Читать книгу Русские сказки, богатырские, народные - Михаил Чулков, Василий Алексеевич Левшин - Страница 24

В самом моем младенчестве, лишилась я моей матушки по злости одного из придворных отца моего. Этот ненавистный человек имел при Дворе нашем чин великого спальника[49] по имени Колмар. Красота родительницы моей сделала к себе чувствительным сердце этого нечестивого человека. Он долго таил в себе свою постыдную страсть. Великое различие природы связывало язык его, и полагало опасные пределы его желаниям. Страх открыться и быть наказанным, и сильная, но безнадежная страсть, вселили в Колмара дерзкое намерение, обесчестить мою мать, если удастся к тому способ. Порочная душа его скоро открыла к тому случай. Родительница моя, будучи великой охотницей к псовой охоте, оказалась однажды в поле в провождении малого числа придворных, в том числе и этого мерзавца. Множество найденных зверей принудило каждого разъехаться в разные стороны; а выбежавший олень побежал на самое то место, где стояла моя родительница, а она поскакала за ним с метальным копьем. Быстрый бег скоро отлучил её на дальнее расстояние от охотников, и поскольку не могла она достичь оленя: то осталась с одним тем скрытным злодеем, следовавшим за нею в густом лесу.

Родительница моя, утомясь, сошла с коня для отдыха; причём Колмар вздумал открыть ей страсть свою.

– Ваше Величество! – говорил он самым бесстыдным образом, – судьба определила родиться вам прекрасною, а мне несчастным. Если достойно наказания то, в чем я теперь пред вами хочу открыться: так в том виною ваши прелести, нанесшие неисцелимые раны моему сердцу, и наполнившие его всеми теми мучениями, какие только может приключить любовь всесильная и безнадежная. Случай, положивший великую разницу между мною и вашим состоянием, не положил однако предела моей страсти, противиться которой я не в состоянии. Должность и рассудок ей покорились, и я ожидаю смерти, или наистливейшей жизни в зависимости от вашего соизволения.

Вообразите себе смущение, какое должно охватить родительницу мою. Почитая добродетель и чистоту за первое в мире счастье, могла ли она не содрогнуться, услышав такие дерзости из уст недостойного раба? Справедливый гнев овладел ею.

– Как мерзавец! – вскричала она, – Ты мог отворить гнусный рот свой к произнесению столь дерзостных слов твоей Государыне! Имел ли ты разум предпринять то, о чем и помыслить надлежало тебе ужасаться, и которое несет за собой ни иное что, как смерь твою? Раскаешься, негодный! Мучительная казнь вместе с жизнью истребит и твою дерзость.

– Преступление мое не так велико, как ты думаешь, – сказал Колмар холодно. – Твое величество закрыто тенью густого леса. Поздно ты стараешься устрашить меня. Я не боюсь смерти, и скорее соглашусь умереть, когда получу желаемое. Ты здесь в моей власти. Никто не поможет тебе. Согласись лучше добровольно удовлетворить мои желания, или я удовлетворю их против твоей воли.

Мать моя, не отвечая ему, начала кричать, и звать на помощь охотников; но они были далеко. Злобный Колмар схватил её за руку, и хотел уже произвести свое безбожное намерение. Тщетно силилась мать моя обороняться. Он бы совершил свое злодейство, если бы трое придворных, услышав крик, не прискакали к ней на помощь. Но – ужасный случай, воспоминание о котором исторгает из глаз моих слезы. Сопротивление стоило жизни несчастной моей родительнице. Варварская душа, видя неуспех своего беззакония, исполнилась зверства. Он поразил её в грудь кинжалом, и тем же самым железом изверг злобный дух свой, прежде чем могли подать помощь княгине, и его схватить. Еще живая родительница моя довезена была во дворец наш; но скончалась на другой день, оставив меня сиротой и наследницею своих злосчастий.

Я жила спокойно до 14-ти лет, по совершении которых, злобный рок отворил ядовитую пасть свою, и начал пожирать благополучие дней моих. Красота, которую, сказывают, я имею, была источником моих напастей. От нее я терпела все мучения до сего часа. Лучше бы я родилась менее пригожей, чем злополучной. Царевич соседнего государства, оказавшись по случаю при нашем дворе, увидел меня, и в ту же самую минуту полюбил. Сколько раз мы ни бывали вместе, глаза его устремлялись на меня. Взоры наши встречались, и принуждали меня краснеть, и потуплять очи вниз. Любовь мне была пока неизвестна, и сила её не владычествовала еще над душой моей. Хотя следует признаться, что Царевич этот родился совершенным творением природы, и то для того только, чтоб быть, наконец, причиною жестокой моей участи. Он искал случая меня увидеть, и я начинала смущаться, на него взирая. Я удивлялась моей перемене, и не ощущала, что я мало-помалу глотала любовную отраву. Искра её зародилась в моем сердце, и вскоре зажгла великое пламя. Мне скучно было его не видеть; но увидев, я старалась от него скрыться. Смущение повсюду следовало за мною. Я советовалась о том с мыслями моими и сердцем; но не получала отрады и объяснения от чувств, в любви неискушенных. Неизвестная печаль владела мною, и следующий случай показал мне, что я пленилась, и что начинаю любить.

Имея голову наполненную смущенными мыслями, старалась я искать уединения, чтобы на свободе поразмышлять о перемене моего характера. В один день зашла я в удаленное место нашего сада, желая сидеть в беседке находящегося там фонтана. Но до чего же испугалась я, войдя внутрь, когда увидела сидящего тут царевича. Я хотела было уйти; но он вскочив, остановил меня, и заговорил:

– Вы убегаете от меня, несравненная княжна! Присутствие мое кажется вам ужасным.

Я изумляюсь перемене тогдашнего моего состояния. Я сделалась против обыкновения смела. Благопристойность ли была того причиною, или слова царевича, тронувшие мое сердце, но я ответила ему:

– Присутствие ваше приносит мне всегда удовольствие, а не ужас. Если же я хотела уйти, то для того лишь, чтоб не помешать вашим размышлениям, в которые, как мне показалось, вы погружены.

– Очаровательная княжна! Я смущен, задумчив и несносен сам себе, но тогда как … Однако не рассердитесь ли вы, если я скажу?

– Что?

– От чего я смущаюсь.

– Нет.

– Слова мои не будут вам противны?

– Ни мало.

– Тогда как вас не вижу.

– Мне приятно; но какую пользу приношу я вам моим присутствием?

– Вы меня оживотворяете.

– Изъяснитесь, что это значит? Как могу я вас оживотворять. Вы без меня довольно живы.

Царевич бросился предо мною на колени, и хотел заговорить; но уста его ему изменяли, и одни телодвижения служили вместо слов, коих он не мог произнести, начиная до нескольких раз. Таково действие невинной любви. Робость ей предшествует, и приятная стыдливость окружает её со всех сторон. Нельзя мне было, остаться в иных расположениях, нежели царевич. Румянец покрыл мое лицо, и смелость мою сменило место робости. Я не знала, что начать, и не определила, остаться ли мне тут, или уйти. Сердца наши одни говорили между тем, и бессловесным образом изъясняли состояние чрез пламенные взгляды. Напоследок царевич пришел в себя, и прервав молчание, заговорил:

– Прекрасная княжна! Я в замешательстве своем, преступил может быть пределы должного к вам почтения; но причиною того жестокая страсть. Я вас узнал, и в первый раз для меня равно было видеть вас и вами плениться. Слабое и признательное сердце мое не воспротивилось силе ваших чар; а сияние глаз ваших впервые зажгло нежнейший пламень любви, о коей я, не зная вас, не имел сведения. Вы дали мне познать всю её прелесть, и всё мучение, которое может стерпеть человек пленённый, и не имеющий надежды быть в страсти своей счастливым.

Я не знала, что ему отвечать, и спрашивала, не от меня ли происходит его мучение.

– Ах! Дражайшая княжна, – продолжал он, – я вас люблю, обожаю, не могу жить без вас, и вы вопрошаете, не от вас ли происходит мое мучение? Признаюсь, что воображение не владеть вами, не быть вам равным, жесточе для меня самой смерти.

– Если только от меня зависит, избавить вас от этого, – сказала я: – то вы останетесь живы; но откройте, что вам для этого от меня нужно.

– Ваша склонность, ваше сердце, и равная любовь. …Однако я не распространюсь повествованием подробностей, не столько нужных вам, как для моего сердца.

Кратко сказать, мы узнали, что пленены друг другом взаимно; поклялись хранить вечную верность, и уговорились, чтобы царевич просил меня в супружество у моего родителя. Такова сила чувств нежной природы. Они не требуют науки. Темные слова и знаки служат при этом гораздо лучше явственных. Язык наш тогда не властен, и против воли произносит то, о чем мы желаем умолчать. Однако, когда рок определит, излить на кого жестокость свою: обыкновенно пред тем не тревожит дни человека назначенного для этой жертвы, и дозволяет вкусить сладость покоя и счастья, чтобы тем несноснее казалась наступающая его участь. Отец мой из уст любезного моего царевича узнал вашу склонность. Воля его согласовалась с нашими желаниями. Все шло с успехом. Родитель царевича равно желал укрепить через нас союз двух государств, и видеть меня в объятиях своего сына. Мы беспрепятственно виделись, и вкушали утехи разговоров невинной любви. Судьба наша вскоре соединилась бы браком; но, увы! – помешал злобный час наставшего моего бедствия. Я видела одну лишь тень прошедшего благополучия, и после наступила мрачная ночь моего несчастья.

Надобно думать, что род Колмара, убийцы моей родительницы, произошел из ада, и вынес с собою всю тамошнюю злобу; или предел небес положен был пострадать от него нашему дому. Сын его, оставшийся по смерти злобного своего отца своего десяти лет, словно невинный воспитан был при Дворе своею матерью, и был в чине чашника[50]. Может быть, не ведал о тем родитель мой, или по допущению судьбы не помышлял, что имеет опасного врага в своем доме. Злоран (так его звали) также в меня влюбился; но, не смея открыться, таил это от всего света. Свежая память отцовскаго злодеяния и погибели, влагала страх в его душу. Между тем видя, что я достаюсь другому, он совсем потерял надежду, на которую и полагаться не имел права. Но чего не может сделать сильная страсть, а особенно в человеке порочном? Отчаяние овладело им и завело его в крайность. Рассудок его погиб, и он твердо положил намерение увезти меня, если найдет к тому способ.

Случай, способствующий порочным людям, предал меня ему в жертву. Я и любезный мой царевич, уговорились в один приятный день выехать прогуляться в рощу, находившуюся при взморье. Мы собрались с компанией не более как в 10 человек, поехали, и были уже в роще. Исполненные веселья, не ожидали мы приготовленной нам напасти. Злоран, проведав обо всём, подговорил подобных себе по злобе приспешников, на отвагу которых он мог полагаться. Им приказал он залечь в лесу, и напав на нас, меня схватить, и отнести на приготовленное судно, на котором положил он уехать со мною в отдаленную часть света. В этом ему удалось преуспеть. Едва мы вошли в середину рощи, как нас окружили двадцать вооруженных человек, и с закрытыми шишаками лицами. Не ожидая сопротивления, они отважно напали, и старались схватить одну меня; но царевич успел вынуть свою саблю, и побудить придворных, бывших при нас, к обороне. Трое злодеев от первых ударов пали к ногам его бездыханны. Но, о небо! Можно ли было противиться превосходящему числу разбойников, жребий которых зависел от одного лишь успеха в предприятии. Они со зверской запальчивостью изрубили всех, и сам несчастный царевич не избег их свирепости. Пронзенный мечом, он упал в мои объятья. Я любила его больше жизни, и так представьте себе тогдашние мои горе, отчаяние и ужас! Я бросилась на его тело, и сжав его в руках моих, пожелала тут же испустить дух мой. Кровь во мне охладела, чувства ослабли, и я упала в обморок. Злодеи, не в силах высвободить Царевича из моих объятий, понесли нас обоих на судно; где по пришествии в себя я увидела, что мы отплыли уже далеко. Я не ожидала пережить этого несчастья; но рок, определивший меня к этой участи, сохранил жизнь мою. Царевич лежал на дне судна, и едва дышал. При взоре на него жалость и отчаяние овладели мною вновь. Я бросилась к нему, и омывала слезами лицо его.

– Итак, лишаюсь я тебя, любимый мой царевич! – кричала я. – Ты умираешь от рук злобных убийц. Прекрасное лицо твоё покрывается мраком; а я ещё живу!… Нет, без тебя мне жить невозможно. Я умру сей же час! Пусть души наши в вечности наградятся своим соединением; когда здесь мы разлучены. – С этими словами я выхватила у одного убийцы меч, и хотела им пронзить себя; но Злоран успел его у меня вырвать.

– Этого вам не удастся, – сказал он. – Жизнь ваша еще нужна для меня.

– Ах! Злодей! – вскричала я, – так ты стал причиною всего моего несчастья? Не думай, чтоб небо оставило без мести твоё беззаконие. Погибнешь ты, варвар, от его правосудия. Стрелы его, казнящие порочных, достигнут тебя всюду, хотя б ты и под землею скрылся. Такова твоя благодарность к дому нашему за то, что в тебе оставлена кровь безбожного отца твоего, которую следовало всю принести в жертву тени моей матери?

– Отца моего и моя вина, не столь достойна казни, – сказал он; – если только рассмотреть, что мы были побуждаемы к тому любовью, которой превозмочь не могли.

– Разве не порок, злодей, – кричала я, – питать постыдную страсть к своей государыне? Поздно ты раскаешься в преступлении своем; казнь твоя наступит скоро. Не мыслишь ли ты, чтоб я имела слабость, устрашиться твоей насильно приобретенной надо мною власти? Никогда на это не надейся. Я прежде умру, чем ты восторжествуешь со своим преступлением.

– Время укротить первые порывы твоего гнета, – сказал он, отходя с пренебрежением; – и когда минует печаль: мысли в тебе будут другие.

Я осыпала его клятвами, и бросилась на умирающего жениха моего, произнося все, что горесть и соболезнование могли вложить в смущенные тоскою мысли. Я обливала лицо его горчайшими слезами. Падающие капли их пробудили полмертвые его чувства. Он открыл томные глаза свои, и едва смог произнести:

– Я умираю … Дражайшая Остана… Любя … тебя – Тут он опять лишился чувств. Злоран не мог перенести, видя в руках моих своего соперника. Он велел меня оттащить, и сказав: «Надо лишить её этого несносного», – отсек ему голову, и бросил вместе с телом в море. Я при виде этого зрелища вновь была поражена жестоким ударом. Силы мои мне изменили, и я полумертвая упала в руки моих злодеев, которыми отнесена была в горницу, построенную на судне, и положена на постель. Придя в себя, увидела я Злорана, сидящего у моих ног. Он старался утешать меня, изъяснять чрезмерную свою любовь ко мне, и просил извинения в своем проступке. Но я отвечала ему одними проклятиями. Он принимался грозить мне; но я взирала на него с презрением, и продолжала углубляться в печаль мою, оплакивая разлуку с моим родителем, и смерть любимого моего царевича.

Уже две недели прошло нашему плаванию, и отчаяние мое доходило до того, что я готова была броситься в море, если б нашелся к тому случай; но Злоран надзирал все мои движения и пресек все способы окончить мою бедную жизнь, которая была мне тем несноснее, что убийца этот усугублял мои муки нестерпимыми своими домогательствами. Наконец начал он выходить из терпения и решил получить от меня силою то, чего не смог старанием и угрозами. Он сообщил мне о том, повелевая подготовиться к этому в следующую ночь. Что мне оставалось, кроме усугубления точки и отчаяния? Я рвалась и билась как безумная о стены, просила со слезами небо, чтоб оно или избавило меня от моего мучителя, или окончило бы смертью мои страдания. Стенания мои были услышаны, и я была отведена от этой опасности, но лишь для того, чтобы быть ввергнутой в иную, не менее ужасную.

Настала та страшная ночь, в которую добродетель моя должна была выдержать жестокое искушение. Злобный Злоран пришел уже, и не взирая на мое сопротивление, слезы и отчаяние, конечно бы совершил свое злое намерение: когда бы раздавшийся на судне нашем великий крик, не принудил его оставив меня, отправиться узнать о причине сего. Коик этот произошел от нападения на нас варяжеского разбойничьего корабля. Превосходящая сила не лишила мужества моих злодеев. Они оборонялись отчаянно, и были все перебиты. Злоран не избег мести небес за свою бесчеловечность. Видя погибель свою неминуемой, и не желая, чтобы я досталась другим в руки, вывел меня на край судна, и хотел было срубить мне голову; в то самое время лишился своей головы одним ударом руки разбойничьего атамана. Этот случай очистил свет от чудовища, и доставил меня во власть злодеям, равным ему в суровости. Меня перевели на их корабль, и тогда же назначили в наложницы варяжскому князю. Радость отразилась на лице разбойничьего предводителя, когда он меня увидел, и счел меня за тот дорогой подарок, которым единственно он сможет угодить своему Государю. Надежда на великое награждение, и опасность, чтобы я от страха не похудела, принудили его меня утешать, уверять в моей безопасности, и содержать иначе, чем невольницу. Но могла ли я полагаться на слова человека, жизнь которого была цепью варварства и кровопролития? Беспокойство мое не умалялось; и я если не избежала опасности: по крайней мере радовалась, избавившись от зверского Злорана. Корабль взял путь к варяжским берегам. Мучительные мысли были мне спутниками всю дорогу. Три дня ветер дул нам благосклонно; а потом началась ужасная буря. Небо задернулось густыми и черными облаками. Море закипело, покрылось седою пеною, и вздымало волны к небесам великими горами. Корабельные снасти затрещали. Свист ветра, и вопли отчаянных корабельщиков, соединяясь вместе, наполняли слух трепетом. Паруса изорвало в лоскутки, и сломило большую мачту. Корабль бросало иногда в воздух, и после погружало среди неимоверных водных бездн. Все лишились надежды и приготовляясь к смерти, ожидали в унынии последнего мгновения. Одна только я меньше всех робела смерти, искав её уже давно, и почитая её концом всех моих бедствий. Страшный девятый вал разбил потом в щепы корабль, и я перепоручая богам дух мой, упала в море в беспамятстве. Не знаю, каким средством избавилась я от потопления; ибо по пришествии в память, увидела себя на берегу, лежащей в пустом месте. Буря тогда уже утихла, и солнечный жар помог мне высушить мое платье. Видя себя избавленною от злодеев, я порадовалась что жива. Желать смерти есть одно отчаяние; а по прошествии его, проходит и желание расставаться с жизнью. Я благодарила небо за избавление, и пошла искать пропитания от плодов земных. Голод мучил меня жестоко; но целый день ходя, не нашла я ничего к насыщению. Место это было забыто самой природой. Песчаное дно его не имело на себе никаких растений. Ночь покрыла меня своею темнотою прежде, чем я нашла убежище к ночлегу. Я шла в робости, которая объяла меня, бывшую одну в пустом месте.

«Праведное небо! – взывала я в тоске моей, – чем навлекла я на себя гнев твой? Какое мое пред тобою преступление, что ты караешь меня столь жестокими казнями? Ты видишь мое сердце, дела мои от тебя не скрыты, как и невинность этого не заслужившая. Но если виновна я: то чем погрешил добродетельный мой родитель, страдающий теперь о моем лишении. О! Возлюбленный мой отец! Каких мук я тебе стою? Любезный царевич! Из-за меня погиб ты! Не знав меня, цвела бы еще красота твоя. Я всему причиною; но заслуживаю ли я казни за это?» – Отягчающие дух мысли заступили место жалоб, и я шла, не ведая сама куда, окруженная печалью и ужасом.

Блеснувший из дали огонь, обратил мой путь туда, откуда происходил луч света. Кто бы там ни жил, размышляла я, пойду к нему. Неужели весь свет наполнен моими злодеями? Жалкое состояние моё конечно его тронет; а хотя и ошибусь то смерть равна, когда я должна здесь погибнуть от голода, или лютых зверей. Через несколько часов, дошла я близко к тому месту, и увидела при отверстии пещеры горящий большой огонь, и при нем сидящих двоих леших[51], которые жарили на вертеле человека. Они отрезая части, пожирали их полсырые. Текущею из них кровью были обагрены губы и руки их. При взоре на этих чудовищ я оцепенела, и желала убежать; но ноги мои подкосились. Собрав оставшиеся силы, побежала я от этого ужасного места; но упала в ров, выкопанный от леших вместо забора. Стук падения дошел им в уши, и я в тот же час досталась им в добычу. Не успела я прийти в себя, как была уже в руках этих уродов. Сколько дозволил мне заметить страх мой, они мною любовались, поворачивали с боку на бок, и после посадили в какую-то узкую нору, завалив ее огромной колодой. Я не могу объяснить величины моего страха, поскольку полагала, что они и меня съедят. Тогда впервые узнала я страх приближающейся смерти, и хотя прежде желала её многократно; но не могла сносить её приближение. Утомленные мои чувства повергли меня в сладкий сон, в котором показалась мне мать моя, держащая за руку молодого пригожего мужчину. «Несчастная моя дочь! – говорила она мне, – ты рождена под самым злым созвездием. Бедствия, тобою перетерпенные еще не окончились; но ты должна сносить их с твердостью, пока не перестанет тебя гнать рок твой. Этот человек окончит твои злоключения, и увенчает спокойствие оставшихся дней. Постарайся прорыть стену, которая очень тонка, и спасайся отсюда». При этом я проснулась, и не могла растолковать, чтоб значило видение моё, почитая его действием моего смущения. Но надежда, вселившаяся в мою душу, меня ободряла. Я толковала его в мою пользу, и вздумала испытать, не удастся ли мне спастись из заключения. Поискав в темноте, чем бы начать работу, я отыскала древесный сук, который послужил мне вместо заступа. Менее чем через полчаса блеснул мне в мою темницу слабый свет. Я усилила работу, и вскоре освободилась. Не о чем сомневаться, что я, выбрвшись в отверстие, употребила остаток моих сил к скорейшему удалению от опасного места. Страх быть догнанной лешими, придавал крылья ногам моим. Целый тот день продолжала я путь свой, не встречаясь ни с одним животным. Ночь я провела на дереве, придя в дремучий лес. Поутру усмотрела я, что ночлегом служила мне яблоня, покрытая зрелыми плодами. Я укрепила ими ослабший мой желудок, и запасшись на дорогу, продолжала путь, взойдя на пешеходную тропку.

Около половины дня, пришла я по ней ко двору, построенному в середине леса. У ворот его сидел тот самый проклятый старик, который хотел лишить меня жизни, и от коего вы меня избавили. При первом взгляде на него, я затрепетала, не зная и сама, чтоб тому было причиною. Сердце мое предчувствовало те мучения, которые перенесла я от гонений этого злого волшебника. Он удалялся в это место, чтоб совершать жестокости над несчастными, попадающими в его руки.

– А! это ты, Остана! – сказал он мне сурово. – Мать твоя была причиною смерти моего родного племянника; а от тебя погиб внук мой Злоран. Прекрасно, что ты попалась мне в сети. Тень их не удовольствована ещё кровью, и ты будешь им жертвой. Я уже стар. Не надейся красотою своею возжечь в охладевшем моем сердце тот же пламень, от которого они пропали.

От слов этих хладный пот разлился по моим членам. Тщетно старалась было я убежать от него. Он дунул на меня, и я, как бы окаменелая, не могла сдвинуть ног с места. Хотела было слезами и просьбами подвигнуть его к сожалению; но язык и глаза мои столь же мало действовали, как и все члены тела. Одни ужасом наполненные чувства, ожидали в трепете моей судьбы.

– Смерть одна, – вскричал он, – прекратила бы всё. Ты должна ещё испытать прежде те казни, которые заслуживают мои преступники. – После этого начал он читать заклинания; причем густая тьма меня окружила, страшный гром заглушал полумертвый слух мой; и как все иное исчезло, и я с ужасом увидела себя превращенной в собаку. Он положил мне цепь на шею, и дал сто ударов суковатой палкой. Потом запер в железный ларь; где провела я два года, получая ежедневно разные побои, и по куску хлеба, чтобы не умерла с голоду, и не оставила бы ненасыщенным его варварство. Вчерашний день назначил он лишить меня жизни, и затем привел в ту рощу; где вы по великодушию своему удержали мою жизнь. Я обязана сожалению вашему обо мне тем больше, что признаю в вас того самого человека, коего во сне мать моя назначила моим избавителем. Жребий счастья моего зависит от вас, и я предаю на усмотрение ваше всю будущую мою судьбу, как на того, который свыше назначен быть моим защитником.