, как называют Чикаго. В сумке у меня туфли-лодочки, на ногах – спортивные туфли; я воплощение работающей женщины. Видела бы меня сейчас моя мать! Она бы гордилась мною.

На мне наушники, в планшете, лежащем на коленях, играет музыка. По крайней мере, музыка заслоняет меня от кашля, чихания и сопения окружающих пассажиров. Я даже могу притвориться, будто меня здесь нет, хотя ласковый голос Сэма Смита, который уговаривает меня остаться, – совсем не плохое начало дня. Какой-то болван приоткрыл окошко, и температура в салоне автобуса стремительно падает. Я плотнее укутываюсь в куртку и рявкаю на сидящего сзади мужчину, чтобы перестал трогать мои волосы. Я вижу его уже не в первый раз. Это бездомный, бродяга; наверное, все, что насобирал на улицах, потратил на билет, чтобы хоть немного погреться. Не потому, что ему некуда ехать, а потому, что он никуда не едет. Он катается на автобусе, потому что в автобусе тепло. Едет, пока его не выгоняет водитель, а потом сходит. Клянчит еще денег и, как только набирает еще два доллара, платит за проезд и снова катается.

Мне его немного жаль. Совсем немного.

Но если он еще раз до меня дотронется, я пересяду.

Впереди показывается центр города – Петля; чем дальше мы от Андерсонвилля, тем выше здания. Проезжаем Аптаун, Ригливилль, Панораму, Линкольн-парк.

Двадцать второй автобус, покачиваясь, едет по Кларк-стрит, а у меня руки покрываются гусиной кожей и холодок пробегает по затылку, лаская мои длинные золотистые локоны. Я страшно злюсь. Эстер пытается меня заменить.

Больно, как бывает, если прищемишь мизинец – или когда выходит камень из почки. Очень больно. Нет, еще больнее – как будто прищемила пальцы дверцей машины. Я хочу заорать и разрыдаться. В сердце пусто; теперь я знаю, что мне скоро негде будет приклонить голову. Я слышала, как вчера говорила та девушка, что звонила Эстер, – доверчиво и бодро она объявила: «Я по вашему объявлению в „Ридере“… Объявлению о поиске соседки».

Она еще не знает, что меньше чем через год Эстер и ее заменит.

Я выхожу из автобуса и семеню к моему офисному зданию, небоскребу на Уобаш-авеню. Он высокий и черный; на пятидесяти одинаковых этажах одни конторы. Когда-то из окон верхних этажей открывался великолепный вид, но теперь его загораживает более новый монстр: девяностовосьмиэтажный небоскреб из стали, с зеркальными стенами, который возвели почти за одну ночь, точно напротив моего рабочего места, на противоположной стороне улицы. Старшие партнеры нашей компании, которые выбрали себе огромные кабинеты с панорамным видом, очень раздосадованы тем, что они больше не видят из окон озера Мичиган. Они брюзжат и ругают эгоиста – какого-то промышленного магната, потому что его супернебоскреб все для них загородил.

Проблемы первого мира.

Я сажусь в лифт и поднимаюсь на сорок третий этаж. Улыбаюсь девушке-администратору; она улыбается мне в ответ. Я почти уверена, что она не знает, как меня зовут, но хотя бы больше не требует у меня пропуск. Работаю здесь уже почти год, триста шестьдесят дней. Работа мне совсем не нравится; должность референта на тотемном столбе ниже даже уборщика, человека, который подметает полы и моет туалеты.

Я устроилась сюда по одной-единственной причине: здесь платят. Немного, но платят. Кроме того, мне с моим гуманитарным дипломом из второразрядного колледжа на многое рассчитывать не приходится. Но с такой работой я справляюсь.