Читать книгу Петр I. Материалы для биографии. Том 2. 1697–1699. - Михаил Богословский - Страница 6

20 января «в первый раз, – как замечает «Юрнал», – были в Детфорде». Детфорд, теперь слившийся с Лондоном и составляющий один из кварталов столицы, тогда был еще отдельным маленьким городком ниже Лондона на правом берегу Темзы при впадении в нее речки Равенсбурн. Здесь находились привлекавшие Петра корабельные верфи и доки. 21 января царь со спутниками испытали новый род удовольствия – «были в мошкаре», т. е. на маскараде, «при дворе» по случаю «начала корновала», как добавляет редакция «Юрнала» барона Гюйсена[32]. Наконец, 23 января Петр отдал визит королю в Кенсингтонском дворце. «Был после полудня десятник у короля, – читаем в «Юрнале», – и, быв с два часа, приехали домой». Некоторые подробности этого визита сообщены австрийским резидентом Гофманом, доносившим своему правительству о пребывании царя в Англии: «Третьего дня в воскресенье после полудня, в 4 часа, царь впервые отдал королю визит в Кенсингтоне в сопровождении только двух лиц и здешнего адмирала, который его сюда привез (Митчеля). Король говорил с ним по-голландски, и он в своих ответах почти всякий раз предупреждал переводчика, знак, что он достаточно знает язык. Ни гвардия и никто другой ничего не знали о его визите. Он был одет в московское платье[33]. В Лондоне рассказывали тогда, что при посещении Кенсингтонского дворца царь не обратил никакого внимания на украшавшие дворец картины и другие художественные произведения, но очень заинтересовался находившимся в королевском кабинете прибором, показывавшим направление ветра[34]. Ремесло, техника и в особенности инструменты, имеющие хотя бы некоторое отношение к мореплаванию, интересуют Петра гораздо более, чем недоступное его пониманию чистое искусство, вкус к которому начнет у него развиваться впоследствии. К числу рассказов в подобном же роде относятся и рассказы о том, как царь, посещая лондонские фабрики и мастерские, побывал в мастерской знаменитого часовщика Карте, купил там замечательные географические часы и до того заинтересовался техникой производства часов, что сам выучился безукоризненно собирать и разбирать их, или как он купил у одного гробовщика гроб и отправил его для образца в Россию[35].

Под 24 января «Юрнал» отмечает, что «были в вечеру у адмирала Кармартена»; «на ассамблее адмирала Кармартена, у которого и ужинали», по редакции «Юрнала» барона Гюйсена[36]. Перегрин-Осборн маркиз Кармартен, строитель подаренной Петру королем яхты «The Transport Royal», особенно полюбился Петру, и царь с ним близко сошелся. Это был сын первого министра Вильгельма III, графа Данби, маркиза Кармартена, и с 1694 г., когда отец был пожалован титулом герцога Лидса, он унаследовал отцовский титул маркиза Кармартена. Отец, первый министр, один из вождей партии кавалеров во время первой революции, выдающийся политический деятель при Карле II, участник революции 1688 г., человек, горячо преданный королеве Марии, пользовался большим доверием Вильгельма, но в 1695 г. был уличен в крупной взятке в несколько тысяч фунтов с Ост-Индской компании, впал в немилость, принужден был удалиться от политики и ограничивался только участием в заседаниях палаты лордов. Королевская опала не распространялась на сына, и, как видим, Перегрин Кармартен получил поручение от короля построить для царя яхту и уведомить царя письмом о королевском подарке. Он служил во флоте, командовал в качестве капитана последовательно несколькими кораблями, участвовал в битвах и в 1693 г. получил чин контр-адмирала. Потерпев в июне 1694 г. неудачу при высадке, предпринятой англичанами в бухте Камарэ у Бреста, он более не назначался на ответственные должности на морской службе. Ко времени знакомства и дружбы с Петром ему было 40 лет. Это был страстный моряк и кораблестроитель, любитель морских приключений, храбрец, дуэлянт, веселый человек и занимательный собеседник за бутылкой. В тех пасквилях, которыми виги немилосердно травили его отца, первого министра, не щадя его семейства, Перегрин, очевидно за веселый и подвижный характер, называется «сынком-плясуном» (dancihgson). Кармартен постоянно плавал на собственной, построенной по его чертежам, небольшой, но замечательно быстроходной яхте «Перегрин», которая благодаря своей быстроте оказала услуги правительству при поимке на Темзе в 1690 г. якобитских заговорщиков, плывших во Францию с важными письмами. На этой же яхте он делал смелую до дерзости разведку, подходя к французским берегам перед высадкой у Бреста. Понятно, почему Кармартену, строителю такой яхты, было поручено королем построить судно «The Transport Royal», предназначенное в подарок московскому царю.

Вышеупомянутые письма маркиза к царю и к Лефорту по поводу подарка сопровождались еще письмом на французском языке к Лефорту от некоего Шаслупа, как он рекомендовался, «английского короля служителя», находившегося под начальством Кармартена. В этом препроводительном письме Лефорту сообщалась целая характеристика Кармартена, и так как письмо, несомненно, было доведено до сведения Петра, то он заранее мог составить себе представление о маркизе и заинтересоваться им. Письмо это сохранилось в современном переводе, который, надо думать, и был в руках Петра[37]. «Мой господине, – писал Шаслуп. – Понеже я имею честь по указу королевскому быть под владетелством у милорда маркиза фон Кармартон, полковника первого полку салдат морских в службе королевского величества великобританского обретающихся, и тот милорд повелел мне себе честь дати, сию грамоту к тебе, господину моему, писати для того, что он сам не может на ином языке, кроме аглинского, писать, тебя прося, чтоб ты такую милость показал и сию при сем обретающуюся грамотку его кесарскому величеству великому царю государю своему в собственные руки вручил. Сия грамотка есть о фрегате, имянуемой «Королевской транспорт», которую королевское величество цесарскому величеству в дар приносит. А строил оную помянутой милорд по указу королевскому и мнит он, что та фрегата есть так построена, что может во удовольство быть такому великому кесарю. И не мог оставити помянутой милорд притом послати Виллима Реплиа капитана, владетелство всегда над тою фрегатою имеющего в такой надежде, что он пристоен будет к сохранению и управлению такой изрядной фрегаты, которого капитана помянутой милорд чрез долгое время выучил. Как ему такое владетелство иметь и на море ездить. Многие корабли в аглинской земле строиваны скорого и лехкого бегу, но еще никоторой таков скороходом никогда не бывал, как сия фрегата. Я могу дерзнути и молвить, что он, милорд маркиз фон Кармартон, есть токмо единая особа изо всей Европы, которой совершенно в знании строения всяких кораблей имеет, каковы оные быть ни могут, так что король почасту ему сам удивлялся. Его великая власность и честь не пременила и не отвела его намерения от учения и прилежания непрестанно к строению и ходу корабел-ному. А имел он иные многие чины в сей последней войне и был един из адмиралов, владетелствующих над караваном морским, в котором достоинстве он многократно великие дела исполнял, а наипаче на бою Лагурском, где он девять болших французских караблей зжег, и в том случае имел он, милорд, владетелство над всем караваном. Я не буду здесь писать о всех иных случаях, в которых он всегда бывал; его мужество и поступки в житии прославят его в пред идущие лета, как в животе, так и долгое время по смерти его. Я прошу, мой господине, прощения, что дерзаю вас толь многим писмом обеспокоивать, ибо за благо почел тебя, господина, уведомить о знатных заслугах и мужестве того благородного господина. Он имеет многие чрезвычайные моделли[38] к строению караблей, как и та фрегата есть собственной его работы. И не сумневаюся в том, что естли его кесарское величество пожелает какого наставления или моделлей к строению караблей по аглинскому обрасцу, то он, милорд Кармартон, будет всегда то за великую честь и утеху себе почитать его кесарскому величеству служити во всем том, чего он от него возжелает. Что же о мне приналежит, мой господине, хотя я тебе незнаем, однако ж естли бы я таков счастлив мог быти в некоторых делех его кесарскому величеству, твоему государю, служити, и я б то за славу себе почел. И прошу о своей особе, чтоб изволил тако учинити, како сам изволишь. Аз пребываю с нижайшим почтением ваш подданнейший послушный раб. Петр Шаслуп. Из Лондона ноября в 9 день».

Петр ехал в Англию закончить курс кораблестроительного искусства и именно желал «наставления и моделей к строению кораблей по английскому образцу»; естественно поэтому, что ему особенно интересен был Кармартен, если и не как «единая особа из всей Европы, которая совершенство в знании строения всяких кораблей имеет», то как кораблестроитель, не только знающий хорошо методы английского кораблестроения, но и вносивший в это искусство какие-то свои собственные оригинальные принципы, притом обладатель коллекции моделей разных судов. Все это побуждало царя сблизиться с интересовавшим его адмиралом, а открытый и веселый нрав последнего облегчал такое сближение. Он мог рассказать Петру, по словам Маколея, «о всякой мелочи на корабле от носа до кормы». Он охотно сопровождал царя в его прогулках на яхте по Темзе, и нет ничего невероятного в передававшихся в Лондоне известиях, что царь любил поговорить с ним, попивая особый напиток Pepper and brandy – коньяк, настоянный на перце.

27 января Петр посетил музей основанного в 1660-х гг., но уже к концу столетия стяжавшего почтенную известность Королевского общества: «Был на дворе, на котором всякие денежные вещи, а тот двор Роял-Социетет», – как отмечено это посещение в «Юрнале». 28 января по желанию короля живший тогда в Лондоне знаменитый художник, ученик Рембрандта, Готфрид Кнеллер начал писать с Петра портрет. Портрет, изображающий молодого двадцатипятилетнего Петра с крупными чертами открытого лица, с мужественным и полным энергии взором больших красивых глаз, с длинными вьющимися волосами, в металлической кирасе, в перекинутой через правое плечо царской, опушенной горностаем мантии с застежкой из драгоценных камней и жемчуга, так верно передавал оригинал, что иностранец-путешественник Корнелий Дебруин, через три года посетивший Москву и впервые увидевший Петра в доме голландского резидента, тотчас же узнал его по виденному им портрету Кнеллера. Портрет этот находится во дворце Гамптон-Корт, бывшем любимой резиденцией короля Вильгельма III[39].

Январь был закончен пиром 31-го у английского коммерсанта, ведшего торговые дела с Россией, Андрея Стейлса: «Были у Андрея Стелса и у него кушали, и приехали домой веселы».

«У сего Стелса, – замечает «Юрнал» в редакции Гюйсена, – есть в Москве сродники домовитые и богатые»[40].

1 февраля Петр опять у Кармартена. «Были в вечеру у Кармартена; у него кушали» и беседовали с ним «много о посольских делах», – как добавляет гюйсеновская редакция «Юрнала». 3 февраля вечером, как мы узнаем из депеши Гофмана, царь отдал визит принцу Георгу Датскому и принцессе Анне, соблюдая также строжайшее инкогнито. Царь приехал в обыкновенном наемном экипаже в сопровождении трех человек. Во время визита, по известию того же дипломата, царь и принцесса сидели, а принц с находившимися при этом дамами стояли. При расставании принц обнаружил намерение проводить царя до экипажа, но Петр ни за что не хотел допустить этого[41]. 6 февраля он вторично побывал Дептфорде, куда намеревался переехать на житье и куда привлекали его находившиеся в Дептфорде королевские верфи.

7 февраля почта доставила царю письма из Амстердама от Лефорта, Ф.А. Головина и Ф.Ф. Плещеева.

По отъезде царя в Англию посольство продолжало ту же деятельность, которой оно занято было при нем по возвращении из Гааги: нанимало на русскую службу иноземцев-специалистов и приобретало необходимые для флота вещи и припасы. В расходных книгах за январь 1698 г. упоминается о принятии на службу голландца-поручика Павла Болия и бомбардиров Якова Геринга и шведа Рудольфа Горшоу; о покупке у торгового человека Бергейса большой партии картузной бумаги – 200 стоп – к корабельным припасам; об изготовлении для образца трех больших блоков с колесами, векшами и стержнями для подъема кораблей; уплачен был очередной взнос в 2000 ефимков за заказанное оружие – мушкеты. Но расходные книги дают лишь некоторый намек на эту деятельность, не входя, конечно, во все ее детали. Большое участие в этих трудах посольства, в переговорах с иноземцами-специалистами и в приобретении корабельных припасов принимал сблизившийся с послами капитан Корнелий Крюйс[42].

Досуг проводился в осмотре достопримечательностей и в развлечениях. 12 января к Лефорту приехали из Женевы брат его Яков и племянник от сестры Шуэ; их принимали у себя и угощали и товарищи Лефорта по посольству. 14 января послы посетили Ост-Индский двор, где им «были показываны разных родов остинские пряные зелья и многие разные вещи»[43]. Из записи «Расходной книги» за 22 января: «дано комедианту Филиппу Фангеле за комедии, которых смотрили все великие и полномочные послы и дворяне, и люди их, 22 ефимка 2 алтына», видно, что состав посольства интересовался театром. 25 января Ф.А. Головин выезжал большим поездом со свитой в санях, причем на этот выезд потребовалась 21 лошадь, в Саардам навестить работавшую там русскую знать. «Генваря в 25 д., – читаем в «Расходной книге», – ездил второй великий посол из Амстердама в деревню Сардам; на всякие потребы в дорогу дано 15 золотых»[44]. Об этой поездке Головина в Саардам находим рассказ и в записках Ноомена с точным указанием даты: «4 февраля/26 января приезжал сюда в Зандам по льду на тройке в санях один из его послов. При нем находился какой-то молодой князь, священник с длинной бородой (вероятно, Иоанн Поборский) и некоторые другие лица. Они остановились у своих земляков в вышеупомянутой каменной комнате, нанятой москвитянами у Дирка Классона Гейнеса недалеко от улицы Финкепада: там они изрядно веселились, хорошо ели и пили и до полуночи заставляли играть музыканта. 5-го числа упомянутый посол отправился с двумя или тремя лицами из своей свиты по Геренвегу в дом Мейндерта Арентсона Блума, где им подавали хороший чай и разные другие угощения. 6-го числа они уехали на лошадях и в санях в Амстердам по высокому Зедейку, так как была сильная оттепель»[45].

Чувства, настроения и занимавшие мысль дела отражались в письмах послов к царю. Лефорт, разлучившись с царем, писал к нему часто, иногда даже по нескольку раз в день. Так, от января 1698 г. сохранилось семь его писем – от 10-го, 14-го, два от 20-го и три письма от 27 января. Все эти письма и были доставлены Петру с одной почтой 7 февраля, так как тогда неблагоприятные ветры служили препятствием к регулярным сношениям между Англией и Голландией и временами задерживали их. В первом из писем, писанном по поручению Лефорта от его имени, но не собственной рукой, Лефорт сообщает царю, что ему писал из Берлина ближний человек курфюрста Бранденбургского фон Фукс о том, что узнал из курантов о поездке Петра в Англию и просит известить, когда царь оттуда вернется, так как курфюрст желает с ним вновь встретиться. Фон Фукс уведомляет также о другой любезности курфюрста – о его указе давать из своей казны пяти русским оставленным в Берлине для науки бомбардирам по 5 ефимков в месяц до прибытия в Бранденбург, так что эти бомбардиры не будут уже докучать своими жалобами. В заключение Лефорт сообщает царю, что на завтра, 11 января, он ждет приезда в Амстердам своих племянников[46]. Это единственное деловое письмо, потому, должно быть, и писано не самим Лефортом, а, судя по слогу, кем-либо из посольских подьячих[47]. Остальные собственноручные, писанные по-русски латинскими буквами за исключением двух на немецком языке или, вернее, на чем-то вроде немецкого – все шутливо бессодержательные, но свидетельствующие о теплом чувстве к Петру, о преданности ему и о минутах искренней печали в разлуке, вполне отражающие их неглубокомысленного, ветреного, но доброго сердцем и верного в дружбе автора. Отсутствие известий о Петре сильно беспокоит Лефорта. «Господин Коммандёр! – пишет Лефорт. – Ад твоя милость не бевали письме ис Англески земля. Пужалест, пиши нам про своя здорова и как вы веселити; а я радусь буду, если вам доброй. Из Москва поста пришла: славе Бог, все здоровой. Изволись преказать цетать: весте бодре есть сто татары биты. Прости надёзе мой. Твой верный слуга Лефорт г. ад. Анст. 14 января 1698»[48]. То же беспокойство и в следующем письме, от 20 января: «Я не получил еще ни одного письма от тебя. Ветер противный. Надеюсь, что ты в добром здоровье. Что касается до нас, мы еще по обыкновению. Я желаю, чтобы ты скоро возвратился к нам здоровым. Сегодня московская почта еще не пришла. Прошу тебя приветствовать от меня всех добрых друзей, которые при тебе. Я буду всегда твоим слугою. Лефорт г. ад. Амст. 20 января 1698»[49]. Когда это письмо, извещавшее Петра, что московская почта еще не приходила, было уже написано, почта эта пришла, и Лефорт пишет в тот же день другое письмо: «Господин Командёр. Из Москва почта прешла: изволись письме примать. Из англески земли некоторе письме мы дастали. Пужалест, покази милось своя: пиши про твоя здорова. Я из духа радусь буду, сто ты изволил веселить. Ад мене, пужалест, солобит (челобитье) скажи вашу компанью. А если у вас добре секту, изволишь ко мне послать: питье здешне не очень добре. Прости надёзе моё! Дай Бог тебе здорова на многи леты. Твоя верной слуга Лефорт г. ад. Амст. 20 января 1698»[50]. Наконец, были получены в Амстердаме первые письма Петра из Лондона от 11 января. Обрадованный Лефорт горячо благодарит царя и от 27 января пишет три письма: «Тысячу раз благодарствую (письмо на немецком языке), что вы ко мне писали. Радуюсь сердечно, что вы здоровы. Да продлит Бог надолго ваши лета. Что касается до нас, мы живем по-старому: один спит, другой скучает, третий так и сяк по-старому. Недостает ему хорошего вина, лакрима кристи или доброго секу. Прошу господина что-нибудь прислать. Прошу господина написать, когда он сюда будет? Скоро придет время – в Вену, к императору: путь нам далек. Если же господин Коммандёр не думает ехать в Вену, то лучше остаться в Англии, чем здесь, когда ему там нравится. Я поистине не нахожу здесь никакого удовольствия. Лучше поехал бы в Женеву. Приветствие вашей компании. Мы часто пьем ваше здоровье. Пиши, господин коммандёр, поболее. Остаюсь слуга твой по смерть Лефорт г. ад. Амст. 27. Я получил от шкипера две шляпы и два белые пера, также два соболя»[51]. В других двух письмах от этого дня те же речи: Лефорт рад, что друг его веселится в Лондоне, сам он не очень весел, причина – нет лакрима-кристи и английского секу. Он очень кручинится отсутствием друга: «али я с кручина умру, али к тебе поееду…» «А как я увижу милось твоя, в та врему буду чрез меру веселить…»[52] и т. д.

Письмо Ф.А. Головина по обыкновению деловое, касалось тех целей, ради которых посольство задерживалось в Амстердаме: найма людей на русскую службу и покупки оружия и других необходимых для флота вещей; говорилось в нем также о деньгах, потребных на эти расходы. Особенно Головин настаивает перед Петром на необходимости нанять на русскую службу голландца капитана Крюйса, хотя бы это и обошлось дороже, чем думали:

жаль упустить такого сведущего и искусного человека, без него трудно будет управляться во флоте. Он оказал уже Головину значительную помощь при переговорах с другими лицами, нанимаемыми в русский флот. «Милостивой государь, – пишет Головин. – Здравие твое, милостивого государя, со всеми приналежащими воле твоей, всесодержащая десница Божия на веки счастливо да соблюдет. Писма, государь, присланные от милости твоей из Лондона, которые писаны генваря 11 дня, первые мы приняли в Амстердаме генваря в 25 день. Зело, государь, урадовались, что благополучно всемогущий препроводити чрез море милость вашу благоволил. Дай Боже, чтоб нам слышати, где ни есть, толко б тебя, милостивого государя, здрава. О которых, государь, надлежащих делех писал я наперед сего, прикажи, государь, дать мне отповедь, а наипаче о капитане Креусе, потому, государь, что зело человек истинно добр. Жаль такова пропустить.

Хотя что бы и лишнее дать, мочно инде наградить; и о том, государь, как воля твоя будет. А без такова, государь, человека трудно нам во флоте управливатца будет. По мере, которая положена коликое число принять в службе, уже, государь, мало что не все по воле твоей исправлено; токмо несколько персон камондоров и порутчиков и лекарей не принято. А обожду совершенно, государь, принимати, докамест изволишь по сему моему писму ко мне отписать, ради того, что и в то время исправити возможно будет.

Токмо б получить нам вексели о денгах с Москвы в скором, государь, времяни с пятьдесят тысечь ефимков надобно за покупку ружья, за литье пушек, на заплату за парусное полотно и иные корабельные вещи, к тому ж на первую дачю начальным, и мастеровым, и матрозом. А при договорех, государь, поставил я с ними, что начать им первые кормовые денги, а не уставленное жалованье, марта с 1-го числа по новому календарю, а без того, государь, ни по которому образу итти не хотели и просили целого жалованья. Толко уже в том зело помочьствовал мне капитан Креус.

И истинно, государь, тебе доношу, естьли бы не ево в том вспоможение, с превеликим бы трудом нам сие исправлять во многом времяни невозможно…» и пр. К письму Головина сделал приписку П.Б. Возницын: «Нищей твой и богомолец Пронка премного, премного тебе, милостивому государю, челом бью»[53]. Крюйс занимал тогда должность экипаж-мейстера при Адмиралтействе или инспектора материальной части во флоте, был опытен во всех отраслях морского дела и, между прочим, искусен в морских картографических работах. Не с большой охотой принимал он предложение поступить на русскую службу и согласился только после неоднократных уговоров со стороны Шея, Витзена и других амстердамских бургомистров[54].

Из двух писем десятника третьего десятка волонтеров Ф.Ф. Плещеева в первом, от 29 января, он, поблагодарив Петра за полученное от него письмо и, попросив не забывать и впредь, передает некоторую часть содержания письма царя к нему в словах: «Изволит милость твоя ко мне писать, что у вас хотя черно, да тепло и добро, а что от секу у вас бока болят, и то истинно не диво, потому что вы мало заживаете». Плещеев сообщает далее, что в Амстердаме «ныне по вся дни улицы моют». Расписку, присланную ему Виниусом, он уже переслал царю ранее, 14 января, в одном пакете с письмами Головина (не дошедшими до нас). В другом письме, от 4 февраля, полученном Петром одновременно с первым 7 февраля, Плещеев, ссылаясь на слова Петра из письма к Головину, что у него в Лондоне мало денег на покупку инструментов, все же просит его купить хотя бы небольшие инструменты, самые необходимые, об остальных он будет просить впредь и пришлет нужные на покупку их деньги. Кроме того, Плещеев повторяет еще просьбу, высказанную в одном из предыдущих писем, чтобы Петр купил для него «книгу корабельного строения»: «пожалуй, не презри моего прошения, хотя на аглинском языку купи». Если пойдут вскоре из Англии корабли в Италию или в Испанию, он почему-то просит уведомить его об этом[55].

В этот день, 7 февраля, Петр обозревал один из королевских дворцов: «был десятник на королевском дворе, где всякие вещи и инструменты видел», как отмечено в «Юрнале»; но какой именно дворец – Кенсингтонский или Сент-Джеймсский – здесь имеется в виду, сказать трудно; очевидно, только не Вайтголл, потому что этот последний дворец был истреблен пожаром, происшедшим 4 января 1698 г., перед самым приездом Петра в Лондон. Неясна и следующая непосредственно затем отметка «Юрнала»: «и у Контона кушал». Неизвестно, кого «Юрнал» разумеет под этим именем[56].

От 8 февраля сохранилась коротенькая шутливая записочка царя из Лондона в Москву к Кревету: «Ракъ (игра слов; crevette – морской рак), буть здороѳъ! А мы во отечествиi твоемъ, слава Богу, здоровы. Piter. Изъ Лондона, ѳевраля 8 дня»[57].