Читать книгу Одержимые войной. Доля - Михаил Журавлев - Страница 8

Время, проведённое на больничной койке, Татьяна будет вспоминать с омерзением. Жизненное пространство привыкшей к воле девушки свелось к малюсенькой палате, где с трудом умещалась единственная койка, зато вольготно себя чувствовала многочисленная мелкая живность, противно шуршащая по ночам. Ежедневная влажная уборка истребить соседство с тараканами и мышами не могла. К тому же, в палате стоял удушающе спёртый воздух, пропитанный смесью самых отвратительных для Татьяны запахов, не устраняемой даже многочасовыми проветриваниями. Чужой провинциальный городок, где экспедиция должна была провести два дня и откуда должен был начаться пеший маршрут к месту раскопок, стал для Тани роковым местом. В первый же день угодив под колёса, она, естественно, ни в какую экспедицию со всеми не поехала. Её без памяти доставили в эту больничку, где сразу после рентгеновских снимков шамкающий старичок хирург долго молча осматривал девушку, качал головой, мрачнея суровым лицом, после чего изрёк тоном судьи, зачитывающего смертный приговор: «Всё в порядке. Но на скорое выздоровление не надейтесь». Руководитель экспедиции телеграфировал о случившемся матери Татьяны и объявил остальным назавтра общий сбор. Что бы ни случилось, а срывать задание нельзя. Он принял решение до приезда кого-нибудь из родных оставить с пострадавшей Лену с 3-го курса, весёлую полненькую девушку, способную скрасить той одиночество, а остальным наказал собираться в путь. Лена, разумеется, расстроилась, но понимала, что оставлять подругу одну нельзя. Когда на третий день Татьяна пришла в себя, скуля от боли во всём теле, увидела, где оказалась, и поняла, что с нею произошло, она начала увещевать Лену оставить её, догонять экспедицию. В конце концов, не в чужой стране, чай, не оставит советская медицина человека в беде! Лена кивала головой, не возражала, но уходить не собиралась. Отвечала, что, вот мама приедет к дочке, и она со спокойной душой её оставит, так сказать, с рук на руки.

Мама не приехала. Несколько раз названивала в больницу, разговаривала и с лечащим, и с главным, справлялась в справочном. То есть, была в курсе состояния дочери. Но не приехала. Зная мать, Таня не сомневалась, что будет именно так. Но Ленку такое положение вещей сперва изумило, а потом взбесило. Получалось, из-за неприятности с подругой она оказалась лишённой нормальной летней практики. Выходит, права была Танька, предлагая бросить её? Через полторы недели, когда стало ясно, что больная идёт на поправку, а выделенные находящейся при ней девушке деньги начали подходить к концу, вняв очередным уговорам подруги, Лена всё же собралась и уехала, намереваясь нагнать экспедицию.

А предоставленная сама себе Татьяна готовилась сполна испить отведённую ей чашу. Перед отъездом Лена принесла в палату подруге её вещи. Врач разрешил держать под койкой чемоданчик и рюкзак, потребовав только, чтобы нестерильные предметы были аккуратно закрыты белой простынёй, и, взяв с больной слово, что она не будет пытаться вскрыть их до выписки. Данное обещание Таня нарушила скоро. И первым делом аккуратно извлекла из рюкзака алюминиевый стаканчик Гриши. Сделав всё возможное, чтобы придать накрытым простынёй вещам под койкой первоначальный аккуратный вид, она поставила стаканчик на прикроватную тумбочку и долго любовалась им, точно это был собственноручно извлеченный ею из недр земных бесценный археологический артефакт, исследованию коего в дальнейшем будут посвящены годы напряжённейшего труда десятков светлых умов. За этим занятием её и застал старичок хирург. Ни слова не говоря, он взял в руки дорогую для девушки вещь, повертел перед глазами и бросил выразительный взгляд под койку. Таня перехватила этот взгляд и, сложив умоляюще ладони перед грудью, прошептала:

– Отдайте, прошу вас.

– Ты хоть помыла стаканчик-то? – прошамкал врач. – Глянь, какой грязный-то!

– Не успела, – так же шёпотом ответила девушка.

– Гуля Ахметовна, – обратился хирург к медсестре, – помойте, пожалуйста, эту реликвию четырнадцатого века для нашего археолога. Только с хлорочкой, пожалуйста, с хлорочкой… Ну-с, – перевёл взгляд на пациентку врач, – я полагаю, скоро мы на танцы пойдём? Как нога? Болит?

– Нет, – соврала Татьяна.

– Вижу, как не болит-то, – усмехнулся старичок и принялся ощупывать её ногу выше гипса. Пока щупал, что-то бормоча себе под нос, весь сосредоточившись на ощущениях сухих чутких пальцев, забиравшихся всё выше, Татьяна медленно заливалась краской. Хоть и врач, старик, а всё-таки мужчина, и уж больно интимные места задевает. Словно поймав её мысли, он, не прерываясь, проскрипел:

– Глупости из головы выкинь! Я должен знать, всё ли в порядке. А своей бабской застенчивостью ты мне только мешаешь.

Наконец, закончив своё дело, удовлетворённо пожевал губу и с улыбкой уставился на лежащую перед ним больную, ни слова не говоря. В это время Гуля Ахметовна принесла надраенный до блеска стаканчик, слабо пахнущий хлоркой. Она хотела поставить его на тумбочку, но Таня стремительно перехватила её руку и прижала драгоценность к груди. Старичок тихонько прыснул:

– Во даёт, девка! – потом, согнав улыбку с морщинистого лица, на полном серьёзе произнёс:

– Ты, верно, думаешь успеть нагнать своих. Этого не обещаю. А вот, что они заберут тебя по дороге домой, это наверняка. Так что до танцев тебе ещё далеко!

– Они будут проезжать здесь через полтора месяца, – глотая подкативший к горлу ком, еле слышно сказала Татьяна.

– Вот именно! Раньше отсюда ты не выйдешь. Иначе ковылять тебе колченогой до конца дней. Всё поняла?

Таня ничего не ответила. Не выпуская стаканчик из рук, она отвернулась, чтобы доктор и медсестра, стоящие подле, не видели предательской слезы в глазу.

– Мать что не приехала? – строго спросил хирург, будто дочь в том виновата. Таня резко повернула голову к нему и, щурясь, крикнула:

– Вам-то какое дело!

– Э-э, девонька! Так не пойдёт, – миролюбиво запел хирург и наклонился над нею, мягко положив руку на плечо. – Мне, милая, до всего есть дело, что с моими больными творится. Ежели матери до тебя дела нет, совсем плохо. Гуля Ахметовна, сколько раз она звонила?

Татьяна приподнялась на локте, напряжённо вглядываясь в медсестру. Та, покачав головой, отвечала:

– Да шестой раз сегодня был.

– И что? Только расспрашивала? Забрать дочку не обещала?

– Нет, не обещала, – вздохнула Гуля Ахметовна и с состраданием глянула на Татьяну. Она откинулась на подушку, снова отвернулась и проговорила, обращаясь к стенке:

– Я и так знала, что не приедет. Не может она.

– Отчего не может-то? – спросил старичок, мягко, но властно повернув танину голову лицом к себе.

– Денег у неё нет на такую дальнюю дорогу. Бедные мы, – со злостью в голосе отвечала девушка и попыталась снова отвернуться.

– У нас бедных нет, – улыбнулся хирург, удерживая Татьяну. – Ты вон в какую даль отправилась, и ничего! Учишься в Ташкенте, поступала в Москву, родом с Урала. Бедные, видали! Я так думаю, поссорились вы. Так, что ли?

– Какое ваше дело? – снова прошипела Татьяна.

– А я тебе и причину ссоры назову, хочешь? Она ведь была против твоей профессии, против твоей учёбы на археолога, против твоих бесконечных поездок. Она ведь много раз тебе говорила, что когда-нибудь поймаешь себе на одно место приключений. Она же говорила тебе, что не бабье это дело по горам да по долам скакать, счастья за тридевять земель искать. Когда сына похоронила, сколько раз она говорила тебе, что ты у неё одна осталась, и пора задуматься о нормальной бабской доле, а не мотаться незнамо где. Так ли?

– Я вижу, хорошо вы с нею побеседовали! Всласть наговорились! Так что же, мне из-за её страхов остаться глупой бабой? Я всю жизнь шла к своему любимому делу. Зачем я должна теперь бросать его? Этого она вам не сказала?

– Глупой бабой, – повторил с усмешкой старичок и совсем близко склонился над Таней, задышал ей прямо в лицо:

– Ты и есть глупая баба, если думаешь своё дело на всю жизнь главным удержать. Ногу едва не потеряла. Это тебе первый звоночек! Второй круче будет, помяни слово. А то, что ты к чему-то там всю жизнь шла, так это, поверь мне, старому, пустое! Вон у тебя в руке игрушечка алюминиевая! Она поважней твоей археологии будет.

– Да откуда вам-то известно что-нибудь про эту игрушечку, как вы её назвать изволили?! – воскликнула Таня и со злостью отшвырнула стаканчик в угол. Гуля Ахметовна укоризненно покачала головой и отошла поднять брошенный на пол предмет со словами:

– Нехорошо, детка, в больнице сорить, ой, нехорошо!

– Ладно, Танюша, – миролюбиво заключил хирург. – Я так тебе скажу. Не мною придумано: бабы каются, а девки замуж собираются. Но так есть. Покуда мужик в роду голова, а баба шея, ему в первый черёд делом заниматься, под землю лезть, в небеса взмывать, строить да ломать, атомы расщеплять, да молекулы синтезировать. Потому как нету ему ни воли, ни права детей рожать да растить. Это-то ты понимаешь? И покуда так будет, не пресечется на земле род человеческий. А то уже до чего дошло! Абортов у нас больше рождений вдвое стало! И ведь всё оттого, что бабы, как скаженные, «делом» занялись. Одна шибко учёная, другая писатель, третья механизатор, четвёртая в космос полезла. Тьфу! Права твоя мать. Подумай об этом. А я пойду покуда.

Он поднялся. Медсестра протянула стаканчик.

Таня пробыла в больнице ещё долго. Утомительно однообразные дни чередовались с не менее однообразными и душными ночами. Каждый раз самым ярким событием в этой унылой череде было только постепенно прибавлявшиеся физические возможности. Вот она в первый раз вышла в коридор. Вот впервые покинула корпус, оказавшись во дворе, под ослепительным южным солнцем. В зелёных ветвях, украшенных плодами алычи и айвы, щебечут беззаботные птицы. Вот ей разрешили ходить без надоевшего костыля. Вот повели снимать гипс. И снова – шаг за шагом заново учиться ходить, преодолевая неведомые, или забытые с детства трудности. И настал день, когда старичок профессор торжественно объявил, что сегодня вечером приедут её товарищи и увезут домой. Выписывает он её.

Много передумала она в больнице. И хотя отказываться от любимой с детства профессии вовсе не собиралась, время от времени приходила в голову мысль, что однажды она оставит её. Последнюю неделю, когда ей уже было позволено выходить за пределы территории, чтобы посетить расположенный неподалёку магазинчик, книжно-газетный киоск или пройтись по улице на небольшие расстояния, она всё чаще стала мысленно обращаться к образу Гриши, и алюминиевый стаканчик в её руках как будто отвечал её мыслям, нагревался и легонько подрагивал, как живое существо.

Товарищи по несостоявшейся для неё экспедиции встретили её с распростёртыми объятьями и такими истошно-радостными криками, как будто она главный герой прошедшего лета. Впрочем, чрезвычайное происшествие с членом экспедиции действительно воспринималось молодыми людьми ярким событием, и то, что оно в целом благополучно закончилось, заставляло радоваться за пострадавшую, выражая эмоции бурно и искренне, что моментально передалось и ей, отвыкшей за месяцы больничного затворничества от шума. На протяжении обратного пути то и дело девчонки приставали к ней с расспросами, отчего мама не приехала, познакомилась ли она с кем-нибудь в больнице, поедет ли домой или откажется от двухнедельного отпуска и сразу приступит к учёбе. Таня отвечала с неохотой. Ни на один вопрос не могла ответить определённо. Разве, на вопрос о знакомствах, точно говорила: никого у неё не появилось… кроме старичка хирурга. Девчонки дружно смеялись, в лицах представляя себе, как «умничка» Татьяна охмурила старенького доктора и скоро будет получать с него алименты. Шутки и поддёвки были, в общем, незлобивыми, но вызывали у Тани лёгкую неприязнь. После встречи с Гришей она переменилась. И раньше, хотя не противопоставляла себя компании, она держалась несколько особняком. Теперь же внутренняя дистанция, разделявшая её с другими, стала отчётливее и непреодолимее. Она старалась быть ровной и приветливой. Но скоро практически все заметили перемену и уже на вторые сутки обратного пути одна за другой остыли в своих радостях и восторгах. Татьяна приняла решение от Москвы ехать домой, к матери, воспользовавшись положенным отпуском. На Казанском вокзале посадила спутниц в поезд Москва – Ташкент и с тяжёлыми предчувствиями побрела через площадь на Ярославский.

Едва она с рюкзаком за плечами пересекла порог родного дома, сжимая в руках дорожный чемодан, как осознала: предчувствия не обманули. Матери дома не было, судя по всему, уже несколько дней. Куда она могла отправиться, зная, что дочь со дня на день приедет? Неужели до такой степени обижена, что нарочно исчезла, только бы не встречаться с нею?

Мать не появилась ни на другой, ни на третий день. Лишь на четвёртый раздался телефонный звонок.

– Здравствуй, дочка, – проговорил голос в трубке, далёкий и отчуждённо-холодный.

– Мама, ты где? Ты что же, не ждала меня? – с обидой в голосе заспешила Татьяна. В ответ она получила остужающе спокойное:

– Отчего же, ждала. Просто возникли неотложные дела.

– Какие могут быть дела?! Почему ты меня не предупредила, что уедешь? Даже записки не оставила! Я же волнуюсь.

– Давно ли ты стала такой внимательной дочерью, Таня? – тем же ровным тоном парировала мать, – Кстати, как себя чувствуешь?

– Спасибо за заботу, мама, – понизив тон, отвечала дочь. – Я в больнице тоже ждала тебя, только не дождалась. И вот домой приехала… А у тебя дела. Спасибо, мама.

Она уже хотела бросить трубку на рычаг, но услышала слова, которые заставили её замереть:

– Ты знаешь, что твой папа женился?

– Нет, – выдавила из себя Таня и добавила: – Но как это тебя касается? Вы ведь уже давно не общаетесь.

– Знаешь, кто его жена?

– Если я не знаю, что он женился, откуда мне знать, кто его жена?! – взорвалась дочь и тут же осеклась, услышав:

– Твоя тётя, моя сестра.

– Которая? Тётя Таня? – не скрывая изумления, воскликнула Татьяна, всегда испытывавшая некоторую неприязнь к своей тётушке-тёзке, чья воинствующая провинциальность, как она считала, демонстративно и вызывающе проглядывает в каждом слове и в каждом жесте. К тому же, тёзка своей племянницы была, по общему мнению всех, кто её знает, несколько глуповата, в том смысле, что часто совершала какие-нибудь экстравагантные необдуманные выходки, которые ей потом, как правило, выходили боком. Впрочем, она была добра, уживчива и никому, по большому счёту, не причинила какого-то зла.

– При чём здесь Таня! – ответила мать. – Плохо ты думаешь о своём отце, в таком случае, если предполагаешь такое. Я сама у Тани. Думаем, как жить дальше.

– Значит, Света??? – ещё более изумляясь, спросила Татьяна. Образ младшей сестры матери был ей симпатичен, но никогда не связывался с образом отца, много лет назад оставившего их семью и старавшегося избегать контактов с бывшей женой, хотя и жили они в одном далеко не самом многонаселённом городе.

– Светка-подлюга! – не выдержала мать, и Тане показалось, что в трубке раздался всхлип.

– Ты плачешь? – переспросила дочь и попыталась представить себе своего отца рядом с остроумной и обаятельной любимицей всей родни тётей Светой. Младшая мамина сестра была старше своей племянницы всего-то лет на пять. Такой брак грозил взорвать хрупкий мир меж родственниками. Таня поняла, отчего мать не проявила к случившейся с нею беде должного внимания. Очевидно, как раз на протяжении последних месяцев и разворачивалась вся эта, прямо скажем, грязненькая история, – И давно это с ними…?

– Я не хотела тебе говорить, – совершенно спокойным тоном ответила мать, – ты там закопалась в своей археологии. Так тебе и дела не было до того, что в доме творится.

– Ах, оставь, мама, свои постоянные претензии! Ты же знаешь…

– Да всё я знаю. И то, что у тебя появился молодой человек, тоже знаю. Может, он, наконец, урезонит твои археологические амбиции, и ты станешь, наконец, нормальным человеком и женщиной!

– Мама, я не понимаю, о чём ты! Какой такой молодой человек?

– Да звонил тебе. Имя Петя тебе что-нибудь говорит?

– Ничего, – честно призналась дочь, начисто сбитая с толку. Какой ещё Петя? По какому поводу он звонил? Когда?

– Ну, да ладно. Твоё дело. А папашка твой с моей Светкой уже скоро год, как роман крутят. Ну ладно бы поматросил и бросил, как меня. Так нет же! Он, гад такой, решил окончательно доломать жизнь бедной сестрёнке, жениться вздумал! Не иначе, из-за того, что, небось, беременной её сделал. Что он – скотина, что она – дура полная!

– Мама! – ледяным тоном заговорила Татьяна. – Я тебе искренне сочувствую, но прошу никогда… Слышишь? Никогда не говорить об отце таким тоном. Между вами отношения не заладились. Это ваша обоюдная проблема. И обоюдная вина. Так не бывает, чтобы виноват был только один. Во всём виноваты оба! Я помню, как вы постоянно лаялись по поводу и без. Я помню, как ты его срамила перед его друзьями. Ни один мужчина не выдержит такого отношения. Я вообще удивляюсь, как вы прожили столько лет вместе. Если бы не его уступчивость, может, и меня бы на свете не было! То, что он женился на твоей сестре, не делает им обоим чести, я согласна. Но она – это она, а ты – это ты. И не надо проводить параллелей, хоть вы и родные сёстры.

– Твой отец не уступчивый, а просто тряпка.

– Я говорю, не смей, мама!

– Послушай, доченька! – возвысила голос на том конце провода мать. – Я достаточно уже наслушалась всякого за последнее время. От тебя ещё выслушивать нотации не желаю! Сначала сама вырасти свою дочь, потом уже будешь иметь право судить о своей матери. Поняла?

– Поняла, мама, – тихо ответила Татьяна и добавила неожиданно пришедшее в голову:

– Только у меня будет сын.

– Что?! Когда? – воскликнула несчастная женщина, принявшая слова дочери буквально. Таня на секунду смолкла, а потом разразилась гоготом. Она не могла остановиться с минуту. И всё это время ничего не понимающая мать пыталась пробиться к её слуху с естественным вопросом. Когда же она, наконец, отсмеялась, ей вдруг стало всё равно. И женитьба отца на младшей сестре матери, и будущие взаимоотношения между родственниками, и своё место в будущем раскладе. Всё равно! Мать спросила свою дочь:

– И кто же папочка твоего будущего сыночка?

– А я ещё не решила, мама, – шутливо ответила Таня и добавила:

– Я пробуду дома ещё дней десять, а потом уеду обратно в Ташкент. Мне надо заканчивать университет. Я дождусь тебя или ты будешь гостить у тёти Тани ещё долго?

– Не дождёшься, – обиженно бросила мать, и в трубке зазвучали короткие гудки. Татьяна повертела смолкшую трубку в руках, загадочно улыбнулась чему-то своему и медленно опустила её на рычаг.

Отпуск в пустом доме она не догуляла, решив вернуться в университет пораньше. Делать дома было решительно нечего, и уже через неделю девушка была в Ташкенте. Полюбившийся ей восточный город встретил её во всём великолепии. Краски щедрой на дары восточной осени манили со всех сторон своим разноцветьем. Сказочно изобильные рынки ломились от фруктов и овощей, свежепокрашенные фасады домов центрального города радовали глаз гаммой светлых тонов, а столбы и фасады крупных зданий украшали флаги, вывешенные по случаю приближения череды праздников, главным из которых, разумеется, была очередная годовщина Великой Октябрьской Социалистической Революции, нигде, наверное, не отмечаемая с таким размахом, как на любящей яркие праздники узбекской земле. И хотя до неё оставалось ещё две недели, а многие простые жители Ташкента и окрестностей так и не привыкли считать этот праздник вполне своим, ежегодное украшение улиц по этому случаю оставалось всегда на подобающей торжеству высоте. Глядя на трепещущиеся на ветру полотнища знамён из окна троллейбуса, Татьяна подумала, что, если в этом, предъюбилейном году так щедро разукрасили город, что же будет на следующий, когда будет отмечаться 70-летие Октября? Жаль, подумалось ей, этого она не увидит. Этот учебный год – её последний в Ташкенте, и уже следующей осенью она будет, скорей всего, трудиться в родном городе. А может, получит распределение в какую-нибудь интересную точку на просторах необъятной страны. Главное, хорошо защитить диплом! Правда, поговаривали, что распределение скоро повсеместно отменят, и каждый будет сам искать себе работу. Но это вряд ли, как полагала девушка. Слишком удобна, в государственном смысле, такая надёжная привязка молодых специалистов к месту работы, чтоб от неё отказываться. Иначе, зачем их столько готовить? Большинство, конечно же, хочет в Москву, Ленинград, Киев, а малые города и веси так и останутся без специалистов. А это нехорошо, неправильно!

Вскоре жизнь девушки потекла привычным руслом. Лекции, семинарские занятия, работа в библиотеке, в археологическом музее. С одной разницей: наступал год подготовки защиты диплома, и количество лекционных и семинарских часов существенно уступало времени самостоятельной работы с руководителем дипломного проекта профессором Агамирзяном. Проводя с ним часы и часы за шлифовкой своего будущего, как она считала, превосходного научного текста, Татьяна время от времени вспоминала одну из реплик Гриши относительно её «ташкентской прописки» и про себя улыбалась – действительно, смешно получается, что она, русская девушка Татьяна Кулик оканчивает Ташкентский университет в Узбекистане, где её научный руководитель армянин Агамирзян, родом из азербайджанского Нагорного Карабаха. Впрочем, не особо часто размышляла студентка об этом. Тема, избранная Таней для дипломной работы, оказалась весьма загадочной и мало проработанной, отчего требовалось много времени на поиски хоть каких-то материалов по ней и продумывание таких формулировок в тексте, чтобы не вызвать огонь оппонентов на предстоящей защите на себя слишком уж бездоказательными идеями. А в то, что эти идеи верны, сама Татьяна безотчётно верила. Только никак не могла найти путь к их доказательству.

Ещё три года назад, незадолго до того, как решился вопрос с её переводом в Ташкент, чему немало поспособствовал именно Агамирзян, о чём Таня не знала, в одной из московских библиотек она случайно наткнулась на изданную в XVIII веке книжечку не известного ей Егора Классена[23], утверждавшего, что славяне обитали ещё во времена ранней античности как цивилизованный народ, имевший государство с сильной армией и могучей промышленностью, занимая пространство от Алтая до Дуная и от Белого до Мёртвого морей. Ей и самой иногда приходила в голову крамольная мысль. Если Руси всего 1000 лет, по Лихачёву и Карамзину, как могла она появиться этак сразу и вдруг, на пустом месте огромным, больше соседних, государством? Так не бывает, думала она и пыталась найти какие-нибудь объяснения или опровержения. Поиски навели её сначала на труды Ломоносова, как оказалось, по большей части либо утраченные, либо отчего-то засекреченные. Но из доступных в библиотеках крупиц, где великий учёный утверждает, что русская история подмарывается и переписывается двумя одиозными господами – Миллером и Шлёцером[24] в угоду амбициям европейских монархий, можно было составить себе смутное представление о какой-то грандиозной исторической подтасовке, давным-давно происходящей в Отечестве. Кое-что на ту же тему проскальзывало и в той художественной литературе и художественно-историческом кино, которым в ту пору увлекалась юная студентка. Тогда она была горячей поклонницей Андрея Тарковского, прежде всего как автора фильма об Андрее Рублёве. В этой ленте она нашла немало для вызревающей идеи обратиться к древнейшей истории славян и искать их следы на востоке. Однако новая тема студенческих исследований, взволновавшая девушку, надолго вытеснила этот интерес. Основной её специализацией были восточные языки и культуры, и эта тема возникла естественным образом. Яркая, как блеснувший в степной пыли золотой слиток, обронённый проскакавшим тысячу лет назад всадником, тема была и романтична, и тяжела, как его доспехи. Татьяне Кулик она казалась тем интереснее, что скудная литература по ней изобиловала противоречиями, а немногочисленные попавшиеся ей на глаза артефакты, извлекаемые из толщи земной, никак не хотели вписываться в какую-либо готовую схему. История Хазарского Каганата[25], о котором почти ничего доступного широкой публике не было известно, поманила её за собой, и, в итоге, привела и в стены Ташкентского университета, и к профессору Агамирзяну, вот уже тридцать лет усердно изучавшему следы этой некогда могущественной центрально-азиатской державы, не имея возможности опубликовать свои труды, ибо тема хазар пребывала с 1956 года под негласным запретом. То есть, учёным дозволялось копаться в этих древностях, но выносить на широкую публику выводы из своих исследований – ни-ни!

И вот её работа – на финишной прямой. Опытный, искушенный во многих тонкостях и перипетиях истории и политики, которые, переплетаясь, никогда не перестают спорить друг с другом, профессор Агамирзян приложил немало усилий к тому, чтобы облечь исследования своей подопечной в обтекаемую форму, к которой трудно будет придраться кому бы то ни было. У него Татьяна научилась премудрости эзопова языка. Под руководством многоопытного наставника Таня поубавила в максимализме, стоившего ей в прежние годы проблем в отношениях с людьми. Конечно, до конца отделаться от качества, изначально присущего ей, девушке не удалось. Периодические всплески того, что в недалёком будущем начнут величать на европейский манер «нонконформизмом», то и дело отмечали её, в целом, ровное поведение. Но, усвоив многое из уроков Агамирзяна, в сферу профессиональной деятельности эти проявления она уже не допускала давно. Дипломная работа выходила вполне корректной, не опровергала ничьих авторитетов, не изобиловала претензиями на открытия и уже по одному этому вполне могла претендовать на положительную оценку.

Когда она была полностью написана, оставалось лишь оформить обложку надлежащим образом, профессор пригласил ученицу к себе домой. Они пили чай, беседовали о будущих планах, о видах на поступление в аспирантуру, о возвращении в Москву или продолжении работы здесь, в Ташкенте. Спокойный и даже несколько вялый ход разговора не предвещал того резкого поворота, что последовал уже в тот момент, когда Тане показалось, что пора уходить. Агамирзян вдруг положил свою тёплую пухлую ладонь ей на руку и сказал, впервые вдруг перейдя на «ты»:

– Скоро, конечно, мы расстанемся. Вряд ли нам разрешат и дальше работать вместе. Это вообще редкая удача, что мне досталась такая ученица. И я тебе, Танюша, очень благодарен.

– Что вы, перестаньте, право, – смутилась Таня, высвобождая свою руку из-под руки профессора. Но он удержал её, положил ещё вторую ладонь и, глядя пристально прямо в глаза потерявшейся девушке, примолвил:

– Не спорь. Это так. Тебе не дадут поступить в аспирантуру. Ты получишь свой красный диплом и свободное распределение. Иными словами, прямой путь к безработице. Я историк, Танюша. И неплохой…

– Да вы просто замечательный историк, поверьте!

– Не перебивай. Я тебе важную вещь скажу. Как историк я очень хорошо вижу: мы все идём к пропасти. Скоро люди нашей профессии либо откажутся от неё, либо уйдут в подполье. Так уже бывало. И не раз. Но теперь другое. Нас всех, я имею в виду, всю страну, готовят на заклание. То, что началось в моём родном Карабахе, не просто трагедия. Это первый звоночек. Я знаю, что говорю, Танюша. Не перебивай. Пока не поздно, хочу сделать тебе одно важное предложение, – споткнувшись о взгляд студентки, профессор запнулся и с улыбкой пояснил:

– Нет, не руку и сердце. Это было бы смешно в моём возрасте. Хотя я и одинокий человек, и я испытываю к тебе самые тёплые чувства, и…

Профессор окончательно смешался. Пытаясь исправить почудившуюся ему неловкость, он её только усугубил, и теперь нужно было выкручиваться, дабы, не дай Бог, не заморочить симпатичной ему девушке голову. Таня неожиданно сама пришла на выручку своему научному руководителю:

– Я глубоко признательна вам и безмерно вас уважаю. Если бы я могла рассчитывать на то, чтобы в будущем нас связывала настоящая дружба, я считала бы себя счастливейшим человеком на земле. Но у меня есть человек, которого я, кажется, люблю. Во всяком случае, я не знаю, смогла бы связать свою жизнь с кем-нибудь, кроме. Да и вообще, археолог – волк-одиночка. А я, похоже, хочу быть именно археологом.

Её слова попали в точку. Профессор взял себя в руки и твёрдым голосом продолжил:

– Вот именно, дорогая Таня! Пока есть такая возможность, я хочу предложить тебе перед тем, как ты попрощаешься с университетом, съездить ещё в одну экспедицию. Ты ведь из-за травмы пропустила последнюю практику?

– Да, – кивнула Таня, – но когда? Ведь летом я уже…

– Не торопись. Во-первых, можно отложить на год получение диплома. Хоть твою практику и зачли формально, все же знают, что ты её провела в больнице. И если ты напишешь заявление с указанием причин, тебе дадут ещё полгода. Тогда диплом будешь защищать не со всеми в мае, а в ноябре. А летом, сразу после выпускных экзаменов – в экспедицию. А во-вторых, есть одно место в другой экспедиции, которая отправится на следующей неделе. Выбирай.

Таня задумалась. Первый вариант сулил ей ещё полгода жизни в прекрасном городе, который она успела искренне полюбить, полгода общения с замечательным профессором, каждая встреча с которым была ей в радость, дополнительные полгода на обдумывание не до конца додуманных научных идей. С другой стороны, в эти полгода у неё не будет стипендии, без которой свести концы с концами ей не удастся. Придётся искать дополнительный заработок. С этим нынче сложно. Да и времени на это уйдёт уйма. И что в итоге она получит? Не говоря уже о том, что с дипломом в ноябре она едва ли сможет быстро найти работу. Специалистам её профиля легче устраиваться куда-то летом, нежели зимой. Второй вариант требовал немедленного принятия решения, спешки в сборах и походил на «кота в мешке». Она не сможет толком подготовиться к экспедиции. Неделя – слишком мало!

– А куда едут на той неделе?

– Северный Казахстан. Раскопки хазарских курганов. Твоя тема, – спокойно отвечал Агамирзян, на что Таня присвистнула:

– А почему никакой информации в деканате? Чья это экспедиция? И откуда в ней место?

– Слишком много вопросов, – улыбнулся профессор, наконец, выпуская танины руки из своих. – Я тебе скажу, только ты имей в виду, информация секретная. Обещаешь молчать?

– Да кому ж мне болтать-то? – воскликнула оживившаяся девушка, уже принявшая решения безотлагательно собираться в эту поездку.

– Комитет Государственной Безопасности СССР. Прислали разнарядку на меня. Но у меня… В общем, я нашёл возможность отказаться. Медсправочка… Ну, это армянские дела! – отшутился профессор, – Я просто хочу, чтоб моё дело продолжал молодой специалист.

– Вы им назвали мою фамилию? – округляя и без того широко распахнутые серые глаза, шёпотом спросила Таня. На неё, как и на большинство советских граждан, три магические буквы «КГБ» оказывали сильное впечатление. Оно и понятно: не было в стране ведомства, располагавшего большим влиянием, нежели это. И возможности соответствующие. Если экспедицию организовывал КГБ, это должна быть экспедиция высочайшего уровня обеспечения. Но с чего это вдруг всесильный Комитет заинтересовался хазарскими древностями?

– Да, – коротко ответил Агамирзян.

Так Татьяна Кулик неожиданно оказалась в составе секретной экспедиции, цели которой никто ей не объяснил и задачи которой были сформулированы лишь по прибытии на место. Полевой лагерь, разбитый по последнему слову техники в 150 километрах севернее города Гурьев посреди казахской степи, был снабжён всем необходимым, включая даже спутниковую связь, и походил скорее на военный объект, чем на археологическую экспедицию. Лагерь охраняли солдаты внутренних войск. Для проникновения на территорию требовалось предъявить специальный пропуск с фотографией и гербовой печатью, а выход с неё разрешался участникам экспедиции только по личному разрешению коменданта. Вольнолюбивая Татьяна с трудом выполняла правила внутреннего распорядка. Только ради того, чтобы своими руками прикоснуться к полным для неё мистического смысла древним святыням, которые, как она надеялась, будут извлечены из земли этой экспедицией. Азарт охотника за древностями подогревал её нетерпение в ожидании начала полевых работ. Но стояли уже третий день, а ни работы не начинались, ни инструктаж не проводился. Странное время праздности затягивалось. Наконец, около часу пополудни третьего дня по лагерю прошла ощутимая волна возбуждения. Люди забегали от палатки к палатке. Все, включая гражданских специалистов, которых, как удалось узнать Тане, в экспедиции, кроме неё, было семь человек, объявили об общем сборе в штабной палатке. Пока люди собирались, послышался гул приближающегося вертолёта. Очевидно, прилетал какой-то большой начальник, без которого работы не могли быть начаты, как поняла Татьяна. И в самом деле, вскоре в штабную палатку вошёл в сопровождении двух невзрачных мужчин в штатском полнеющий человек средних лет с важно посаженной крупной головой, окаймлённой пышной седой шевелюрой, и крупными чертами лица. Вглядываясь в его внешность, Татьяна отметила про себя, что этот человек, очевидно, с ранних лет привык командовать. А услышав его тон, отметила ещё одно неприятно поразившее его свойство – при всей важности фигуры, властной походке и жестикуляции, суровой целеустремлённости взгляда, голос выдавал плебейскую породу. Как молодая девушка смогла отыскать именно такое определение? Сразу найденное точное слово прилепилось в её сознании к этому человеку намертво, и с тех пор, сколько бы раз ни сталкивалась она с людьми, подобными ему, она никогда не ошибалась в этом определении. Смутно различаемый родовой голос, голос крови подсказывал ей, если не с первого взгляда на человека, то, уж во всяком случае, с первого звука его голоса, кто потомок всадников, воинов и волхвов, а кто – ростовщиков, барышников и рабов. И откуда в голову пришло такое разделение людей? Но с той экспедиции она разделяла людей только так.

– Меня зовут Валентин Давыдович Целебровский, для тех, кто не знает, – отрекомендовался вошедший начальник и сразу приступил к изложению задач экспедиции. – В течение месяца вы будете отрабатывать территорию, где, по нашим данным, должны находиться около семи захоронений скифско-хазарского периода.

Таня поморщилась, услышав это: спутать скифов и хазар, смешав их в одно составное словцо, да ещё и обозвать это непонятным словом «период», когда скифы вообще не название народа, а обозначение рода деятельности[26], обычной здесь и до хазар, и после, да и поныне, мог только малограмотный человек. И этому «специалисту» они должны подчиняться? Начальник, тем временем, продолжал:

– Нас, в первую очередь, интересуют предметы из золота и драгоценных камней, представляющие историческую и государственную ценность, которые, после соответствующей научной обработки и классификации, вы должны будете передать на ответственное хранение офицеру, которого я вам представлю позже.

«Ах, вот оно, что! – сообразила Татьяна, – они тут нашли золото и решили пополнить казну! Фу, какая пошлость! Я-то думала, серьёзная наука!».

Валентин Давыдович продолжал:

– Разумеется, кроме этих предметов могут быть и другие. Каждый извлекаемый вами предмет должен быть предъявлен для идентификации капитану Дворецкому, – вперёд вышел и слегка поклонился в знак приветствия объявленный Валентином Давыдовичем офицер, – после чего вы получите распоряжения относительно того, как поступать с предметом дальше. Вопросы?

Один из «гражданских» поднял руку и спросил:

– Скажите, пожалуйста, а какие могут быть распоряжения относительно находок?

– Докладываю, товарищи, – подавив слабую усмешку, отвечал Валентин Давыдович, – первый вариант: находка имеет археологическую ценность. То есть, отвечает требованиям современной науки и может быть отобрана для дальнейшего изучения или передачи в музей. Тогда поступает команда внести в реестр, упаковать и подготовить к транспортировке. Второй вариант: находка не имеет археологической ценности, но представляет исторический интерес в связи с исследованием истории Хазарского Каганата, на территории которого мы с вами находимся. Тогда команда: внести в список осмотренных, сфотографировать, сделать тщательное описание и отложить. В случае наличия свободных мест такая находка также может быть транспортирована для дальнейшего изучения. Третий вариант: находка представляет собой археологический мусор. То есть, противореча объективным историческим данным, является позднейшим напластованием, преднамеренным вбросом, либо случайно занесённым объектом. В этом случае поступает команда об изъятии и уничтожении на месте. Ясно?

– А как отличить археологический мусор от артефакта? – не удержалась Татьяна. Валентин Давыдович бросил на неё короткий колкий взгляд ничего не выражающих карих глаз и быстро ответил:

– Вы, кажется, наш практикант Татьяна Александровна Кулик? Вам, по вашей неопытности, вопрос вполне простителен. Консультируйтесь со старшими товарищами. Они вам пояснят. Ещё вопросы?

– У меня вопрос относительно зарплаты, – подал голос долговязый мужчина из числа «гражданских», получив ответ с саркастической улыбкой:

– Уверяю вас, все останутся довольны. Деньги вам привезут 27 мая. Если вопросов больше нет, я, с вашего позволения, отбываю.

«Смешно, – подумала Татьяна, услышав последние слова начальника, – попытка изъясниться с употреблением вежливого оборота из дореволюционной практики в устах этого деятеля выглядит просто топорно. Такие люди не умеют ни просить, ни извиняться».

Валентин Давыдович покинул собравшихся, и вскоре застрекотал взмывающий в небо вертолёт, поднимая клубы пыли над степью. «Даже в том, как он прибыл и убыл, – продолжала размышлять Татьяна, – все признаки невежества и хамства. Ни поздороваться, ни попрощаться не смог, нашумел, напылил… Обязательно надо было вертолёт приземлять так близко, чтобы всем пылищи досталось?»

С утра следующего дня начались раскопки. Разведанные места захоронений были определены достаточно тщательно, и уже за первый день у каждой из работающих в поле групп имелось по нескольку артефактов. Принесла в штабную палатку для идентификации свои находки и Татьяна. Среди нескольких черепков, монет, пуговиц типично хазарского происхождения были пара странных предметов. Один – кусок рукояти кнута, на котором прочитывалась часть вытравленной по чёрной коже надписи. Незнакомые Татьяне буквы по своему очертанию напоминали одновременно славянские и греческие, но никак не походили на хазарские. Кроме того, сама выделка кожи была не такой, как у обычных для хазар изделий. Судя по всему, кнут принадлежал человеку не бедному. Но малый размер сохранившегося куска не позволял делать определённых выводов. Второй предмет – самая что ни на есть обычная деревянная ложка. Но откуда она могла оказаться здесь, в хазарской степи, где и деревьев-то нет совсем? К тому же, здешние жители никогда не пользовались деревянной посудой, всегда бывшей предметом обихода славян. Капитан Дворецкий внимательно осмотрел находки, повертел в руках и изрёк:

– Археологический мусор. Изымается.

Поздним вечером чуть в стороне от лагеря заполыхал костёр. Горели облитые керосином вещи, объявленные археологическим мусором. В том числе, кусок рукояти кнута и ложка. Наблюдая издали за пламенем, Татьяна с ужасом постигала ранее сокрытую от неё истину: параллельно с беспристрастной наукой, честно исследующей лабиринты истории, постигающей тайны человеческого бытия и законы природы, в мире действует отдающая средневековьем сила, повинующаяся неведомым профанам командам и объявляющая дозволенными человечеству лишь те знания, на которые милостиво ниспосылает своё разрешение, а остальные безжалостно истребляет. Не на таком ли костре горели книги Томаса Мора, Фаддея Воланского[27]? Не так ли полыхали костры из книг, объявленных вне закона в гитлеровской Германии?

Этой ночью Татьяна поклялась себе во что бы то ни стало найти возможность сохранить какой-нибудь «археологический мусор», если ей доведётся его найти. Случай выпал через две недели поисков. И какой случай! Она работала с одним напарником из «гражданских» на северном склоне небольшого кургана, предпоследнего из списка тех, которые им поставили в качестве задачи. Бережно, слой за слоем счищая вековую пыль с древнего захоронения, уже подарившего «советской казне» дюжину золотых изделий и слитков с изображением Тельца[28], она наткнулась на довольно крупный предмет, стоящий почти вертикально и своими очертаниями напоминающий ларец. Затаив дыхание и оглядевшись по сторонам, она продолжила неторопливо счищать с предмета слежавшиеся пласты земли только после того, как убедилась, что её напарник увлечённо вгрызается в землю в противоположном направлении и не видит, чем она занята. В течение получаса высвобождая находку из земного плена, она мало-помалу убеждалась, что это не ларец. Когда же она поняла, что перед нею самая настоящая сшитая из множества тончайших кожаных листов книга, ею овладел восторг, и она едва не забыла о предосторожности. Вовремя спохватившись, она остановилась, встала во весь рост, даже приподнявшись на цыпочки, и внимательно осмотрелась по сторонам. Не обнаружив ничьего подозрительного присутствия или взгляда, она снова присела на корточки и продолжила работу. Ещё минут через сорок она смогла разлепить несколько страниц и замерла в восхищении. Перед нею был выцарапанный белым по чёрной выдубленной коже убористый текст на том же самом языке, на котором красовалась вытравленная надпись на обломке рукояти кнута. И теперь она уже не сомневалась, что этот язык – русский. Более того, тот русский письменный язык, что существовал задолго до появления на Руси греков Кирилла и Мефодия, приспособивших упрощённую ими письменность под переводы Евангелий. Так вот что они объявляют археологическим мусором! Не уничтожение ли этого мусора и есть истинная цель экспедиции? Но как сохранить реликвию? Как уберечь и Книгу и себя?

Решение пришло внезапно. Простое до нелепости. Аккуратно завернув Книгу в полиэтиленовый пакет, один из тех, что заготовлен для артефактов, она отложила её в сторону и, взяв в руки лопату, принялась усердно копать яму в полуметре от места, где нашла сокровище. Попутно накопав несколько черепков и пару золотых монет, старательно положенных в соответствующие пакеты, она за четверть часа вырыла достаточно вместительную «могилу», в которой, шепча придуманное тут же заклинание, схоронила реликвию, после чего, продолжая шептать, насыпала над захоронением самый настоящий могильный холм. Потом внимательно огляделась по сторонам, достала из кармана свою личную реликвию, с которой до сих пор никогда не расставалась – алюминиевый стаканчик, что стащила в поезде у Григория, и, продолжая шептать, бросила сверху на холмик, припорошив сухой глиной.

Завораживающе наивные, как лепет ребёнка, слова самочинной молитвы, соединяющие церковно-славянский язык Кирилла и Мефодия с русскими дохристианскими символами и корнями, по наитию пришедшие в юную голову, поддержали и укрепили девушку. Лихорадочно подбирая вокруг своего тайного захоронения совсем не интересные ей археологические «безделицы» – для отчёта, она укреплялась в уверенности, что обязательно вернётся на это место, разыщет реликвии, из которых одна будет ей своеобразным маячком, по зову которого отыщется и вторая, тем самым, сохранив священную Книгу. Не могла знать в те минуты Татьяна, вдруг ощутив боль в давно, казалось бы, сросшейся кости ноги, что путь к заветному месту будет долог. Не знала, что на этом пути будет подстерегать её столько тяжёлых потерь. Сначала – любимый профессор. Незадолго до защиты диплома Агамирзян скоропостижно скончается от сердечного приступа, и на главную профессиональную битву его ученица выйдет без наставника. Учуяв возможность поглумиться над внезапным «сиротством» воспитанницы Агамирзяна, на её защиту прибудет капитан Дворецкий, ко всему вдобавок, кандидат исторических наук и доцент какого-то университета. Вести себя он будет так, точно защищается не потенциальная краснодипломница и круглая отличница, а провинившийся двоечник. Завалить её ему не дадут. Но «красного диплома» Татьяна Кулик не получит, и про её работу на тему «Персидские, тюркские и славянские аспекты в истории Хазарского Каганата» будут ходить анекдоты. А всего через два года после неудачной защиты выпускницы Ташкентского Государственного Университета из его библиотеки исчезнут оба экземпляра этой работы. И никто по этому поводу не только сокрушаться не будет, даже не спохватится. А пройдёт ещё немного лет, и сами воспоминания о том, что когда-то в этих стенах учились студенты по направлению из Москвы, будут затираться и объявляться чьей-то досужей выдумкой. И наступит время, когда свой диплом Таня не сможет даже предъявить при устройстве на работу, поскольку это будет «никчёмный диплом второсортного иностранного государства».

Но до тех времён ещё далеко, Татьяне предстояло пережить несколько напряжённых месяцев, до новой весны, прежде чем она сможет, наконец, выехать в Северный Казахстан, где отыщет в степи заветный вскопанный собственноручно курган, извлечь свои заветные святыни, и, со всеми предосторожностями, на случай возможной слежки, перекладными, через Оренбург, добираться домой. И ещё как нескоро сможет она приступить, наконец, к расшифровке древних текстов. Коротая за ними весь свой досуг, таясь глаз, шаг за шагом приближаясь к разгадке языка и пониманию заложенных в нём смыслов. И в волшебную новогоднюю ночь, когда цифры 1989 будут сменяться цифрами 1990, придёт озарение, благодаря которому сможет она, наконец, прочесть Книгу, овладев ключом к древнему языку, на порядок превосходящему по своему богатству современные, вместе взятые. И поймёт она важную истину: что все они, эти позднейшие языки – по сути, производные от одного древнейшего.