Читать книгу Волшебники. Начало. Книга 2. Роман-сказка о будущем и прошлом нашей планеты - Михаил Лекс - Страница 2

Лютый посмотрел на серафима Михаила.

– А Вы, простите, кто? – спросил Лютый у Михаила.

– О, господин главный Бандит планеты, можете не извиняться, – сказал Михаил. – Я и мой друг Гавриил носим высшие ангельские чины и занимаем самое высокое положение в Божественной Иерархии далекого прошлого. Того самого, из которого Вы только что вернулись.

– Вы это серьёзно? – спросил Лютый у Михаила. – Господа, он не шутит? – спросил Лютый, обращаясь ко всем, кто сидел за большим овальным столом в камере №64.

– Скорее всего, они не шутят, – сказал главный идеолог планеты. – Вы бы видели, какие чудеса они нам здесь являли. Ваш заместитель, извините за резкость выражений, воткнул свой ржавый тесак вот этому господину в бок. Вогнал все сорок сантиметров стали как в кусок горячего пластилина, а ему хоть бы хны. Ну даже не поморщился. Сейчас я даже уверен, что он вообще не заметил этой выходки Вашего заместителя. И вот, сидит как ни в чём не бывало.

– Друзья, в конце концов, это не совсем деликатно с вашей стороны обсуждать нас в нашем присутствии так, как будто нас здесь и нет, – сказал Гавриил. – Вас, собственно, что удивляет, Александр Сергеевич? То, что мы серафимы? Или Вас удивляет то, что серафимы здесь, в тюрьме, в камере №64? Или Вы вообще не допускаете нашего существования и поэтому удивляетесь?

– Меня, если честно, удивляет всё, – ответил Лютый. – И всё, что Вы перечислили, – верно. Я не понимаю, как вы можете быть. Вас в принципе быть не должно. Вы – сказка, вы – миф, вы – легенда, вы – нереальны.

– Почему? Откуда такая уверенность? Откуда такая категоричность? – спрашивал Михаил. – Вы верите в Бога?

– В Бога я верю, – сказал Лютый. – Но появись здесь кто-то, кто заявил бы мне, что он – Бог, то я бы усомнился. Тем более, что… Насколько я знаю, двести пятьдесят миллионов лет назад на Земле были другие Боги. Неужели это я? Неужели это я вас впустил в наше время? Скорее всего, именно я и есть причина того, что вы сейчас здесь. Волшебники открыли дверь в прошлое и вы сумели проскочить через неё в наше время. Точно! Я – к вам, а вы – к нам… Как же я сразу-то не догадался.

– Всё это конечно забавно, но не более того, и я предлагаю оставить этот пустой разговор, – предложил Гавриил, – мне не очень приятно доказывать кому бы то ни было свою принадлежность к ангельскому чину, а тем более посвящать всех в то, как мы здесь очутились. Во-первых, Вы всё равно не поймёте, а во-вторых, это унизительно. Тем более что и господин Жир Туран Вам уже сказал, что одного из нас пытались убить, но это не удалось. Неужели и это чудо Вас не убеждает, что мы – ангелы?

– Чудеса меня ни в чём не убеждают, – ответил Лютый. – После своего знакомства с Финансистами, с Чиновниками, с Философами и Волшебниками, а с последними тем более, меня уже трудно чем-то или кем-то удивить. Эти ребята, – Лютый оглядел сидящих за овальным столом в камере№64, – выделывали и не такие фокусы. Но Вы правы в другом. Унизительно доказывать что-либо, что в доказательстве в принципе не нуждается. Я верю Вам. Моё первоначальное изумление скорее возникло по причине, что до этого я с ангелами никогда не встречался и менее всего готов был встретить их здесь, на Земле, в Первом Союзе, в тюрьме Санкт-Петербурга, в камере №64.

– Мы и сами, если честно, не думали, что нам придётся сидеть в тюрьме, – сказал Михаил. – Но есть силы, которые намного превосходят наше их понимание, есть силы, которые пока не доступны нашему пониманию. И эти силы запросто могут сотворить и не такое.

– Вы говорите о божественной силе? – спросил Ил Луирим.

– Ну что Вы. Ни в коем случае, – сказал Михаил. – Сила Господа нашего не имеет к этому никакого отношения. Я говорю о силе непредсказуемой. О той силе, которая существует, но которая не осознаётся теми, кто ею обладает, кто ею владеет. Именно эти силы и заставили нас появиться на Земле, в Первом Союзе, в тюрьме Санкт-Петербурга, в камере №64.

– И что это за сила такая? – спросил Гор Дэл.

– Вы скоро об этом узнаете, – ответил Гавриил. – Не будем торопить события. Всему своё время. Могу сказать одно, что вы уже очень близко к тому, чтобы это узнать.

– В каком смысле? – спросил адмирал. – Когда Вы говорите, что мы близко, то кого имеете в виду? Всё человечество или какую-то отдельную её часть? Конкретную секту? Или лучших представителей современного человечества?

– Всё человечество, адмирал, абсолютно всё, без какого-либо исключения и без каких-либо лучших или худших, – ответил Гавриил. – А про лучшую часть человечества – это Вы здорово пошутили.

– Да, молодец, – воскликнул восторженно Михаил, – шутка хорошая. Надо будет запомнить.

– Но, господа или друзья, не знаю, как вам больше нравится, чтобы мы вас называли, замечу, что мы отвлеклись, – сказал Гавриил. – И хотя, я согласен с теми, кто утверждает, что ни в коем случае никуда спешить не надо, однако замечу, что и излишних проволочек тоже устраивать не следует. Время, при всей своей бесконечности, ограничено конкретными целями и планами, задачами и проектами и имеет пусть и относительные, но рамки, а потому я предлагаю не злоупотреблять им. Предлагаю закончить наш разговор и послушать Александра Сергеевича. Ещё два часа назад я был уверен, что очутился здесь для того, чтобы разобраться в вопросах генетической сущности, однако, теперь мне ясно, что очутиться здесь нас заставила иная проблема. Я говорю о перемещении во времени. Скажу честно, Вы первый из людей, Александр Сергеевич, кто смог преодолеть время. До Вас это было возможно исключительно в фантастических произведениях. Нам интересно и то, что в фантастических произведениях говорится о том, что путешествия в прошлое могут нарушить картину мира. Вы понимаете, на что я намекаю? Что появление в прошлом и воздействие на него способны изменить и картину уже свершившегося будущего. Однако, Ваше путешествие не нарушило никакой картины. Всё идёт, как и шло. И нам это интересно.

– Это действительно интересно, – сказал Лютый. – Но более всего это замечательно и Вы абсолютно верно это подметили, что не при каких обстоятельствах невозможно повлиять на будущее и его изменить, даже оказавшись в прошлом. Это настолько восхитительно, друзья, что сразу и не объяснишь. Но это и очень поучительно. Я расскажу вам всё. Но прежде, чем я начну рассказывать, предлагаю позавтракать. У нас ещё есть целый час времени, рассказ мой будет не коротким и слушать его на пустой желудок не очень приятно. Вы как?

– Замечательное предложение, – воскликнул адмирал Шкуро. – Александр Сергеевич, Вы – гений. Дайте я Вам пожму руку. Вот умеете Вы понимать людей. Завтракать, друзья, все идём завтракать и без каких-либо возражений.

– А нам что делать? – спросил Михаил. – Мы не хотим завтракать.

– Идите в Таврический сад, – посоветовал Лютый. – Погода сейчас замечательная, парк открыт. Походите, подышите свежим воздухом, подумайте. Там очень хорошо думать именно с утра, когда народу немного. Говорят, там скоро будет очень весело. Волшебники собираются именно там провести ежегодный конкурс религий. Наверное, вы даже сможете принять в нём участие. Почему, нет? Попробуйте. Испытайте свои силы. Вдруг, займёте первое место. Тогда на целый год Бог будет на вашей стороне.

– Подышать свежим воздухом – это Вы здорово придумали, – с сарказмом сказал Михаил. – Принять участие в конкурсе религий и заручиться на целый год поддержкой современного Бога? И это звучит весело. Ну да ничего не поделаешь. Воспримем и это, как шутку дня.

– Им доставляет удовольствие над нами издеваться, – сказал Гавриил. – Конкурс религий, я так понимаю, – это тоже одна из их шуток.

Оба серафима встали и вышли из камеры №64. Они действительно ещё не понимали, что оказались в далёком будущем, в котором даже Бог уже не тот, каким был раньше и который на многое смотрит иначе, и во многом изменил свои взгляды. Они просто пошли гулять в Таврический сад, благо погода была замечательная и парк открыт. За ними из камеры №64 вышли и все остальные. Что удивительно, Волшебники, как и все, покинули камеру №64 через дверь. Чудеса…

Глава вторая

Главные люди планеты шли по Литейному проспекту, все вместе, взявшись за руки. Со стороны они напоминали выпускников школы, которые гуляют по городу, счастливые, что навсегда покончили со своим кошмарным прошлым, и пылающие любовной страстью к своему, как они думают, светлому будущему. Аф Фабр шёл вместе в Великим Ко, Жир Тураном и Ил Луиримом. А чуть позади шли Гор Дэл, Лютый и его заместитель, Гаврилов и Шкуро. Остальные заключенные разбрелись в другом направлении, кто куда.

– А кто, собственно, такие, эти самые серафимы? – спросил президент у адмирала Шкуро, когда они выходили на улицу.

– Серафимы-то? А кто их знает, кто они? – об этом лучше будет спросить у Волшебников. Господин главный Волшебник, – окликнул Шкуро главного Волшебника. – Кто такие серафимы? Из какой они сказки?

– Серафимы-то? Ну как Вам сказать. Они – не из сказки. Они – из религии далёкого прошлого. В том далёком прошлом на Земле правили несколько Богов. Серафимы – это самые могущественные воины одного из правящих Богов. Тогда ещё не проводились конкурсы религий и всё решалось простым кровопролитием. Серафимы – это ангелы такие. Только самые главные, – ответил Великий Ко. – Их, ангелов, девять чинов. А серафимы – высший ангельский чин.

– А в чём заключается их превосходство над другими? – спросил президент.

– Превосходство-то в чём заключается? Ну, в первую очередь в том, что они, серафимы, значит, ближе всех к своему Богу на духовном уровне.

– А в остальном? – спросил президент.

– А всё остальное вытекает уже из этого главного, – ответил Великий Ко. – Ведь быть ближе всех к своему Господу на духовном уровне – это уже многое значит. Например, это говорит о некоторых личных способностях, заслугах и прочем, что позволило занять такое высочайшее положение.

– Как интересно, – заметил уже сам для себя президент. – Девять ангельских чинов. А девятый ближе всех к Господу. Замечательно. Двести пятьдесят миллионов лет назад люди были не столь уж глупы. Так Вы говорите, что все вопросы решали не конкурсами, а… простым кровопролитием? Как это… мудро! Гайдар Тимурович, а что если и нам у себя ввести нечто подобное. Придумаем девять чинов и распределим по ним всю нашу команду. Дадим им какие-нибудь названия и пусть выслуживаются. Наградой за выслугу будет непосредственная близость ко мне не только на духовном уровне, но и на физическом. Как Вам моя идея? Я, правда, внёс в неё некоторые изменения, но так ведь прошло столько лет. Наверное, двести пятьдесят миллионов лет не прошли даром и человек многому научился за это время. А?

– Идея, господин президент, глупее не придумаешь, – ответил Шкуро.

– Это почему ещё? – обиделся президент. – Им, значит, можно, а мне нет? Или Вы полагаете, что глупость возможна и в окружении Господа, пусть даже и далёкого прошлого?

– Сравнили тоже: Вы и Господь, – сказал Шкуро. – Вы – кто? Вы – не более, чем кусок дерьма, господин президент, в сравнении с Господом, пускай даже и далёкого прошлого. Это что, ради Вас мы должны пупы свои надрывать, дабы Вас непосредственно лицезреть? Опомнитесь, президент. Быть непосредственно с Богом – это безусловное счастье и радость. Что же касаемо того, чтобы быть непосредственно рядом с Вами, то это более схоже с пыткой. Так что, господин президент, этот фокус у Вас не получится.

– Интересно Вы рассуждаете, Гайдар Тимурович, – сказал президент. – И давно Вы так думать стали? Почему только сейчас я узнаю от Вас, что Вы меня с дерьмом сравниваете?

– Я не Вас с дерьмом сравниваю, – ответил Шкуро. – Я говорю о степени Вашего с Богом отличия. Это в сравнении с ним, Вы – не более, чем дерьмо. Но, возможно, что здесь я несколько резко выразился, но это только по той причине, чтобы остановить Вашу фантазию, ввести в своей системе подобного рода иерархию.

– Гайдар Тимурович прав, – вмешался в разговор Лютый. – Вы извините, что я вмешиваюсь, но, став случайным слушателем, а следовательно, свидетелем вашей беседы, не могу не вмешаться. Вы, господин президент, не стройте больших иллюзий на свой счёт. Тот факт, что станочник Житковский устроил весь этот спектакль с Вашими фотографиями, ещё ни о чём не говорит. И тот факт, что Ваши портреты продаются по всему государству, ещё не означает безусловную любовь к Вам со стороны граждан страны нашей.

– Я не знаю ни о каком Житковском, – сказал президент. -Что до моих изображений: портретов и фотографий, то это исключительно по желанию самих граждан. Ведь так, Гайдар Тимурович? Вы же мне сами говорили, что народ жаждет видеть своего лидера постоянно? Ведь так?

– Нет! Не так всё, – ответил Шкуро.

– Как, не так? – спросил президент и казалось, что ещё немного и он заплачет. – А как же тогда?

– Да никому Вы не интересны, господин президент, – отвечал Шкуро. – Вы даже жене своей уже не интересны. И дети Ваши Вас уже видеть не хотят, поэтому и отпросились за границу, дабы быть от Вас подальше. И в самом деле, господин президент, ну Вы же взрослый человек, Вам же скоро уже… сколько лет-то! Ну неужели Вы сами не можете понять, что смешны? Неужели Вы сами не осознаёте всю глупость данного положения?

– Какого ещё положения? – спросил президент. – Я ничего не понимаю.

– Того самого положения, которое сложилось с Вашими портретами, фотографиями. Зачем всё это? Кому это надо?

– Я ничего не понимаю, – говорил президент. – Дурацкое положение, в котором я оказался, не даёт мне возможности всё хорошенько обдумать. Какие портреты? Какой ещё станочник Житковский? Ну, допустим, выкинули в продажу пять тысяч моих портретов. Ну и что из того? А со станочником Житковским, что ещё за история?

– Про пять тысяч экземпляров – это Вы, господин президент, несколько погорячились, – ответил Шкуро. – Пара десятков миллионов экземпляров, не хотите?

– Как это… миллионов? – спросил президент.

– А вот так, – ответил Шкуро. – Зайдите в любой книжный магазин, загляните в любой газетный киоск и Вы поймёте.

– Скажу более, – вмешался Лютый, – Ваши изображения, господин президент, продаются не только в книжных магазинах и газетных киосках, но и даже в гастрономе.

– Как в гастрономе? – спросил президент.

– Очень просто. В рыбном отделе. Между палтусом и красной икрой. По тысяче восемьсот за портрет в платиновой раме. Забыл вот только фамилию художника.

– А фамилия художника – Чайковский, – подсказал Жир Туран.

– Вы всё врёте, – сказал президент, – этого быть не может. Не может такого быть, что мои фотографии продают в рыбном отделе между палтусом и красной икрой. И художника с фамилией Чайковский тоже быть не может. Вы всё врёте, гражданин Лютый.

– Какой смысл мне врать? – спросил Лютый. – Да и зачем?

– Затем. Вы таким образом мне мстите за те оскорбления, что я нанёс Вам в далёком прошлом, – сказал президент. – Вы решили, что раз уж не смогли меня убить, то вот таким образом отравить и изгадить моё существование на планете.

– Ну, Вы скажете тоже. Убить Вас я бы мог прямо сейчас, если бы этого хотел, – сказал Лютый. – Только более я этого не хочу. И Вы мне абсолютно не интересны, Гаврилов. Мне вообще уже ничто не интересно. Более всего мне противно то, что сейчас с нами всеми происходит. Что до того, что я вру, то это легко проверить. Зайдите в гастроном и сами увидите.

– В какой гастроном? – спросил президент.

– В любой, – ответил Лютый.

Глава третья

– Так Вы утверждаете, что зайди мы в любой гастроном, и там обязательно увидим мой портрет? – спросил президент.

– Мало того, что мы увидим Ваш портрет, господин президент, – сказал Лютый, – но кроме этого, портрет этот Ваш ещё и продаваться будет, и Вы сами запросто сможете его купить.

– Этого не может быть, – утверждал президент. – Господа, ну сами посудите, ну как такое возможно? Ведь это даже не абсурд, это… это намного серьёзнее. И если такое существует в действительности, если в действительности мои портреты продаются в гастрономе, в рыбном отделе, между палтусом и красной икрой… Ну тогда я не знаю. Тогда у меня только один выход – покончить с собой.

– Глупость какая, – сказал Жир Туран. – Причём, глупость ещё большая, нежели Ваши портреты в рыбном отделе. К ним, по крайней мере, мы уже привыкли. Во всяком случае, нам и в голову никогда не приходило винить Вас, господин президент, в том, что Ваши портреты продаются везде, куда не плюнь. Но кончать по этой причине жизнь самоубийством?… Это более чем странно.

– Это Вам странно. И странно Вам это по той причине, что Вы, по-видимому, есть человек без совести и чести. А для нас, – гордо так воскликнул президент и посмотрел на адмирала, – для людей, обременённых властью, честь и достоинство, а также и совесть, есть высшее достояние. Но, Вы правы. О самоубийстве ещё пока рано. Я до сих пор уверен, что ничего подобного нет. Я нисколько не сомневаюсь, что всё это не более чем глупая шутка. Да, господа, теперь я уверен, что это не более чем розыгрыш. И дабы вы сами в том убедились, – сказал президент и хитро подмигнул всё тому же адмиралу, которого очень сильно тревожили эти подмигивания президента, – я предлагаю зайти вот в этот гастроном.

Они в это время как раз проходили мимо одного гастронома. Все с огромным удовольствием, что очень удивило президента, приняли предложение зайти в гастроном.

– Ну, господа, и где мои портреты? – спросил президент, войдя в гастроном и оглядываясь. – Где? Нет!

– В рыбный отдел загляните, – посоветовал Лютый.

Зашли в рыбный отдел. Нигде не было никаких портретов.

– Ну и где? – уже довольным голосом спросил президент.

– Сейчас узнаем, – сказал адмирал. – Любезный, – обратился Шкуро к продавцу, – а что, портреты вождя нации, президента Первого Союза уже все разобрали?

– Шутить изволите, господа? – спросил продавец. – Вы бы ещё позже зашли. Портреты президента, если купить желаете, то с вечера нужно очередь-то занимать. Вы бы ещё к закрытию пожаловали.

– Стоп, – крикнул президент. – Вы это оставьте, – сказал президент продавцу. – Здесь и сейчас шутки не уместны более чем когда-либо. Отвечайте прямо и честно. Были мои портреты в Вашем отделе или нет?

– С утра были. Но уже к обеду остался один, – отвечал продавец, – и я его припрятал. Но, уверяю вас, господа, что не для себя, поскольку у меня этих портретов дома штук десять. Это меня попросил один мой старый приятель, мы вместе с ним учились в школе, вот он и попросил меня попридержать Ваш портретик, господин президент. Да Вы и сами сможете в этом убедиться, он буквально через минуту за ним придёт.

И действительно. Буквально через минуту пришёл какой-то мужик, очень наглый и небритый, и потребовал портрет.

– Я не опоздал? – спросил небритый у продавца. – Портретик не ушёл?

– Здесь твой портрет, – отвечал продавец и достал из-под прилавка огромных размеров картину, писанную маслом, полтора на метр, в большой, тяжёлой, позолоченной раме. Плати в кассу полторы тысячи и забирай. Одни неприятности из-за тебя.

Мужик расплатился, забрал портрет президента, посмотрел на настоящего президента, ухмыльнулся и пошёл своей дорогой.

– Даже автограф не попросил, – грустно произнёс президент. – Выходит, всё это правда? Выходит, я сам стал культовой личностью? За пятьдесят миллионов лет до конца света? Это грустно. Но что это ещё за история со станочником Житковским?

– Гнусная история, господин президент, – ответил Шкуро. – Пойдёмте в столовую; там, за яичницей с парой сдобных булочек, да за бутербродом с ветчиной, да за горячим кофе со сгущённым молоком, я, так и быть, расскажу Вам историю про станочника Житковского и его лояльность по отношению к Вам, господин президент.

– И его, простите, что по отношению ко мне? – спросил президент. – Лояльность?

– Ни слова более до тех пор, пока не съем яичницу, не откушу три раза бутерброд с ветчиной и маслом сливочным, и до тех пор, пока не глотну горячего сладкого кофе, и не захрумкаю всё это дело маринованным огурчиком, – сказал Шкуро.

– Маринованным огурчиком, – тихо повторил Жир Туран, записывая что-то себе в блокнот.

Все облегчённо вздохнули и пошли в столовую.

Глава четвёртая

Столовая находилась рядом с гастрономом. Сели за один стол. Шкуро с нетерпением ожидал завтрака. Адмирал очень хотел есть и думать ни о чём более не мог, как только об еде.

– Почему официанта так долго нет? – спрашивал Шкуро и нервно оглядывался по сторонам. – Безобразие. Так есть охота, а официанта нет.

– Да подождите Вы, адмирал, – сказал президент, – ведь только вошли, ещё и минуты не прошло.

– Почитайте пока меню, – посоветовал Лютый.

– Не хочу я ничего читать, что я в библиотеке, что ли? – сказал Шкуро. – Я сюда не читать, а завтракать пришёл. Да где же, чёрт возьми, официант.

Шкуро огляделся по сторонам и громко, так, чтобы все слышали, заорал:

– Официанта можно?

– Что желаете? – спросил появившийся вдруг официант. – Есть каша манная с маслом сливочным. Макароны есть. Греча закончилась.

– Какая греча? – спросил Шкуро. – Какая греча? Вы это бросьте. Никакой гречи, никакой каши манной, а тем более никаких макарон.

– Как же так? – удивился официант. – Если не манную кашу и не макароны, то что же Вы собираетесь кушать?

– Это, как его, – говорил Шкуро, – Вы, официант, воля Ваша, конечно, но чего-то вроде как не туда поехали. Кушать мы будем яичницу, ветчину, масло сливочное, булочек побольше, сыр с плесенью, ватрушек, – Шкуро подумал ещё и добавил, – и кофе! Сгущённое молоко и много чёрного крепкого кофе. Но только не растворимого, а варёного. И огурцов маринованных – штук пять.

– Есть макароны, есть манная каша, – сказал спокойно официант.

– Мне макароны с маслом, – сказал Лютый.

– А мне манную кашу, – попросил Жир Туран.

– И мне макароны, – сказал Аф Фабр.

Великий Ко попросил манную кашу. Гор Дэл заказал двойную порцию макарон. А Ил Луирим заказал и кашу, и макароны.

– Вы что будете? – спросил официант у президента.

– Макароны буду, – ответил президент. – С маслом сливочным можно?

– Можно, – ответил официант и посмотрел на Шкуро. – Ну а Вы определились? Каша? Макароны?

– Стоп, – сказал Шкуро. – Или я чего-то не понимаю в жизни, или здесь творится что-то странное. Почему в Вашей столовой ничего, кроме каши манной и макарон, нет? Почему?

– Была греча, – отвечал официант. – Но греча закончилась. Вчера не заказали и варили остатки, вот греча и кончилась.

– Да что Вы мне всё про свою гречу талдычите, – не сдержался и повысил голос Шкуро, – Заладили одно и то же, греча закончилась, греча закончилась. Плевать я хотел на вашу гречу. Я в жизни никогда гречу не ел и есть не собираюсь, если с ума не сойду, конечно. Вы прикидываетесь идиотом или в самом деле умственно отсталый? Я не про гречу Вас спрашиваю, Вы понимаете?

– Нет, я не понимаю, о чём Вы меня спрашиваете, – отвечал официант спокойно, не обращая никакого внимания на излишнюю эмоциональность Шкуро и его повышенный тон, – ладно, Вы пока подумайте, а я принесу господам их порции.

Лютый с невыразимой тоской наблюдал всё происходящее. Он никогда ещё не чувствовал себя так плохо. Более всего его поражал тот факт, что и Аф Фабр, и Великий Ко наблюдали за всем происходящим с каким-то абсолютным равнодушием. Со стороны складывалось впечатление, что Волшебников нисколько всё происходящее не беспокоило, а даже наоборот, всё это их радовало. Они спокойно сидели, спокойно на всё смотрели и, по-видимому, чувствовали себя более чем превосходно. Тогда как Лютого от всего происходящего просто тошнило.

– Чего мне думать? – заорал вслед уходящему официанту адмирал. – Чего мне думать-то, господа, – говорил Шкуро уже всем сидящим за столом. – И мне не понятно ваше поведение. Вы что, действительно собираетесь кушать макароны? Или манную кашу?

– Так нет же ничего больше, – сказал Жир Туран. – Вы, Гайдар Тимурович, задаёте какие-то странные вопросы, ладно если бы было что-то ещё. Но Вам же ясно дали понять, что греча закончилась, и что остались только макароны и манная каша. Чего здесь не понятного-то?

– Нет и в самом деле, Шкуро, Вы действительно дурак или прикидываетесь? – спросил Ил Луирим. – Разнервничались, накричали на ни в чём неповинного официанта.

– Да он вообще ведёт себя по-свински, – сказал Ил Луирим.

– Это Вы про меня? – спросил Шкуро у Ил Луирима.

– Про Вас, про кого же ещё, – отвечал главный Финансист планеты. – Здесь второго такого, как Вы, – нет.

– Слушайте Вы, главный спекулянт планеты Земля, я про Вас молчу, – сказал адмирал. – Ещё не известно, что Вы из себя представляете.

«Господи, как тошно», – думал про себя Лютый.

В это время официант принёс заказ и все стали кушать. Шкуро с ненавистью наблюдал за всем происходящим.

Глава пятая

– Как же так можно? – сам с собой разговаривал Шкуро. – Зачем же так издеваться-то над людьми? Ну ладно, допустим, что я виноват и заслуживаю наказания, оказался в тюрьме справедливо; допустим, что в столовой действительно ничего нет; но ведь тогда столовую необходимо закрыть, а на её двери повесить табличку, мол, столовая закрыта ввиду отсутствия еды, и не издеваться над заключенными.

– У Вас, Гайдар Тимурович, какое-то странное представление об еде, – сказал Жир Туран.

– Да? Вам так кажется? – мрачно отозвался на эту реплику Шкуро. – И что такого странного, интересно, Вы нашли в моём представлении об еде?

– Да всё странно, – сказал Жир Туран. – Взять хотя бы тот факт, что Вы отказываетесь кушать макароны.

– Макароны? Вы это серьёзно? Так вот знайте, милостивый государь, я не макароны отказываюсь кушать, а я отказываюсь кушать одни только пустые, без всего, макароны, – сказал Шкуро. – Потому как одни только макароны, макароны, в которых ничего кроме макарон нет, – это не еда.

– Во-первых, они не пустые, – сказал Великий Ко, – а со сливочным маслом.

– Издеваетесь? – ухмыльнулся Шкуро. – Масло сливочное? Вы ещё масло сливочное едой назовите. Скоро до того дойдёт, что нам будут просто масло сливочное без всего подавать, а мы будем это называть едой.

– Что Вас не устраивает, Гайдар Тимурович? – спросил Гор Дэл. – Ну не хотите макароны, возьмите кашу манную.

– Вот гляжу я на Вас, господин главный Чиновник, и все мои худшие опасения относительно вас, Чиновников, находят своё подтверждение.

– Вы это о чём? – спросил Гор Дэл.

– Да всё о том же, господин Дэл, – грубо ответил Шкуро. – Я всегда говорил, что нормальный человек никогда не сможет стать Чиновником.

– Шкуро, прекратите, – сказал президент. – Не хотите есть, так и скажите.

– В том-то и дело, господин президент, что я хочу есть, – сказал Шкуро. – Только я хочу есть, а не впихивать в себя макароны, и я никогда не позволю себе опуститься так низко.

– Вы полагаете, что все мы низко опустились? – спросил Ил Луирим.

– А Вы, господин, богатейший человек планеты, опустились ниже всех, – сказал Шкуро.

– Это почему ещё? – спросил Ил Луирим. – Почему это я опустился ниже всех.

– Потому как Вы есть самый богатый человек и должны были бы первым показать пример того, как должен вести себя настоящий человек. Вы не имеете права плохо питаться. Вы, в первую очередь, именно Вы не имеете права есть пустые макароны.

– Что же мне, с голоду нужно помереть? – спросил Ил Луирим. – Ведь нет же ничего больше? Или я ошибаюсь?

– Что значит нет? – спросил Шкуро. – А деньги Ваши на что? Прикажите, и Вам принесут всё, что только пожелаете. Вы же, напротив, жрёте эти слипшиеся макароны, да ещё и кашу манную, и счастливы.

«А что если взять сейчас и убить их всех? – думал в это время Лютый. – Всех убить. Волшебников расстрелять, Философов повесить, Финансистов – на электрический стул, и Чиновников с ними рядышком, заместителя своего – на кол, а Гаврилова и Шкуро четвертовать. Как они могут всерьёз сейчас обсуждать какие-то макароны? А что если они все сошли с ума? А что если они все нормальные, а это я сошёл с ума? Почему Раиса меня не любит? Чем я хуже этого Аф Фабра? Сидит вон, смотрит и улыбается. Весело ему, видите ли. Так вот и дал бы ему по зубам, сволочь.»

В этот момент Аф Фабр резко посмотрел на Лютого и укоризненно покачал головой, от чего Лютому стало жутко и его прошиб холодный пот.

«Мысли мои читает», – с ужасом подумал Лютый и ещё больше от этой мысли испугался.

– Какая разница, что есть, – спросил Ил Луирим. – Лично я не вижу никакой разницы.

– И плохо, что не видите, – сказал Шкуро, – скоро вообще всё перестанете замечать. Превратитесь в робота и будете питаться одним только рисом с машинным маслом. Так нельзя. Вы тем самым убиваете в себе всё лучшее, что есть в человеке.

– Что именно? – спросил Аф Фабр.

– Умение разнообразно и красиво кушать. Вот что, – сказал Шкуро. – Но вам, Волшебникам, этого не понять. Чего про вас говорить, когда вы уже просто конченные люди. С вами уже нельзя никаких дел иметь. Вы мало того, что потеряли основной смысл жизни, но ещё к тому же и не способны понять это.

«Скорее всего это я чего-то не понимаю, – думал, напуганный подозрениями насчёт того, что Аф Фабр читает его мысли, Лютый. – Наверное, сейчас, здесь, в этой столовой, за этим столом обсуждается очень важная тема, но только я не вник в её суть. Надо вникнуть. Надо постараться понять. Скорее всего, сейчас они решают что-то очень и очень важное для всех людей планеты. Обычно так и бывает, что в самых глупых местах и за глупыми разговорами, решаются наиболее глобальные вопросы. Надо только вникнуть, надо постараться понять.»

– Про смысл жизни можно поподробнее, – вдруг вмешался в разговор Лютый.

– А что здесь подробнее-то говорить? – спросил Шкуро. – Человек создан для того, единственно, чтобы есть. В еде, вот в чём смысл жизни. А богатые люди могут позволить себе жрать всё подряд, так как они могут позволить себе любое лечение. Равнодушные к еде люди, как правило, бесцельные люди. С ними не стоит иметь никаких дел. С ними не интересно. Более того, эти люди сами себе не интересны. Задайтесь вопросом, господа, какой смысл жить, если не хорошо кушать?

– А хорошо кушать это как? – спросил Аф Фабр.

– Этому необходимо учиться, – отвечал Шкуро. – Что Вы думаете, что вот так, за пять минут, я Вам объясню, что значит хорошо кушать? Порой на это уходит вся жизнь. И только к концу жизни человек начинает понимать, что же значит в действительности хорошо кушать. Во всяком случае, нормальные люди, уже с самого раннего детства, как только научатся говорить, интуитивно понимают, что значит хорошо кушать. И уверяю Вас, что Вы редко увидите ребёнка, который бы вот так, как Вы, спокойно сел кушать на завтрак пустую манную кашу. Ни один ребёнок не стал бы так поступать. Но Вы уже настолько извратили свой вкус, что запросто можете давиться этой кашей с комками, или слипшимися макаронами. Я Вас ненавижу.

– Официант, – крикнул Великий Ко.

– Слушаю, – спросил тут же подскочивший официант.

– Принесите начальнику Имперской Службы Безопасности чего-нибудь покушать, – сказал Великий Ко.

– Чего именно? – спросил официант.

– Чего-нибудь во вкусе конца девятнадцатого и начала двадцатого веков, – сказал Великий Ко.

– Будет сделано, – сказал официант и пошёл выполнять заказ.

Адмирал Шкуро удивился, но не сказал ни слова. Всё это его несколько озадачило. Ему было интересно, что будет дальше.

Глава шестая

– Не угодно ли будет господину пересесть во-он за тот столик? – обратился официант к Шкуро.

– С какой стати? – удивился Шкуро. – Зачем мне пересаживаться за во-он тот столик?

– Дело в том, что конец девятнадцатого и начало двадцатого веков на этом столе Вам будет кушать не совсем удобно, – деликатно произнёс официант. – Сказать по правде, так и вовсе будет невмоготу Вам кушать здесь, за этим столом, да ещё в добавок и… с этими… – официант многозначительно показал глазами на этих, – с позволения сказать, едоками. И кроме того, я же вижу, что Вам плохо за этим столом. Я же вижу, что Вам невмоготу сидеть с этими… господами. Честно говоря, я думаю, что Вам вряд ли полезет кусок ветчины в горло, если Вы станете кушать за одним столом с этими господами.

– А Вы правы, – согласился Шкуро. – Вы правы и Вы, самое главное, правильно видите проблему и абсолютно точно её высказываете. Приятно иметь дело с умным человеком. Как Вас зовут?

– Официантом зовут, – ответил официант.

– За какой, говоришь, столик, официант, пересесть? – спросил Шкуро.

– Во-он за тот, у окошечка, – сказал официант.

– Прощайте, господа, – сказал Шкуро. – Ухожу кушать. Вы и сами всё слышали, а потому, уверен, что всё поймёте правильно. Не прощаюсь. До конца перерыва, если мои часы не врут, – Шкуро посмотрел на свои часы, – ещё более сорока минут. Я очень богатый человек. Я могу позволить себе пересадку любого органа и я, в отличие от вас, господа, не экономлю на своих органах. К вашему сведению, господа, у меня уже четвертый желудок, а полгода назад мне поменяли в седьмой раз печень. Приятного аппетита, господа. Смотрите, чтобы макаронина не застряла у вас в глотке. Смешно будет вызывать скорую помощь из-за того, что подавишься пустыми макаронами.

Шкуро сел за столик у окна. Официант подошёл к Шкуро, несколько нагнулся и полушёпотом заговорил:

– Рекомендую начать с водочки. Вы ещё не пили сегодня?

– Сегодня ещё нет, – отвечал Шкуро.

– Тогда рекомендую с «Первосоюзной», – сказал официант, – и небольшую порцию студня, с горчицей и хреном.

– Это замечательно. Давай, официант, двести граммов водки и студень, – сказал Шкуро.

Адмирал Шкуро и трезвый-то – человек ума-то не большого. А уж когда выпьет, то и вовсе дураком становится. Двести грамм водки адмирал выпил за три глотка. Тут же умял и огромное блюдо с говяжьим студнем, обильно поливая его хреном, горчицей, и чёрным посыпая перцем. Печень слегка побаливала и в сердце покалывало. Но адмирала это нисколько не беспокоило. На его счетах лежали триллионы и в его личных больницах всегда имелись донорские запасные части для каждого участка его прожорливого тела.

Затем адмирал съел две тарелки монастырской ухи, затем две тарелки ухи волжских бурлаков. Под уху Шкуро выпил пол-литра перцовой водки. После, ему принесли на огромном блюде запечённого молочного поросёнка. Его Шкуро съел под два литра пива.

Только после того, как от поросёнка ничего не осталось, Шкуро повеселел. Он посмотрел на стол, за которым сидели его сокамерники.

– А вы говорите «макароны», – весело размышлял вслух Шкуро, – говорите «манная каша». Жизнь, господа, это вам далеко не макароны, и ой как далеко не манная каша. Жизнь – вещь намного куда сложнее. Я бы много мог рассказать вам про то, что такое жизнь, но есть ли в том какой смысл? Вы же тупые все, как бараны. Особенно Вы, господин главный Волшебник, Вы самый большой баран. Вы прожили уже более ста пятидесяти лет на этой планете, но так и не научились ничему толковому, кроме разве что ходить сквозь стенки, да путешествовать во времени и пространстве. Нет, серьёзно, Вы только не обижайтесь, но в том, как Вы живёте, есть нечто патологическое, больное что-то есть в том, как Вы живёте. Нет? Вы не находите? Да уж вижу, что ничего Вы не находите. Вы жуёте свои макароны, Вы давитесь комками манной каши, и надеетесь, хоть иногда отведать гречневой каши. И я не шучу, когда говорю, что вся Ваша жизнь так же пресна и так же однообразна, так же неинтересна и скучна, как те макароны. И Вы, господин президент, туда же.

В это время к столику Шкуро подошёл официант.

– Утку подавать? – поинтересовался официант.

– Утку? – переспросил Шкуро. – Подавай утку.

Принесли и поставили перед Шкуро большое блюдо с уткой. Правда, утка была каких-то ну очень больших размеров. Шкуро испуганно глядел на дичь.

– Господи. Огромная-то какая, – говорил Шкуро, – утка. Это не утка, это скорее страус.

– Вы правы, это действительно страус, – сказал официант. – Только сегодня из Сочинского Дендрария привезли. Думали, что Вы уже настолько пьяны, что и не заметите.

– А я, официант, заметил, – сказал Шкуро, – но да ты не переживай. Я, честно говоря, давно хотел жареной страусятины попробовать. Только, официант, я это… Чего-то я уже вроде как несколько устал. Давай мы страуса на потом оставим.

– Можно, конечно, и на потом, – сказал официант, – только обидно. Люди старались, готовили, яблок одних только килограмма два изгадили. Даже не знаю, чего и делать-то с ним, коли Вы его кушать отказываетесь.

– Я не отказываюсь, официант. Чудак ты человек, – оправдывался Шкуро. – Я ж говорю, потом, мол. Мол, позже. Но если тебя это так огорчает, ну что ж поделаешь, тогда изволь, скушаю.

«Неужели он и в самом деле его сожрёт?» – думал Лютый, испуганно глядя на адмирала.

Шкуро скушал жареного страуса. Он даже съел и пол-яблока. Его глаза налились кровью. Нормальный человек в такие моменты умирал. Шкуро же продолжал жить.

– Как подарок от нашей столовой, прошу последнее блюдо отведать бесплатно, – сказал официант.

– Как подарок, – тупо повторил за официантом Шкуро. – Блюдо последнее бесплатно отведать. Какое блюдо?

– Жаркое по-деревенски, – сказал официант. – Внесите жаркое по-деревенски, – крикнул официант и хлопнул три раза в ладоши.

На носилках, на каких в армии таскают битый кирпич, двое дюжих хлопцев, несли нечто огромных размеров и чёрного цвета. От этого нечто разило по всей столовой горелым. С носилок это всё вывалили на стол перед Шкуро.

– Это кто? – спросил Шкуро.

– Жаркое по-деревенски, – сказал официант.

– Да-да, я помню, Вы говорили. Вопрос в другом. Кого лишилась деревня? – спросил Шкуро. – Вид такой, как будто вы зажарили на костре деревенского священника. Кто это? Участник конкурса религий, не попавший в финал?

– Это Скиппи, – ответил официант.

– Какая такая Скиппи? – спросил Шкуро.

– Кенгуру. До Вас у нас кушал один любитель экзотики, очень богатый человек. Он и сделал этот заказ. Сам заказа не дождался, поскольку спешил. А Вы пришли как раз, когда он ушёл. Ну не пропадать же творению, тем более, что всё оплачено, – сказал официант.

– Я не буду это есть, – сказал Шкуро. – Это пошло. Лучше я буду есть макароны и манную кашу. Я не знаю, что за человек, кто заказал это. Но… официант… Кушать Скиппи – это недостойно человека. Даже больные булимией на это бы не отважились.

Шкуро поднялся из-за стола. Пошатываясь, вышел на улицу под гром аплодисментов всех тех, кто находился тогда в той столовой. Следом за ним вышли и остальные его товарищи по камере №64.

Глава седьмая

– Друзья, – выйдя на улицу, воскликнул Шкуро, – у меня предложение. А что если нам не возвращаться более в тюрьму? А, господа, как вы на это смотрите? В самом деле, ну сколько можно? Ну побыли чуток, ну и будет. Пора, как говориться, и меру знать. А, господа, вы как?

– Непорядочно это вроде как, – сказал Аф Фабр. – Нас, как честных людей, выпустили позавтракать, без охраны, и даже кандалы не надели, а Вы предлагаете такое – не вернуться. Хотя… если честно, то мне там надоело.

– Что, вот так вот просто взять и не вернуться? – спросил президент. – Но это же будет расцениваться как побег?

– Ну и что? Подумаешь, побег, – сказал Жир Туран. – Адмирал прав. Ну её эту тюрьму. Давайте уже сейчас разойдёмся каждый по своим делам. Тем более там такая вонь.

– Далеко ли расходиться собрались? – спросил Ил Луирим. – Вы, господин главный Философ, не всегда думаете о тех последствиях, что несут Ваши идеи.

– Не знаю, господа, как кто, – сказал Гор Дэл, – а я в тюрьму пришёл добровольно. И выйду я из неё только по решению суда. Вот как суд назначит, вот так и будет.

– А куда Вам идти, адмирал? – спросил Лютый. – Вы полагаете, что где-то Вам будет лучше?

– Не говорите ерунды, Александр Сергеевич, – сказал Шкуро. – Мне везде будет лучше, нежели в тюрьме. А Вы ещё спрашиваете, мол, будет ли где мне лучше. Да знаете ли Вы, как я жил? Ой, что мне Вам говорить. Вы всё равно ничего не поймёте.

– Это почему же? – спросил Жир Туран. – Может, и поймём? Тем более, что я лично Вашу идею – не возвращаться в тюрьму – одобряю.

– Да ничего вы не поймёте, – сказал Шкуро. – И толку с того, что Вы одобряете моё предложения, никакого. Мы по-разному мыслим, мы по-разному видим мир. Мы даже одобряем с Вами одно и то же и то по-разному.

– Но с чего Вы взяли, что мы не поймём? – спросил Ил Луирим.

– Запомните, главный Финансист, что люди, которые питаются исключительно макаронами и манной кашей, не способны думать, – сказал Шкуро. – Мозг людей, которые скучно едят, в принципе не работает. Ему незачем работать. Он атрофируется по причине своей бесполезности. Вы – безмозглые, друзья мои. И нечего на меня так смотреть. А Вы, господин Великий Ко, самый безмозглый. Ну о чём мечты Ваши? О чём Вы заботитесь? Кого воспитываете? Вы лишаете человека самого главного в жизни. Вы лишаете его удовольствия от разнообразного насыщения.

– Это всё замечательно, Гайдар Тимурович, – сказал президент, – и про атрофированные мозги и про удовольствие от насыщения. И я в чём-то, не во всём, но в некотором, с Вами согласен. Но я, как глава этого государства, всё же не рекомендовал бы Вам бежать. Если уж действительно так получилось, и мы оказались в тюрьме, то давайте этим пользоваться. Разве Вам самому не охота побывать обвиняемым на собственном суде, где Вы же сами и выступаете главным обвинителем?

– Вот Вы не поверите, господин президент, но мне не интересно, – сказал Шкуро. – Ну нисколечко не интересно быть обвинителем самого себя на своём собственном суде. Вам интересно? Ну и замечательно. Наслаждайтесь. А мне позвольте быть зрителем. Я никогда не претендовал на то, чтобы играть в любительских спектаклях, а именно так, и никак иначе, я только и могу определять всё то, что сейчас с нами происходит. Фарс, господин президент, грубый фарс. Это пошлость. И мне противно и самому в этом участвовать и видеть Вас действующим лицом этого фарса, этого водевиля.

– Фарс и пошлость, адмирал, – это сожрать жареного страуса, – сказал Ил Луирим. – И я уверен, что если бы не предварительная уха и поросёнок, то Вы и кенгуру, зажаренного на костре, сожрали бы. Я про Вас много могу рассказать, адмирал.

– Что это Вы можете обо мне рассказать? – спросил Шкуро. – Вас смутило то, как я ел? Или Вам не понравилось, что я ел? Так вот замечу, что, может быть, мои вкусы и несколько утрированы и всё это чрезмерно и всё это гротеск, однако я, в отличие от Вас, не лицемерю.

– Причём здесь это? – спросил Ил Луирим.

– А при том, – сказал Шкуро. – Вы вот обратили внимание на то, как и что я предпочитаю в еде, и Вам не понравились мои предпочтения. А не приходило ли Вам в голову, господин главный Финансист, что мои предпочтения в еде и моё отношение к еде по сути представляет из себя то же самое, что и Ваши? Только мои предпочтения выражены в гастрономическом образе, а Ваши – в несколько ином образе. И тот жареный страус, что был мною съеден, есть то же самое, что Ваши иные поступки на поприще своей деятельности в области финансирования. Но я Вас этим не попрекаю. Вы же, напротив, мало того, что недовольны, но и всячески это демонстрируете. Я Вам не мешаю Вашего страуса кушать? Нет! Не мешаю! Ну и Вы мне не мешайте. Вы, господин главный Финансист, кушайте своих страусов и своих кенгуру, господа Волшебники своими пусть довольствуются, Александр Сергеевич – своими, господа Дэл и Туран – своими. Ешьте своих страусов и не делайте вид, что Ваш страус менее безобразен нежели тот, что съеден мною. И помните, что вы такие же едоки, как и я. Только я проще и честнее вас. Я – на виду, и моих страусов видят все, и всем понятны мои извращения. Ваши же извращения, ваши страусы, не так заметны, и это вас спасает. Но я бы на вашем месте очень сильно этим бы не обольщался. И у ваших страусов есть кости, которыми вы запросто можете подавиться.

– Интересно, а какой страус у Великого Ко? – спросил Жир Туран.

– Путешествие во времени – вот его страус, – ответил Шкуро. – И это извращение ничуть не меньше моего.

– А у господина Аф Фабра?

– Господин Аф любит страуса под названием «прохождение сквозь стенки», – сказал Шкуро.

За разговором и не заметили, как пришли в камеру №64.

Глава восьмая

Лютый, Аф Фабр, Великий Ко, Жир Туран, Ил Луирим, Гор Дэл и Шкуро вошли в камеру и увидели, что в камере никого, кроме них, нет.

– А остальные оказались умнее нас, – заметил Жир Туран.

– Может, ещё вернутся… – не то спросил, не то сказал Гор Дэл.

– Ну-ну. Вернутся. Ага. Как же, дожидайтесь. Не все же такие сознательные, как Вы, господин главный Чиновник, – сказал Шкуро.

– Может, Вы теперь нам расскажете историю про станочника Житковского? – обратился президент к Шкуро, после того как вернулись в камеру и улеглись на свои места.

– А надо ли, господин президент? – спросил Шкуро. – История эта грустная.

– Вы сами предлагали, я не настаивал, – сказал президент. – А то, что она грустная, в том беды большой нет. Наверное, она поучительная? Я люблю поучительные истории. Когда я был молодым, когда делал только первые самостоятельные шаги в жизни, то очень любил всё поучительное. Я даже книги читал только поучительные. Вот вы не поверите, господа, – обратился президент уже ко всем в камере, – но никаких книг не читал, кроме поучительных.

– Что Вы называете поучительными книгами? – спросил Лютый у президента.

– Поучительные книги – это те, которые в своём названии отвечают на вопрос «как?» – ответил президент. – Как стать умным. Как стать богатым. Как добиться счастья. И так далее. Очень хотел быть… – президент задумался, – не счастливым, нет, господа, но хотел многого добиться. Не знал, правда, как этого много добиться. Книжки поэтому и читал умные.

– Господа, я предлагаю послушать Александра Сергеевича о его путешествии во времени, – предложил Гор Дэл, – история Житковского не столь интересна и мы все её знаем, а вот про путешествие Александра Сергеевича действительно хочется узнать.

– Нет, господа, – сказал президент. – Так не пойдёт, вы мне, можно сказать, в лицо тыкали этим Житковским, а теперь выясняется, что все про него знают, а я – нет. Так не пойдёт. Вот сперва про Житковского, а затем я с удовольствием послушаю сказки Александра Сергеевича об его встрече с людоедом.

– С кем? – спросил Ил Луирим.

– С Иосифом Сталиным. С людоедом, – сказал президент. – Помните, лет пять назад вышла книга о диктаторах. Название её я запомнил: «Людоеды». Там есть главы и о Сталине.

– Президент прав, – сказал Великий Ко. – О путешествии во времени мы послушаем после того, как вернуться серафимы. Они ведь тоже заинтересовались этой проблемой. А пока пусть адмирал рассказывает про Житковского.

– Даже не знаю, с чего начать, – сказал Шкуро. – История-то та дошла до меня через пятые руки. На допросах заключенные мне передавали её с чужих слов. Одни говорили одно, а другие противоположное.

– Господа, – обратился ко всем Аф Фабр, – А не пригласить ли нам сюда самого Житковского? Пусть он сам нам всё и расскажет. А? Как вы на это смотрите?

В это время в камеру вошли серафимы.

– Мы не опоздали? – спросил Михаил.

– Нет. Как раз вовремя, – отвечал Жир Туран. – Господа Волшебники только собрались нам свои фокусы показывать.

– Кстати, о фокусах, – вмешался в разговор Шкуро. – А я хотел спросить, господа серафимы, как на всё это безобразие смотрят высшие сферы прошлых времен?

– Кого Вы называете высшими сферами прошлых времен и что за безобразия Вы имеете ввиду? – спросил Гавриил.

– Безобразиями я называю то, что вытворяют Волшебники. Все эти их путешествия во времени, воскрешение мёртвых, хождение через стенки и тому подобное. А высшие сферы прошлого – это вы, ангелы и Господь ваш.

– Ну, что касается Господа нашего, то ему всё это безразлично, – отвечал Гавриил, – его этим не удивишь. Нас же, если что и заинтересовало, так это только путешествие во времени без нарушения мирового порядка. Честно говоря, мы полагали, что именно по той причине невозможно путешествие во времени, что это есть причина нарушения определённого порядка. Но, оказывается, что это нисколько не нарушает картину мира. И мы не считаем это безобразиями. Про воскрешение мёртвых, честно говоря, слышу впервые. Что, и правда, воскрешаете? – спросил Гавриил у Волшебников.

– Да враньё всё это, – сказал Великий Ко. – Что касается времени, то да, во времени путешествуем. Что касается хождение через стенки, то это – не более чем простая иллюзия. В действительности, это то же самое хождение во времени. Другое дело, что Афу нравится создавать впечатление, ну как будто он выходит из стены. На самом деле, он воплощается у стены. Он минует временное расстояние и делает это от стены и до стены. По-другому – он не проходит стену, а исчезает у стены и не выходит из стены, а появляется у стены. Точно так же он мог бы делать и у дверей, и вы бы ничего не замечали. Но господин Аф предпочитает эффекты подобного рода. А мёртвых мы не воскрешаем. И не потому, что не умеем. Захотели бы мы это, так проблем бы не было. Другое дело, что мы не считаем это нужным. Более того, мы полагаем это вредным. Воскресение мёртвых – это мерзость в глазах наших.

– Ну так что, вызываем Житковского? – спросил Аф Фабр. – Почему, нет? Может, и из него получится Волшебник?

– Ничего из него не получится, – мрачно сказал Лютый. – Напрасно всё это, господин Аф, только время зря потратим. Житковский – очень скучный рабочий персонаж, рабочий во всех смыслах, и всё, что с ним связано, наводит тоску смертную.

– Жизнь, Александр Сергеевич, не всегда веселая и счастливая, – сказал Аф Фабр. – Чаще всего она предстаёт именно в тоскливом и скучном образе, особенно тогда, когда связана с работой. И надо сильно постараться, чтобы внести в неё хоть какую-то радость, чтобы хоть чуть-чуть, но почувствовать себя счастливым человеком. Я согласен с тем, что эпизод, связанный с Житковским, не будет весёлым, но… это дело стоит того, чтобы ради него немного поскучать. Здесь, в этой камере, представлено почти всё современное общество и не хватает только самых обыкновенных, самых простых и скучных людей.

– Вы имеете в виду Житковского? – спросил Лютый.

– Я имею в виду в первую очередь рабочих, – ответил Аф Фабр. – Двести пятьдесят миллионов лет назад я много общался с рабочими и с уверенностью могу сказать, что за это время они не сильно изменились.

– И всё равно, я настаиваю, что всё это более чем глупо и скучно, – сказал Лютый.

Прежде чем отправиться на завод за Житковским, Аф Фабр навестил главного прокурора Первого Союза.

– Это Вы – главный прокурор Первого Союза? – строго спросил Аф Фабр, без стука входя к тому в кабинет.

– Я, – ответил главный прокурор. – А ты, собственно…

– А я, собственно, вот по какому делу, – ответил Аф Фабр, оглядываясь по сторонам и бесцеремонно усаживаясь на приглянувшееся ему кресло. – Я сейчас веду следствие, вернее я вёл следствие по одному очень важному для меня делу и…

– Вы кто? – перебил его главный прокурор.

– В данный момент я – следователь по особо крупным финансовым преступлениям, – ответил Аф Фабр. – А от Вас мне необходимо получить санкцию на арест станочника Житковского и начальника участка, на котором работает Житковский. Фамилия начальника Маршаков.

– Житковский? – тупо произнёс главный прокурор. – Маршаков?

– Станочник Житковский и начальник участка Маршаков подозреваются в крупным финансовых афёрах. Я хочу их арестовать, а для этого мне нужны от Вас…

– Я тебе ничего не дам, – сказал главный прокурор. – Я тебя знать не знаю, вижу в первый раз, а кроме того, ты сильно задел моё самолюбие.

– Чем это я задел Ваше самолюбие? – удивился Аф Фабр. – тем, что вошёл без стука и без спроса в Ваш кабинет? Тем, что мне начхать на то, что Вы главный прокурор? Тем, что я говорю с Вами уверенным голосом? Чем, я не понимаю?

– Я сейчас вызову охрану и тебя арестуют и посадят в тюрьму, – сказал главный прокурор.

– За что? – удивился Аф Фабр.

– За то, что ты задел моё самолюбие, – ответил главный прокурор. – Неужели ты не понимаешь, что я – главный прокурор Первого Союза? На меня без страха и ужаса не смотрит ни один гражданин нашей великой страны. Видишь этот портрет? – он показал на стенку, где висел портрет Гаврилова. – Даже он боится меня, когда со мной разговаривает. Я даже не знаю, что я с тобой сделаю. Я сейчас так возмущён, что плохо соображаю, но я тебе обещаю, что меры, которые я предприму в отношении тебя, будут более чем…

– Более чем, – перебил его Аф Фабр, – это я понял.

Главный прокурор глупо улыбался, поражаясь наглости незваного гостя, мысленно перебирая при этом варианты того, как он его будет наказывать.

«Съем его заживо, – думал главный прокурор. – Нет. Прежде я его заживо замариную; месяц потомлю в маринаде, а после съем. Или нет, я его зажарю живым на сливочном масле с грибами и съем. Или нет, я лучше его завялю и съем. Или нет, нет, – сам себя перебивал главный прокурор, – я его закопчу и съем. А ещё лучше, если я его…»

– Как же мне до тебя достучаться-то, недоразвитый, – задумчиво произнёс Аф Фабр, чем отвлёк главного прокурора от его вкусных фантазий.

– Недоразвитый? – строго удивился главный прокурор. – Я?

– Разве что натравить на тебя ещё более гадливую крысу? – ответил на это Аф Фабр и с этим словами он поднялся с кресла, подошёл к стене и сунул свою голову стену…

Голова Аф Фабра вылезла в камере №64.

– Шкуро! – закричал Аф Фабр, – Ты где?

– Здесь, – ответил адмирал, жалостливо шмыгая носом и испуганно глядя на голову Волшебника, торчавшую из стены.

– Сюда иди, – приказал Аф Фабр…

Шкуро подошёл к голове Аф Фабра. Из стены вылезла рука Волшебника, взяла Шкуро за воротник и втащила его через стенку в кабинет главного прокурора.

– Узнаешь, главный прокурор, начальника имперской службы безопасности адмирала Шкуро Гайдара Тимуровича? – спросил Аф Фабр, держа за шиворот ошалевшего от происходившего Шкуро.

– Узнаю, – хриплым, испуганным шёпотом ответил главный прокурор, поднимаясь с кресла и с ужасом глядя на самого страшного людоеда современности на планете Земля.

– Вот и хорошо, – продолжал Аф Фабр, – Гайдар Тимурович, скажи своему подчинённому, чтобы он дал мне всё, что я у него попрошу.

– Дай ему всё, – сказал Шкуро, – всё, что он попросит.

– А иначе, скажи ему, что ты его съешь, – наставлял Аф Фабр.

– Если Волшебник хоть что-то недополучит, – сказал Шкуро, строго глядя на главного прокурора, – я тебя съем.

– Живьём, – подсказывал Аф Фабр.

– Живьём, – повторял Шкуро.

– На глазах всего Первого Союза, – подсказывал Аф Фабр.

– На глазах всего Первого Союза, – обречённо повторял Шкуро за Волшебником.

– Шкуро свободен, – с этими словами Аф Фабр толкнул адмирала в стенку, через которую тот легко просочился обратно в камеру №64. – Всё ясно, главный прокурор?

– Я всё понял, – ответил главный прокурор. – Так, что Вы хотели?

Глава девятая

В разгаре рабочего дня станочник Житковский разговаривал с начальником участка Маршаковым Сергеем Викторовичем.

– Сколько можно терпеть Ваши издевательства? – испуганно спрашивал Житковский начальника.

– Я доплачу, – испуганно оправдывался Маршаков. – Богом клянусь, доплачу.

– Да что мне Ваши обещания? – плаксиво шептал Житковский. – Вы и в прошлый раз обещали то же самое. Почему же не доплатили?

– Так сложились обстоятельства, – потупив взор в пол, отвечал Маршаков. – Руководство завода вдруг снизило размер премиального вознаграждения и… – Маршаков не договорил.

– Да мне то что за дело до того, что руководство завода, как Вы говорите, снизило размер премий? – тихо и испуганно перебил Житковский. – Какое мне-то до всего этого дело? Да пусть это руководство хоть вообще исчезнет с Земли нашей, мне это будет глубоко безразлично.

– Нельзя так о руководстве, Житковский, нельзя, – говорил Маршаков. – Давайте не будем ссориться, и я даю Вам слово, что в следующем месяце я обязательно доплачу Вам.

– Сколько? – чуть не плача спросил Житковский.

– Что, сколько? – спросил Маршаков.

– Сколько Вы мне доплатите в следующем месяце? – спросил Житковский.

– Ну я не знаю, – мялся Маршаков. – Может, тысячи полторы.

В этот момент к ним подошёл Аф Фабр.

– Ваша фамилия Житковский? – спросил Волшебник у Житковского.

– Да, – испуганно ответил Житковский. – А Вы кто?

– Я старший следователь прокуратуры, – ответил Аф Фабр и показал удостоверение старшего следователя прокуратуры. – Вам надлежит пройти со мной для выяснения некоторых обстоятельств и дачи по этим обстоятельствам некоторых показаний.

– Простите, – вмешался в разговор Маршаков. – Я никуда Житковского не отпущу. А кто, простите, за него будет работать?

– А Вы кто? – спросил Аф Фабр.

– Моя фамилия Маршаков. Я начальник участка, – ответил Маршаков.

– Так это Вы тот самый Маршаков? – удивился Аф Фабр. – И Вы всё это время молчали? Да мы Вас чуть ли не по всей стране с собаками ищем, а Вы вот значит где затихорились? Вот удача-то мне сегодня. Ну просто день исполнения всех желаний. И Житковского нашёл, да в придачу ещё и Маршакова.

– Я не совсем Вас понимаю, – сказал Маршаков. – Что значит «молчал»? И с какой стати Вы меня по всей стране с собаками ищете? И нигде я не тихорился, и уже скоро двадцать лет, как я здесь работаю.

Аф Фабр, не обращая никакого внимания на вопросы Маршакова, достал телефон и громко, демонстративно даже, вызвал по нему вооружённый до зубов взвод гвардейцев Имперской Службы Безопасности. Уже через минуту тридцать бойцов в бронежилетах, в касках и противогазах, стояли рядом с Аф Фабром и ждали его приказаний.

– Этого, – показал Аф Фабр на Маршакова, – арестовать. Доставить в тюрьму. Допросить. Можно пытать, но выбить из него всё и добиться признания по всем пунктам обвинения.

– Это как? – только и смог спросить Маршаков.

– Вот так, дорогой Вы наш, – отвечал Аф Фабр. – С такими, как Вы, иначе и нельзя. С такими, как Вы, надо вести себя исключительно как с бешеными псами или крысами! Уничтожать! Уничтожать без какого-либо суда и следствия! И радуйтесь, что я даю Вам возможность признаться и предстать перед судом. Ситуация в стране сейчас сами знаете какая, – сказал Аф Фабр и повернулся к Житковскому. – Вас же, Житковский, прошу следовать за мной.

Глава десятая

Маршакова увели, предварительно надев на него наручники и завязав глаза чёрной тряпкой. Житковский от страха не знал, что и делать, а потому просто стоял и тупо пялился на Аф Фабра.

– Ну что, гражданин Житковский, пойдём? – сказал Аф Фабр и улыбнулся.

– Куда? – спросил Житковский.

– В тюрьму, куда же ещё, – отвечал Аф Фабр. – Пока – в тюрьму, а там видно будет.

– В тюрьму? Но почему? За что? С какой стати? Что я такого сделал, что меня – в тюрьму? – спрашивал Житковский.

– А куда же Вас, дорогой Вы наш, вести прикажете, как не в тюрьму? – удивился Аф Фабр.

– Да почему вообще меня куда-то надо вести? – спрашивал Житковский. – Меня не надо никуда вести. А лучше всего будет вообще меня не трогать.

– Да как же это? – удивился Аф Фабр. – Что, вот так просто взять и оставить Вас в покое? Это после того-то, что Вы сделали? Да Вы, дорогой мой человек, либо шутите, либо действительно не понимаете, не осознаёте всей серьёзности Ваших поступков.

– Да каких поступков-то? – спрашивал Житковский. – Я не понимаю, о чём Вы?

– Ну как каких? Во-первых, Вы с Вашим начальником участка гоните левую продукцию за счёт государства. Но это так, мелочи. Хотя… За эти мелочи Вам запросто светит пожизненное заключение, а Вашему начальнику так и вовсе – высшая мера наказания. Это первое.

– Какую левую продукцию? – возмущался Житковский. – Я не знаю ни о какой левой продукции. Делаю только то, что мне дают.

– Ну эти сказки Вы будете рассказывать на суде, – говорил Аф Фабр. – Здесь Вы можете себя не утруждать пустыми оправданиями. Тем более, что в Вашем деле фигурируют расписки за полученные деньги.

– Какие расписки? Я не писал никаких расписок. Это чудовищная ложь, – говорил Житковский.

– Вы хотите сказать, что вот эти расписки писали не Вы? – спросил Аф Фабр и достал из бокового кармана пиджака толстую пачку бумаг. Всего там было листов двести, а то и триста. – Вот, пожалуйста, полюбуйтесь. Все Ваши расписочки, одна к одной. Начиная с самого первого случая, когда Вы приняли от Маршакова первые деньги за сделанную левую продукцию. А Вам известно, Житковский, что Вы делали мины, снаряды, взрывчатки и прочую подобную дрянь? Или Вы и сейчас скажете, что были не в курсе? А не с помощью ли сделанных именно Вами снарядов взрывают дома честных граждан Первого Союза?

– Богом клянусь, не знал, – закричал Житковский и бухнулся на колени. – Делал только то, что Маршаков говорил. Откуда мне было знать, что я делал? И расписок, президентом клянусь, не писал.

– Откуда же все эти расписки взялись? – спросил Аф Фабр и передал расписки Житковскому.

– Мама дорогая, люди добрые, – причитал Житковский, читая расписки.

– Ваш почерк? – спросил Аф Фабр.

– Мой, – отвечал Житковский. – Но я клянусь, что не знаю, как это получилось.

– Вы, Житковский, потому не помните, как это у Вас получилось, что разум свой уже окончательно потеряли. Но меня больше не это волнует, Житковский, – сказал Аф Фабр.

– Не это? – удивился станочник. – А что в таком случае Вас волнует, если не это? – спросил Житковский, виновато шмыгая носом. – Неужели есть ещё что-то более серьёзное, нежели это?

– Вы обвиняетесь в формировании культа личности Гаврилова, – сказал Аф Фабр.

– Так это же наш президент, – сказал Житковский.

– Какая разница? – удивился Аф Фабр. – Какая разница, кто он? Президент или начальник цеха – разницы нет, Житковский. Разве Вы не знали, что за создание культа личности по нашему уголовному кодексу Вам грозит расстрел?

– Нет. Не знал, – уверенно отвечал Житковский. – Клянусь, не знал. От Вас впервые слышу о таком законе.

– Читайте, – сказал Аф Фабр и передал Житковскому уголовный кодекс.

– Где читать?

– Статья 3—23.

– Создание культа личности карается расстрелом, – прочитал Житковский.

– Ну, что скажите? – спросил Аф Фабр.

– Я не думал. Я не предполагал. Я несколько растерян, но я соберусь с мыслями и обязательно докажу Вам свою невиновность, – говорил Житковский. – Вы обязаны мне верить.

– Дорогой Вы мой, да я Вам и без того верю, – сказал Аф Фабр. – Ну если бы я не верил, разве говорил бы с Вами? Мне, можно подумать, более заняться нечем, как только с Вами здесь время своё драгоценное проводить. Если бы я Вам не верил, то Вы бы сейчас, как Маршаков, в наручниках и с завязанными глазами уже были бы на дыбе.

Глава одиннадцатая

Аф Фабр шёл на шаг впереди Житковского.

– Куда это Вы меня ведёте? – испуганно спросил Житковский.

– В тюрьму, – ответил Аф Фабр.

– В тюрьму? – испуганно произнёс Житковский.

Какое-то время поднимались молча.

– А почему мы поднимаемся вверх по лестнице? – спросил Житковский.

– А куда, по-твоему, я должен тебя вести? – спросил Фабр.

– Так вниз же надо, – сказал Житковский. – Либо на лифте, либо пешком.

– Вниз? – спросил Аф Фабр. – Почему, вниз?

– Так ведь выход из цеха, он же внизу, на первом этаже. А Вы наверх подымаетесь, – сказал Житковский.

– Наверх, Житковский, только наверх, – сказал Аф Фабр, – там выход.

– Там нет выхода, – сказал Житковский. – Пятый этаж – последний. Там бухгалтерия, инженеры и начальник цеха. Там нет выхода.

– А мы, Житковский, и не на пятый этаж, – сказал Аф Фабр. – Нам нужно будет с тобой подняться на сто этажей выше.

– Какие сто этажей? – спросил испуганно Житковский. – Здесь нет столько. В этом здании только пять этажей.

– Да мы с тобой, брат Житковский, давно уже не в этом здании, – объяснял Аф Фабр. – Неужели не замечаешь? Мы с тобой уже как минимум на десять этажей вверх поднялись, а ты мне всё про какие-то там пять своих этажей талдычишь. Ты, Житковский, уже сейчас должен начинать думать, а не молоть от страха всякую ерунду. Другая это лестница, Житковский, да и здание тоже другое. Думай, Житковский, думай.

– Так разве же я не думаю? – сказал Житковский. – Я, наоборот, очень даже думаю. А что поправляю Вас, так это только для того, чтобы помочь делу.

– Не думаешь ты, Житковский, – сказал Аф Фабр. – А вот если перестанешь бояться, то сможешь сообразить, что оказался ты в очень и очень необычной ситуации. Ну сам посуди. Жил ты, жил, и ничего удивительного в твоей жизни не случалось. И вдруг – на тебе… Ведь и день сегодняшний твой начинался, как всегда, и не думал ты, Житковский, что таит этот день для тебя нечто особенное. А день-то оказался особенным. Но ты этого так до сих пор и не понимаешь.

Житковскому действительно было страшно. А уж после всего того, что только что сказал Аф Фабр, Житковскому стало ещё страшнее. А кроме того, он начал отсчитывать этажи, которые они проходили. Как минимум двадцать этажей вверх прошли.

– Да ты, поди, меня и не слушаешь, Житковский? – спросил Аф Фабр.

– Я слушаю, – откликнулся Житковский. – Только мне и впрямь страшновато. Вы кто? Вы не похожи на следователя.

– Верно. Не следователь я, – сказал Аф Фабр. – А вот сам ты, как думаешь, кто я?

– Затрудняюсь ответить, – сказал Житковский. – Но вижу, что человек Вы необычный.

– Правильно видишь, – сказал Аф Фабр. – И заметь, Житковский, что тебе уже не так страшно. А вот скажи мне по совести, как на духу: чего ты испугался? Неужели ты так испугался тюрьмы? Или за свою жизнь испугался?

– Так сразу и не сообразишь, – ответил Житковский. – Но то, что я очень сильно Вас испугался, – это точно, это факт. И в тюрьму садиться испугался, и за жизнь свою испугался. Более всего меня напугали те люди, что Маршакова увели.

– А почему ты тюрьмы боишься? – спросил Аф Фабр.

– Так как же её не бояться? – удивился Житковский. – Когда воли лишают – это страшно. И кроме того, много страшных в народе про тюрьмы слухов ходит. Опять же – честь, какая-никакая. Ведь после тюрьмы, как с людьми-то жить?

– Позора боишься? – спросил Аф Фабр. – Волю страшно потерять?

– И позора и про волю Вы тоже верно подметили, – согласился Житковский.

– Ну, а сейчас у тебя какая воля? – спросил Аф Фабр. – Неужто ты себя сейчас можешь назвать свободным человеком?

– Ваша правда, – сказал Житковский, – думал я и об этом. В общем-то, конечно, никакие мы не вольные. – Житковский тяжело вздохнул. – Нам жить, можно сказать, всего-то каких-то пятьдесят миллионов лет осталось, а мы как были рабами, так ими и остаёмся.

– Да, и что касается позора, Житковский, уж большего позора, чем ты за свою жизнь испытал, вряд ли будет. Нет? – спросил Аф Фабр. – И уж если тебя так сильно волнует мнение других людей о тебе, то, Житковский оно уже сложилось далеко не благоприятное. Но, да какая тебе-то в том печаль, что о тебе другие подумают? Неужели тебе важно, что о тебе думает Маршаков?

– Да, в общем-то, совершенно и не важно, – ответил Житковский.

– А что ты так боишься свою жизнь-то потерять? – спросил Аф Фабр.

– А вот это уж полная для меня загадка, – сказал Житковский. – Боюсь и всё. А вот почему боюсь – не знаю.

– А хочешь узнать? – спросил Аф Фабр.

– Хочу, – ответил Житковский.

– Иди ко мне в ученики и узнаешь, – сказал Аф Фабр.

Глава двенадцатая

– В ученики, к Вам? А не поздно мне в ученики-то? – спросил Житковский. Мне же скоро пятьдесят три года. Моему внуку уже пять лет.

– Странный ты, Житковский. Ну какое отношение к этому имеет твой возраст, а тем более твой внук, – сказал Аф Фабр. Ты мне ещё про свои болезни расскажи или болезни своей жены. Тебе, Житковский, учиться надо, а ты городишь, не пойми чего.

– Вы не обижайтесь, гражданин, только Вы и меня поймите, – объяснял Житковский. – Вдруг, ни с того ни с сего, делается такое предложение.

– Во-первых, Житковский, не вдруг, – сказал Аф Фабр. – И далеко не ни с того ни с сего. А даже очень и с того и с сего.

– Да как же не вдруг, и как же не ни с того ни с сего, когда я даже не знаю, кто Вы и куда подымаемся, – сказал Житковский. – Вон уже сорок этажей прошли. Давайте передохнём. Устал я чего-то. Сил больше нет. Задыхаюсь. Сердце вот-вот выскочит.

– Это всё потому, Житковский, что ты много куришь, сказал Аф Фабр. Но ты прав. Отдохнуть надо. Сороковой этаж – самый опасный. Ещё не хватало, если ты здесь окочуришься. А глядя на тебя, смело можно говорить, что ты запросто можешь окочуриться – на этаже так сорок пятом. А то и раньше. А, Житковский? – спросил Аф Фабр и дико рассмеялся. – Ладно, выходи на балкон, передохнём.

Житковский открыл дверь, что была на сороковом этаже и вышел на балкон, а вернее, на лоджию. Следом за ним вышел на лоджию и Аф Фабр.

– Житковский, ты что и впрямь не догадываешься, кто я? – спросил Аф Фабр.

– Нет. Честное слово, не догадываюсь, – ответил Житковский.

– Что и мыслей нет никаких на этот счёт? Может, какие предположения есть? Неужели ничего в голову не приходит? – спрашивал Аф Фабр. – Не знаю, но мне кажется, что на твоём месте уже любой бы догадался.

Житковский зачем-то пристально посмотрел на Аф Фабра и, внимательно рассмотрев того, отрицательно покачал головой.

– Нет, не могу ничего сказать. Ничего в голову не лезет, – сказал Житковский. – А Вы не отдыхали прошлым летом на Мертвом море?

– Ну ты даёшь, Житковский, – сказал Аф Фабр. Слушай, Житковский, а тебе мама в детстве сказки читала?

– Какие сказки? – не понял вопроса Житковский.

– Ну какие ещё могут мамы своим детям сказки читать? – удивился Аф Фабр. – Ты, Житковский, какой-то уж совсем недогадливый. Ты что и впрямь такой тупой или прикидываешься? Какие сказки? Да самые обыкновенные волшебные сказки.

– А, эти. Эти, конечно, мне мама в детстве читала, – ответил Житковский.

– Да, Житковский, ты поражаешь меня всё больше и больше, – сказал Аф Фабр. – Вот, не знай я, кто ты и где ты работаешь, то вот, веришь, решил бы, что ты с другой планеты. Ты, Житковский, в какой стране живешь?

– Так… Что значит, в какой? Ясное дело, в Первом Союзе и живу, – ответил Житковский.

– Тогда скажи мне, мил человек, кто такие Волшебники? – спросил Аф Фабр.

– А кто такие Волшебники? – переспросил Житковский. – Я не знаю никаких Волшебников.

– То есть, как это ты не знаешь никаких Волшебников? – удивился Аф Фабр. – Что и не слышал про них никогда?

– Нет, конечно, слышал, – отвечал Житковский. – В детстве, когда мама волшебные сказки читала.

– И всё? А позже? Неужели не слышал? – спросил Аф Фабр.

– Президентом клянусь, не слышал, ответил Житковский.

– В общем так, Житковский, чтобы долго эту тему не мусолить, я – Волшебник, сказал Аф Фабр.

– Весело, – сказал Житковский. – Не ожидал. И Вы мне предлагали стать учеником Волшебника? Я правильно понял?

– Правильно, Житковский, правильно ты всё понял, – ответил Аф Фабр. – Но меня, если честно, сейчас более волнует то, что ты о нас ничего не слышал. Ну, а ты слышал что-нибудь о так называемой группе Философов?

– Нет, не слышал, – отвечал Житковский.

– А о секте Чиновников тебе что-нибудь слышать приходилось? – спросил Аф Фабр.

– Нет, и про них я ничего не слышал, – отвечал Житковский.

– А что ты слышал-то вообще? – удивился Аф Фабр. – Такое впечатление, что ты вообще ничего не слышал. Как с Луны свалился.

– Я про жидомасонский заговор слышал, – сказал Житковский. – Сионские мудрецы там, и всё прочее…

– Ну это понятно, – сказал Аф Фабр. – Ну что же… Сионский заговор – это уже что-то… Это даже интересно. Будем работать. Не всё же должно идти гладко. Кому-то надо и с такими, как ты, дело иметь. Главное, Житковский, не забывай, что до конца Света осталось не так уж и много.

– Пятьдесят миллионов, – быстро среагировал Житковский. – Я помню.

Глава тринадцатая

– А нам высоко ещё подыматься? – спросил Житковский.

– Как минимум ещё на шестьдесят этажей, а то и больше, – ответил Аф Фабр.

– Что значит «а то и больше»? – спросил Житковский. – Вы забыли, на какой нам этаж?

– Забыл? Да я, брат Житковский, и не знал никогда, – сказал Аф Фабр и усмехнулся.

– То есть, как это Вы не знали? – удивился Житковский. – А куда же это Вы меня ведёте, в таком случае? И почему бы, в таком разе, нам здесь не остановиться? Может, и на шестидесятом этаже можно?

– Веду я тебя, Житковский, туда, куда надо, – сказал Аф Фабр. – А что до того, чтобы остановиться на шестидесятом, то это, конечно, можно, но я уверен, что тебе, как минимум, надо подняться на сотый этаж.

Аф Фабр посмотрел на часы и воскликнул:

– Мать твою, да мы же опаздываем. Всё, перерыв закончили и вперёд.

– На сотый этаж? – спросил Житковский.

– Если силы будут, то и выше подымемся, – сказал Аф Фабр и быстро побежал вверх по ступенькам впереди Житковского.

– А если у меня не хватит сил? – задыхаясь, орал в спину Аф Фабра Житковский, еле поспевая. – Если к восьмидесятому этажу я выдохнусь?

– Ну если выдохнешься, то я тебя пристрелю, Житковский, – сказал Аф Фабр.

– И у Вас на этот случай пистолет имеется? – спросил Житковский.

– На этот случай имеется, – сказал Аф Фабр и достал из кармана пиджака маузер.

– И он заряжен? В рабочем состоянии? А стрелять-то Вы умеете? – спрашивал Житковский, тяжело дыша.

Аф Фабр, не оборачиваясь, на ходу три раза выстрелил из пистолета вверх.

– И пистолет заряжен, и стрелять умею. И не промахнусь, коли потребуется тебя пристрелить. Можешь в том не сомневаться, Житковский. Но ты сейчас лучше не об этом думай. Ты думай о том, что тебе предстоит встретиться с президентом Гавриловым, – сказал Аф Фабр.

– Вот скажи мне ещё вчера, что я буду встречаться с самим Гавриловым, то не поверил бы, – сказал окончательно запыхавшийся Житковский. – А сейчас Вы мне это сказали, а я даже и не удивился. А не удивился я по той причине, что есть вещь, которая занимает меня гораздо более, нежели президент Гаврилов и встреча с ним.

– И что это Вас так занимает, Житковский? – спросил Аф Фабр.

– Я всё пытаюсь понять смысл этой самой лестницы, по которой мы подымаемся, – сказал Житковский. – Но самое интересное в том, что я уверен, что это не сон. И Вы, может, мне не поверите, но ещё сегодня, с утра, я был хмурым и злым, не любил людей, не ожидал от жизни ничего хорошего, не мечтал уже не о чём, а теперь со мной что-то произошло. Вот, казалось бы, я подымаюсь по самой обыкновенной лестнице, а во мне всё ликует. Восторг. Ожидание чего-то светлого, радостного. А что если эта лестница – жизнь моя? А этажи – это прожитые года? А подъем наш – это переосмысление всего прожитого. Радости хочется, Волшебник, очень хочется быть счастливым.

– Будет тебе, Житковский, и светлое, и радостное, – сказал Аф Фабр. – Почему тебе, а впрочем и не только тебе, а и почти всем людям на планете, для того чтобы почувствовать восторг, ликование, ощутить приближение чего-то волшебного, интересного и так далее, нужно обязательно что-то экстремальное? Жил ты, Житковский, ну как самый настоящий крокодил. И тебе никто был не интересен, и сам ты мало кому был симпатичен и нужен. Но не это тебя беспокоило. И вообще тебя ничего не беспокоило. А только таил ты в себе злобу по отношению ко всем людям и ненависть. Вот смотри, Житковский, тебе сейчас пятьдесят три года. Казалось бы – всё только начинается. Ведь многое уже пройдено, многое понято. Какое-никакое завоёвано положение. Ведь и квартира у тебя есть, и машина есть. Дачу вон собирался покупать. Почему же тогда, объясни, Житковский, ты оставался крокодилом?

– Почему крокодилом оставался? – усмехнулся Житковский. – А сами не догадываетесь?

– Нет, почему, догадываюсь, – Аф Фабр остановился и посмотрел на Житковского. – Но охота мне тебя послушать. Интересно мне не то, что в действительности заставляет тебя быть крокодилом, а то мне интересно, что ты об этом думаешь.

– Вы уверены, что мои мысли об этом к действительности не имеют никакого отношения? – спросил Житковский.

– А это я пока не знаю, – сказал Аф Фабр. – Поэтому и хочу тебя послушать.

– Устал я, – сказал Житковский. – Может, передохнём?

– Некогда отдыхать, – сказал Аф Фабр и снова помчался вверх. – Успеешь ещё отдохнуть. Ещё столько наотдыхаешься, что устанешь отдыхать. Лучше говори, почему крокодилом остаёшься?

Глава четырнадцатая

– Вас интересует, почему я крокодилом остаюсь? – спросил Житковский. – Да-а. Это Вы верно подметили, и что крокодилом, и что остаюсь. Верно подметили. Но мне странно, что Вас интересует этот вопрос.

– Странно? Чего же здесь странного? – спросил Аф Фабр, оглядываясь назад и с усмешкой глядя на пыхтящего позади Житковского.

– Странно то, господин Волшебник, что производите Вы впечатление далеко не глупого человека. Более того, говоря с Вами, понимаешь, что имеешь дело не только с умным человеком, но и опасным.

– Опасным? – удивился Аф Фабр. – Это интересно.

– Опасным, опасным. И Вы напрасно делаете вид, что удивлены, – сказал Житковский, по-видимому уже привыкший разговаривать на ходу. Скорее всего у него открылось второе дыхание. – Когда Вы говорите, то Вас понимаешь с полуслова. Это редкое качество.

– Редкое качество? Оно редким считается на Вашем заводе? Что же здесь такого редкого, когда один человек говорит, а другой его понимает? Всё это, друг ты мой Житковский, никакая не редкость. Именно так всё и должно быть, – сказал Аф Фабр.

– Это Вам так кажется, господин Волшебник, что именно так и должно быть, – сказал Житковский. – В действительности, всё прямо противоположно.

– Вы в этом уверены? – спросил Аф Фабр.

– Абсолютно. Человек, я говорю о любом человеке, а не только с нашего завода, может говорить, и говорит, как правило, что угодно, только не то, что думает на самом деле. А потому его и не понять. Но делаешь вид, что понимаешь, поскольку то, что непонятно, домысливаешь, – сказал Житковский. – Это похоже на ситуацию, когда читаешь и наталкиваешься на слово, смысл которого тебе не понятен. И нет, чтобы в словарь-то заглянуть и прояснить это слово, куда там… Просто берёшь и домысливаешь это слово сам. Вкладываешь в него понятие, какое тебе более подходит.

– Ну и к чему всё это сказано? – спросил Аф Фабр.

– А к тому, что Вы первый человек, который в разговоре со мной говорит именно то, что думает, – сказал Житковский.

– Ну, допустим, а какое это имеет отношение к вопросу, который я задал? – спросил Аф Фабр.

– Это Вы про крокодила? – спросил Житковский.

– Про него, – ответил Аф Фабр. – Почему крокодилом остаёшься, Житковский?

– А разве можно не быть крокодилом? – сказал Житковский. – Какой человек может себе позволить быть на этой планете не крокодилом? Я таковых не встречал. Нет, конечно, вполне возможно, что Вы, как Волшебник, и являете собой некое исключение из этого правила. Но большинство на планете – не Волшебники. Вот Вам сколько лет?

– Вы, Житковский, странно ведёте беседу, – сказал Аф Фабр. – Перескакиваете с одного на другое, я не успеваю следить за ходом Вашей мысли.

– Это всё по той причине, что я говорю не то, что думаю, – сказал Житковский.

– Так говорите же то, что думаете, – сказал Аф Фабр. – Кто же Вам мешает? Чего проще-то? Ведь намного сложнее говорить всякий вздор. Разве нет?

– А привычка? А воспитание? – сказал Житковский. – Вы, господин Волшебник, не забывайте то, в каком обществе мы родились, в какой стране, на какой планете и какие родители нас воспитали.

– Ну и, – спросил Аф Фабр, – в какой же стране, семье и планете мы родились?

– В испорченной, – отвечал Житковский. – А раз так, то всё, что нам остаётся, так это заниматься починкой самих себя. Я с самого рождения был обречён. Нет, родился-то я нормальным, другое дело, что то место, где я родился, было испорченным. Следовательно, при всём желании, я не мог получиться нормальным человеком, не испорченным. Я вынужден был подстраивать себя под эту испорченность. Вынужден был формировать себя не так, как надо, а как того требовало испорченная среда. И становление меня крокодилом – естественный процесс. Более того, господин Волшебник, мне кажется, что Ваши усилия в отношении меня, в плане воспитания из меня Волшебника, ой как напрасны.

– Это почему? – спросил Аф Фабр, снова остановившись и с интересом поглядев на Житковского.

– Да есть такое мнение, господин Волшебник, что каждый человек на планете является не тем, кем хочет быть, а тем, кем должен быть. А правильнее сказать, что каждый человек является тем, кто он есть. Вот Вы – Волшебник. Вы Волшебник по сути. Мне, конечно, сейчас не совсем понятно, что именно значит это самое – быть Волшебником. Но раз Вы так назвались сами, то и я Вас так называю. И Ваш путь, Ваш индивидуальный путь, начиная с Вашего появления и до сегодняшнего дня – это путь Волшебника. Вы говорили о каких-то Философах? Ну так вот, и у них есть свой путь, какой они воплощают.

– А Ваш путь какой? – спросил Аф Фабр.

– Честно говоря, я ещё не определился, – сказал Житковский. – Мне кажется, что мой путь – путь политика. Меня очень привлекает именно политика.

– Так Вы – Вампир? – спросил Аф Фабр.

– Почему Вампир? А, Вы так называете политиков, скорее всего? В общем-то, сравнение верное. Ну, можете считать меня Вампиром, – согласился Житковский.

– Всё, Житковский, пришли. Сто второй этаж, – сказал Аф Фабр.

– Так быстро? – удивился Житковский. – А я и не заметил. Как за разговором-то быстро время летит.

– Это Вы верно подметили, Житковский, – сказал Аф Фабр. – Время летит быстро и незаметно.

Глава пятнадцатая

– Вот Вы, Житковский, жалуетесь на то, что родились в испорченном мире и тем самым оправдываете свою испорченность и свою крокодилистость, – сказал Аф Фабр. – А давайте-ка вернёмся к Вашей, как Вы говорите, испорченности. Не думается ли Вам, что не следует человеку выпячивать свою испорченность? Недостатки есть в каждом и их надо находить, их надо видеть, их надо понимать. Но совсем не обязательно, а лучше сказать, что и вовсе не следует, их при всех обнаруживать.

– Я, может, и обнаруживаю свои недостатки перед всеми, и выпячиваю их, с целью показать другим, с кем они имеют дело, – сказал Житковский.

– Да бросьте Вы, Житковский, – сказал Аф Фабр. – Зачем считать людей глупее, чем они есть в действительности? Люди прекрасно понимают, что нет идеальных, нет безгрешных, нет не испорченных. И совсем не обязательно опускаться до подлости, чтобы показать это другим.

– Ну с этим я не соглашусь, – сказал Житковский. – Тем, что человек выпячивает свои пороки, он как бы предупреждает другого человека о том, с кем тому приходиться иметь дело. Это как вор-рецидивист весь в наколках ходит. Зачем, по-Вашему, вор-рецидивист весь в наколках? Да затем, чтобы все сразу видели, что перед ними вор и бандит.

– Вы не обязаны со мной соглашаться, Житковский, – сказал Аф Фабр. – Тем более, что мы с Вами говорим о разных вещах. Вы мне пытаетесь объяснить испорченность человека, а мне её объяснять не надо. Я её понимаю не хуже Вас. Вы мне пытаетесь логически обосновать поступки человека, кладя в основу рассуждений именно испорченность человека, но Вы прекрасно понимаете, что логика – наука относительная и зависит исключительно от того, что лежит в основе рассуждений. Вот Вы поделили людей на их предназначения и строите на этом основании всё здание своих рассуждений. Я же Вам пытаюсь сказать, что нет никакого здания и нет никакой логики. Ни схемы, ни системы. Но есть человек и более ничего.

– Да, Вы правы, человек есть, – сказал Житковский. – И человек этот имеет свои определённые стремления.

– Вот как Вы имеете стремление стать политиком? – спросил Аф Фабр.

– И это тоже, – ответил Житковский. – Что в том, что я хочу помочь людям?

– Житковский, вот объясните мне, что общего между Вашим стремлением стать политиком и тем, что Вы хотите помочь людям? – спросил Аф Фабр. – Ведь мотивы у этих двух желаний – разные. Что движет Вами, когда Вы говорите о том, что хотите быть политиком? И что движет Вами, когда Вы говорите, что хотите помочь людям? И ещё вопрос, – Аф Фабр немного подумал. – А что это за люди, которым Вы хотите помочь?

– Я понял Вас, – сказал Житковский. – Вы намекаете на то, что стремление моё быть политиком обусловлено низменными стремлениями: тщеславие, жажда власти, гордыня. Возможно, что доля истины в этом и есть. Но разве это плохо? Если это заставляет меня учиться, заставляет меня узнавать больше, заставляет меня в большей степени проявлять свою социальность. А что до людей, которым я хочу помочь… – Житковский задумался. – Здесь всё просто. Я хочу помочь всем людям. Исключений нет. Мне очень жалко всех людей и поэтому я хочу им всем помочь.

– Ну допустим, что Вам их жалко, – сказал Аф Фабр. – Но какая здесь связь с тем, что Вы решили стать Вампиром?

– Как это какая? – удивился Житковский. – А разве не политик в той или иной мере только и способен хоть как-то менять что-то к лучшему на этой планете.

– Политик? – удивился Аф Фабр. – Интересно, как же это он способен делать?

– Ой, а то Вы не знаете? – сказал Житковский. – Инструментов достаточно. Одни только политические партии чего стоят. Вот где сила, вот где реальная мощь, способная двигать горы.

– Всё понятно, Житковский, – сказал Аф Фабр. – С Вами всё ясно.

– Что это Вам понятно и что это Вам ясно? – спросил Житковский.

– Ну, во-первых, мне ясно, на каком этапе своего развития Вы находитесь, – сказал Аф Фабр. – И это первое. А во-вторых, мне ясно, что сейчас самое время для Вас становиться учеником Волшебника. Шагайте вперёд, Житковский, не бойтесь, я научу Вас ходить сквозь стены. Оставшиеся пятьдесят миллионов лет – это не так уж и мало, как может показаться на первый взгляд.

Житковский шагнул в дверь, что была на сто втором этаже и очутился в камере №64. Следом за Житковским в камеру вошёл и Аф Фабр.

– Знакомьтесь, господа, станочник Житковский, – представил всем нового гостя Аф Фабр, – мечтает быть политиком.

Глава шестнадцатая

– Так вот значит какой вы… рабочий класс, – сказал президент Гаврилов. – А я Вас, если честно, представлял несколько иным. Ну здравствуйте. Проходите, устраивайтесь.

– Вы не стесняйтесь, Житковский, здесь более сотни коек и почти все не заняты, – сказал Аф Фабр. – Выбирайте любую. Но прежде давайте-ка я Вас познакомлю со всеми.

– Вы бы сперва, господин Волшебник, сами представились, – сказал Житковский, – прежде чем других-то представлять. А то как-то неловко получается. У людей наверняка складывается впечатление, что мы с Вами знакомы, а я даже не знаю, как Вас зовут.

– Зовут его Аф Фабр, – представил коллегу Великий Ко.

– Можно и просто, господин Аф, – подсказал Ил Луирим.

– Ну, теперь когда мы с Вами познакомились, давайте я Вам и остальных представлю, – сказал Аф Фабр. – В первую очередь, хочу, чтобы Вы запомнили именно этого человека, – Аф Фабр взял Житковского за руку и подвёл к койке Шкуро. – Никого Вам этот человек не напоминает?

– Ну как же. Гайдар Шкуро. Правая рука Гаврилова и, если я не ошибаюсь, то… – Житковский подумал, – начальник Имперской Службы Безопасности.

– Верно, – сказал Аф Фабр. – Есть и ещё кое-что, что надо знать о нём, но об этом мы поговорим позже. Но помните, Житковский, что это самый опасный для Вас человек на планете. Будьте с ним осторожнее. Не верьте ни единому его слову и не судите о нём даже по его делам. Поскольку и слова, и дела его лживы, и он мало того, что никогда не говорит то, что думает, но, в добавок к тому, ещё и делает не то, что хочет и не так, как надо.

– Это, извините, конечно, но переходит всяческие границы, – возмутился Шкуро. – Вы, господин Аф, меры-то не знаете, как я погляжу. Пользуетесь своей неуязвимостью? Глядите, как бы Вам самому это всё боком не вышло. А Вы, – обратился Шкуро к Житковскому, – не слушайте его. Помните, что Вы в первую очередь – рабочий, а все остальное – Волшебники и прочее – всё это… постольку-поскольку. А обо мне он Вам и не такое скажет. Но Вы его поменьше слушайте и не верьте ни единому его слову. Верьте мне и всё у Вас будет хорошо. А Вам, господин Аф, замечу, что негоже учить людей не доверять другим людям. И кроме того, как можно судить о человеке, как не по делам его?

– Теперь прошу Вас, Житковский, обратить внимание на эту личность, – сказал Аф Фабр, уводя за руку Житковского от койки Шкуро, и подводя его к койке главного Финансиста планеты. – Перед вами не кто иной, как сам Ил Луирим.

– Здрасьте, – вяло произнёс Ил Луирим.

– Здравствуйте, – с почтением ответил Житковский.

– Ил Луирим возглавляет одну из самых могущественных и влиятельных неформальных организаций планеты, – продолжил представление Аф Фабр.

– Вы говорите о Чиновниках? – спросил Житковский.

– Нет. Что Вы. Чиновники будут позже, – ответил Аф Фабр. – Господин Луирим у нас главный Финансист. Вам будет полезно иметь в знакомых такого человека.

– Полезным? – удивился Житковский. – Интересно, чем это он может быть мне полезным?

– Ну что Вы, – сказал Аф Фабр. – Как-никак, а Ил Луирим у нас самый богатый человек планеты. Всё, что касается денег, всё, что касается материального блага на планете Земля, всё сконцентрировано в уме этого человека.

– Ну это понятно. А полезен-то он чем мне может быть? – спросил Житковский.

– Да ну Вас, честное слово, – разочарованно воскликнул Аф Фабр. – Какой-то Вы недогадливый. Чем, чем. Да чем угодно. На худой конец, денег у него в долг попросите. Ладно, пошли дальше. Вот здесь лежит всеми уважаемый Александр Сергеевич Лютый. В недавнем, главный Бандит планеты.

– Что значит в недавнем? – спросил Шкуро. – Я что-то не понял.

– Жизнь меняет людей, – сказал Аф Фабр. – И господин Лютый очень сильно изменился за последние месяцы. Скажу Вам по секрету, он встречался недавно со Сталиным. Но он нам позже сам всё расскажет. Кстати, теперь он тоже ученик Волшебника. Видите, Житковский, не только станочник может стать Волшебником, но и главный Бандит планеты.

Житковский посмотрел на Лютого.

– Что-то мало он похож на главного Бандита, – сказал Житковский. – Я слышал кое-что о нём, но представлял его другим.

– Так бывает, – сказал Аф Фабр. – Вот и господин президент представлял Вас несколько иным. Так, Гаврилов? Представлялся Вам иным рабочий человек, а? Тот самый рабочий человек, который молится на Вас по утрам и вечерам, наверное, виделся Вами несколько иначе?

– Да идите Вы, – огрызнулся президент.

– Пойдёмте, Житковский, я познакомлю Вас с ещё одним влиятельным человеком планеты, – сказал Аф Фабр и подвёл Житковского к Гор Дэлу. – Это Гор Дэл. Гор Дэл является главой организации Чиновников. Вся власть на планете принадлежит именно этой организации.

– Серьёзно? – удивился Житковский. – А как на это смотрит господин президент, интересно?

– А я на это смотрю так, что скоро мы это безобразие-то прекратим, – сказал Гаврилов. – Всё это слишком уж носит неформальный характер. И, честно говоря, дальше слов никуда не идёт. Они могут называть себя, как угодно, и считать себя, кем угодно. Но, в действительности, власть и управление находятся не у них.

– Не обращайте, Житковский, на президента внимания, – доверительно произнёс Аф Фабр, – Господин президент боится потерять власть, как семиклассница – невинность. Отсюда и всё его недовольство. Пойдём дальше. А власть, господин президент, всё одно Вам придётся передать им, – показал Аф Фабр на Гор Дэла. – Кстати, Житковский, как не противно это слышать Гаврилову, но именно этому человеку и принадлежит вся власть не только в Первом Союзе, но и на всей Земле.

– Сейчас, как же. Разбежался, – закричал Гаврилов. – Я буду защищать свои права с оружием в руках. На моей стороне сотни миллионов.

– Какие такие ещё сотни миллионов на Вашей-то стороне? – спросил Аф Фабр.

– Сотни миллионов тех, кто проголосовал за меня, – сказал президент.

– Бросьте, президент, – сказал Гор Дэл. – Всем известно, что выборы были сфальсифицированы. И нет никаких миллионов. Разве что небольшая кучку обманутых Вами стариков и старух, которым Вы пообещали снизить цену на гречневую крупу, да незначительная часть рабочих и служащих, одурманенных Вашими портретами и фотографиями. Ну, так разве это миллионы?

– Ну это мы ещё посмотрим, – сказал Гаврилов и отвернулся лицом к стенке.

– Это господин Жир Туран, – продолжал знакомить Житковского Аф Фабр, – главный Философ планеты Земля. Вся мудрость Земли сконцентрирована в голове этого человека.

Глава семнадцатая

– Пойдём, друг Житковский, дальше, – сказал Аф Фабр и подвёл Житковского к Великому Ко. – Знакомься, Житковский, перед тобой главный Волшебник планеты Земля.

Житковский ничего на это не ответил, а посмотрел на Великого Ко с презрением и ухмыльнулся.

– Ну ладно, – сказал Аф Фабр. – Вижу, что знакомство с главным Волшебником тебя, Житковский, особо не поразило.

– Честно говоря, господин Аф, меня, из тех, кого Вы мне представили, вообще никто не поразил, – сказал Житковский. – Я уже начинаю думать о зря потраченном времени. Неужели ради этого, – Житковский показал рукой на всех в камере, – стоило подыматься так высоко?

– Вы правы, Житковский, только ради этого я бы Вас, конечно, не стал бы отрывать от станка и заставлять подыматься в своё далёкое будущее, – сказал Аф Фабр. – Хотя… Буду искренен и признаюсь, что Вы меня удивили.

– Удивил? Вас? Чем, позвольте узнать? Тем разве, что не упал в обморок при виде столь значимых, по-Вашему, персон? – сказал Житковский.

– Да, в общем-то, после того, что Вы учудили с портретами президента, согласитесь, что я мог ожидать от Вас и падения в обморок, и кое-чего больше, – сказал Аф Фабр. – Но оставим это. В конце концов, знакомил Вас я не для того, чтобы удивить, а с тем лишь, чтобы облегчить Вам пребывание в тюрьме. Но, как я вижу, Вы и без того чувствуете себя здесь достаточно комфортно. А потому, предлагаю продолжить знакомство.

– Как? Разве ещё не все? – огорчился Житковский. – Может, остановимся на этих?

– Нельзя, Житковский, нельзя, – сказал Аф Фабр. – Я Вам напомню, что явились Вы сюда не по собственной воле, а потому будете делать не то, что Вам хочется, а то, что Вам прикажут. И уж коли Вам говорят, что надо знакомиться, то – будьте любезны. Но прежде ответьте, Житковский, мне вот на какой вопрос: Вы в Бога верите?

– Верю ли я в Бога? И Вы спрашиваете! Конечно, верю, – ответил Житковский. – Я с интересом смотрю конкурсы религий и очень болею за своего Бога.

– Замечательно. Тогда ещё вопрос. Что Вы знаете об ангелах? – спросил Аф Фабр.

– Да всё знаю об ангелах, – ответил Житковский. – Ангелы – это такие духовные сущности из религии далекого прошлого. По-моему, если мне не изменяет память, то двести пятьдесят миллионов лет назад на Земле правила одна религия и вот там были ангелы. Ангелы – это помощники Бога минувших лет. Современные Боги уже не нуждаются в ангелах. С тех пор, как Боги смогли непосредственно общаться с людьми, надобность в ангелах попросту исчезла.

– Браво, Житковский! – воскликнул Аф Фабр. – Откуда такие знания?

– Я по воскресениям хожу на курсы катехизиса в нашу районную церковь, – ответил Житковский.

– Ну так это тем более замечательно, – сказал Аф Фабр. – И посему хочу Вас познакомить с лучшими представителями мира ангелов. Они прибыли к нам из очень далёкого прошлого. Серафим Михаил и серафим Гавриил, – торжественно произнёс Аф Фабр, подведя Житковского к койке, где спали серафимы.

Житковский некоторое время смотрел на спящих серафимов.

– Мне неприятно Вам это говорить, господин Аф Фабр, – сказал Житковский, – но Вас обманули.

– То есть… Как это, обманули? – удивился Аф Фабр. – Это в каком смысле?

– В том смысле, дорогой Волшебник, что эти двое – никакие не серафимы, – сказал Житковский.

– Не серафимы? – удивился Аф Фабр. – А кто же это?

– Понятия не имею, – сказал Житковский. – Они могут быть кем угодно. Я даже не исключаю, что они могут быть и Волшебниками. Но одно могу сказать с уверенностью, что никакие они не серафимы.

– Вот те раз, – огорчился Аф Фабр. – В самом деде, не серафимы?

– В самом деле? – ответил Житковский.

– А мы-то к ним, как к порядочным, – сказал Аф Фабр, – а они, значит, вот как нам ответили на доброту нашу. Может, их разбудить?

– Зачем будить? – спросил Житковский. – Пусть спят. От того, что мы их разбудим, мало что изменится.

– Вы так думаете? Но мы не можем это оставлять вот так вот. Мы обязаны что-то предпринять, – сказал Аф Фабр. – И если это не серафимы, которыми они нам здесь представились, то пусть тогда скажут, кто они на самом деле.

– Дело Ваше, конечно, только я бы на Вашем месте оставил бы всё, как есть, – сказал Житковский. – Хотя… Поступайте, как считаете нужным. Хотите – будите, а мне всё равно.

– Да нет, брат Житковский, – сказал Аф Фабр, – вот именно тебе-то как раз и не всё равно.

– Это почему ещё? – спросил Житковский.

– Что почему? – спросил Аф Фабр.

– Почему это мне не всё равно? – спросил Житковский.

– Да по той простой причине, что именно ты их и будешь будить, – сказал Аф Фабр. – Давай, разбуди их и спроси, кто они на самом деле.

– Вы с ума сошли? – сказал Житковский. – Я не буду их будить. Сами будите. Вам надо, Вы и будите.

– Но видишь ли в чём дело, Житковский, разбудить их надо. Непременно надо их разбудить, – сказал Аф Фабр. – И разбудить их должен не кто другой, как ты.

– Почему я? – удивился Житковский.

– Ой, Житковский, Житковский, – сказал Аф Фабр. – Знал бы ты, Житковский, сколько причин есть тому, чтобы именно ты разбудил их. Но, поверь, Житковский, что перечислять эти причины ну до того скучно, до того противно, до того неохота мне, что я и не буду перечислять. И, давай, Житковский, кончай все эти свои препирательства и… буди. Буди, буди, Житковский. Всё равно я от тебя не отстану. Сто лет здесь просидишь, Житковский, а пока не разбудишь их, отсюда не выйдешь. Вот все отсюда выйдут, Житковский, а ты один останешься. Ты и они. И поверь мне, Житковский, что если они проснуться, когда ты будешь с ними наедине, то ой как тебе не поздоровится.

Житковский молча покачал головой и посмотрел на спящих серафимов.

Глава восемнадцатая

Все, кто был в камере №64: и Великий Ко, и Жир Туран, и Ил Луирим, и Гор Дэл, и адмирал Шкуро, и даже сам глава Первого Союза Гаврилов, и Александр Сергеевич Лютый, все хотели посмотреть, как Житковский будет будить серафимов. Во-первых, всех поразил тот факт, что, как сказал Житковский, серафимы оказались вовсе не серафимами, а не пойми кем, а во-вторых, было просто интересно, чем всё это закончится. Все обитатели камеры №64 покинули свои места и подобрались поближе к месту действия, к тому месту, где спали самозванцы, а может и не самозванцы.

– Чего Вы все сюда приползли-то? – грубо спросил Житковский.

– Ты, Житковский, давай меньше болтай, а буди этих, – шепотом сказал Аф Фабр, зачем-то беря швабру и тихонько толкая ею Михаила. – А что другие посмотреть хотят, то это нормально. Нет ничего в том предосудительного, Житковский, что другие люди хотят понаблюдать за тем, как ты будешь действовать.

– Это что, цирк вам здесь, что ли? – спросил Житковский.

– Давай, давай, Житковский, буди, – шёпотом подбадривал Аф Фабр. – Ты напрасно время-то тянешь. Будить тебе их всё равно придётся. В этом даже есть нечто символическое; рабочий пытается разбудить религию далекого прошлого. С ума сойти. Скажи мне кто-нибудь ещё вчера об этом – ни за что бы не поверил.

Житковский собрался с мыслями и духом, и толкнул серафима Михаила в спину. Все остальные в этот момент испуганно разбежались по своим койкам и уже оттуда наблюдали за происходящим.

– Эй, ты, вставай, – сказал Житковский.

Серафим Михаил повернул голову и посмотрел на Житковского.

– Это Вы мне? – спросил серафим Михаил.

– Тебе, – ответил Житковский. – Просыпайся давай и друга своего буди.

– Зачем? – не понял серафим Михаил.

– Что зачем? – спросил Житковский.

– Зачем вставать? – спросил серафим Михаил. – А тем более, зачем друга моего будить?

– А затем, что вы никакие не серафимы, – сказал Житковский.

– Чего-то день сегодня как-то не задался, – сам себе сказал серафим Михаил и посмотрел на Аф Фабра. – День, говорю, сегодня не задался, – уже громче сказал серафим Михаил, обращаясь к Аф Фабру. – С самого утра приходится иметь дела с неприятными людьми. Мы с моим товарищем, когда на Землю спускались, уверены были, что нам предстоит встретиться с лучшими представителями человечества. Оказалось всё в точности наоборот. И судьба уготовила нам с Гавриилом встречу с такими людьми как вы, – сказал серафим Михаил и обвёл взглядом всех, кто был в камере №64. – А вы, господа, скажу вам откровенно, очень неприятные люди. Очень неприятные. А вот этот, последний, – показал серафим Михаил на Житковского, – так и просто сволочь, хам и скотина. Убить тебя мало, – сказал Михаил Жуковскому.

– Ты друга-то своего буди, – сказал Житковский, абсолютно не обращая никакого внимания на то, что говорил Михаил. – А то я смотрю ты болтать – мастер.

– Гавриил, – заорал Михаил так громко и грозно, что напугал всех, кто был в камере №64. – Вставай. Пришла беда, откуда не ждали.

Гавриил быстренько встал с койки и, не обращая ни на кого внимания, аккуратно её заправил.

– Ваша фамилия Житковский? – спросил Гавриил у Житковского.

– Допустим, – сказал Житковский. – И что с того?

– А то с того, – сказал Гавриил, – собирайтесь и пойдёмте с нами.

– С кем это с вами? – спросил Житковский. – И куда Вы собираетесь меня вести?

– Житковский, насколько правильно я тебя понял, ты сомневаешься в нашей причастности к высшим ангельским чинам? Так? – спросил Гавриил.

– Что так? – спросил Житковский.

– Сомневаешься? – спросил Гавриил.

– Нет. Не сомневаюсь, – сказал Житковский.

– То есть, как это не сомневаешься? – спросил Гавриил.

– Да вот так вот, просто. Не сомневаюсь и всё, – ответил Житковский. – Я уверен, что и ты, и твой подельник, никакого отношения к ангельским чинам вообще не имеете, а не то, что к высшим ангельским чинам.

– Ну, в общем-то, я так и понял, – сказал Гавриил. – А потому собирайся и направляемся мы с тобой, Житковский, в мир ангелов, архангелов, начал, властей, сил, господства, престолов, херувимов и серафимов.

– Любезный Гавриил, – обратился к серафиму Аф Фабр. – Давайте прежде Житковский нам расскажет про своё отношение к президенту Гаврилову. Я же именно за этим его сюда притащил. А после Вы можете забирать его, куда Вам угодно.

– Ради Бога, ради Бога, – сказал Гавриил. – Конечно, конечно. Кто спорит. Сперва вы, потом мы.

Житковский растеряно оглядывался вокруг, не соображая, что происходит.

Глава девятнадцатая

– Что Вы всё оглядываетесь, Житковский? – спросил Великий Ко. – Вы сейчас мне напоминаете преступника, которого застали на месте совершаемого им преступления.

– Всё это более, чем странно, – сказал Житковский. – Очень странно.

– Что Вам странным-то кажется? – спросил Великий Ко.

– Всё мне кажется странным, – ответил Житковский. – И Вы, господин Ко, и вы, господа Чиновники и Финансисты, Философы и Бандиты. Но более всего мне кажется странным господин президент, – сказал Житковский и посмотрел на Гаврилова.

– Господа, предлагаю чего-нибудь съесть, – предложил Шкуро. – Я так понял, что сейчас Житковский расскажет нам историю. Так вот слушать её лучше на сытый желудок.

– Гайдар Тимурович прав, – сказал президент. – Время обедать. Предлагаю всем перейти к столу и за обедом поговорить.

Все сели за стол. Вызвали Сволова, сказали ему, что более они в столовых питаться не будут и попросили его подавать обед прямо в камеру. Через час стол был накрыт и арестанты приступили к еде. Серафимы Михаил и Гавриил тоже кушали, и с большим аппетитом. Житковский ел и с презрением смотрел на то, как едят серафимы.

– Что Вы на меня так… смотрите, друг Житковский? – спросил Михаил.

– Как так? – спросил Житковский.

– Так страшно, – сказал Михаил. – Вас удивляет, что ангелы тоже могут обедать?

– Не обращайте внимания, Житковский, – сказал Аф Фабр. – Кушайте спокойно.

– Всё, Житковский, ждать больше сил нет, – сказал Лютый. – У нас и без того дел по горло. В мире, чёрт знает, что происходит, а мы уже целую вечность здесь сидим и ничего не делаем.

– Житковский, Вы знаете, зачем Вас сюда привели? – спросил Великий Ко.

– Я, если честно, уже запутался и ничего не соображаю, – ответил Житковский. – Мне всё это: и вы, и эта камера, и обед с вами, всё представляется какой-то галлюцинацией. Бред. Сон. Это какая-то жуткая реалистическая фантазия. Я понимаю, что не сплю, понимаю, что не нахожусь под гипнозом или под воздействием сильнодействующих препаратов, но, при всём этом, я понимаю всю нереальность происходящего. С того времени, как меня вывели с завода, прошла вечность. Я вас никого, в принципе, не знаю, но в то же время у меня такое ощущение, что я знаю вас очень хорошо и очень, очень давно.

– Слушайте, Житковский, а что Вы там с моими портретами учудили? – спросил президент Первого Союза.

– Господа, у меня идея, – заорал вдруг Жир Туран, – а что если эту историю нам расскажет не Житковский.

– То есть как – не Житковский? – спросил Аф Фабр. – Зачем же я тогда его сюда привёл? Могли бы сразу предложить и мы бы привели кого-нибудь другого.

– Да то, что Вы сюда его привели в этом нет ничего плохого, – сказал Жир Туран. – Пусть и он здесь будет. Но мне думается, что гораздо интересней, если историю эту нам расскажет не сам Житковский, а кто-нибудь другой, кто в курсе всех дел. А сам Житковский будет вместе с нами слушать и если что нам будет не понятно, давать нам пояснения и комментировать.

– А что, – сказал Великий Ко, – предложение главного Философа планеты мне нравится. Господин Аф, а вот тот начальник участка, которого Вы арестовали, он где сейчас?

– Сходить за ним? – спросил Аф Фабр.

– Если Вам не трудно, сделайте одолжение, приведите его, – попросил Великий Ко. – Как говорите его зовут?

– Зовут как? – переспросил Аф Фабр. – Ой, я уже и не помню. Житковский, как зовут того начальника?

– Которого? – спросил Житковский.

– Да, Житковский, ты и впрямь, как во сне живёшь, – сказал Аф Фабр. – Того самого, которого при тебе арестовали. Неужто забыл. С которым вы вместе левую продукцию гнали, которую через подставных лиц, через генерала Чёрного и полковника Скунса скупал адмирал Шкуро, а затем использовал её в разного рода террористических актах. Черный и Скунс во всём признались и теперь работают санитарами. А вот как быть с адмиралом, надо подумать.

Шкуро чуть было не подавился, как услышал всё это и хотел было возразить, но Аф Фабр взглядом одним только своим заставил его молчать.

– Точно! – радостно воскликнул Житковский. – А я ведь и впрямь забыл. Ведь действительно же, арестовали тогда его.

– Кого его? – спросил Аф Фабр.

– Маршакова, – сказал Житковский, – Сергея Викторовича. Как давно это было. И как я мог забыть? А, кстати, что с ним?

– Вот заодно и узнаем, – сказал Великий Ко. – Сходите, любезный господин Аф, за Сергеем Викторовичем.

– Схожу, мне не тяжело, – ответил Аф Фабр. – Коли жив ещё Ваш Сергей Викторович, то приведу.

– Что значит «коли жив»? – спросил Житковский.

– То значит, Житковский, что не всем в жизни везёт, как повезло Вам, – сказал Лютый.

– Вы правильно поняли, Александр Сергеевич, – сказал Аф Фабр и ушёл за Сергеем Викторовичем.

Глава двадцатая

Уже через полчаса Аф Фабр вернулся. Он вошёл в камеру №64 и вместе с ним в камеру вошёл и Сергей Викторович Маршаков.

– Вовремя мы про него вспомнили, – сказал Аф Фабр. – Ещё секунда и приговор бы был приведён в исполнение.

– Приговор? Какой приговор? – спросил Житковский.

– Расстрел, какой же ещё может быть приговор, – сказал Аф Фабр. – Уж очень серьёзным было преступление, которое совершил Сергей Викторович. Сергей Викторович, – обратился Аф Фабр к Маршакову, – может, сами всё расскажете?

– Вряд ли он сейчас что-нибудь расскажет, – сказал Лютый. – По нему видно, что он голоден. Я давно не видел рабочих и их начальников. Это, я так понимаю, его начальник? А он… Выглядит ничего; во всяком случае, я ожидал худшее. Давайте посадим его за стол. Пусть выпьет кофе и съест пару бутербродов с утиным паштетом. А Вы, господин Аф нам всё расскажете. Я читал в учебниках истории, что с рабочими и с их начальниками надо вести себя более чем аккуратно и осмотрительно. Есть даже мнение, что рабочие – это какой-то особый вид человека; не поддаётся никакому развитию; способен усвоить только примитивные орудия труда и не более того; очень хорошо размножается в неволе, мечтает выиграть в лотерею миллион и надеется на нежданное наследство. А их начальники всячески подавляют в рабочих эти настроения. Как результат – психологический срыв, который приводит, если я не ошибаюсь, к революциям.

– Насчёт аккуратности Вы правы, Александр Сергеевич, – сказал Аф Фабр. – Насчёт остального – вряд ли, и, скорее всего, Вы, Александр Сергеевич, ошибаетесь. Сергей Викторович, Вы проходите, садитесь, кушайте. Гайдар Тимурович, налейте Сергею Викторовичу кофе и намажьте бутерброд.

– Спасибо, друзья, вы так любезны, – сказал Маршаков, сел за стол и с удовольствием приступил к еде. Ел он не спеша, но с аппетитом. – Кофе, паштет. С ума сойти!

– Чем же Вас кормили? – спросил Шкуро.

– Гречневой кашей или макаронами, – отвечал Маршаков, намазывая булку сливочным маслом, поверх которого клал толстым слоем утиный паштет. – И в камере мне не разрешали есть. Выгоняли в столовую. А там ничего, кроме гречи и макарон не было. Была правда ещё манная каша, но я манную кашу с детства ненавижу.

– Это какая столовая? – спросил Шкуро. – Та, что за углом налево?

– И та, что налево за углом и все остальные, – сказал Маршаков. – Во всех столовых ничего, кроме манной каши, гречи и макарон. А вам, как я посмотрю, обед в камеру подают. И какой обед! Вы разрешите, колбаски кусочек? – попросил Маршаков, глядя на Житковского, которого он явно не узнавал.

– Берите, конечно, – отвечал за Житковского Шкуро. – Нелюди. Ну допустим, что человек и совершил преступление, пусть даже и подрасстрельное, но издеваться-то зачем!

– Сергей Викторович, – обратился к Маршакову Житковский, – а Вы меня совсем не узнаёте?

– Нет, не узнаю, – ответил Маршаков, посмотрев внимательно на Житковского. – Мы вместе учились?

– Вы вместе работали, – сказал Жир Туран. – Вспоминайте, Маршаков, вспоминайте. Честно говоря, Вас сюда только по той причине и доставили, что Вы прежде были знакомы с этим человеком, – показал Жир Туран на Житковского. – Он – рабочий с Вашего завода, а Вы – его начальник.

– Нет, господа, с уверенностью могу сказать, что этого человека, – Маршаков кивнул на Житковского, – я вижу впервые.

– Плохо дело, Маршаков, – сказал Аф Фабр, – в таком случае нам придётся Вас отсюда выгнать.

– Почему? Мне здесь нравится. Не выгоняйте меня, – попросил Маршаков и встал на колени. – Я вспомнил. Это станочник с моего участка. Житковский его фамилия.

– Замечательно, – воскликнул Гор Дэл. – Замечательно, что память вновь вернулась к Вам. Расскажите нам про Житковского.

– Так, а что рассказывать? – удивился Маршаков, вставая с колен и отряхивая брюки от прилипшей грязи. – Вы посмотрите внимательно на этого человека, – кивнул Маршаков в сторону Житковского, – и вам сразу всё станет ясно и понятно без каких-либо дополнений. Он же – рабочий. Что ещё я могу к этому добавить…

– И всё же, мы бы хотели послушать, – сказал Великий Ко.

– Сволочь он, этот ваш Житковский, – сказал Маршаков. – Сволочь, как и всякий, кто стоит у станка и выклянчивает побольше денег.

– Однако, Сергей Викторович, я бы Вас попросил выбирать выражения, – сказал Житковский.

– Вы, Житковский, не перебивайте, – сказал Аф Фабр. – Пусть человек выскажет всё, что думает, а Вы после поправите.

– Сволочь он, какую поискать, – продолжал Маршаков. – И станочник – так себе. А главное, что он всех нас заставил поклоняться президенту Гаврилову.

– Вот с этого места поподробнее, – попросил президент Гаврилов.

Житковский посмотрел на Гаврилова. На Гаврилова посмотрел и Маршаков.

– Господин президент? Вы ли это? – спросил Маршаков.

– Они, они это, – сказал Шкуро, – не отвлекайтесь, рассказывайте.

Глава двадцать первая

– Никогда не думал, что придётся с президентом Первого Союза в одной камере сидеть, – сказал Маршаков. – Вас-то, господин президент, за что сюда?

– Не отвлекайтесь, Сергей Викторович, Бога ради, – попросил Шкуро. – Если мы сейчас начнём выяснять, за что сюда президента посадили, а потом станем выяснять, зачем и почему здесь и все остальные сидят, то мы никогда отсюда не выйдем. Вы после сами подойдите к господину президенту или к кому Вам будет угодно, да и всё, что Вам надо, узнайте. Поняли, Маршаков?

– Да-а, – задумчиво протянул Маршаков, – времена нынче, нравы. Я, с Вашего позволения, ещё чашечку кофе выпью? – обратился Маршаков к Ил Луириму.

– Да я-то здесь при чём? – удивился главный Финансист планеты. – Чего Вы у меня-то спрашиваете? По мне так Вы хоть всё на этом столе сожрите – не жалко.

– Да кушайте Вы, ради Бога, – сказал Шкуро. – Кушайте, что хотите, и прошу Вас, не спрашивайте на то разрешения.

– Спасибо, – ответил Маршаков, но всё ещё глядя на Ил Луирима.

– Да чего Вы всё на меня-то смотрите, – воскликнул Ил Луирим. – Он, часом, не психический? – обратился с вопросом уже ко всем Ил Луирим.

– Обижаете, – сказал Маршаков и улыбнулся. – Я потому смотрю на Вас, что пытаюсь вспомнить, где мог Вас видеть раньше. А так Вы мне собственно глубоко безразличны.

– Сергей Викторович, – обратился к Маршакову Великий Ко. – Вот Вы изволили давеча обмолвиться, что Житковский, мол, заставил Вас поклоняться президенту Гаврилову. Я правильно Вас услышал?

– Правильно, – ответил Маршаков.

– И что, он действительно заставил Вас поклоняться президенту?

– Заставил, Ваше Превосходительство, – сказал Маршаков. – Заставил. Весь цех, можно сказать, с утра и до конца смены только и делал, что поклонялся Гаврилову.

Маршаков взял с большой тарелки кусок селёдки и положил себе на тарелку. Оглядел стол, увидел в конце стола, напротив Аф Фабра, голубую вазу с винегретом.

– Вы винегретик не подвинете? – обратился Маршаков к Аф Фабру.

– Что? – не сразу понял Аф Фабр, чего от него хочет Маршаков.

– Винегретик не пододвинете? – попросил Маршаков. – Мне до винегретика не дотянуться. У вас тут ну просто стол новогодний: винегрет, шампанское, колбаса, студень, шпроты. Красиво сидите, господа, красиво.

Аф Фабр посмотрел на голубую вазу с винегретом, взял её двумя руками и поднялся с ней из за стола. Подойдя к Маршакову, он поставил вазу с винегретом прямо перед его носом.

– Покорнейше благодарю, – сказал Маршаков и, тяжело вздыхая и грустно шмыгая носом, стал накладывать себе в тарелку винегрет.

– Зачем же понапрасну трудиться, перекладывать? – сказал Аф Фабр. – Вы могли бы прямо из вазы и кушать.

Все с интересом наблюдали за тем, что делает Маршаков. Шкуро, глядя на действие Маршакова, опять захотел есть.

– Господа, – сказал Шкуро. – А я, пожалуй, тоже ещё немного покушаю. А то Сергей Викторович так аппетитно накладывает, что и мне захотелось.

Маршаков грустно улыбнулся в ответ на это замечание в свой адрес и снова стал оглядывать стол.

– Вон в той вазочке, – показал Маршаков вилкой на жёлтую вазу, – там что?

– Там салат с крабами, – ответил Лютый. – Здесь салат оливье, а это – голландский салат. Вот, пожалуйста, сыр, можете брать. Колбаса краковская. В этой кастрюльке – мясо тушёное. Здесь, на сковороде, под крышкой, – жареная курица.

– Спасибо, любезный, – сказал Маршаков. – Добрый Вы человек. Не знаю, как Вас зовут и кто Вы, но вижу, что любите людей и всегда готовы им прийти на помощь.

– Кушайте, Сергей Викторович, кушайте на здоровье, – сказал в ответ Лютый. – Вас, по сути, только двое здесь и осталось, кто может это есть.

– Двое? – спросил Маршаков. – А остальные что же?

– Остальные это могут есть разве что под угрозой расстрела, – сказал Лютый.

– Да? – удивился Маршаков. – Интересно. А почему?

– Это тоже долго объяснять, Сергей Викторович, – сказал Жир Туран. – Вы выясните и это позже, в частном порядке. Договорились?

– Позже, так позже, – согласился Маршаков. – Не горит. В конце концов, какая мне разница, почему вы не едите. Люди, они ведь, по большому счету, все разные. Я их много повидал за свою жизнь; токаря, фрезеровщики, шлифовщики. Из рабочих расточники с координатных станков – первая сволочь, хуже их только те, кто на горизонтальных станках работает. На них никаких денег не напасёшься. Им что не дай – всё мало. Да что говорить; станочники – они и есть станочники. Одни любят покушать вкусно, другие любят покушать невкусно. Главное, чтобы человек был счастлив.

– Вы про поклонение президенту нам расскажете когда-нибудь? – спросил Гор Дэл.

– Конечно, расскажу, – ответил Маршаков, – куда я денусь.

Глава двадцать вторая

– Всё расскажу, – говорил Маршаков, продолжая кушать с аппетитом, ничего от вас не утаю.

– Одна просьба, дорогой Сергей Викторович, – попросил Аф Фабр.

– Какая? – спросил Маршаков.

– Не подавитесь, – сказал Аф Фабр. – А то, я смотрю, Вы уже до жареной трески дошли. Косточки там. Вы уж поаккуратней. Среди нас врачей нет. Не приведи случай, кость поперёк горла встанет, считайте, что всё – отжили своё.

– Я буду аккуратней, – сказал Маршаков, – спасибо за беспокойство. И Вы, конечно, правы, когда предупреждаете, что во время еды разговаривать-то небезопасно. Сколько глупых смертей от этого сегодня на планете нашей. Впрочем, я в одной книге прочёл, что смерть она всегда приходит за человеком вовремя. Вот недавно случай был. О нём ещё в газетах писали. Может, слышали? Человек подавился куском хлеба и умер. Но на мой счёт, господа, можете не беспокоиться. Достаточно долгий опыт разговоров во время еды позволяет мне не обращать на это внимание. Если бы вы только знали, господа, чего только со мной не случалось во время еды раньше, когда я ещё был молод и неопытен. Чем я только не давился. И рыбными косточками, и крошками от печенья. А маслины, господа? Знали бы вы, господа, как я давился маслинами. И что примечательно, господа…

– Что? – серьёзно и с пониманием спросил Великий Ко.

– Маслины с косточкой менее опасны нежели маслины без косточек, – ответил Маршаков.

– Что Вы говорите? – поразился Аф Фабр. – Вот уж, ни за что бы не подумал.

– Да, господа, представьте себе, – продолжал Маршаков. – Но это всё в прошлом. В дни, так сказать, моей юности, и… ну вы поняли. Сейчас я уже не тот. Порой и хочешь вернуть ощущения молодости и подавиться чем-нибудь, но…

– Что же мешает, Сергей Викторович? – спросил Жир Туран.

– Опыт. Года. Возраст берёт своё, – отвечал Маршаков. – А, кстати, почему на вашем столе я не вижу маслин? Обед без маслин? Это, господа, скучно. И ветчины нет, как я погляжу? Ну ладно они, – обратился Маршаков к Шкуро, – но Вы-то, господин адмирал… Как Вы-то могли такое безобразие допустить?

– А что я могу, – оправдывался Шкуро, – один. До Вашего прихода они знаете, как надо мной здесь измывались. Повели меня в столовую и чуть ли не силой заставляли есть макароны.

– Меня сейчас стошнит, адмирал, – сказал Маршаков, – зачем Вы за столом такую гадость говорите?

– Извините, Сергей Викторович, – сказал Шкуро, – за то время, что я здесь, я несколько одичал. Забыл, как и вести-то себя в приличном обществе. Когда мы все отсюда выйдем, я приглашаю Вас, Сергей Викторович, к себе на ужин.

– Покорнейше благодарю, Гайдар Тимурович, за приглашение, – сказал Маршаков. – С превеликим удовольствием поужинаю с Вами.

– А уж я-то как рад, – аж прослезился от счастья Шкуро, – встретить единомышленника. И где? В тюрьме. Вот уж воистину, что пути Господа нашего, да святиться имя его во веки веков, неисповедимы. Мы, Сергей Викторович, поедем в мой северный замок. Вы видели мой северный замок?

– Откуда, – сказал Маршаков, – я целыми днями – на заводе. А последние дни в камере одиночной провёл. Допросы, допросы, допросы. Очные ставки, следственные эксперименты. Но я много слышал про Ваш замок, Гайдар Тимурович.

– Это прелесть, что за замок, – говорил Шкуро. – На берегу Северо-Ледовитого океана. На сто вёрст вокруг ни одной живой души. Сказка. Мы с Вами будем охотиться на белых медведей. Вы кушали когда-нибудь тушёного белого медведя?

– Тушёного белого медведя? – спросил Маршаков и задумался. – Нет, не кушал. А что? Это вкусно?

– Не то слово, Сергей Викторович, – сказал Шкуро, – это сказочно вкусно. Особенно, задняя часть. Мне недавно привезли два пулемёта. Последнее слово, можно сказать, военной мысли. Один я подарю Вам. Утречком мы с Вами выйдем на охоту. Набьём их, медведей белых, штук сто. Затем вернёмся в замок, продрогшие, усталые, голодные, но счастливые. И, пока мы будем париться в бане, а у меня в замке замечательная баня…

– А женщины будут? – перебил Маршаков.

– Естественно, – отвечал Шкуро, – естественно, что и женщины будут. Сам-то я – не охотник до женщин, но для гостей держу. Так вот, пока мы будем париться в бане, с женщинами, водкой, пивом и раками, мой повар потушит нам белого медведя.

– Жду, не дождусь, – сказал Маршаков и с интересом посмотрел на кастрюльку, в которой, как ему сказали, было тушёное мясо. – А здесь кого тушили?

– Крокодила, – ответил Гор Дэл. – Сегодня из горячего только тушёный крокодил.

– Господа, – воскликнул Шкуро, – знали бы вы, каких крокодилов я едал в своём южном замке. Разве это, – показал Шкуро на кастрюльку, – тушёный крокодил? Это так, глумление над великим. Крокодилов тушат в больших, литров на пятьсот, чугунных ваннах. Предварительно их, крокодилов, целиком в этих ваннах отмачивают. Причём, не потрошат, а просто заливают с верхом таном или айраном, и полгода в таком виде он лежит. После чего ванна закрывается крышкой, а под самой ванной разводится костёр. Быстрым огнём ванна доводится до кипения, а затем резко делается маленький огонь, и уже на маленьком огне, в течении шести часов крокодила тушат. Это сказка.

– Пустите меня, – закричал Ил Луирим, – мне срочно необходимо выйти. Меня сейчас вырвет.

– Идите, конечно, господин главный Финансист, – сказал Аф Фабр. – Мы все Вас понимаем. Идите, и ни о чём не волнуйтесь. Мы без Вас не начнём. Мы Вас подождём. А Вы продолжайте, господин адмирал, – обратился Аф Фабр к Шкуро. – Я так понял, что Вам ещё есть, чего нам всем порассказать. Насколько мне известно, у Вас есть ещё два замка: на востоке и на западе.

– Да, господин Аф, есть и на востоке, и на западе, – ответил Шкуро и задумался. На его лице блуждала счастливая улыбка идиота.

Минут на десять в камере №64 воцарилась тишина.

Глава двадцать третья

– Я вот что думаю, – нарушил первым тишину Михаил. – Я думаю, что человек, современный человек, не способен существовать иначе, нежели в неблагополучном мире. А возможно, это касается и не только современного человека, а человека вообще?

– Естественно, что это имеет отношение к человеку вообще, – сказал Гавриил. – Они, то есть люди, созданы именно для того, чтобы решать проблемы, они созданы для существования в экстремальных условиях. Человек без проблем – это как автомобиль, который не выезжает из гаража.

– Но, может быть, в будущем они научатся существовать и в благополучии? – спросил Михаил.

Серафимы к тому времени уже закончили набивать себя едой и разговаривали, лёжа на своих койках. Но разговаривали они громко, и разговор их хорошо был слышен теми, кто сидел за столом.

– А что именно Вы имеете в виду, когда говорите, что человек не способен существовать в благополучном мире? – спросил Жир Туран у ангелов высшего уровня осознания действительности.

– Но серафимы не ответили на вопрос главного Философа планеты. Возможно, они не слышали вопроса, а может, и просто не хотели разговаривать с Жир Тураном.

Жир Туран встал из-за стола и подошёл к койкам, на которых лежали серафимы. Их койки стояли рядом.

– Вы, господа, часом не оглохли? – спросил Жир Туран. – Я же задал вам вопрос. Неужели так трудно ответить?

Но серафимы ничего не сказали, а только закрыли глаза, повернулись спинами к главному Философу планеты и заснули.

– Какое хамство, – сказал Жир Туран и возвратился за стол.

– Я же говорил, что никакие они не серафимы, – сказал Житковский и тихо добавил, что вообще они никакие не ангелы, а так, одна только мразь и падаль.

– Хотите, господин главный Философ, я Вам отвечу на Ваш вопрос, – сказал Гор Дэл.

– Вы? – удивился Жир Туран. – Ну, попробуйте.

– Серафимы правы в том, что окажись мы, то есть люди, в благополучии, то вряд ли бы долго в нём выдержали, – сказал Гор Дэл. – Сошли бы с ума или спились. Неприятности наши начинаются не тогда, когда мы сталкиваемся с проблемами, или когда проблемы наваливаются на нас, а тогда и только тогда, когда мы оказываемся в ситуации, в которой нет никаких проблем.

– Всё верно, – сказал Великий Ко, – всё правильно. Непонятно только, почему ангелы только сейчас это поняли.

– Что значит, только сейчас, – спросил Михаил. – Не хотите ли Вы этим указать на наше некоторое недоразвитие в сравнении с Вами?

– О, поглядите на них, проснулись! – воскликнул Жир Туран. – Стоило только задеть их самолюбие, как сразу же проснулись.

– Вы знаете, господа, – сказал Житковский, – а вот сейчас, когда они, – показал Житковский на серафимов, – подняли тему сравнения себя с человеком, я уже не могу с уверенностью сказать, что это не ангелы. Скажу более! После того, что я сейчас услышал и то, как это всё было сказано, я всё более нахожу подтверждение тому, что всё же они, скорее всего, и ангелы. А по тому, как они возмутились, то смело можно говорить, что они, если ангелы, то не ниже серафимов.

– Вы, друг любезный, как я посмотрю, большой специалист по ангелам? – спросил Гавриил.

– Приходилось сталкиваться, – ответил Житковский.

– Вам приходилось сталкиваться с ангелами? – удивился Ил Луирим. – Это интересно. Но ведь никаких ангелов вообще нет. Во всяком случае, их нет в настоящем. Как же Вы могли с ними сталкиваться, когда они пришли к нам из далекого, далекого прошлого? Но даже и в том, что они пришли к нам из прошлого, я сомневаюсь. Скорее всего их вообще никогда не было и сегодня быть не может. Их попросту не существует. Их вообще нет.

– То есть, как это, нет? – спросил Лютый. – А это тогда кто? – кивнул Лютый в сторону серафимов.

– Я был уверен, что это Волшебники, – ответил Ил Луирим. – А разве – нет?

– Так, господа, нас всех куда-то не в ту степь понесло, – сказал Великий Ко. – Мы начали с одного, а перескочили совершенно на другое. Это всё господин Житковский нас путает.

– Я-то здесь при чём? – обиделся станочник. – Это всё они, – показал Житковский на серафимов.

– Давайте будем последовательны, – сказал Великий Ко. – С ними, с серафимами или не серафимами, мы разберёмся позже. Сейчас не до них. Сейчас, если честно, нам нужно как можно быстрее решать другие проблемы. После, когда мы решим с основными проблемами, мы займёмся и серафимами.

– А Вы не боитесь? – спросил Михаил. – Не боитесь вот так смело говорить в нашем присутствии о том, что Вам совершенно не до нас? Мы ведь как-никак обладаем определённым могуществом. Вдруг осерчаем? Можем и наказать.

– Кого вы можете наказать? – спросил прапорщик Сволов, который в этот момент входил в камеру №64. – Волшебников?

– Да хоть бы и Волшебников, – с наглой самоуверенностью отвечал Гавриил. – Нам, если честно, глубоко безразлично, кого наказывать. И если нас обижает Волшебник, то мы наказываем Волшебника.

– Ну-ну, – сказал прапорщик Сволов. – Интересно будет понаблюдать, как это у вас получится.

– Не будем ссориться, друзья, – сказал Аф Фабр, – нам ещё не хватало начинать здесь выяснять, кто кого могущественнее. Тем более, что все вы прекрасно понимаете, что ангелы появились здесь исключительно по причине расстроенной психики Сергея Викторовича. Это его нездоровое отношение с Богом порождает подобного рода сильнейшие иллюзии. В действительности, всё это, – кивнул Аф Фабр на Михаила и Гавриила, – мираж. И глупо было бы выяснять с иллюзией и миражом, кто сильнее.

– А почему бы и не выяснить? – сказал серафим Михаил и встал со своей койки и потянулся, – если здесь кто-то в чём-то сомневается, то мне кажется, есть необходимость кое-что прояснить и тем самым устранить все недоразумения и недомолвки. Я так понимаю, нас здесь всерьёз не воспринимают.

– Сядьте, – сурово сказал Великий Ко. – Вы не на на приёме у своего Бога, а потому ведите себя прилично.

– Что значит «ведите себя прилично»? – спросил серафим Михаил. – И что значит это Ваше «сядьте»?

– Вы, если Вы действительно тот, за кого себя выдаёте, всего-навсего гость на этой планете, – объяснял Великий Ко, – и вести Вам себя следует так, как ведут себя в гостях. Вы же ведёте себя так, как будто Вы здесь хозяин. Но замечу Вам, что Вы здесь далеко не хозяева, и если будете нас слишком утомлять, то мы вынуждены будем принять меры. И поверьте, вас принимают здесь даже очень хорошо, учитывая, что вы, как выяснилось, – мираж и иллюзия начальника участка Маршакова Сергея Викторовича. Нам нужен был Житковский, в следствии этого появился и Маршаков со своими иллюзиями, с вами то есть. И окажись на вашем месте какие-нибудь другие иллюзии, то, поверьте, с ними обошлись бы куда строже. И я ещё раз вам говорю, что если будете безобразничать, то мы вынуждены будем принять против вас соответствующие меры.

После того как Великий Ко сказал о том, что они будут вынуждены принять меры, серафимы Михаил и Гавриил стали громко смеяться. Они смеялись громко и долго.

Минут десять смеялись. Когда успокоились, Гавриил спросил:

– Какие такие меры Вы собираетесь принять?

– Радикальные, – ответил Аф Фабр.

– Например? – спросил Михаил.

– Например? В начале придётся понизить вас до простых ангелов, – сказал Великий Ко. – А если этого будет недостаточно, то… уничтожить совсем.

– Как нездоровые иллюзии некоторых начальников участков, – добавил Аф Фабр, – как их больную фантазию.

Глава двадцать четвёртая

– Да знаете ли Вы, милостивый государь, с кем разговариваете и кого пугаете? – спросил Гавриил у Великого Ко. – Да известно ли Вам, что ещё будучи в чине Архангела, он, – ткнул Гавриил пальцем в сторону Михаила, – командовал всей небесной армией?

– Да ладно, чего уж там, – пытался остановить своего друга Михаил, но делал это как-то нерешительно.

– И ничего не ладно, – громко говорил Гавриил, – иж, моду взяли. А с хамством, допустим, надо бороться, и ни в коем случае вот так вот, безнаказанно, не оставлять.

– Вы чего-то очень много говорите, – сказал Шкуро. – Вы либо принимайте кардинальные меры, либо заткнитесь. А орать здесь не надо. Здесь не то место, где принято орать.

– Нет, это уже переходит всяческие границы, – сказал Гавриил. – Они меня вынуждают применить к ним действительно кардинальные меры.

– Ну… Может, всё же не стоит, – как бы просил Михаил. – Это же люди. Ну какой с них спрос. Сами не ведают, что творят. Чего обижаться-то на них?

– Не знаю, как Вы, Михаил, но я считаю, что вот только оставь хоть раз такое без должного наказания и всё. Это уже станет нормой. Они себе и без того позволяют многое, но до такого, до открытого неповиновения высшим ангельским чинам, дело ещё не доходило. Они же нас ни во что не ставят! За мираж и галлюцинацию принимают! Они принимают нас за больную фантазию, за нездоровую иллюзию начальника участка!

– Господа, – обратился Великий Ко к сидящим за столом, – давайте всё же возвращаться к нашим делам. Если мы и дальше будем отвлекаться на всякую ерунду, то мы действительно отсюда никогда не выйдем.

– Вы слышали, Михаил? – в гневе орал Гавриил. – Нас уже просто не хотят замечать. Нас принимает за ерунду. Мы – ерунда?

– Не, ну это конечно же прямое, без каких-либо экивоков, хамство, – сказал Михаил. – Вы это, что себе позволяете? – очень громко спросил Михаил у Великого Ко. – Вы это, кем себя возомнили? Как Вас там? Великий Ко? Так, кажется?

– А ведь они не успокоятся, – сказал Аф Фабр, глядя на Великого Ко. – С ними надо что-то делать.

– Не обращайте внимания, друзья, – сказал Великий Ко. – Будут сильно волноваться, я их успокою.

– Что? – заорал Михаил. – Что ты с нами сделаешь? Да я же тебя сейчас в пыль сотру. Да я тебя сейчас…

Михаил встал с койки, достал из-под матраса большой пулемёт и направился к столу, за которым сидели все остальные.

– Господи, – заорал Шкуро, – Да он же нас сейчас всех здесь и расстреляет.

– Не волнуйтесь, господа, не волнуйтесь, – говорил Великий Ко, – всё будет в порядке. Аф Фабр примите, пожалуйста, меры и утихомирьте буяна.

– Это можно, – ответил Аф Фабр. – Это мы с превеликим удовольствием. Нет ничего более доставляющего мне радость, чем предотвращение трагедии.

– Да делайте же Вы скорее хоть что-нибудь, – орал адмирал Шкуро. – Он уже затвор у своего пулемёта взвёл.

– Поздно, – орал Михаил и глаза его налились кровью, – раньше надо было думать. Сейчас поздно уже что-либо делать. Сейчас я всех вас здесь положу.

– Господа, давайте всё же послушаем Сергея Викторовича Маршакова, – спокойно сказал Великий Ко, – если вы помните, он собирался нам поведать историю о том, как господин Житковский заставил чуть ли не весь завод поклоняться президенту. Я правильно выразился? – спросил Великий Ко у Житковского.

Житковский, с опаской поглядывая на приближающегося с пулемётом, ответил:

– Да, в общем-то, правильно. Разве что, не весь завод, но вот весь наш цех – это точно.

– Ну, сволочи, молитесь, – закричал Михаил и нажал курок своего пулемёта.

Пулемёт издал громкий щелчок, но выстрелов не последовало.

– Что такое? – в недоумении спросил серафим Михаил, осматривая пулемёт, и ещё раз нажал на курок. Но пулемёт по-прежнему не стрелял.

– Что случилось у Вас, любезный? – спросил у Михаила прапорщик Сволов.

– Да вот, чего-то пулемёт не строчит, – растерянно ответил серафим Михаил.

– Не строчит? – удивился Сволов. – А Вы на курок нажимали?

– Да, нажимал, – чуть не плача, отвечал серафим Михаил. – Два раза.

– А с предохранителя снимали? – спросил Жир Туран.

– С предохранителя? – переспросил серафим Михаил.

– Ну да, с предохранителя, – сказал Жир Туран. – Пулемёт всегда, прежде чем из него стрелять, снимают с предохранителя.

– Я снял его с предохранителя, – отвечал Михаил. – Но он… почему-то не стреляет. Здесь что-то не то. Здесь что-то нечисто.

– Что случилось, Михаил, – спросил, подошедший к другу, Гавриил.

– Пулемёт… – только и смог ответить Михаил.

– Не стреляет? – уточнил Гавриил.

– Нет, – чуть не плача, отвечал Михаил. – То есть… Да, не стреляет.

– Ну-ка, дайте-ка его мне, – сказал Гавриил и забрал оружие у Михаила.

Глава двадцать пятая

Но и у Гавриила, как и у Михаила, пулемёт не строчил. Разве что у Гавриила, в отличии от Михаила, пулемет не громко щёлкал, как игрушечный и при этом пускал ещё и мыльные пузыри.

– Ну, что, серафимы, что далее-то делать собираетесь? – спросил Аф Фабр.

– Вам повезло, что пулемёт заклинило, – зло прошипел Гавриил, не замечая мыльных пузырей, что вылетали из дула пулемета, – а то бы мы вас здесь сейчас быстренько всех утихомирили.

– Дайте-ка ваше оружие, – сказал Аф Фабр и уверенно забрал пулемёт из рук Гавриила Михайловича.

Повертев пулемёт в руках и внимательно его осмотрев, Аф Фабр нажал на курок. Это был крупнокалиберный пулемёт. Стрелял он тяжёлыми, разрывными пулями. Весил пулемёт без малого килограмм двадцать. Аф Фабр с трудом удерживал его в руках. Но стрелял Аф Фабр по верху, так, чтобы никого не задеть. Когда все патроны кончились, Аф Фабр вернул пулемёт Гавриилу Михайловичу со словами:

– Дрянь. Тяжёлый очень и нагревается сильно.

– Как это у Вас получилось? – спросил Гавриил. – Вы – специалист по оружию?

– Да какой там ещё специалист, – скромно отвечал Аф Фабр. – Честно говоря, я вообще впервые держу в руках автоматическое орудие убийства.

– Вы, господа серафимы, присаживайтесь к столу, – сказал Великий Ко. – Есть у нас к вам кое-какие вопросы.

Михаил и Гавриил переглянулись и сели за стол.

– Я вот чего не пойму, – сказал президент Гаврилов. – Как вообще ангел мог поднять руку на человека? А если бы пулемёт не заклинило? А если бы они нас всех сейчас здесь и убили бы? Не понятно. Может, мне кто-нибудь всё это объяснит?

– Ну, господа серафимы, – обратился Великий Ко к серафимам. – Вам человек задал вопрос. Будете отвечать?

– Вы не имеете права с нами разговаривать в таком тоне, – сказал Михаил. – Неужели вы до сих пор так и не поняли, что с ангелами так разговаривать нельзя?

– Вы требуете к себе какое-то особое отношение? – спросил Аф Фабр. – Я правильно понимаю?

– Вы правильно понимаете, – сказал Гавриил. – Не знаю даже, как вам это объяснить… – сказал Гавриил и задумался. – Всё дело в том, что мы принадлежим к миру, находящемуся на порядок выше того мира, к которому принадлежите вы.

– Это спорное утверждение, – сказал адмирал Шкуро. – Но даже если и допустить истинность Вашего высказывания, то всё равно не понятно, почему из того, что вы принадлежите к миру более высокого порядка, почему на этом только основании мы должны строить с вами свои отношения как-то иначе?

– Да потому что мы более могущественны, – сказал Гавриил. – Уже хотя бы только по той причине, чтобы не навлечь на себя гнев наш, вы должны вести себя по отношению к нам с подобострастием.

– Гавриил здесь только что упомянул о нашем более высоком, по сравнению с вами, могуществе, но я бы добавил к этому и ещё кое-что. Мы непосредственно общаемся с Господом. Мы видим его постоянно. А этого уже достаточно, чтобы смотреть на нас, как на… Ну не знаю, как на… что-то ну уж совсем сверхъестественное, – дополнил Михаил.

– Эти два ваших аргумента никуда не годятся, – сказал Жир Туран. – Во-первых, что касается вашего могущества, то оно прямо пропорционально тому, насколько мы верим в вашего Бога. А мы в Него вовсе и не верим, а вас считаем галлюцинацией прошлого. Вы имели возможность убедиться, чего именно стоит ваше могущество.

– Вы про нашу неудачу с пулемётом? – спросил Гавриил. – Ну это, господа, некорректно. Не по-джентльменски. Подумаешь, осечка. С кем не бывает. И потом, это была шутка. Мы бы вас после всё равно бы воскресили. Неужели вы полагаете, что если бы мы захотели прибегнуть к насилию в отношении к вам, то стали бы всерьёз полагаться на огнестрельное оружие? Это право смешно.

– Даже так? – удивился Жир Туран. – А на что, если не секрет, вы бы стали полагаться?

– Холодное оружие надёжнее, – сказал Михаил. – Меч из хорошей стали гораздо надёжнее любого пистолета или пулемёта.

– Между прочим, – сказал Гавриил, – Михаил отлично фехтует.

– Что вы говорите? – восторженно воскликнул Шкуро. – И на мечах дерётесь?

– Без ложной скромности, могу сказать, что в поединке на тяжёлых мечах мне равных нет, – сказал Михаил.

«Скорее всего все эти серафимы есть плод больного, но сильного воображения Маршакова или Житковского. Только такие люди, как они, ещё могут верить в ангелов», – подумал Лютый.

– Ой ли? – спросил Великий Ко. – Да так ли это в действительности? Что-то мне кажется, что и здесь Вы несколько преувеличиваете свои способности и возможности.

– Ничуть, – спокойно отвечал Михаил. – Это вам не пулемёт. Здесь идёт работа иного порядка. Техника оттачивалась не один миллиард лет. Впрочем… Что зря болтать, может рискнёте сразиться со мной?

– С Вами? – спросил Великий Ко.

– Со мной, – отвечал Михаил.

– На тяжёлых мечах? – спросил Великий Ко.

– На тяжёлых мечах, – отвечал Михаил.

– А можно глянуть на тот меч? – попросил Великий Ко.

– Отчего же нельзя. Конечно, можно. Глядите, – сказал Михаил и в его руках появились два огромных меча. Каждый меч был длиной полтора метра и весил пятнадцать килограмм.

Великий Ко с трудом удерживал меч, который передал ему Михаил.

– Да, серьёзное оружие, – сказал Великий Ко. – Мне и просто его не поднять, куда уж там драться на них.

– Выходит, что желающих и нет? – гордо и с усмешкой сказал Михаил.

– Ну почему, нет, – сказал Великий Ко, – есть один, кто бы мог с Вами посостязаться.

– Кто же это? – спросил серафим Михаил.

– Это всем нам хорошо известный Фёдор Михайлович Лютов, – сказал Великий Ко. – Не прикажете ли пригласить его сюда?

Глава двадцать шестая

Михаил несколько изменился в лице, при упоминании Фёдора Михайловича Лютова.

– Как Вы сказали? – настороженно спросил Михаил у Великого Ко. – Лютов?

– Лютов, – ответил главный Волшебник.

– Фёдор Михайлович? – уточнил Михаил.

– Он самый, Фёдор Михайлович Лютов, – повторил Великий Ко и мило так улыбнулся. – Прикажите, и мы быстренько устроим Вам с ним здесь встречу. Места, я думаю, хватит? Но можно и выйти во двор. Как Вы смотрите на это, прапорщик, – обратился Великий Ко к Сволову, – если поединок Михаила с Сатаной состоится не в камере №64, а на тюремном дворе.

– Честно говоря, – отозвался Сволов, – во дворе оно, конечно, было бы лучше. Но, граждане заключённые, я бы на вашем месте постерёгся устраивать подобного рода забавы.

– Я полностью поддерживаю начальника охраны, – сказал Жир Туран. – Шутки шутками, но последствия могут быть непредсказуемыми.

– А мне эта идея нравится, – сказал Ил Луирим, – в этом что-то есть. Правда, я несколько опасаюсь за Михаила.

– А чего это Вы за него опасаетесь? – спросил Гавриил.

– Ну как же, – сказал Ил Луирим. – Возраст, и всё такое. Перед нами ведь не прежний архангел. Способен ли серафим Михаил повторить подвиг архангела Михаила.

– А я бы на этот счёт не сомневался, – сказал Гор Дэл. – Фёдор Михайлович, между прочим, тоже не в лучшей сейчас форме. Когда мы с ним встречались последний раз, он очень был плох.

– Серьёзно? – спросил Аф Фабр. – А что с ним?

– Рак желудка, – ответил Гор Дэл. – Выглядит очень плохо. Да и держится исключительно на сильнодействующих обезболивающих.

– Скажите на милость, – сочувственно проговорил Аф Фабр. – А я и не знал. Надо бы навестить его, а, господин главный Волшебник? А то гляди, помрёт скоро, а у меня к нему ещё есть кое-какие вопросы.

– Обязательно навестим, обязательно, – сказал Великий Ко. – Ну так как, господа? – обратился Великий Ко к серафимам. Биться с Дьяволом будете?

Михаил ухмыльнулся и отошёл в сторонку, куда позвал и Гавриила. Там в сторонке Михаил сказал:

– Что происходит, Гавриил? Возможно, ты мне сможешь хоть что-то объяснить?

– Я ничего тебе, Михаил, объяснить не смогу по той простой причине, что и сам ничего понять не могу, – сказал Гавриил.

– По-моему, мы с тобой недостаточно подготовились к операции, – сказал Михаил. – Эти Волшебники, эти Философы, Финансисты, Чиновники, Бандиты… Я и предположить не мог, что они обладают такой силой.

– Я тебе больше скажу, Михаил, ещё хорошо, что они не в полной мере осознают свою силу, – сказал Гавриил. – А какая от них энергия прёт! Просто поразительно! Я с такой силой ещё не сталкивался.

– И ты почувствовал? – радостно воскликнул Михаил. – Я тоже сразу почувствовал. Я сперва подумал, что это не от них. Но вот ты сейчас сказал и я понял, что это от них.

– От них, от них, – уверял Гавриил, – ещё немного, и свершится задуманное.

– Всё это, конечно, радует и нам есть, о чём докладывать Господу, – сказал Михаил. – Но нам надо как-то выпутаться из сложившейся ситуации.

– Да, история скверная, – согласился Гавриил. – Ещё эта неудавшаяся шутка с автоматом. Глупо всё вышло. Так стыдно, так неловко.

– Да, Гавриил, с автоматом… мы немного того, – согласился Михаил. – Немного не рассчитали.

– Кто ж знал, что всё так стремительно умчалось вперёд и шутки далекого прошлого здесь уже не проходят, – сказал Гавриил.

– Что с вызовом-то делать? – спросил Михаил. – Неужели и впрямь биться с Сатаной.

– А почему нет? – сказал Гавриил. – Может, и это – часть плана.

Серафимы вернулись к столу.

– Я согласен, – сказал Михаил. – Можете вызывать Фёдора Михайловича.

– Ну и замечательно, – произнёс Великий Ко и вышел из камеры №64, – скоро вернусь, – крикнул он напоследок, – не скучайте.

Глава двадцать седьмая

– Честно говоря, меня всё это начинает беспокоить, и беспокоить серьёзно, – сказал президент.

– Что Вас беспокоит, господин президент? – спросил Шкуро. – Скоро, наверное, кушать будем. После поглядим на битву Михаила с Сатаной. По-моему, всё замечательно, программа составлена со вкусом, и скучать нам не придётся.

– Да я сейчас о другом, Гайдар Тимурович, – сказал президент, – я сейчас о том, что всё это слишком затянулось. Вы не забывайте, что я не кто-нибудь, а президент, то есть, глава государства.

– Так, а беспокоит-то Вас что? – спросил Шкуро.

– Что беспокоит? Тревожно на душе как-то, – сказал президент. – Сижу тут уже который день, дурью маюсь. Страна брошена. Правительство не пойми где и чем занимается. Что люди подумают? И кроме того… Я только сейчас вспомнил, вернее не вспомнил, а до меня сейчас только дошло, что у меня же жена есть, дети. Что я делаю?

– Успокойтесь, господин президент, – утешал Гаврилова Шкуро. – Всё будет в порядке. Подумаешь, пару дней и без Вас могут обойтись. В конце концов, имеете Вы право на отпуск.

– Извините, что вмешиваюсь, – сказал Ил Луирим, – но не могу не вмешаться в вашу беседу.

– Да, пожалуйста, – разрешил Шкуро, – встревайте на здоровье, господин главный Финансист планеты.

– Спасибо, – поблагодарил Ил Луирим и посмотрел на Аф Фабра.

– Чего Вы на меня смотрите? – спросил Аф Фабр. – Да и мне показались некоторые высказывания президента и адмирала странными. Ну и что?

– Ничего, многоуважаемый господин Аф, – сказал Ил Луирим. – Ничего особенного, конечно, а уж тем более страшного, однако, я уверен, что они имеют право знать всю правду.

– Не знаю, – сказал Аф Фабр, – лично я в этом не уверен. Зачем им знать всё? Во всяком случае, совсем не обязательно именно сейчас им сообщать всю правду. И вообще, – сказал Аф Фабр и встал из-за стола и стал прохаживаться взад и вперёд по камере. – И вообще, зачем им знать правду? Они к ней не готовы и… Им и так хорошо.

– Нет, нет, господин Аф, – сказал Жир Туран, – лучше и честнее будет всё им рассказать.

– Я только одного не пойму, господа, – сказал Гор Дэл, – а почему вы с этим пристали к господину Аф Фабру?

– Да, действительно, чего вы ко мне-то с этим пристали, – сказал Аф Фабр.

– Аф Фабр здесь ни при чём, – сказал Гор Дэл, – если вы уверены, что они должны знать всю правду, то вот, возьмите, и сами скажите им эту всю правду.

– Действительно, – сказал Аф Фабр. – Чего вы от меня-то хотите? Вам надо? Ну вот вы и говорите.

– Так, так, так, – сказал Шкуро и посмотрел на сидевшего рядом президента, который ничегошеньки не мог понять из того, что только что услышал. – Я что-то не совсем понял. Вы это про кого здесь только что говорили?

– Да про вас они говорили, – сказал Михаил. – Про Вас, адмирал, и про господина Гаврилова.

– Про нас? – удивился Шкуро. – А чего им про нас говорить? Говорить про нас, да ещё в нашем присутствии, да ещё так, как будто мы и не слышим. Здесь сейчас напустили такого тумана. Вы меня, если честно, не на шутку взволновали. У меня даже, если честно, появилось желание всех вас арестовать и допросить. Чего это мы там не знаем?

– Гайдар Тимурович, – сказал президент тихо, – Вы мне объясните, что происходит. Чего-то мне тоже как-то стало уж очень тревожно.

– Господин президент, сейчас всё выясним, – сказал Шкуро. – В общем так, господа! Не имеет значение кто, хотите Вы, господин Аф, а не хотите, так поручите это кому-нибудь другому, но объясните нам, в чём дело.

– Господа, все разговоры после еды, – громко сказал входящий в камеру прапорщик Сволов.

За ним в камеру входили официанты и накрывали на стол.

– Чем кормить будете, Сволов? – спросил Жир Туран.

– Сегодня в стране праздник, и по этому случаю можно заказывать, что хотите, – сказал Сволов.

– Что, серьёзно? – спросил Шкуро, сразу забывший о всех своих только что бывших у него тревогах и волнениях. – Могу заказывать, что угодно?

– Заказывайте, адмирал, что хотите, – сказал Сволов и тяжело вздохнул. – Кстати, тот жареный кенгуру, которого Вы не доели в столовой, всё ещё числится за Вами. Прикажете подать?

– Это замечательно, – сказал Шкуро. – Это даже более чем превосходно. А, господин президент? – спросил Шкуро у Гаврилова. – Ведь замечательно? Заказывать можно, что хочешь. Кенгуру недоеден. Поразительно. Как всё-таки стремительно всё развивается и идёт к лучшему. Я ведь помню ещё времена, когда и свободный-то человек не всё мог себе позволить заказать. А тут, на тебе. В тюрьме – и заказывай, что хочешь. А кстати, Сволов, Вы сказали, что в стране праздник. Я не могу понять, а какой праздник?

– Ну как же, – сказал Сволов, – сегодня день абсолютной независимости страны.

– Независимости от кого? – спросил Шкуро.

– Вы кушайте, господа, кушайте, – сказал Жир Туран. – Давайте все вопросы отложим на после еды.

Глав двадцать восьмая

– Господин Туран, Вы правы, дайте-ка я Вас расцелую, умница Вы наша, – сказал адмирал и полез было к главному Философу целоваться, а вернее сделал вид, что собирается расцеловать главного Философа планеты.

– Подите Вы к дьяволу, адмирал, – сказал Жир Туран, уходя от начальника Имперской Службы Безопасности, – мне ещё только не хватало целоваться с Вами. Ещё какую-нибудь заразу от Вас подхвачу.

Шкуро на это нисколечко не обиделся, а напротив, громко рассмеялся и стал делать заказ.

– Любезный, – обратился Шкуро к ближайшему официанту с грустным лицом, – примите заказ.

Официант с грустным лицом подошёл к адмиралу, достал из кармана карандашик и блокнотик, и приготовился записывать.

– А ты, брат, чего такой кислый? – спросил официанта Шкуро. – Лицо у тебя такое, как будто тебя обидели. Ты себя хорошо чувствуешь? По правде говоря, не очень приятно делать заказ человеку с таким выражением лица, как у тебя.

– Да у меня уже третий день зубы болят, – отвечал официант. – Я так за это время извёлся. Вот верите, уже готов застрелиться.

– Ну так а чего не застрелился? – спросил Аф Фабр.

Официант сердито посмотрел на Аф Фабра.

– Не застрелился, потому как решимости на это не хватило, – ответил официант. – Думаете, что? Думаете так просто покончить с жизнью? Я уж и пистолет купил.

– Пистолет где брали? – спросил Житковский.

– На Невском, – ответил официант.

– В подвале? – спросил Житковский.

– В подвале, – ответил официант. – И пачку патронов купил. А домой пришёл, пистолет зарядил и… Вы не поверите, господа, но боль как рукой сняло. Просто чудо какое-то. Верите?

– Верим, верим, – сказал Ил Луирим. – Чего не верить. В жизни и не такое случается.

– А сегодня вышел на работу и зубы опять заболели, – сказал официант.

– Ладно, – сказал Шкуро, – надоел ты уже со своими зубами. Прими заказ.

– Чего заказывать будете? – спросил официант и попробовал улыбнуться.

Улыбка вышла такой, как будто он собирался заплакать.

– Господин президент, – обратился Шкуро к Гаврилову. – Я сделаю заказ для нас обоих? Вы не возражаете?

– Делайте, что хотите, адмирал, – обречённо сказал президент, – мне уже всё равно.

– Значит так, любезный, – обратился Шкуро к официанту…

– Минуточку, – громко крикнул Великий Ко, который в этот момент входил вместе с Фёдором Михайловичем Лютовым в камеру, – нам с господином Лютовым то же самое, что закажет адмирал.

– И мне то же самое, – сказал Аф Фабр.

– И мне, – сказал Жир Туран.

– Честно говоря, я давно собирался попробовать в этой жизни всё, – сказал Ил Луирим, – а потому несите и мне то же самое, что и адмиралу.

– Гайдар Тимурович, – сказал Гор Дэл, – в городе про Вас ходят разные слухи. Я слухам не верю. Но у меня появилось желание узнать Вас лучше. В общем, мне то же, что и адмиралу.

– Это забавно, – сказал Лютый, с интересом поглядывая на только что вошедшего в камеру Фёдора Михайловича Лютова. – Хотя… Почему бы и нет. Несите и мне то же самое, что и всем.

– Я здесь человек новый и мне привередничать не пристало, – сказал Житковский. – Что все, то и я.

– А вам, господа, что принести, – спросил официант у серафимов.

– Даже не знаю, – сказал Михаил. – Это всё так неожиданно, я имею в виду, находиться и кушать за одним столом с Сатаной, – Михаил посмотрел на Лютова. – Не знаю. Ну несите, что и всем.

– А Вам? – спросил официант у Гавриила.

– В принципе, – сказал Гавриил, – я запросто могу обходиться без еды. Но, боюсь, что сидеть за столом, где все едят и самому при этом не есть… Это более чем неловко. Это неприлично. А уходить из-за стола я не хочу. Мне нравится ваша компания, мне нравятся люди, с которыми меня свела судьба. Следовательно, несите-ка Вы мне всё то же самое, что и всем, но в двойном размере.

– Я слушаю Вас, – снова обратился официант к адмиралу Шкуро.

– Значит так, любезный, – сказал Шкуро, – записывай.

Глава двадцать девятая

– Хотя, – Шкуро усмехнулся, – погоди записывать, – сказал Шкуро официанту, – погоди. Прежде я кое-что скажу моим товарищам по камере №64. Вот есть в вас, в ваших душах, граждане, одна очень нехорошая черта. Я, конечно, не имею в виду Вас, господин президент, – сказал Шкуро президенту, – но что касается всех остальных здесь находящихся, включая и Вас, Михаил, и Вас, Гавриил, то во всех вас есть одна препакостнейшая черта души вашей.

– Это любопытно, – сказал Жир Туран. – Вы меня удивляете, адмирал. И удивляете в лучшую сторону.

– Я Вас удивляю? – спросил Шкуро. – Чем это, интересно, я Вас удивляю?

– А вот словами своими о препакостнейшей черте души нашей Вы меня приятно удивили, адмирал, – сказал Жир Туран.

– Вас трудно понять, господин главный Философ планеты, – сказал Шкуро. – С вашим братом, Философом, я намучился ещё на работе следователем по особо важным делам. Впечатление такое складывается, когда вас слушаешь, что будто едешь в битком набитой электричке, откуда-нибудь из Сосново, и, причём, едешь стоя, поскольку свободных мест нет, при этом все окна в вагоне закрыты, и ехать ещё часа полтора, поскольку только отъехали, и ехать надо, поскольку завтра на работу, а время позднее, но сил стоять уже нет, а жара при этом в вагоне градусов под сорок и все потные, со всех градом течёт пот, запах в вагоне, как в обезьяннике, и кто-нибудь обязательно давит сзади, и толкает сбоку.

– Гайдар Тимурович, а что Вы хотели сказать про наши души? – спросил Великий Ко.

– Вот вы сейчас заказывали то же, что и я, только по той простой причине, чтобы посмеяться надо мной, – сказал Шкуро. – Разве же я не понимаю. Взять хотя бы вас, господа Волшебники. Ведь вы ничего из того, что вам принесут есть-то не будете. Разве не так?

– Смотря, что закажете, – сказал Великий Ко.

– Да и вы, господа Философы, ненамного дальше Волшебников пошли, – сказал Шкуро. – Ну ладно Житковский, тот просто можно сказать ещё обезьяна, рабочий человек, станочник и от него что-либо приличного и высокого не ждёшь. Да и от господ серафимов много тоже не потребуешь, поскольку и они, как дети малые, запросто в рот тащат всякую дрянь. Но вы-то, господа Философы, Волшебники, Чиновники и Финансисты… Уж от кого, но от вас я этого не ожидал. При всём том, что я из себя представляю и при всём том, кто я есть, я прекрасно понимаю ваше надо мной превосходство. И, в общем-то, я стремлюсь стать хоть чуть-чуть такими, как вы. Но сейчас вы поступили подло, низко и гадко. Одно не понятно: сами хотели повеселиться или повеселить кого задумали?

Шкуро замолчал. Молчали и все остальные и смотрели на Шкуро.

– Вот смотрю я на Вас, господин главный Волшебник, – продолжил свою речь Шкуро, – Вы ведь и Дьявола притащили сюда затем только, чтобы посмеяться? Повеселиться захотелось? Скучно стало? Не стыдно? Ведь он же болен. Он старый и больной. Я вот слышал, что у него рак. Зачем Вы это? Ну ладно эти два обалдуя, – кивнул Шкуро головой в сторону серафимов, – но Вы-то… – человек! Как-никак, а по Вашей же философии Вы не просто человек, а человек, который сознательно стоит на пути развития уже двести пятьдесят миллионов лет. А Вы, господин Лютый… – Шкуро выжидающе посмотрел на Лютого.

– Чего? – не выдержал и спросил Лютый.

– Чего Вам так забавно вдруг стало, что Вы решили как все? – спросил Шкуро. – Тот факт, что Великий Ко делает из Вас Волшебника, ещё не делает Вас более того, кем Вы являетесь на настоящий момент. И кстати, господин главный Волшебник, я сомневаюсь, что у Вас с Лютым что-либо выгорит.

– Ну попробовать-то стоит, – сказал Великий Ко. – Шанс человеку дать всё же необходимо?

– Нет, – категорично заявил Шкуро. – Ему шанс давать нет никакой необходимости. Он маньяк, убийца, растлитель малолетних, наркоторговец, содержатель притонов. У меня есть данные, что господин Лютый торгует органами. Вам, господин главный Бандит, вышка светит, а Вы здесь чего-то развеселились. Увидели что-то забавное? И вот что, уголовник, – уже серьёзно сказал Шкуро, – при всём том, что сейчас происходит, не забывай кто ты и кто я. Ты – Бандит, и помни это. Сомневаюсь, что на исправление тебе хватит и трёхсот миллионов лет. А я – начальник Имперской Службы Безопасности. Я, хоть, и не Волшебник, и не Философ, и не Финансист, и не Чиновник, но в минуту могу закончить весь этот спектакль. Тебя, Лютый, даже судить не будут. Тебе просто отпилят голову ржавой ножовкой по дереву. А остальные получат пожизненное. А что до вас, господа серафимы, плоды воспаленного мозга Маршакова, то зарубите себе на носу, что я не Волшебник и не Философ, и не Чиновник, и не Финансист, и не Бандит. А потому мне цацкаться с вами – слишком уж большой риск.

– И что ты с нами сделаешь? – иронично спросил Михаил. – Может, застрелишь? Или отпилишь и нам голову ржавой ножовкой?

– Нет, господа серафимы, – спокойно сказал Шкуро. – Я поступлю с вами иначе. Я собственными руками задушу того, кто порождает вас своей больной фантазией, – Шкуро посмотрел на Маршакова, – и тем самым покончу и с вами, и с вашим Богом, а заодно и с Фёдором Михайловичем, после чего весь этот цирк сразу прекратится.

– Всё это замечательно, адмирал, и очень понятно, – сказал официант. – Но потрудитесь сделать, наконец, заказ. Время еды подходит к концу.

Глава тридцатая

Шкуро восхищённо посмотрел на официанта.

– А ведь Вы, дорогой мой официант, правы, – сказал Шкуро официанту. – И ведь, в самом деле, время еды заканчивается. Как Вы это точно подметили. Как Вы тонко это сформулировали.

– Что, простите, подметил? – спросил официант.

– Всё, что здесь и сейчас с нами происходит, – сказал Шкуро, – господин главный Философ, – обратился адмирал уже к Жир Турану, – а Вы как находите высказывание нашего официанта? Не правда ли, его фраза «время еды подходит к концу» – это что-то!?

Жир Туран ничего на это не ответил, а только удивлённо пожал плечами и покачал головой.

– И не отвечайте, господин Жир Туран, – сказал Шкуро, – всё ведь и так ясно. Время еды подходит к концу. Да, господа, к концу подходит время нашей с вами еды, а мы её ещё и не начинали, – громко сказал Шкуро.

– Скажу более того, мы даже ещё ничего не заказали, – сказал Александр Сергеевич Лютый и посмотрел на Фёдора Михайловича Лютова.

– Это действительно смешно, – сказал тихо Шкуро.

– Что Вам смешно? – спросил у начальника Имперской Службы Безопасности главный Чиновник.

– Смешно то, – отвечал Шкуро, – что заказ доверили сделать мне.

– Ну Вы будете делать заказ, или Вы собираетесь нас здесь морить голодом и путать наши умы своими какими-то внутренними озарениями и откровениями? – спросил Гор Дэл. – Закажите хоть что-нибудь. Начнём кушать и тогда продолжайте свои фантазии сколько вам будет угодно.

– Терпение, господин главный Чиновник планеты, – сказал Великий Ко. – Проявите немного терпения. Я уверен, что Гайдар Тимурович непременно уже скоро сделает свой заказ. Вы же видите, что с человеком что-то происходит. Очень важно не мешать в этот момент человеку. Очень важно в такие моменты дать человеку больше самостоятельности, меньше на него давить и расширить тем самым его творческие способности.

– А Вы, господин главный Волшебник, как обычно, в своём репертуаре, – сказал Шкуро. – И вашим, и нашим.

«Зачем они притащили сюда Дьявола?» – думал в этот момент Лютый, бросая косые взгляды на Фёдора Михайловича. – «Какой у него испуганный вид. Уверен, что этот гад задумал что-то очень и очень коварное. Но всё-таки: зачем они его сюда притащили? Ведь не на бой же на мечах, в самом деле. Ему и меч-то вряд ли поднять удастся. В таком случае – зачем? Тем более, что и он, как эти оба серафима, есть не что иное, как плод чьей-то больной фантазии. Не понимаю, каким образом древняя сказка, вдруг стала реальностью?»

– Гайдар Тимурович, – воскликнул Великий Ко. – В данной ситуации я полностью на Вашей стороне. Я понимаю Вас сейчас, как никто. И можете всецело на меня в том положиться.

– Ну как же, конечно, кто же, кроме Волшебника, способен понять простого смертного, – с лёгкой иронией сказал Ил Луирим.

В камере раздались аплодисменты. Все посмотрели на аплодирующих. Ими оказались серафимы. А Фёдор Михайлович в этот момент громко высморкался в носовой платок и, виновато оглядываясь и тихо извиняясь за причиненное беспокойство, убрал платок во внутренний карман пиджака, предварительно протерев им свои покрасневшие и слезящиеся старческие глаза.

– Браво, Ил Луирим, – сказал Михаил.

– Ил Луирим – бис, – сказал Гавриил.

– Ил Луирим встал и поклонился в сторону серафимов. После чего снова сел.

– С какой стати, господин адмирал, Вы обозвали меня обезьяной? – спросил Житковский.

– Мама дорогая! – воскликнул изумленно Шкуро. – Скромник наш очнулся наконец-то. Дошёл до него смысл мною сказанного наконец-то. Да как ты, бракодел и бабник, склочник и сплетник, интриган и вор, смеешь здесь ещё голос свой повышать? – суровым шёпотом спросил Шкуро. Вопрос свой адмирал задал очень тихо. Но от этого вопрос прозвучал так страшно, что у всех мурашки по коже побежали. – Ты, который в вечернюю смену умышленно портил работу своих товарищей; ты, который воровал с завода цветной метал; ты, который изменял жене с проститутками и подхватил от них какую-то болезнь и заразил этой болезнью свою жену; ты, который умышленно исправлял чертежи, когда изготавливал брак, а всю вину при этом сваливал на технологов; ты, который бракованные детали утаскивал с завода и выкидывал в Неву… А знаешь ли ты, что тот самый латунный корпус, который ты запорол и выкинул, три месяца искали по всему заводу? Весь завод лишили премии за квартал. Начальник участка получил выговор. Начальник цеха месяц провалялся с инфарктом. Ты знаешь, сколько тот корпус стоил? Сорок пять миллионов, вот сколько.

– Я не виноват, – заорал Житковский. – Это всё технологи. Они в чертеже не указали, что к сверлению сквозного отверстия необходимо проявить большее внимание. Вот я и просверлил его насквозь, вместо того, чтобы просверлить его на глубину двенадцать миллиметров.

– Так почему было не сказать о том, что ты запорол деталь, мастеру? – орал Шкуро. – Ведь её можно было исправить. Там дел-то на три копейки. Снесли бы на сварку и заварили отверстие и ты бы просверлил новое.

– Да? Новое? – орал в ответ Житковский. – А думаете приятно признаваться в своём непрофессионализме? Думаете, это так легко сказать, что ты невнимателен, что ты не умеешь читать чертежи, что ты не способен просверлить без ошибок простую глухую дырку?

– Может, это и неприятно, – сказал Шкуро, – и даже, скорее всего, это неприятно. Но в таком случае, господин Житковский, не удивляйтесь, что я назвал Вас обезьяной. Поскольку Вы и есть самая настоящая обезьяна. Официант, – заорал Шкуро, – примите заказ.

– Слушаю Вас, господин адмирал, – сказал официант.

Глава тридцать первая

Но Шкуро не спешил делать заказ. Шкуро думал. Он думал, глядя куда-то сквозь официанта.

– Гайдар Тимурович, – сказал президент через пять минут после того, как адмирал задумался, – ну закажите Вы хоть что-нибудь, ведь сил больше никаких нет. Неужели это для Вас такая уж проблема, что над ней необходимо столько думать? Вам, да при Вашем-то гастрономическом таланте… Гайдар Тимурович, смелее.

– Заказывай, Гайдар, всё подряд, – посоветовал Аф Фабр. – Потом разберёмся.

– Сволочи, – тихо произнёс Шкуро. – Сначала доведёте человека до невменяемого состояния, до бешенства, до состояния аффекта, а потом просите так спокойно, мол, заказывай, адмирал, всё подряд, мол, потом разберёмся.

– А разве нет? – спросил Аф Фабр. – Разве не так? Ну если в стране такой закон приняли, что всех арестованных, как осуждённых, так и находящихся на предварительном заключении, кормить без какого-либо ограничения и чем сами они, арестованные, пожелают. Так что… Чего здесь особо думать-то?

– Поймите, любезный Вы мой Волшебник, – сказал Шкуро. – Ну как Вы не понимаете, что моя страсть к еде, моё ненормальное отношение к еде основано не только на физиологических потребностях организма. Нет, конечно, я понимаю, что мясо и рыба, и птица, а также и производные из них, выступают для меня как наркотик, особенно когда они в жареном или копченом виде. Но кроме того, что я подсел на всё это, кроме того, что мой организм уже не может нормально действовать, пока не получит определённую и увеличивающуюся дозу этого дерьма – дозу мяса – не важно рыбы, или птицы, или свиньи, кроме этого, я ещё испытываю и огромное душевное удовлетворение от того, что я не такой, как большинство. От того, что я могу себе это позволить, а большинство на планете не может, я испытываю, может быть, гораздо большее удовольствие, чем от самой еды. Ведь Вы вдумайтесь только, что один мой обед, один только мой обед, причём обед самый простой, не праздничный обед, а самый простой, будничный обед, в каком-нибудь самом простом ресторанчике, не в каком-то там навороченном ресторане, а в самом простом, самом заштатном ресторане, обходится казне нашего государства в два миллиона двести тысяч.

– Вы шутите? – спросил Гор Дэл. – Ведь это стоимость двух-комнатной квартиры у станции метро «Гражданский проспект».

– Я не шучу, – господин главный Чиновник планеты Земля, – мне сейчас не до шуток.

– Это почему же Вам сейчас не до шуток? – спросил Жир Туран.

– Потому, господин главный Философ планеты Земля, и не до шуток, что меня только что лишили смысла моего бытия. Но Вас это почему-то совершенно не беспокоит. Хотя могло бы и побеспокоить! – заорал Шкуро. – Ведь Вы, какой-никакой, а Философ, и могли бы встать на защиту человека, когда у него отнимают смысл его существования.

– Это каким же образом? – спросил Жир Туран, слабо понимая то, что только что сказал Шкуро.

– Тем, что доступное только мне, сделали доступным всем, – ответил Шкуро. – И не просто всем, а всем, кто находится на низшей ступени возможности. Другими словами, меня только что унизили до простых уголовников.

– Господин адмирал несколько преувеличивает, – сказал Ил Луирим. – Вам успокоиться надо, Гайдар Тимурович. Закажите что-нибудь вкусненькое, съешьте это и успокоитесь.

– Успокоюсь? – спросил Шкуро. – Вряд ли, господин главный Финансист, я успокоюсь. Потому как рядом со мной и Вы будете есть то же, что и я. А хуже всего, если не будете есть, а скорчите гримасу недовольную и отставите тарелку в сторону: дескать мы не крокодилы какие-нибудь и всякую дрянь не жрём. Раньше-то я как рассуждал? Раньше-то я рассуждал иначе… – Шкуро задумался.

– Ну, и как Вы рассуждали раньше? – спросил Великий Ко.

– Я раньше рассуждал, что, мол, потому они это не едят, что позволить себе это не могут, – сказал Шкуро. – А теперь, что получается?

– А что теперь получается? – спросил Житковский.

– Ты-то хоть молчал бы, – заорал на Житковского адмирал, – тебя-то поди пока никто ещё не спрашивал.

– Не, ну, а если серьёзно, адмирал, что теперь-то получается? – спросил Лютый.

– А то и получается, Александр Сергеевич, – ответил Шкуро. – что мало того, что со мной за одним столом будет жрать Житковский, но, кроме того, он ещё будет жрать то же, что и я.

– Кроме того, господин адмирал, – сказал прапорщик Сволов, – только что пришла телефонограмма, из которой следует, что всё, что Вы сегодня закажете, будет ежедневно подаваться во все тюрьмы нашего государства.