Читать книгу Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699. - Михаил Богословский - Страница 5

О прибывшем московском царе в Лондоне пошли разговоры. Начал их сам король. «Сегодня утром, – доносил депешей от 11/21 января в Вену цесарский резидент Гофман, – прибыл сюда московский царь, о привычках и поведении которого я слышал сегодня, рассказывал король, что он, царь (во время переезда в Англию), не пожелал воспользоваться яхтой, а поместился на одном из военных кораблей, что всю дорогу он разговаривал с контр-адмиралом, который его сопровождал, о мореплавании и желал знать об этом до последних мелочей; что он одет был в костюм голландского матроса, а при входе в Темзу надел здешнее платье и парик; что он лазил на верхушку мачты и приглашал влезть туда же за собой адмирала, но тот отказался, сославшись на свою полноту; что, вместо того чтобы перейти в одну из посланных ему навстречу в Грэвзенд королевских лодок, он, чтобы не быть узнанным, поместился на барке, предназначенной для перевоза багажа, и, таким образом, не будучи никем замечен, достиг своего жилища, расположенного на берегу Темзы; что с ним находятся 27 человек, а послов он оставил в Голландии. К этим подробностям о его прибытии сюда король прибавил, что это – государь, который забавляется только кораблями и мореплаванием и совершенно равнодушен к красотам природы, великолепнейшим зданиям и садам и что он говорит и понимает по-голландски лишь о том, что касается мореходства. Как прибыл он сюда инкогнито без всякой церемонии и приема, то и поместился со своей свитой в трех маленьких соседних домах, так что слишком любопытная толпа не будет знать, на какой из домов устремить глаза, чтобы его увидеть»[23].

В толпе было возбуждено сильное любопытство; лондонская чернь сбегалась смотреть на царя. «Его величественная фигура, – пишет Маколей, – его лоб, показывавший ум, его проницательные черные глаза, его татарский нос и рот, его приветливая улыбка, выражение страсти и ненависти тирана-дикаря в его взгляде, когда он хмурил брови, и в особенности странные нервические конвульсии, по временам обращавшие на несколько секунд его лицо в предмет, на который нельзя было смотреть без ужаса, громадное количество мяса, которое он пожирал, пинты водки, которые он выпивал и которая, по рассказам, была заботливо приготовлена его собственными руками, шут, юливший у его ног, обезьяна, гримасничавшая у спинки его стула, – все это было несколько недель любимым предметом разговоров. А он между тем избегал толпы с гордой застенчивостью, разжигавшей любопытство»[24].

12 января, на следующий день по приезде, вице-адмирал Митчель явился к царю с объявлением, что его желание королем исполнено и ему, Митчелю, поручено состоять при его царском величестве, оказывать ему всякую услугу и доносить королю обо всех его желаниях. 14 января адмирал предупредил Петра о предстоящем визите короля, который и посетил царя вскоре затем в этот же день запросто в сопровождении лишь небольшой свиты. «Вильгельм, – говорит, описывая этот визит, Маколей, – благоразумно сообразовался с капризами своего высокого гостя и пробрался на его квартиру так тихо, что никто из соседей не узнал его величества в сухощавом джентльмене, вышедшем из небогатой кареты у царского подъезда»[25]. «Приходил вице-адмирал, – читаем под 14 января в «Юрнале», – говорил… что хотел быть королевское величество. И после того был у нас король и был с полчаса; а с ним были 4 человека, ближние люди». 15 января у царя был с визитом принц Георг Датский, брат датского короля Христиана V, муж принцессы, наследницы английского престола, будущей королевы Анны. «Был у нас датский принц», – лаконично отмечено в «Юрнале»[26]. Подробности об этих двух визитах сообщал своему двору в депеше от 18/28 января цесарский резидент Гофман. «В прошлую пятницу, – пишет он, – король перед тем, как отправиться в парламент, совершенно инкогнито сделал визит царю в карете графа Ромни и в сопровождении только этого графа, Альбермаля и одного гвардейского капитана и застал его неодетым, в одном только жилете. Датский принц сделал также визит, причем это свидание происходило стоя. Царь еще не отдал ответных визитов. Его образ жизни совершенно необыкновенный. Он спит вместе с так называемым князем Александром (Имеретинским), с одним медиком и еще с тремя или четырьмя лицами в одной небольшой комнате, отчего, когда король вошел к нему в комнату, надо было, несмотря на сильный холод, открыть окно, чтобы избавиться от испорченного воздуха»[27]. В Лондоне тогда рассказывали, что во время визита короля к царю произошел неприятный эпизод. Едва только король сел, как находившаяся при Петре обезьяна, помещавшаяся за спинкой его стула, с яростью прыгнула на короля, и большая часть визита прошла в улаживании этого неприятного эпизода[28].

Вечер 15 января проведен был в театре – «в комедии», по отметке «Юрнала». Давалась пьеса под названием «Королевы-соперницы, или Александр Великий». Царь, появившись в ложе со спутниками, тотчас же стал сам предметом зрелища и, заметив, что публика из партера, лож и галерей смотрит не на сцену, а на него, принужден был прятаться за спинами спутников. Театры в Англии при господстве пуритан в эпоху первой революции были закрыты. По возобновлении их деятельности во время Реставрации они стали щеголять роскошью обстановки, декораций и костюмов и отличаться крайней скабрезностью даваемых пьес. Последнее свойство театральных представлений оттенялось еще тем, что со времени Реставрации впервые в женских ролях, ранее исполнявшихся мужчинами, стали выступать лица женского пола. «К обаянию искусства, – говорит Маколей, изображая английский театр в последней четверти XVII в., – присоединилось обаяние пола, и молодой зритель с волнением, незнакомым современникам Шекспира и Джонсона, увидел миловидных женщин в ролях нежных и веселых героинь… Ничто так не характеризует этих времен, как заботливость, с какой поэты влагали все самые беспутнейшие стихи свои в уста женщин. Произведения, отличавшиеся наибольшей вольностью, были эпилоги. Они почти всегда декламировались любимыми актрисами, и ничто так не очаровывало испорченных слушателей, как чтение грубо неприличных стихов какой-нибудь красивой девушкой, о которой предполагалось, что она еще не утратила невинности»[29]. В смысл пьесы Петр мог вникать, разумеется, только при посредстве переводчика и особой склонности к театру не обнаружил: побывал в нем, судя по отметкам «Юрнала», всего один раз. Но к «обаянию пола», о котором говорил Маколей, он не остался равнодушен, и можно думать, что при этом именно посещении театра свел знакомство с актрисой Кросс, с которой и вступил в кратковременную, впрочем, связь. К этому новому знакомству, вероятно, относится отметка следующего дня, 16 января, в «Юрнале»: «были дома и веселились довольно», или «веселились довольно с гостьми», как читаем в другой редакции «Юрнала», может быть, именно в обществе очаровательной артистки[30].

За следующие три дня, 17, 18 и 19 января, нет отметок в «Юрнале», но трудно допустить, чтобы кипучая энергия Петра позволила ему оставаться дома и быть праздным в новом месте, и пропуск в «Юрнале» вернее объяснить случайностью. По крайней мере, упоминавшийся неоднократно цесарский резидент Гофман от 18/28 января доносил своему правительству об осмотре царем города: «При осмотре города он обыкновенно ходит пешком, а когда устает, садится в извозчичью карету. Раз он побывал в опере и сажал свою свиту перед собой. Но как он ни старается не быть узнанным, его легко узнать по постоянным конвульсиям в руке и ноге и особенно в глазах. Сильный холод, который держит лед на Темзе, мешает ему отправиться в Чатам осматривать большие военные корабли, что только и доставляет ему удовольствие»[31].

Лондон конца XVII в. мог поразить осматривавшего его чужестранного путешественника теми же чертами, какими он поражает и современного нам наблюдателя: громадностью размеров, множеством сохранившейся старины и тем умением сочетать старину с требованиями новых условий, которое составляет отличительное свойство и секрет английской жизни. И тогда уже Лондон был самым большим городом Европы. Правда, в конце XVII в. городская территория охватывала не все местности, входящие в нее теперь. Некоторые в наши дни лучшие и густонаселенные кварталы Лондона были в те времена не более как пригородными селами или пустырями, где паслась скотина и где бродили охотники с собаками, стреляя вальдшнепов. Через Темзу существовал всего один, так называемый Лондонский, описанный выше, мост. Но, будучи в несколько раз меньше нынешнего, Лондон занимал тогда по размерам и по числу жителей первое место среди европейских городов. В нем насчитывалось тогда более полумиллиона жителей.

Внимание путешественника невольно должны были привлекать к себе громадные здания, также редко превзойденные по размерам зданиями других городов. В то время когда Петр был в Лондоне, собор Св. Павла, этот величественно возносящийся теперь над городом достойный собрат римского сбора Св. Петра, еще достраивался и не был закончен; но и в таком виде он уже мог поражать зрителя величием своих выступавших сквозь неснятые еще леса очертаний. Высились над крышами бесчисленных домов громады Ратуши (Guildholl), выстроенной в эпоху Возрождения, Вестминстерского аббатства и Тауера, при взгляде на который воображение уносится ко временам Цезаря. Нигде, может быть даже в Венеции, не было тогда стольких громадных и роскошных дворцов, королевских и частных, принадлежавших знати и богатому купечеству, как в Лондоне. Купеческие дворцы находились тогда еще в центральной древнейшей части Лондона, там же, где помещались банки, склады и магазины. Коммерческие короли еще не переносили своих резиденций на новые широкие улицы в роскошные виллы, окаймленные зеленью садов и парков. Купцы жили еще там, где торговали, и оживление Сити, теперь с правильностью морского прилива и отлива нарастающее днем и прекращающееся к вечеру, когда разного рода торговые заведения закрываются и эта исключительно деловая часть города пустеет, – тогда поддерживалось равномернее. По размерам торговых оборотов, создававших богатство Англии, Лондон соперничал еще с Амстердамом, который уступил ему первое место только впоследствии. В Лондон стягивались нити мировой торговли. Корабли, выгружавшие громадные запасы товаров в склады Сити, бороздили моря земного шара; лес мачт виднелся на Темзе до Лондонского моста; многочисленные и обширные верфи и доки, устроенные по берегам этой реки в восточной части Лондона, столь привлекавшие Петра, свидетельствовали о размерах английского судостроения и заморской торговли. Одно из двух средоточий мировой торговли, Лондон в конце XVII в. был также центром огромного промышленного производства. Правда, этого нельзя было заметить по внешнему виду города, как это сразу бросается в глаза теперь. Не было тогда еще бесчисленного множества фабричных труб, окутывающих город клубами черного дыма, так как фабрики не работали еще на паровых машинах, были «мануфактурами» в полном смысле этого слова. Но число этих мануфактур и количество производимых ими изделий, относительно, конечно, по тому времени были внушительными.

Во время пребывания Петра Лондон продолжал еще отстраиваться после громадного пожара 1666 г., истребившего несколько тысяч зданий, и гений Христофора Рена (Wren), создателя собора Св. Павла, находил себе широкое приложение. Но все же и такой грандиозный пожар не мог истребить всей лондонской старины, восходящей ко времени норманнского завоевания, набегам датчан или даже к нашествию римлян, и эта старина глядела на зрителя в каждом углу громадного города готическими фасадами церквей, видевших под своими сводами закованных в железо крестоносцев и баронов, добывавших Великую хартию вольностей. Может быть, еще более, чем в фасадах и сводах зданий, старина выступала в Лондоне в нравах и обычаях его населения: в парламентской и судебной процедуре, в уличных процессиях, в разного рода обрядах публичной и частной жизни. Но привязанность к старинным формам и обычаям не мешала развиваться ни новым потребностям, ни новым средствам их удовлетворения. Старина отлично ладила и уживалась с прогрессом. Рядом со средневековой готикой строились здания новых стилей, заводилась новая обстановка, бывшая последним словом роскоши, появлялись и пользовались успехом новые моды, прививались новые привычки. С 1680-х гг. улицы города, до тех пор погруженные по ночам в непроницаемый мрак, стали освещаться фонарями. Со времени Реставрации нововведением в Лондоне, быстро привившимся и все размножавшимся, были кофейни, куда привыкало сходиться общество, обсуждавшее политические и торговые новости, городские слухи, явления литературы, театрального искусства и науки. Приманки и прелести жизни громадного города, разного рода сооружения и учреждения, возбуждавшие интерес, окна магазинов с множеством невиданных ранее редких и занимательных предметов, привлекающих внимание и любопытство, городские удовольствия и развлечения, словом, весь этот шумный поток городской жизни не мог так или иначе, в большей или меньшей степени не захватить или, по крайней мере, не коснуться даже и такого неподготовленного к особенностям чужого быта путешественника, каким был русский путешественник конца XVII в.