Читать книгу Городок, что зовется Гармони - Мэри Лоусон - Страница 4

2

Элизабет

Оглавление

Марта опять завела свое. Не могу разобрать, что она там бубнит, но чем-то она страшно недовольна. Сегодня она начала с самого утра, во время обхода, когда сестра Робертс мерила нам пульс и температуру. Сестра Робертс сказала (и подмигнула мне, стоя в проходе между нашими кроватями):

– Согласна, просто возмутительно! Нельзя такое позволять. А сейчас подержите это во рту, хорошо?

Терпение у нее ангельское, почти все медсестры здесь терпеливые, но сестра Робертс особенно. Просто чудо!

Марта раскричалась на воображаемого собеседника: «Да включите вы мозги!» – и градусник выпал у нее изо рта на одеяло. Сестра Робертс подняла его, вытерла салфеткой и сказала:

– Постараюсь. Давайте так: подержите две минуты градусник во рту, а я попробую включить мозги, ладно?

Ты бы, мой милый, влюбился в нее с первого взгляда. (В сестру Робертс, а не в Марту. Уж точно не в Марту!) Ты всегда влюблялся в юных красоток, особенно если у них есть голова на плечах. Меня это никогда не огорчало.

Вообще-то Марта меня уже не так злит, как вначале. В первые дни я просто с ума сходила от ее болтовни и воплей, но ко всему можно привыкнуть. Теперь мне даже интересно угадывать, когда она совсем не в себе, а когда хоть что-то соображает. Иногда у нее бывают светлые минуты.

Ее никто никогда не навещает. Но ведь и ко мне тоже никто не приходит. Те из моих подруг, что еще живы, за руль уже не садятся. Когда Диана узнала, что я ложусь в больницу, то обещала привозить ко мне малышку Клару, но я ее отговорила. Ехать ужасно далеко, а дороги отвратительные. Не хочу, чтобы ко мне ездили из чувства долга. Хотя, по правде сказать, теперь я немного жалею. Не думала задержаться в больнице и не представляла, как долго здесь тянутся дни.

Но мне грех жаловаться, ведь у меня есть ты, любимый. Ты и Моисей.

Появись тут Моисей, он всех бы развеселил. Все в палате повскакали бы с коек и выстроились в очередь его потискать.

У меня из-за него душа не на месте. Корм, наверное, давно кончился. Диана, думаю, купила еще, если Клара ее предупредила (а она точно предупредила), но что будет с Моисеем в самом худшем случае – если я здесь умру? Клара наверняка захочет его забрать, но у Дианы аллергия на кошек, и она не сможет при всем желании. Я полночи не сплю от тревоги. Вот глупости!


Нет слов, как я хочу домой! Больше всего мне не хватает привычного распорядка дня. Поставить бы чайник, поболтать с Кларой, если она заглянет после школы. До чего же я люблю наши разговоры, никогда не знаешь, куда они заведут. Она не будоражит мне душу так, как Лайам, но если на то пошло, больше ни одному ребенку это не удавалось.

Клара в семье младшая; у старшей ее сестры переходный возраст, и родителям приходится тяжко, но Клара – милая девочка. Нет, милая – слово неподходящее. Интересная, иногда трогательная, но милой ее уж точно не назовешь. Для начала, она от природы недоверчива. Я ее знаю с пеленок, и, без преувеличения, едва она научилась говорить и стала задавать вопросы, в ответах она всегда сомневалась. Укажет, к примеру, на тостер, спросит: «Что это?» – объяснишь ей, что в нем жарят хлеб, а она посмотрит искоса, словно хочет сказать: «Так я и поверила!» В три года это было забавно, но ей уже скоро восемь, а повадки эти никуда не делись и порой почти пугают. Когда я ей сказала, что ложусь в больницу, она спросила: «Зачем?» – будто подозревала, что я прикидываюсь больной. Я ответила, что сердце у меня пошаливает, но это пустяки, скоро вернусь. Она спросила сухо: «На сколько дней?» Я ответила, что точно неизвестно, на неделю-две, а она, подумав, спросила: «И сердце вам вылечат?» Я заверила: «Надеюсь». Видно, не такого ответа она от меня ждала, ей подавай «да» или «нет», без оговорок. Я поспешила сменить тему, чтобы избежать вопросов о смерти. Спросила, будет ли она кормить Моисея и играть с ним каждый день, чтобы он не скучал, и она решительно кивнула: «Да».

Затем она спросила: «Вам будет там одиноко?» – чем удивила меня. Мне казалось, она не отличается ни чуткостью, ни богатым воображением. Я отвечала: «Наверное, нет, в больнице всегда полно людей». Клара призадумалась, и ответ в итоге ее устроил, а мне, честно признаюсь, любимый, стало страшно как никогда. Даже если кругом люди, это не спасает от одиночества. Я решила взять с собой фотографии – ту, где ты с Лайамом, и ту, где ты в Чарльстоне, – эти две особенно греют мне душу. Они сейчас на тумбочке возле моей кровати, чуть под углом друг к другу – совсем близко, стоит лишь руку протянуть.

Сестра Робертс говорит, что ты очень красивый. Я ей на это отвечаю, что у нее хороший вкус.

Итак, о Кларе: не ради меня, конечно, она приходит в дом. На сей счет я не обольщаюсь. Приходит она ради Моисея. Ему она нравится (редкий случай, к людям он относится с опаской), иногда он даже дает ей себя погладить. Взять его на руки она не пытается, и правильно делает, ему бы не понравилось. Обычно она просто садится на корточки и смотрит на него, а он садится и смотрит на дыру в плинтусе, где живет мышь. С мышью у Моисея давние счеты. Он часами просиживает возле дырки с видом полного безразличия, лишь легкое подрагивание хвоста выдает его нетерпение. Бывает, в дырке кто-то мелькнет или покажется усик. Думаю, мышь его дразнит, играет с ним в «мышки-кошки», презрев обычный порядок вещей. Моисей замирает в предвкушении, припадает к полу, готовый к броску. Замирает и Клара, вытянув шею, стараясь не пропустить ни секунды действа. Не знаю, какой развязки она ждет, даже боюсь спросить.

Мне ее не хватает. Если бы меня мог здесь навестить всего один человек, я выбрала бы ее.


На обед сегодня печенка. Терпеть не могу печенку. И, на мой взгляд, чудовищная бестактность подавать потроха тем, у кого они не в порядке. Зато на десерт был яблочный пирог с мороженым – все-таки утешение. Яблок, конечно же, недоложили, зато тесто здешнему повару удается на славу – сладкое, рассыпчатое. Говорят, под старость людей тянет на сладкое. Похоже, так оно и есть.

Мы здесь живем от завтрака до обеда, от обеда до ужина. Наверняка они об этом знают, так почему бы им не постараться хоть немножко?


После обеда я вздремнула, а проснулась с мыслью: если бы можно было сюда позвать кого-то одного, то я выбрала бы не Клару, хоть мне и хорошо с ней рядом. Конечно, я выбрала бы Лайама. Ты и так со мной, а значит, нас было бы трое, как тогда.


Новый день. Кажется, вторник, да не все ли теперь равно? Я сегодня с утра упала. Ты, наверное, сказал бы: сама виновата. Говорили же мне не вставать с постели самой, надо позвать кого-нибудь, но мне нужно было в туалет, а рядом никого, терпеть стало невмоготу, и я решила: была не была. Ноги тут же подкосились – раз, и я уже на полу. У Марты, наверное, было просветление – она вскрикнула «Боже!» и, отбросив одеяло, стала выбираться из постели. Хотела броситься мне на помощь – мило с ее стороны, но глупо, ведь она намного слабее меня, и потому тоже в два счета очутилась на полу. Кто-то закричал, влетели медсестры, поднялась кутерьма, и через пару минут общими усилиями нас наконец снова уложили. Я шепнула на ухо сестре Робертс, что дела-то я так и не сделала, а она в ответ, тоже шепотом, пообещала принести мне утку, а я возмутилась: не надо мне утку, ненавижу утки, хочу сходить в туалет, как культурный человек, – а она присела на краешек кровати, взяла меня за руку и сказала ласково: «Сегодня не стоит, миссис Орчард. Раз вы упали, значит, не надо. Дождемся, когда вы будете тверже стоять на ногах».

Невозможно злиться на такого доброго человека, но я все-таки злилась.

Я старая брюзга. Ненавижу себя за это. Нет смысла жить, если для всех ты стал обузой.


Марта опять ночью разбушевалась. Кричала – возможно, на того же человека, что и в прошлый раз. Твердила ему – или ей, – что давно пора повзрослеть. Интересно, кому это она? – спрошу у нее все-таки. Понимаю, не мое это дело, но дни здесь все на один лад, каждое развлечение на вес золота. Иначе умрешь от скуки, и неважно, с каким диагнозом ты сюда попал.

Мы завтракали, сидя в кроватях. Марта жевала пшеничную соломку. Ее покрошили, но надо было еще мельче, у Марты все время торчало что-то изо рта, как у лошади, жующей сено, только у лошади ничего изо рта не капает. Сказать по правде, если ешь в постели, трудно не обляпаться. Даже не выпрямишься как следует – наверное, потому, что сидишь, вытянув ноги. Вдобавок зубы у Марты шатаются, и это нисколько не помогает делу. Медсестра повязывает ей на шею полотенце, и оно всякий раз промокает насквозь.

– На кого вы так злитесь? – спросила я.

Марта обернулась.

– Шшо? – прошамкала она с полным ртом. Многое можно сказать о человеке, посмотрев, как он ест, – готова поспорить, в детстве Марту не научили вести себя за столом. Я-то, к счастью, за столом себя вести умею. Как и ты – твои манеры были безупречны. О себе ты рассказывал редко, любимый, – почти никогда, только после настойчивых расспросов, поэтому о твоем детстве я знаю совсем мало, но точно могу сказать, что воспитывали тебя очень хорошо. (Интересно, все англичане такие воспитанные или дело в классовой принадлежности? Я так и не поняла, как устроена ваша классовая система и какое место в ней ты занимал. Но раз ты учился в пансионе, полагаю, ты из состоятельной семьи. На мой взгляд, отдавать детей в пансион – варварский обычай, но об этом поговорим в другой раз.)

– Вы на кого-то кричали во сне, – сказала я Марте. – Вот я и спрашиваю на кого.

Марта еще пожевала, задумалась. Сглотнула два-три раза, и ее морщинистая шея дернулась, как у змеи, проглотившей мяч для гольфа.

– На Дженет, – сказала она наконец.

– Кто это, Дженет?

– Сестра моя.

– Чем она вас так разозлила?

– Вешалась на мужчин, на всех подряд. В конце концов сбежала со скользким, лживым…

Прошла минута, другая, она все молчала, и я спросила:

– В итоге все у нее уладилось? Кончилось хорошо?

– Нет, – нахмурилась Марта. – Ничего хорошего.


Внебрачный ребенок – вот чем, наверное, кончилось для Дженет. Позор, пятно на репутации семьи. Незаконнорожденный. Нежеланное дитя.

Нежеланное дитя. Слова эти – и даже сама мысль – кажутся мне кощунством.


Отбой. Пришли ночные медсестры. По ночам дежурят всего две – сидят за письменным столом посреди палаты и читают, завесив полотенцем настольную лампу, чтобы нам не мешал свет. Судя по храпу, кое-кому из моих соседок удается проспать всю ночь – просто удивительно. Я сплю пару часов, не больше.

Зато у меня есть ты, любовь моя. Я вспоминаю какой-нибудь день или случай из прошлого – не переломный, а будничный. Наши будни в то недолгое время, когда с нами был Лайам, были для меня величайшим счастьем. Вчера вечером, к примеру, я извлекла из памяти сущий пустяк: я была на кухне, готовила нам с тобой перекус на ночь (поужинали мы в тот день очень рано, с Лайамом, который спал теперь на старой раскладушке в изножье нашей кровати), я никак не могла открыть банку и пошла с ней в гостиную, попросить твоей помощи, а ты был с головой погружен в книгу (нечто увлекательное то ли о паразитах, то ли о новой болезни пшеницы), и мне стало неловко отрывать тебя от чтения.

Вот оно, чудо: в комнате у нас спит этот прекрасный малыш, и это до того естественно, до того обыденно, что ты можешь забыться с книгой, а я – спокойно приготовить перекус.

Ну так вот, чтобы тебя не отвлекать, я просто опустила банку и стала ждать, когда ты ее увидишь краем глаза, и вот ты взял ее левой рукой, правой придерживая книгу, и – не отрываясь от чтения – свинтил крышку, а банку осторожно передал мне. Я сказала: «Спасибо, милый», и, когда я повернула на кухню, уже не надеясь дождаться ответа, ты сказал рассеянно, словно ты вообще где-то не здесь: «Рад помочь».

Это воспоминание согревало меня до утра. «Рад помочь».

Городок, что зовется Гармони

Подняться наверх