Читать книгу Оченырд - Михаил Александр - Страница 6

Они сидели на рюкзаках, брошенных в придорожную траву, пили воду из реки и закусывали плоскими хлебцами с тонко нарезанным копчёным мясом.

– Знаешь, я представлял это себе совершенно иначе.

– Что именно?

– Апокалипсис.

– Апокалипсис? Разве ты представлял себе апокалипсис?

– Конечно. Ты разве нет?

– Нет, я собиралась жить долго и счастливо.

– Пока смерть не разлучит вас?

– Да, вроде того. И я полагала, что это случится гораздо позже. Но как же ты себе его представлял?

– Ну… Ядерная война, может быть. Астероид. Экологическая катастрофа.

– Ты пересмотрел голливудских фильмов. В жизни всё иначе. Хотя, в общем-то, про эпидемию тоже полно фильмов.

– Эпидемия тоже могла быть. Но нормальная!

– Нормальная? Это как?

Егор задумался. Он чувствовал что-то, что было трудно выразить.

– Понимаешь, я думал, что мы ещё живём в мире, где есть правда и ложь. Нет, я всё знаю, постправда, fake news, все дела. Но я думал, что перед лицом настоящей, общей опасности это прекратится.

– С чего бы?

– Я не знаю. Это глупо, наверное. Но ведь каждый из нас в минуту опасности становится честнее. Не лучше, нет. Но хотя бы честнее. На обман просто не остаётся сил.

– Правительства всегда лгут.

– Но я даже не про правительства. Не только про них. Есть же учёные? Я имею в виду, настоящие учёные. Академики какие-то? Журналисты? Настоящие журналисты. Источники, которым мы доверяли? Репутация? Как могло оказаться, что в критической ситуации нельзя доверять никому, совершенно никому?

Даша молчала.

– Я читал и читал, читал и читал. Я пытался понять хоть что-нибудь.

– Макс тоже. Он ещё и телевизор смотрел. А я быстро отчаялась разобраться.

– Ну, телевизор, по-моему, давно не источник. У меня лет десять уже и телевизора-то никакого нет.

– Да, первые две недели там вообще ничего не говорили. Весь мир бурлил, закрывали границы, отменяли рейсы, а они молчали. Официальные встречи, делегации какие-то. Бред, короче.

– Но потом-то сказали?

– Сказали, но мне уже стало не до того. В середине июня Макс слёг. Я вызвала врача из районной поликлиники. Мне сказали, врача нет. Думаю, врали, просто боялись заразиться. Я сказала, что пожалуюсь на них. Они сказали, что им это всё равно. Я позвонила в платную. Приехал врач. Макс лежит, смотрит новости, бредит о своём излечении. Лихорадка, головокружение. Врач посмотрел, говорит, да, это то самое, ничем не могу помочь. Я спрашиваю, как это не можете?! Он говорит, ну, дайте ему что-нибудь от температуры. И пятится как рак. Я спрашиваю, что будет? Врач спокойно так говорит: «Вы умрёте». Я спрашиваю: «Оба?» Он говорит: «Да, оба».

– И ты что?

– Ну, тут я пересилила себя и стала гуглить. Сначала нашла статью, где написано, что это примерно как ВИЧ, передаётся через жидкости, но только пока нет терапии. Подуспокоилась – с ВИЧ живут годами, а жидкостями можно и не обмениваться. Потом, что воздушно-капельно тоже, про пять шагов эти – в тот момент поняла, что тоже заболею. Потом, что вообще неизвестно, вирус или нет. Потом, что всё-таки вирус. Что инкубационный период – три дня. Что от тринадцати до двадцати. Нашла интервью со Свегсоном. Статью о том, что интервью со Свегсоном – фейк. Потом, что Свегсон найден повешенным в семейном доме в Уппсале. Что это другой Свегсон. Что Свегсон умер в Стокгольме от открытой им же болезни. Интервью с президентом Каролинского института о разработке вакцины. Разоблачение этого интервью от каких-то учёных из нашей академии. К вечеру у меня уже голова распухла от этого бреда!

– Я про то и говорю. Но кто такой Свегсон? Я так и не понял, чего все с ним носятся.

– Это шведский учёный, который первым выделил вирус. Якобы. Надеялись, что если он открыл, то он и придумает, как спастись. Подожди, ты же сказал, что тоже всё время читал новости?

– Я читал в начале июня, тогда ещё про Свегсона не особо писали. Потом у меня тоже, как ты говоришь, голова распухла. Добила меня статья про огуречный рассол. Что он помогает. Баннеры такие, знаешь? Я подумал – очень смешно. Люди мрут как мухи, а кто-то пишет про огуречный рассол. Я вышел в магазин, а там очередь за рассолом. Разливают из бочки прямо в гипермаркете. Восемьсот рублей за литр. Я подумал – идите к чёрту. Бросил читать и стал собирать вещи.

– Долго же ты собирал. Больше месяца?

– Сначала я думал отсидеться. Копил запасы. Ходил ночью за покупками, чтобы людей поменьше. Потом все стали ходить по ночам. Я заперся в квартире. Потом умер сосед. Я слышал возню на лестнице, когда приехала скорая его забирать. Заклеил входную дверь, вентиляцию. Потом понял, что так невозможно – я не мог спать, мне снилось, что эти бациллы лезут изо всех щелей. Надеялся, что разберутся точно, как оно передаётся, и можно будет не опасаться хотя бы вентиляции. Открыл опять новости – а там шлак, ничего непонятно. И рассол. Тогда я купил билеты.

– Пока Макс болел, я тоже читала. И про рассол. И про масонов, конечно.

– Ну, разумеется, куда без масонов.

– И про бактериологическое оружие. Что это американцы выпустили. А шведов просто подставили.

– Не сомневаюсь.

– А Макс умирал.

– Что? – хлебцы громко хрустели, и Егор не расслышал.

– Макс умирал у меня на руках. Сначала он отказывался вставать. Потом отказался есть. Потом пить.

Егор впервые посмотрел на Дашу, надеясь увидеть слёзы в её глазах, но слёз не было. Она жевала бутерброд.

– Я вызывала скорую. Скорая не приезжала. Я ожидала, что введут карантин. Его даже объявили, но потом выяснилось, что все ездят свободно, дают тысячу на посту и едут. Я видела, как в магазинах брали продукты бесплатно, потому что охранников не стало. А кассиры кричали. Макс умер шестого июля. Похоронить было сложно. Позвонила его родителям, знала, что они не ладят с ним, но тут такое… А мать его говорит – не поеду, боюсь заболеть. И бросает трубку. Врач ехать не хочет. Как констатировать смерть? Справка же нужна, чтобы похоронить. А где её достанешь? Правда, потом оказалось, что справка уже не нужна, потому что на кладбище тоже всем всё по барабану.

Даша доела бутерброд, затем вынула из своего рюкзака пакетик кураги, вскрыла, высыпала на ладонь несколько штук, протянула Егору. Тот взял, не задумываясь.

– Шестого июля я как раз достал пять килограммов сублимата, – Егор похлопал по жирному боку своего рюкзака. – Пять килограммов! Неслыханная удача. Это примерно двадцать пять килограммов свежего мяса. По два в месяц. По семьдесят граммов в день. Не густо, но если найти ещё немного рыбы и оленины…

– Рыбу-то ты как добудешь?

– У меня удочка есть.

– И ловить умеешь?

– Ну, чуть-чуть умею.

– Когда Макса похоронили, я вернулась домой и стала ждать смерти. Вот тогда я уже выключила всё, телевизор, смартфон, купила себе еды на подольше, окончательно бросила работу и стала ждать. Поняла, что мне больше незачем жить.

– А твои родители?

– Последний раз я говорила с мамой в середине июля. Она сказала, что они с отцом никуда не поедут. Говорит, умрём здесь, раз такова судьба. В них всегда это было – фатализм. Я решила не спорить. К тому же, своё решение я уже приняла. Семнадцатого июля я достала яд. Двадцать шестого, когда со смерти Макса прошли эти максимальные двадцать дней, я купила билеты.

– Да, мои тоже отказались ехать. Но почему ты думаешь, – спросил Егор серьёзно, – что ты не больна? Разве апатия, стремление к смерти – это не симптомы болезни?

– Ты не видел, как он умирал, – спокойно ответила Даша. – Он не хотел вообще ничего. Он постоянно бредил насчёт этих статей – то одно лекарство, то другое, то салициловая мазь, то настойка из корок рамбутана. Он не мог вставать, ходить в туалет, минимально обеспечивать свои жизненные потребности. Температура держалась под тридцать восемь всё время, голова кружилась. У меня ничего этого нет. Я ем курагу, видишь, она мне нравится, я понимаю, что она вкусная. Мне не надо себя заставлять, а дней прошло уже порядочно. Нет, я не больна. Просто я не хочу без него.

– Ты не думала, что у тебя иммунитет, и в таком случае ты представляешь уникальный интерес для человечества? Может, из твоей крови можно выделить какие-то антитела? Спасти всех?

– К чёрту человечество.

– К чёрту?

– Мне правда неважно, что с ним будет. Наверное, какие-то учёные что-то изобретут. Люди всегда как-то выкручиваются. Но я не хочу этого видеть.