Читать книгу Тело - Мэри Роуз Блэк - Страница 8

Мои отношения с матерью всегда были лучше, чем с отцом, которого я попросту не видел месяцами. Возможно, это отразилось на мне: моём чувствительном характере, которому отец в те небольшие моменты пребывания дома всё равно придал стойкости, моём отношении к жизни, любознательном, предвосхищённом, но скептическим, как и отца, любви к книгам, которые ненавидел отец, прививший мне спорт. Я вырос довольно разносторонним ребёнком, двойственным, скорее, не мог найти себя, потому что разрывался от неопределённости. А эти тёмные места в моей голове, эта жестокость, бесстрашие в поступках и вообще стремление к утаиванию – от кого это было?

В шестнадцать лет я узнал, что у матери рак. Мне так и не сообщили точных обстоятельств его нахождения, я знал лишь, что болезнь была на третьей стадии. Рак желудка у человека, который всю свою сознательную жизнь вёл здоровый образ жизни. Чёрт, это так глупо! И несправедливо! Почему она?

Лечение мало помогало, после моего семнадцатилетия, в начале учебного года, отец, который взял отпуск, принял решение перевезти её домой. Гостевую комнату загромождать стали попискивающие аппараты, стоял запах медикаментов, на белоснежной постели лежала мать, изредка покидая её, чтобы побыть со мной как раньше, в гостиной или на веранде за чтением книг. Отец ругал меня, когда находил нас не в «палате» – наказанием был час бега, борьбы или бокса с инструкторами, которых он нанял. Я возненавидел спорт, но очень скоро не смог без него жить, потому что только так мог выпускать агрессию, только так мог, пытался, сдерживать желание наказать.

О да, я хотел наказать отца. Я и без того стал очень замкнутым, раздражительным, когда миновал отметку в десять лет, подростковая пора ничуть не облегчила мне жизнь. Пришлось быстро стать мужчиной. Но я не хотел быть похожим на отца, никогда. Втайне я ненавидел его, боялся.

За два дня до своего тридцати восьмилетия, тридцатого декабря, матери не стало.

– Мам. Мама! – кричал я тогда, тряс её измождённое болезнью тело на койке, тупой аппарат сердцебиения пронзительно и оглушающе ныл одной мелодией. Зелёная полоска бежала по тёмному пятну экрана. – Мама, нет!

На мои крики прибежала медсестра и домработница, лица их окрасились гримасами ужаса. Мне было всё равно, что они видят взрослого уже мальчишку в слезах. Стук ботинок по паркету заставил меня перестать.

– Мистер, Ваша жена… – медсестра суетилась вокруг трупа матери, пытаясь что-то сделать, боялась смотреть на отца, что одним видом мог лишить воли. Но я не боялся смотреть в эти тёмные глаза, азиатский разрез которых едва достался и мне, золотистая кожа делала его мрачнее, а не теплее, угловатая челюсть бугрилась от желваков.

– Она умерла, да, – без эмоций сказал я, выпрямляясь. Ростом я доходил до него, мы смотрели друг другу в глаза на одном уровне. Я вытер влажные глаза. – Готовьте гроб.

– Никаких гробов. Кремация, – возражает мне последний оставшийся родитель, смотря на тело матери. На секунду замечаю в его глазах… нежность? Любил ли он мать, как любила и ждала его она все отсутствующие годы?

– Но она же хотела быть ближе к земле, ты не…

– Я всё сказал, – затыкает он меня, я сжимаю в руках книгу, которую недавно читал вслух маме. – А теперь принеси их моего кабинета свидетельство о смерти, пожалуйста.

Пару минут смотрю на него, мы соревнуемся во взглядах. Я сдался и отвёл глаза, прошёл мимо, в нос ударил пряный запах отцовского одеколона. Итальянский костюм, сшитый на заказ, мягко отражал свет комнаты. Даже рождественская ёлка не могла затмить тёмную фигуру отца своей пестротой.

В богато обставленном кабинете, где тёмное дерево был чем-то в своём роде кровью для организма, витает тот же запах. Мне он не нравится. Или всё дело в человеке, который источает его. На столе лежат бумаги, дорогая ручка замерла у недописанной строки. Ну и где мне искать это свидетельство?

Странно вообще, что отец сам разрешил мне войти в своё логово. Это был его промах. А может он специально так поступил, постелил матрас, чтобы мне падать легче было.

Начинаю просматривать листы. Даты, имена и наименования незнакомых мне организаций, адреса улиц явно нездешних, фотографии людей, словно… досье? Что это?

Читаю первое попавшееся на глаза. Мужчина средних лет, глава бизнес-корпорации, женат, имеет двоих детей, ежегодный доход десять миллионов долларов. Статус «Устранён». Чего?!

Я отшатываюсь, роняя листок, задеваю спиной книги на полке в шкафу. Две из них падают, за ними вижу встроенный в стену сейф. Панель так и ждёт, чтобы ввели код. Верчу головой, смотря то на сейф, то на листы с фотографиями. Беру другой лист, с числами. Транзакция на перевод какому-то мистеру Киму в Токио. Сумма… запредельная. Руки взлетают к волосам, брови к небесам.

Не в силах побороть любопытство, начинаю копаться в бумагах на столе и внутри. Имена, фотографии, требования заказчика и желаемые обстоятельства смерти, суммы в евро и долларах и чеки, чеки… Какого хрена делает мой отец?! Он что, уби…

– Нашёл, значит, – он так тихо пристроился в дверном проёме, что я от неожиданности подскочил и выронил бумаги, они разлетелись осенними листьями по полу. Я долго не решался поднять глаза, чувствуя стыд. – Я не ошибся в тебе.

Наклоняюсь, чтобы собрать листы с пола, кладу их в стопку на столе. Напряжение сводит конечности.

– Ты киллер? – пересохшим ртом спрашиваю отца. – Все эти люди были убиты тобой?

От его смеха по спине пробегает холодок. Я понял, что боюсь его. Но ненависть… куда она пропала? Рядом со страхом стояло, эм, уважение?

– Нет, просто координатор. Сам я всего лишь несколько раз прикладывал руку к делу. Эти люди – подонки. Мир должен быть рад, что избавился от них.

Поворачиваю шею, поднимаю глаза. Его глаза такие весёлые, сверкают темнотой. Наведённый лоск только делает опаснее.

– Что ты имел в виду, когда говорил, что не ошибся во мне? – мне действительно было интересно, что он пытался во мне разглядеть, воспитать все эти годы, думал, что он знал обо мне. Я был так неосторожен и выдал себя как-то? Чем?

Отец отлипает от косяка и медленной развязной походкой приближается ко мне, встаёт близко, но между нами остаётся стол, последняя баррикада, разделяющая двух зверей. Складываю руки на груди, спокойно смотрю в ответ.

– Думаешь, никому неизвестно о твоих «развлечениях» в сарае на ферме?

Он вылил на меня это ведром ледяной воды, заставив замолчать журчащую в теле кровь и сокращаться лёгкие. И, о да, он заметил страх в моих глазах.

Я молчу. Ну а что я мог сказать? Он бы понял меня? Он бы принял меня? Возможно, я преувеличил свой грех, хотя никогда не принимал данного понятия – есть лишь поступок и сторона, на которую он отлетает в конце. Добро или зло – это всего лишь выбор.

Меня хлопают по плечу, легко и непринуждённо, словно я поступил правильно. Встречаюсь с ним глазами, которые на секунду отвёл, вижу там понимание.

– Старый кот. Проказник. Он заслужил свою смерть, а птицы – нет, – рука замерла на моём плече, горячая, большая. Понемногу я начал понимать, почему бабушка с дедушкой больше не приглашали меня на лето, говоря, что уезжают путешествовать по стране. Отец там никогда не появлялся, потому что мама говорила, что её родители не жалуют отца, она так и не получила от них одобрения на брак. – Старик Алистер знал, что ты в меня пойдёшь. Старый мясник догадывался о моих делах.

– М, догадывался? – перебил я отца, прокручивая в голове картинки. – Он что…

– Помер, да. На той неделе, после рождества. Дождался своего любимого праздника и отошёл в забытье, – пояснил отец, опустил глаза вниз на свой стол. Рука подняла листок, глаза начали читать. – Мог ли ты подумать, что его закажут?

На развёрнутой стороне замечаю данные деда, фотография маленькая, тёмная, мною не замеченная ранее. В углу стоит красной печатью статус «Смерть от естественных причин, закрыто». Считаю в уме годы и осознаю, что деду было почти восемьдесят на момент смерти. Он не выглядел на свой возраст. Жалею, что мама не дожила до таких же седин.

– Он и рассказал мне, что видел тебя тогда, – продолжал отец, всё больше вызывая воспоминания о том дне, переходившем в ночь. – «Забирай и больше никогда не привози к нам своё отродье», как сейчас помню его слова. Он не верил мне так, как это делала Вивьен.

– Мама знала о твоих делах? – спрашиваю я, заинтересованный. У меня наконец выдаётся нормальный, если его таким назвать можно, разговор с отцом за последние годы. – И была не против?

– Поначалу испугалась. Очень. Видел бы ты её в молодости. Долгожданный поздний ребёнок своих родителей, отличница, она писала свою исследовательскую работу, когда я встретил её в парке кампуса Гарварда. Между нами тогда пробежала убийственная искра. Тогда я ещё был киллером, не дорос до высшей должности, денег в кармане было не так много. Но нам хватало.

Тёмные узковатые глаза смотрели в пространство, он поддался воспоминания. Он любил маму. Внезапно мне стало жутко неудобно из-за своих мыслей о нём. Почему-то мне было стыдно, что я так ненавидел его. Его шарм ослепил меня тогда, как и мать. Меня больше не пугал факт того, что я сын киллера. Я успокоил себя этим, нашёл причину для мыслей и деяний тёмной стороны внутри себя.

– Как бы там ни было, сейчас ты здесь, – стряхнув с себя мысли, вернулся к беседе родитель, вновь положив на меня руку, уже две, на оба плеча. – И я спрошу тебя всего раз, а ты ответишь предельно честно: «Тебе понравилось то чувство экстаза от наказания кота?»

Так вот что это было, чему я не мог подобрать слов. Экстаз. Я наказал за проступок, взял на себя это бремя. И мне понравилось. Хотел бы я убить снова? Может быть. Но только за дело. И не животное. Да, я ненавижу котов с тех пор, но снова бы не убил. Я чувствовал себя крупным хищником, а он не должен охотиться на мелкую дичь, снующую под ногами, о нет…

– Да.

Усмешка осветила лицо отца. Мои глаза так же безумны?

– И ты бы убил снова, скажем, того, кто совершил нечто плохое? Ты бы убил убийцу?

Клин вышибают клином. Петух дерётся с петухом, лев со львом, а убийца должен убить подобного, ибо лишь он знает и чувствует, как это сделать.

Я задержал глаза в глазах отца. Он всё понял без слов. Снова эта ухмылка, снова похлопывание по плечу. Понимаю, что и сам немного повеселел от таких жутких условий. Я не дурак, мне не промыли мозги. Я прекрасно понимал, что всё это плохо, неправильно, по общественным меркам, по меркам загона, в котором нас всех содержит командир-пастух, это было аморально, как сказал бы любой, тот, кто не понимает, не хочет понять. А нужно ли мне это понимание? Зачем ждать того, ждать и ждать, так и не дождаться?

– Тогда я дам тебе шанс испробовать себя на более крупной цели, – отец обогнул стол с другой стороны, открыл один из выдвижных ящиков в письменном столе и достал папку с бумагой. Я догадался: то и было документом, который он послал меня искать. – Ты будешь потрясающим приемником.

Кожаные ботинки застучали по паркету, дверь прикрылась за высоким тёмным силуэтом, ткань вновь блеснула в свете ламп. Отец оставил меня в кабинете одного со своими мыслями.