Читать книгу Последняя принцесса Белых Песков. Замок на третьей горе. Книга 3 - Мэри Соммер - Страница 6

За последнюю до бесконечности растянувшуюся минуту Джек успел проклясть всё и всех – от юга со всеми провинциями до капли пота, которая медленно текла прямо в глаз. В эту конкретную минуту Джек ненавидел принцессу с женихами, верховного судью с его бессонницей, Фред, с которой началось его участие в испытаниях, Кларка Ковальски – с него всё началось ещё раньше. Себя Джек ненавидел и ругал тоже, за многое. Довольно! Выберется из этого лабиринта – в тот же день пошлёт всех подальше и отправится в Элмур.

Впрочем… Джек скосил взгляд. Замечательному плану мог помешать металлический штырь, который торчал у него из бока.

***

Я часто размышляю о времени. Для удобства его поделили на одинаковые отрезки, но неумолимый счётчик тикает всегда по-разному. Вместо секунд и часов разумнее измерять время пройденными шагами, завихрениями мыслей или – в моём случае – тоской. Если время подобно воде, то сейчас я нахожусь в болоте.

Десять дней в Тартессе пролетели быстро, потому что не произошло ничего для меня важного.

Эти же десять дней тянутся для меня дольше тех трёх лет, что я не видел Элмур.

Каждую ночь за мной приходит слуга и сопровождает к верховному судье. Теперь без пояснений, без предисловий. Мы рассаживаемся на подушках в беседке, Морн зажигает вонючие палочки – для крепкого сна, он говорит, – а я выбираю историю.

О личном больше не говорю, близких мне людей не вспоминаю. Морну хочется слушать про любовь, и я рассказываю старые сказки из моего мира, иногда вплетая в них реальных знакомых.

«А Снежная королева из далёкой северной страны, что за Арадонскими горами, теперь выращивает в своей ледяной беседке прекрасные розы. От избытка могущества или, может, одиночества, она до сих пор играет с силами – переплетает нити минувшего с грядущим и пытается вершить судьбы».

Заканчивал я всегда фразой, которая радовала Морна: жили они долго и счастливо.

– Что значит счастье? – Вчера я вдруг засомневался. – Какое оно? Имею ли я право его обещать?

Верховный судья рассмеялся в ответ.

– Любопытно, что тебя смущает эта часть. Мне бы хотелось понять, что означает «долго».

– Это примерно тридцать два месяца и десять дней.

Тому, кто всякий раз украдкой подслушивает снаружи беседки, сказки тоже нравятся: я не начинаю рассказ, пока не стихнут все шорохи за моей спиной, и ухожу спать, лишь дождавшись звука торопливо удаляющихся шагов.

Другим общением я не отягощён. Фред, завидя меня, спрашивает только новости о Кларке. Я – звено в цепочке – передаю, что новостей пока нет. Всегда говорю «пока», ведь моя задача как рассказчика – правильно подбирать слова. Моя другая задача – искать сведения, но о странниках, которые (предположительно) взяли в плен моего нерадивого ассистента, говорили неохотно. Мятежники, нарушители закона, предатели дома и рода своего, напасть похуже голода и засухи. Они грабят и убивают, везде оставляя свой знак – расколотую башню, охваченную огнём. Ту самую башню, что подпирает небо перед дворцом верховного судьи. Когда я спрашиваю, где искать странников, от меня отмахиваются, как от назойливой мухи: это забота стражников. Так что пока я не преуспел.

Кроме как источник информации и конфет, интереса для Фред я не представляю. Не знаю, в каком эквиваленте ожидания она измеряет время, но проводит его, гуляя по закоулкам дворца. Или с Тимесом. Фред до сих пор не догадалась, что нравится ему. Я попытался намекнуть, но в представлении Фред дружба чужого жениха с чужой невестой скрытых смыслов не имеет. Что ж, пусть играют в гостеприимного местного жителя и туристку, изучают достопримечательности Тартесса. Только светлых кварталов, конечно, – приличные девушки не ходят туда, где водится всякий сброд.

Приличные мужчины тоже туда не ходят, но это не помешало Гленду уже на третий день затащить меня в местные трущобы. За нами увязался Иларт – от скуки, наверное. Иларт всё делает от скуки. Даже на принцессе он хочет жениться, потому что это какое-никакое развлечение. Так часто случается, когда у человека мало проблем, зато много влияния и денег. Девушке той, в термах, тоже он заплатил. Надо будет при случае вернуть…

Трущобы удивили меня приземистостью: мы бродили по узким улочкам и не нашли зданий выше одного этажа. Дворцовых стражников в красном там было чуть ли не больше, чем обычных прохожих, и каждый торопился отдать нам поклон. Простые люди тоже почему-то кланялись, но взгляда от земли не поднимали.

Никогда прежде я не чувствовал себя настолько самозванцем, до сих пор неловко.

Сердцем трущоб была круглая базарная площадь. После лабиринта из дворов и безлюдных переулков она встретила нас зазывными криками, смесью запахов специй, подгнивших фруктов и пота. Здесь я, наконец, обнаружил высокие сооружения.

То тут, то там над пёстрыми тканевыми навесами возвышались наклонённые толстые брёвна, которые глубоко и крепко были вбиты в землю. Торговцы с покупателями просто обходили их, не задирая головы. Казалось, им не было никакого дела до подвешенных на цепях клеток и людей в них.

На мой вопрос Гленд отмахнулся и ускорил шаг, а Иларт лениво протянул:

– Воры, скорее всего. Или должники. Может быть, пытались продавать запрещённые товары: дурман, оружие, птиц… Да мало ли. – Он пожал плечами.

Мои спутники нырнули между рядами прилавков – каждый пришёл сюда с определённой, неведомой мне целью, – а я остановился у одного из столбов и поднял голову.

В маленькой клетке, скрючившись, сидел мужчина. Одет он был лишь в потёртые шаровары, плечи и грудь покраснели под лучами палящего солнца. Он походил на сухое дерево посреди пустыни, которое рассыплется в прах от одного прикосновения.

Мужчина посмотрел на меня и пошевелил потрескавшимися губами. Я стянул лёгкий шарф, которым здесь принято оборачивать шею и голову, чтобы защититься от солнечного удара, обильно смочил его водой из бурдюка и, скомкав в шар, подбросил вверх. К счастью, шарф повис на прутьях клетки – ловить его у пленника сил не осталось. Потянув ткань на себя, он укрыл ею лицо и волосы.

Меня никто не остановил, не отчитал, не посадил в клетку. Но тем вечером Морн – этак ненавязчиво – завёл разговор о разумном расходовании жалости.

Я поправил:

– Не жалости, а сочувствия. Разве не это одно из главных чувств, делающих человека человеком?

– Называй, как тебе нравится. Только чувство разрушительное – если злоупотреблять, оно поражает и внутренние органы, и окружающую действительность.

– Порой действительность меня не устраивает. Может, я вовсе не против повлиять на неё.

Верховный судья усмехнулся.

– Не решусь утверждать, какое чувство образует человека – это твоя задача, рассказчик. Одно мне известно точно: ради благополучия города, страны, части света прежде всего нужно поддерживать порядок. Это основа, фундамент, на котором строится жизнь. Думаешь, мне нравится причинять людям боль?

– Иначе вы не именовали бы себя судьёй.

– Так издавна сложилось. Пойми, рассказчик, моя задача – не наказывать, а сделать так, чтобы никто и не помышлял нарушать закон.

– Путём запугивания?

– Скорее, наглядного примера.

Той ночью мы обошлись без сказки. Я всё спрашивал, провоцировал, а Морн, не желая нарушать установившийся между нами порядок, терпеливо разъяснял.

– Вы напоминаете мне одного человека, – сказал я, когда над крышей беседки забрезжил рассвет.

– Он твой друг?

– Сначала он притворялся моим другом, чтобы воплотить нечестные намерения. Потом мы стали противниками. А теперь – да, теперь мы настоящие друзья.

Морн выразил надежду перейти сразу к последней стадии. Я промолчал. Играть с Саймаком в игру «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю, но не знаешь того, что я знаю на самом деле» было весело. С Морном мне играть не хочется – и, если честно, как-то боязно.

Дневник рассказчика

Сочувствие. В данный момент Джек испытывал его только к себе. Он лежал почти в полной темноте в какой-то яме, куда по неосторожности провалился, блуждая по подземным коридорам. В спину впивались острые части разрушенного барельефа. Обломок мраморной колонны всем весом придавил ему ногу – спасибо, хоть перелома, кажется, не было. И штырь, кусок декоративной решётки, на который Джек напоролся левым боком, прошёл под нижним ребром – проткнул только кожу и мышцы. За внутренние органы он не беспокоился, от столбняка недавно привился, но вот обработать рану хотелось бы поскорее.

Вдруг вспомнив что-то, Джек потянулся к нагрудному карману и выудил оттуда благоухающий жасмином шёлковый платок.

– Прости, принцесса, я потом постираю. Если выживу.

Соболезнуя цветочному рисунку на белоснежном фоне, Джек прижал ткань к кровоточащей ране на боку.

***

Больше мы в трущобы не ходили. Иларт сказал, что я для таких мест слишком сложный. Соблюдать здешние законы легко, а сложный, получается, я.

Следующая вылазка из дворца завела нас в горячие термы – место на окраине светлых кварталов, где высокородные господа любят отдыхать и принимать водные процедуры, пропитываться благовониями и лёгкими хмельными напитками.

Жаль, в этот раз Гленд отлучился по другим делам. С ним общаться просто, как со старым другом, а рядом с вхожим в Совет Илартом и принцем Мильхором, который освоил только пренебрежительную манеру, мне бывает неуютно. В месте для привилегированных особ, анализируя свою родословную и внешний вид, я вовсе чувствовал себя самозванцем – одним из тех, кого тут называют сбродом.

Однако хороший рассказчик никогда не откажется от возможности побывать в непривычной среде, даже если ему кажется, что все вокруг пялятся на его непроколотые уши и заусенцы вокруг неухоженных ногтей.

Роскошью убранства термы мало уступают дворцу верховного судьи. Одноэтажное, но огромное по площади сооружение внутри и снаружи облицовано мозаикой, на каждой стене – и даже на каждой ступеньке – индивидуальный орнамент; куполообразный свод повторяет рисунок звёзд на ярко-синем небе, среди них, расправив крылья, летит огненная птица. Потолок подпирают высокие колонны из красного мрамора. Строительный и декоративный элемент, они повсюду: колонны приходится обходить, это похоже на танец.

Я проверил возможности организма в самой горячей парильне. Тони наверняка аргументированно возразит мне, но я готов поклясться, что температура пара в этой комнате была выше ста градусов. Потом я перевернул на голову бочку со льдом и как врач прописал себе больше никогда так не оздоравливаться.

Скоро я привык – к приятному привыкнуть нетрудно. Я даже перестал смущаться из-за того, что нам прислуживали девушки. Кто-то предусмотрительный подобрал их похожими друг на друга, выбрал одинаковые строгие причёски и обернул с ног до подбородка в льняные простыни. Тихие, почти незаметные, но ощутимые, девушки появлялись вовремя с сухим полотенцем, тарелкой фруктов или деревянной кадкой чистой воды, чтобы смыть с головы мыльную пену. Они улыбались. Иногда девушка улыбалась по-особенному, тогда какой-то из посетителей уходил с ней.

Погрузившись в бассейн с тёплой водой, я прикрыл глаза и лениво подслушивал чужие разговоры. Мильхор рассказывал, что вспыхнувшие в провинции Алого Мрамора беспорядки опять быстро подавили. Кто-то утверждал, что странники готовят новый мятеж, а другой спорил, что они не осмелятся ещё лет десять. Ну и что, что налог подняли? Тут стало интереснее, но разговор повернул в другое русло: жёны, дети, любовницы.

Девушка, которая следовала за мной последний час, теперь сидела рядом на бортике бассейна и втирала в мою обожжённую руку какие-то масла. От кончиков пальцев до плеча поднималось болезненное, но вместе с тем приятное покалывание. Когда она обвела пальцем линии на моей ладони, мурашки побежали дальше по всему телу.

Я открыл глаза. Едва заметно кивнув, она мягко сжала мою руку и потянула меня за собой.

Сквозь клубы пара и тяжёлый аромат масел и благовоний, сквозь голоса, шум льющейся воды. Мои ноги ступали по разогретым мраморным плитам, потом по деревянному настилу. Перед нами расступались лёгкие занавески и нити побрякивающих бусин. Каждые несколько шагов она оборачивалась и улыбалась мне. Не знаю её имени, смутно могу представить её лицо.

Помню – когда все другие звуки остались позади – тихое шуршание, с которым её простыня скользнула по телу на пол. Помню запах воска с примесью мёда и сандала, полумрак, разбавленный танцующими бликами свечей – золотистыми на загорелой коже. Помню шелковистую прохладу наволочек. Она распустила волосы, волнистые светло-русые пряди рассыпались по моей груди… возможно, за её волосами я и пошёл.

Но даже тогда я был один. Вокруг люди, новые – будто бы – друзья, а я один. Я один до такой степени, что едва существую.

Не то чтобы я оправдывался. Жениться не собираюсь, клятву верности не нарушал. Иларт вроде собирается, а отсутствовал дольше меня, так что местных обычаев я не нарушил.

И я откровенно заявил о своём ненамерении брать принцессу – или вообще кого бы то ни было – в жёны.

Был полдень. Я забрёл в один из безлюдных переулков и присел отдохнуть на бортике фонтана, подставив спину прохладным брызгам. Я раздумывал, как бы незаметно пробраться в трущобы, на базар – это место представлялось мне идеальным для расспросов о странниках и Кларке. Только я вполне обоснованно подозреваю, что стражники за мной следят, и тот, кому они докладывают о результатах слежки, моё расследование не одобрит.

– Господин рассказчик с Севера?

Непривычное обращение, зато я всегда точно знаю, что имеют в виду меня. Рядом с фонтаном, переминаясь с ноги на ногу, стояло нечто воздушное, полупрозрачное в солнечных лучах. Очень пышные шаровары, цветастый халат, перехваченный на талии широким поясом: один его конец волочился по земле, а второй был наброшен на голову вместо накидки.

В этих ярдах ткани я не сразу разглядел девушку.

Присев на бортик в нескольких футах от меня, она занялась срочными и важными делами: расправила полы халата, поиграла с кисточками на поясе, перебросила вперёд длиннющую косу (поздно, хвостик уже успел намокнуть в фонтане). На миг я засмотрелся на её волосы – пушистые и очень светлые, похожие на ковыль. А девушка, склонив голову набок, изучала рисунок плитки на дне фонтана.