Читать книгу Дневник проказника - Метта Виктория Фуллер - Страница 6

Прошлый вечер мне пришлось оборвать свой рассказ, потому что в комнату пришла мышь, и я стал ловить ее. Я разбил кувшин для умывания, когда бросил в нее башмак, но мыши не поймал. Итак, мы с кондуктором разговорились. Я рассказал ему про моих сестер, про тетю Бетси и про всех. Ему стало жаль меня; он не хотел брать с меня денег. Он сказал, что когда он был в моем возрасте, то его аккуратно драли каждый вечер, и советовал мне привыкнуть к этому и не брать в голову.

Mus musculus (лат.) – мышь домовая, обыкновенная

– Лягушка привыкает к тому, что с нее сдирают кожу, – сказал он, – не мешай твоим сестрам выходить замуж: женихи нынче редки. Война в Европе сильно поубавила число мужчин.

Я буду любить кондуктора до конца дней, он был так любезен со мною. Кажется, пробило девять часов утра, когда мы приехали к месту, где я хотел выйти; мы пожали друг другу руки и простились, как старые друзья. Я думаю, что не сделаюсь охотником на буйволов, когда вырасту большой, а пойду лучше в кондуктора. Вот чудесная жизнь! Можно кататься даром, сколько угодно, На станции было несколько мальчишек, которые очень удивились, когда я вышел из товарного поезда. Они познакомились со мною, и мне пришло в голову, что я могу немного поиграть, прежде чем сказать тете Бетси, что приехал, чтобы остаться у нее. Но оказалось, что это были скверные мальчишки, очень дурные. Они отняли у меня мою копилку, разорвали мой новый костюм и забросали меня грязью.

Реклама! Реклама! Не гнется, не мнется, никогда не порвется! (Торговая марка зарегистрирована)

Был уже полдень, когда я пришел к тете Бетси. Я не чувствовал голода, пока не услышал запаха пекущихся пирожков. Тетя сидела одна за обедом.

– Господи, помилуй, Жорж Гаккет! – вскричала она и уронила свой нож, так что отбился кусок тарелки. – Откуда ты? Что это с твоим костюмом? Кто расцарапал тебе лицо?

– Тетя Бетси, – сказал я, – не хочу лгать, я убежал.

– Убежал! Убежал из твоего родного дома, от твоего доброго папы, от твоей дорогой мамы, от твоих славных, хороших сес…

Тут она вдруг остановилась, точно у нее что-то застряло в горле. Понимаете, она вспомнила, как те не хотели, чтобы она была на их вечере.

– Не удивляюсь, – сказала она потом, – эти девчонки способны кого угодно выгнать из дому. Расскажи мне все, мое бедное дитя!

Я объяснил ей всю историю. Я сказал ей также, что у меня сердце обливается кровью, потому что я тогда так рассердил ее. Когда я рассказал ей про фотографии, у нее засверкали глаза, так она обрадовалась, что мои сестры попали в глупое положение.

– Ты поступил нехорошо, Жорж, но мальчуганы всегда останутся мальчуганами. Меня радует, что ты приехал ко мне. Пойди теперь в кухню, умойся и приходи поскорее, а то цыплята остынут.

– Обещаешь ли ты мне, тетя, не писать им, где я?

– Если они не узнают об этом, пока я им не напишу, – сказала она коротко, – то ты останешься у меня, пока не вырастешь большой.

Видно было, что она возненавидела всех моих родных, потому что я рассказал ей, что они не хотели ее пригласить на вечер. Она так накормила меня, что я должен был остановиться на третьем куске паштета, зашила мою куртку и была так добра ко мне, как только возможно.

Но не пробило еще и четырех часов, как от папы пришла телеграмма: «Не у вас ли Жоржи?»

Тетя телеграфировала в ответ: «В чем дело?». Так они и не узнали, здесь я или нет. Я забыл сказать, что взял с собою дневник, который завернул в свой носовой платок, а также чистую рубашку и пару чулок. Это умывальник тети Бетси я разбил, когда хотел поймать мышонка. Он – кувшин, а не мышонок – был из такого уморительного голубого фарфора, и тетя Бетси сердилась. Я боялся, что она за это отошлет меня домой. Я уже два дня здесь, она держит меня только назло моим, но – ох! – она заставляет меня трудиться, как раба. Это уже начинает мне надоедать. Мне приходится рубить котлеты и даже чистить бобы – просто стыд! Она не позволяет мне играть с другими мальчиками. Я уже два раза ходил на станцию искать кондуктора, хочу просить его отвезти меня назад. Он это сделает, я знаю.

Тоска по родине – что-то ужасное! Четыре долгих, долгих дня и ночи. Как медленно ползет время, как улитка. Я в отчаянии. Нет денег, нет друзей и возможности увидеть кондуктора. Сегодня мне пришлось очистить двенадцать четвертей[10] брусники!

* * *

Счастливец! Опять дома! Слезы застилают мне глаза, когда я вспоминаю сцену, как мой отец с торжеством привез меня домой. Мама рыдала, сестры целовали меня, даже кухарка плакала, а Бетти держала фартук перед глазами. Весь город говорил обо мне. На станции меня ждала целая толпа народа. Нет, вот история-то! Папа был так зол на тетю, что не сказал с нею ни слова, когда приехал за мною, потому что все говорили, что я умер или меня украли.

Вот как я раздобыл денег, чтобы телеграфировать домой: тетя послала меня чистить бруснику для варенья, а я продал ягоды, пошел на станцию и телеграфировал: «Я у тети Бетси, скорей приезжай и возьми меня домой. Твой сын Жорж».

Мои сестры ужасно милые девочки. Я никогда, никогда во всю жизнь не буду делать ничего, что может их огорчить.

Сегодня вечером к чаю к нам пришел пастор. Его имя – Пемрод Небнизер Слокум. Он сказал, что ему двадцать шесть лет. Он бледен, носит белые воротнички и, как я заметил, очень любит девочек и сладкие печенья. Он погладил меня по голове – терпеть не могу, когда меня гладят по голове, – это прилично для малышей трех-четырех лет. Мне кажется, он старается понравиться Лили, но она его не хочет. Единственная душа на земле, о которой думает Лили – это Монтэгю Д. Джонс. Я сегодня как раз отнес ему письмо. Она дала мне десять центов, чтобы я никому этого не говорил. Он написал ответ и тоже дал мне десять центов.

Лили ожидала меня во дворе. Она быстро спрятала письмо в карман и побежала наверх. Что бы это значило? После чаю мы все пошли в залу. Мистер Слокум спросил меня, люблю ли я мармеладки, потому что я как раз положил одну себе в рот. Мы были одни у окна. Я сказал, что люблю и что всегда их покупаю, когда мистер Джонс мне дает денег за то, что я приношу ему письмо от моей сестры Лили. У него позеленело лицо, когда я это сказал. Потом он спросил, часто ли я их покупаю, а я ответил: каждый день. Он вздохнул слегка, как будто слишком много покушал, а потом сказал, что должен возвращаться в свой пансион[11] и писать проповедь.

Что за странная жизнь! В этот раз они не бранили бедного Жоржи, не высекли его и не послали спать среди бела дня. Папа говорит, что купит мне на будущей неделе велосипед. Должно быть, я оказался очень полезным, даром что мне всего восемь.

Другая открытка с Крампусом

Прошлый вечер, когда я уже написал в своем дневнике и мне не хотелось спать, я пошел в комнату Лили, чтобы взять ее ночную кофту и испугать Бетти. И вдруг почувствовал, что в кармане что-то есть; оказалось письмо. Я его прочел. Там было: «Карета будет ждать сегодня в девять часов вечера – выйди потихоньку, все будет хорошо. Дорогая Лили, не заставь меня ждать напрасно».

– Что это? – сказал я. – Теперь почти девять. Пойду посмотрю.

Я повесил капот обратно в шкаф, спустился по черной лестнице и вышел на улицу. Я спрятался за бочкой с золою. Верно: на углу стоял экипаж. Через минуту пришла Лили с узлом в руке. Мистер Джонс выскочил из экипажа, помог ей сесть, захлопнул дверцу, и они покатили. Кучер погнал лошадей, как будто на пожар. Я со всех ног побежал домой, влетел в комнату, где все сидели, и выпалил:

– Вы бы лучше поторопились, если хотите еще догнать их. Я думаю, кучера следовало бы задержать за то, что он так бьет лошадей!

– О чем ты говоришь? – спросила мама.

– О, ничего. Только Лили уехала с ним в карете. Они поехали в Плетвилль венчаться. Я видел.

Реклама! Реклама! Самые лучшие коляски в Нью-Хавен! Экипажная компания Крукера и Огдена

Папа проговорил что-то очень скверное. Бесс побежала наверх в комнату Лили, чтобы посмотреть, правду ли я сказал. Меня погнали в кровать, как всегда, когда случается потеха.

Сегодня я встаю и иду вниз, к завтраку, а моя милая Лили уже сидит с другими за столом, а после завтрака говорит мне: «О, Жоржи, как ты мог нас выдать!» – и вдруг начинает громко плакать.

Уж лучше бы я этого не делал!