Читать книгу Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник) - Мэри Стюарт - Страница 10

Она как раз сидела в дверях своего дома и пряла.

Прожив в Греции достаточно долго, я не перестаю любоваться крестьянками, занятыми этим нехитрым делом. Мягкая пушистая масса белой шерсти на ручной прялке, коричневые пальцы, вытягивающие ее в похожий на ледяную сосульку жгутик, петля на подоле черного платья, кружащийся ком шерстяной нитки на веретене – все это вместе создает картину, которой трудно не восхищаться.

Она не подняла головы, когда я подошла: ствол фигового дерева, должно быть, скрыл от нее мое приближение. Я остановилась на минуту в тени дерева, чтобы понаблюдать за ней. Место, где она сидела, тоже было в тени, поэтому тревоги не было заметно на ее лице, напротив, оно разгладилось, стало моложе, а уродливые руки, двигаясь плавно, размеренно, даже обрели своеобразную красоту.

Я вспомнила легенду о лунных пряхах, которую рассказывала Марку, чтобы помочь ему заснуть и успокоиться самой. Я смотрела на Софию: одетая в черное критянка пряла в разгар жаркого дня. Изгой, подозреваемая, загадочная уроженка этой суровой жаркой страны, правила жизни которой мне неизвестны. Та, кого мне надо расспрашивать.

Я прошла вперед и положила руку на калитку. София подняла голову и увидела меня.

Первой ее реакцией была радость, в этом не могло быть никакого сомнения. Лицо Софии расплылось в улыбке, темные глаза засветились. Потом, хотя она и не двинула головой, мне показалось, что она бросила быстрый взгляд назад, в дом.

Я отворила калитку.

– Можно зайти к вам поговорить? – Я знала, что хотя такой прямой вопрос мог показаться бестактным, но по правилам гостеприимства он не мог остаться без положительного ответа.

– Конечно.

Что-то ее беспокоит, подумала я.

– Ваш муж ушел?

Она как-то боязливо посмотрела на меня, хотя привычные ловкие движения помогали ей выглядеть раскованно, как помогает иногда сигарета в очень сложных ситуациях. Затем она перевела взгляд на маленький костер во дворе, над которым кипела в котле вода.

– Он не приходил еще. – Потом, слегка привстав: – Прошу вас, садитесь.

– Спасибо!.. О, пожалуйста, прядите, не останавливайтесь, я так люблю наблюдать за этим…

Я вошла в крохотный дворик и, повинуясь ее жесту, села на скамейку около дверей под фиговым деревом. Я стала нахваливать ее искусство, восхищаясь ровностью нитки и вертя в руках кусок сотканной ткани, который она мне показала. Забыв о своей робости, она отложила работу, чтобы принести показать мне еще образцы своего тканья и вышивки. Я встала со скамейки и без приглашения прошла за ней внутрь.

В доме были две комнаты, не разделенные дверью, – просто прямоугольный проем в стене. Гостиная, напрямую выходившая во двор, была безупречно чистой и очень бедной. Пол земляной, утоптанный до каменной твердости, половину его покрывал ковер грязноватого желто-коричневого цвета с проплешинами. В одном из углов – маленький очаг, которым не пользовались в это время года. В задней части комнаты – широкий выступ фута на три от пола, он, очевидно, служил кроватью и был покрыт односпальным, с красно-зеленым рисунком одеялом. Закопченные от зимнего дыма стены еще не были заново побелены. Тут и там в стенах были ниши, а в них – украшения и дешевые, когда-то яркие, но выцветшие фотографии. Одна – на почетном месте – ребенка, мальчика лет шести, а за ним – нечеткая, видно сильно увеличенная фотография молодого человека в полувоенном костюме. Он был красив и выглядел весьма самоуверенным. Мальчик был очень похож на него, но стоял робко. Муж, предположила я, и погибший ребенок? Я поискала семейную икону и, не увидев ее, вспомнила, что мне говорил Тони.

– Мой малыш, – сказала София позади меня, она вышла из соседней комнаты с ворохом лоскутов и тканей.

Она не выразила ни возмущения, ни удивления, обнаружив, что я последовала за ней в дом. Она печально смотрела на фотографию и (я могла бы в этом поклясться) ни о чем больше в эту минуту не думала.

– Он умер, теспойнис, когда ему было семь лет. Весь день хорошо себя чувствовал и в школе, и после играл. На следующий день вдруг раз – и умер. На то воля Божья, чтобы больше у меня детей не было.

– Извините, а это ваш муж?

– Да, это мой муж. Посмотрите, вот подушка, которую я вышила в прошлом году…

Она начала раскладывать вещи на солнце около двери. Я склонилась над ними, но повернулась так, чтобы мне была видна задняя комната.

В ней царил полумрак: ставни закрыты – от солнца. Небольшая продолговатая комната-коробка с двуспальной кроватью, деревянным стулом и столом, покрытым розовой скатертью с кисточками, у окна. Весь дом, казалось, был открыт взору…

София продолжала выкладывать свои работы.

– А теперь, если вы посидите тут в прохладе, я принесу вам мятный напиток, который сама готовлю.

Я почувствовала себя пристыженной. Мне было неловко принимать ее скудное угощение, ведь я сама напросилась к ней в дом и вынудила ее предложить мне что-то. Но не оставалось ничего другого, как поблагодарить ее и сесть.

Она протянула руку к полке около двери, где за выцветшей занавеской тех же зеленого и красного цветов хранился запас (и какой же ничтожный запас!) провизии. Она достала небольшую бутылку и стакан.

– София? – раздался мужской голос с улицы.

Я слышала торопливые шаги по дороге, вниз от моста, но не придала этому значения. Звук шагов замер у калитки.

София, стоявшая у двери, быстро повернулась со стаканом в руке. Мужчина все еще был вне поля моего зрения и не видел меня.

– Все хорошо, – коротко сказал он. – А что касается Джозефа… в чем дело?

Это София сделала едва заметное движение, давая знать, что она не одна.

– Кто там у тебя? – резко спросил он.

– Это английская леди из гостиницы, и…

– Английская леди?! – Быстро произнесенное по-гречески, это прозвучало как взрыв. – Не придумала ничего лучше, как пригласить ее и показывать свои работы, когда…

– Ты можешь смело говорить при ней по-гречески, – перебила София. – Она прекрасно все понимает…

Я услышала, как он сделал вдох, а потом плотно захлопнул рот, так и не сказав то, что собирался сказать. Прогремела задвижка.

Я шагнула вперед. Пришедший распахнул калитку, и мы встретились в залитом солнцем дверном проеме. Это был крепкий на вид мужчина лет пятидесяти. Широкоплечий, загорелый, с тем глянцем на полноватых щеках, который свидетельствует о сытой жизни. Слегка выступающие скулы делали его лицо квадратным, а неизбежные усы – типично греческим. Это мог быть и тот самый человек, которого я в последний раз видела в красном головном платке, но я подумала, что все же это не так. Во всяком случае он не был в критском костюме. Он, очевидно, работал и был в серых потрепанных, покрытых пылью брюках и рубашке цвета хаки, на шее повязан ярко-красный платок. Коричневый льняной пиджак сидел на нем мешковато. Этот последний предмет одежды выглядел дорогим, и на нем неудивительно было бы увидеть ярлык спортивного магазина в Найтсбридже[24]. Все мое внимание было обращено на пришедшего. Это, должно быть, хозяин гостиницы, Стратос Алексиакис.

– Это мой брат, – сказала София.

А я уже мило улыбалась ему и протягивала руку:

– Здравствуйте! Извините, я понимаю, что не должна была отнимать время у кирии Софии, когда она ждет мужа на обед. Но я шла по деревне, а ваша сестра – единственный человек, с которым я знакома, так что я решила к ней зайти. А теперь я пойду.

– Нет-нет, что вы! – Он удержал меня за руку и почти насильно повел под фиговое дерево. – Простите, я бы никогда так не говорил, если бы знал, что вы меня понимаете! Но муж моей сестры – человек не компанейский, и я подумал, что если он вернется домой и обнаружит, что жена тут болтает, – усмешка и движение плечами, – а еда не готова… вы ведь знаете, как это бывает, когда мужчина голодный. Нет, пожалуйста, садитесь! Что подумает обо мне сестра, если я выпровожу ее гостью? Вам надо попробовать ее мятный напиток, он самый лучший в деревне.

София (ее лицо ничего не выражало) протянула мне стакан. Я так и не смогла понять, беспокоит ли их еще то, что я слышала их слова о себе. Я попробовала напиток и принялась нахваливать его, а Стратос прислонился мощным плечом к косяку двери и приветливо смотрел на меня. София, неподвижно стоя в дверном проеме, не сводила с него глаз.

– Он опаздывает, – неуверенно сказала она. Эти слова прозвучали как вопрос, словно Стратос знал причину отсутствия мужа.

Он пожал плечами и усмехнулся:

– Может быть, работает, в кои-то веки раз.

– Он не помогал тебе в поле?

– Нет.

Он снова обратился ко мне, теперь по-английски:

– Вы хорошо устроились у меня в гостинице? – У него был отличный английский, но все же и через двадцать лет сохранился акцент.

– Большое спасибо, мне очень понравилась моя комната. У вас тут прелестное место, господин Алексиакис.

– И очень спокойное. Вы ведь мне сказали по телефону, что как раз этого и хотите.

– Да-да. Я живу в Афинах, и к лету там становится так шумно, так много народу. Я мечтала выбраться куда-нибудь, где не бродят толпы туристов…

Я продолжала непринужденно говорить, снова объясняя, почему мы с Фрэнсис выбрали Айос-Георгиос. Я даже не пыталась теперь скрыть от себя, что намерена привести очень серьезные причины, объясняющие мои длительные отлучки для исследования окрестных гор и побережья. Кинокамера, подумала я, когда заговорила о фильме (о котором не имела ни малейшего представления), – вот что может послужить отличным оправданием самого назойливого любопытства…

– И лодка заберет нас в понедельник, если все будет благополучно, – заканчивала я свои разглагольствования. – Наша компания отправится на Родос, я присоединюсь к ним на пару дней, а потом мне надо будет вернуться в Афины. Они побывают еще на Додеканесе[25], потом моя кузина по дороге домой остановится ненадолго у меня в Афинах.

– Очень интересно. – (Я буквально видела, как он все подсчитывает: друзья, лодка, частная поездка, деньги.) – Значит, вы работаете в Афинах? Это объясняет ваш отличный греческий. Вы, конечно, делаете ошибки, но говорите свободно, и вас очень легко понять. Вы и то, что слышите, тоже понимаете хорошо?

– Ой, что вы! – Я поразилась, как часто тактичность и правда идут рука об руку. – Я хочу сказать, что не могу уловить каждое слово, но основную суть понимаю довольно хорошо, если, конечно, люди не говорят слишком быстро или не преобладает местный говор. О, спасибо, – это Софии, которая забрала пустой стакан. – Нет-нет, больше не надо. Очень вкусно.

Стратос улыбался:

– Вы все-таки сделали большие успехи. Вы не поверите, сколько тут у нас останавливалось англичан, и жили не так уж помалу, но никогда не удосуживались выучить больше одного-двух слов. Чем вы занимаетесь в Афинах?

– Я просто помощник секретаря в британском посольстве.

Это тоже было воспринято, как я заметила, не без изумления.

– Что она сказала? – это почти шепотом София.

Он повернул голову и кое-как перевел:

– Она работает в британском посольстве.

– О! – раздалось чуть слышное восклицание, стакан выскользнул у нее из рук и разбился.

– Боже мой! – воскликнула я. – Как обидно! Дайте я помогу!

Я присела на корточки и, несмотря на ее протесты, принялась подбирать осколки. К счастью, стакан был толстый, а осколки крупные.

– Не переживай, София, – невозмутимо произнес Стратос. – Я тебе дам другой стакан. – Потом с некоторым раздражением: – Нет, выбрасывай все вон, девочка, его не склеишь. Я пришлю тебе с Тони новый, лучше, чем этот хлам.

Я вручила Софии осколки и встала.

– Мне было очень приятно, но раз ваш муж действительно скоро придет домой, кирия, и ему может не понравиться моя компания, я, пожалуй, пойду. Да и моя кузина вот-вот должна приехать.

Я еще раз поблагодарила за питье, а София улыбнулась, кивнула и сделала книксен – все это так, будто она и не слышала, что я говорила.

Я вышла из калитки. Стратос – вместе со мной.

Он шел, глубоко засунув руки в карманы, ссутулив плечи под дорогим пиджаком. Он так сосредоточенно рассматривал землю под ногами, так хмурил брови, что я с тревогой подумала, что же он скажет. Первые достаточно спокойные слова были о его огорчении из-за того, что я увидела неприкрытую нищету дома сестры.

– Она не принимает моей помощи. – Он сказал это так, словно я заранее знала, о чем он заговорит. – Я приехал домой с деньгами, на которые можно купить все, чего бы она ни пожелала, но все, на что она согласилась, это небольшая плата за работу в гостинице. Грязную работу, тяжелую. Моя сестра!

– Люди иногда имеют гордость.

– Гордость! Я полагаю, что так оно и есть. И это единственное, что она приобрела после всего, за двадцать лет – гордость. Знаете ли, когда мы были детьми, у отца был свой собственный каик, а когда умер его дядя, мы унаследовали землю, наверху, у начала плато, где она хорошо защищена от ветров, лучшую землю в Айос-Георгиосе! Потом умерла наша мать, и у отца было плохое здоровье… словом, вся земля, что была, пошла в приданое моей сестре. А я уехал в Англию, и я работал. О, как я работал! – чуть блеснули его зубы. – Но я добился кое-чего за эти годы, в то время как она… каждую драхму, что у нее есть, она заработала сама. Почему даже поля… – Он осекся и выпрямил плечи. – Простите меня, нечего мне обрушивать на вас семейные неурядицы! Может быть, мне понадобилось, чтобы меня услышало европейское ухо? Хотите верьте, хотите нет, но очень многие греки считают, что они живут к востоку от Европы.

– Это абсурд, если подумать, чем Европа обязана им.

Он засмеялся:

– Тогда мне, наверное, надо сказать: ухо городское, цивилизованное. Мы ведь далеко от Лондона, верно… даже от Афин? Тут жизнь проста и тяжела, особенно для женщин. Я ее забыл за время отсутствия. Забыл, что здешние женщины смиряются с ней… И если кто-то из них настолько глуп, чтобы выйти замуж за мусульманина, который пользуется своей религией для оправдания… – Его плечи поднялись, и он снова усмехнулся. – Мисс Феррис, так вы будете здесь искать цветы и снимать фильм?

– Фрэнсис будет, а я, можно сказать, буду сопровождать ее. «Эрос» принадлежит вам, господин Алексиакис?

– «Эрос»? Значит, вы его видели? Как вы догадались?

– На нем работал мальчик, которого я видела в гостинице. Ну не то чтобы это имело для меня какое-то значение, просто интересно. Я хотела вас спросить… – И тут я запнулась.

– Вы хотели бы прогуляться на каике, вы об этом хотели спросить?

– Очень. Мне всегда хочется посмотреть на берег с моря. Мне тут дети говорили, что вполне возможно увидеть дельфинов; недалеко к западу есть бухта, сказали они, со скалами, очень глубокая, и дельфины иногда появляются там среди пловцов.

Он от души рассмеялся:

– Знаю я это место. Значит, жива еще старая легенда! Дельфинов там не видели со времен Плиния! Уж я-то бы знал об этом, ведь я рыбачу в тех местах. Впрочем, сам-то я не часто выхожу на каике, это работа Алкиса, я уже отвык от такой тяжелой работы. Но каик продавали дешево, вот я и купил его. Я люблю браться за много дел сразу, и когда у меня тут все наладится, буду делать деньги на туристах. А пока я имею дешевую рыбу, и, думаю, скоро мы будем сами привозить продукты из Ханьи.

Мы были уже напротив гостиницы. Он остановился.

– Но, конечно, вы можете прогуляться с Алкисом в любое время. Вам лучше отправиться вдоль побережья на восток, там не очень далеко есть древняя гавань, а если пройти немного дальше – старинная церковь. Вы интересуетесь такими вещами?

– Конечно интересуюсь.

– Тогда завтра?

– Я… нет, то есть, может быть, моя кузина задумала что-нибудь другое… Я хочу сказать, что она как раз сейчас совершает морское путешествие и, думаю, захочет день-другой побыть на берегу. Позднее… потом – я с удовольствием. Вы… сами, вы сказали, не пользуетесь каиком?

– Редко. У меня мало времени. Я ловлю рыбу только для удовольствия, а для этого у меня есть маленькая лодка.

– А, та маленькая лодка около гостиницы? Оранжевая? Вы хотите сказать, что ловите на свет, с теми большими лампами?

– Верно, с гарпуном. – И опять усмешка дружеская, немного неодобрительная, но не обидная – просто сознание собственного превосходства над жителями деревни. – Интересно и просто, а? Увлекательное занятие, как и все простые занятия. Я, бывало, очень хорошо с этим справлялся, когда был молодым, но за двадцать лет немного теряешь форму.

– Я однажды наблюдала, как ловили рыбу на свет, на Паросе. Это было захватывающее зрелище, но с берега плохо видно. Только свет раскачивается, да человек лежит на борту и смотрит в воду, иногда кто-то бросает гарпун.

– Хотите пойти со мной?

– С удовольствием! – неосторожно вырвалось у меня еще до того, как я с некоторым опозданием сообразила: сейчас, когда я почти ничего о нем не знаю, я определенно не готова провести ночь со Стратосом Алексиакисом в его маленькой лодке или еще где-нибудь.

– Ну что ж… – начал он, в то время как мысли у меня в голове кружились вхолостую, как сломанный граммофон, а навстречу нам сбегал по ступеням, легко, словно танцовщик из кордебалета в «Спящей красавице», Тони.

– Вот вы, мои дорогие, мне и попались! Стратос, этот мерзавец из Ханьи хочет по двенадцать драхм за бутылку вина, иначе, говорит, не пришлет. С ума сошел, верно? Он сейчас на телефоне, ты с ним не поговоришь? Вы хорошо прогулялись, дорогая? Нашли почту? Чудесно, правда? Но вы, должно быть, обгорели. Дайте-ка я вам принесу лимона presse[26], а? Гарантирую, прямо с нашего собственного дерева. Смотрите, это не каик ли пришел? И кто-то уже идет из гавани, и Георгий несет чемодан. Этот ребенок всегда успевает заработать несколько драхм… Он очень удачливый, прямо как наш Стратос. Это ваша кузина? Ну разве не прелесть? Пока мисс Скорби распаковывается, как раз настанет самое подходящее время для чая.