Читать книгу Все краски мира - Михаил Леомер - Страница 9

О, Услада Знающих! О, Родник Доброты и Источник Добродетели! Да продлятся дни твои в довольстве и радости! Да сохранится сияние твоё, пока существует мир! Не гневайся на недостойного раба твоего за то, что нарушил он покой твой! Выслушай из уст его необычайную и правдивейшую историю о силе любви и могуществе страсти. Да утолит она жажду познания твою! Да послужит она тебе для успокоения души твоей и для услады слуха твоего!

Дошло до меня, о, Великий! что жил в славном городе Багдаде горшечник. Был он не молод – виски его давно покрыла седина, и в бороде осталось совсем немного черных волосков. Жил он одиноко, поскольку жена его много лет, как умерла, дочь он выдал замуж, а сыновей у него не было. Помогали ему два ученика, которые трудились вместе с ним в его мастерской. Не было в Багдаде мастера искусней его. Не только удобные горшки и кувшины, но и великолепные вазы и блюда, чайники и кальяны, изразцы и мозаику, равных которым не было на свете, умел делать он. Слава его гремела по всему Багдаду, и не было в городе дома, где не стояла бы посуда его. Купол главной мечети украшали узоры его. И случилось так, что вдова визиря, чей дом стоял рядом с дворцом повелителя, призвала к себе мастера, чтобы выложил он изразцами стену в память об её ушедшем муже.

Рано утром, совершив намаз, отправился горшечник к дому визиря. Идти пришлось через весь Багдад, ибо дом горшечника вместе с мастерской находился на окраине города, за городской стеной. Дело шло уже к полуденной молитве, когда постучался он в ворота дома. Слуга проводил его во внутренний двор, где остался он ждать появления хозяйки. Долго ждал он, в мыслях своих совершив необходимую молитву, и, наконец, дождался. Ханум тоже была преклонного возраста и могла уже не прятать лица перед посторонним мужчиной. В парчовом халате, величавой походкой вышла она из внутренних покоев и, едва заметно махнув рукой, повела мастера к той стене, которая должна была быть покрыта изразцами с надписями, славящими имя Аллаха и преданного раба его – визиря. Надменно и гордо растолковывала вдова мастеру, какую надпись хотела бы она видеть и каким орнаментом нужно её украсить. Внимательно и с великим почтением слушал мастер наставления ханум. И в голове его уже складывалась будущая картина.

Внезапно во двор выбежала девушка и направилась к матери. Увидев незнакомого мужчину, негромко вскрикнула она и закрыла лицо платком, который был у неё накинут на плечи. Движением руки рассерженная ханум отослала девушку назад, в женскую часть дома, и продолжила разговор с мастером. Но уже не слушал мастер, о чём говорила она. Не видел он перед собой ничего, кроме прекрасного лица девушки. Один только миг довелось лицезреть ему красоту дочери визиря, но показалось ему, что смотрел он на неё целую вечность, упиваясь светом, исходившим от облика её. Мир вокруг мастера перестал существовать, вся Вселенная вместилась в нежный девичий облик. Как зачарованный стоял он и не чувствовал сердца своего.

Сколько времени продолжалось это наваждение, не помнил он, но громкий голос ханум привёл его, наконец, в чувство. Уже в третий раз о цене спрашивала она, и глаза её метали искры, а в голосе чувствовался гнев. Поклонившись, мастер не стал торговаться и согласился на цену, которую предложила вдова визиря. Как очутился за воротами дома, не помнил он. В висках стучало, в горле пересохло, вместо солнечного диска лишь лицо девушки видел в небе он. С трудом добрался мастер до своей мастерской, зашёл в комнату, закрыл за собой дверь и со стоном повалился на тахту. В тот день больше не выходил он из дому. Ученики его, видевшие, как мастер закрыл за собой дверь, не осмелились его беспокоить и, закончив работу, разошлись по домам. Весь вечер и всю ночь пролежал он на тахте, снедаемый любовным недугом. Весь вечер и всю ночь в полубреду звал он девушку, рассказывал ей о любви своей, разговаривал с ней, называл её нежнейшими и сладчайшими именами, пытался дотронуться до руки её. Но от прикосновения его рассыпался призрак в тончайшую пыль и развеивался неведомым ветром. И снова оставался он в одиночестве. И снова звал он её, снова рассказывал ей о любви своей, снова называл её нежнейшими и сладчайшими именами. До самой утренней молитвы бредил он и лишь зов муэдзина возвратил его в реальный мир. Нечего было и думать начинать работу, которую заказала ему жена визиря. Ни на чём не мог сосредоточиться бедный мастер. Что бы ни пытался делать он, всё валилось у него из рук, а в голове билась только одна мысль – как снова увидеть девушку? как сказать ей о своей любви? как добиться её расположения? Знал мастер, что дочь визиря она, что не к лицу знатной красавице даже говорить с ничтожным горшечником. Но обо всём забыл он. Забыл, несчастный, и свой возраст, и свою предыдущую жизнь, и тот почёт и уважение, который принесло ему мастерство его. Одна лишь мысль неотвязно преследовала одержимого – как?как?как? Несколько дней думал мастер. Ничего не видя, не совершая намаза, не отвечая на вопросы учеников, недвижно сидел он под чинарой с рассвета до заката. А ночью опять метался в полубреду. Наконец, однажды утром увидели ученики, что мастер снова сидит у гончарного круга. Несколько дней, не отдыхая и не отрываясь, работал горшечник. И изумлённые ученики увидели, что их учитель сотворил чудо – кувшин для умывания сделал он. Многие мастера создавали этот нехитрый предмет. Были среди мастеров знаменитые не только в Багдаде, но и на всём Востоке. Но не было до того, да и сейчас, наверное, не существует такого кувшина. Матовой белизной светились полупрозрачные стенки его. Ярким блеском искрилась изящная, изогнутая как лебединая шея, ручка его. Цветы невиданной красоты покрывали бока его. Стройный силуэт его напоминал фигуру дочери визиря, а выпуклая крышка его – совершенную грудь её. Молча стояли ученики перед мастером, не смея сказать, не смея спросить – как смог создать он такое совершенство? Не знали они, что неистовая любовь его дала ему силу для создания небывалого, что огненная страсть, сжигавшая его, подсказала ему способ осуществить заветную мечту его – снова увидеть девушку.

Рано утром, сотворив молитву, спрятал горшечник чудесный кувшин свой под полой халата и вышел из дома. Неодолимая жажда снова лицезреть красоту любимого лица повела его прежним путём через весь Багдад и привела к дому визиря. Слуге, открывшему дверь, объяснил он, что прежде, чем начинать работу по украшению дома, надлежит обмерить стену, на которой будет выложен орнамент. Слуга молча кивнул и проводил его к тому месту, где несколько дней назад договаривался он с ханум. Много времени провёл горшечник у стены, но не заказом вдовы занимался он. Медленно расхаживая взад и вперёд возле места, где должна быть надпись, внимательно посматривал он в сторону женской половины дома. Ничего не было видно ему за запертой дверью, но, весь превратившись в слух, стал постепенно понимать он, что происходило там внутри. А спустя немного времени различал он уже и грузную поступь вдовы визиря, и лёгкий шаг её дочери и шаркающие походки слуг. Долго ждал горшечник. Наконец дождался он, чтобы девушка осталась в комнате одна – лишь её шаги и шелест поправляемых подушек слышались из комнаты. Через миг очутился он перед дверью, словно сам Азраил перенёс его на своих крыльях через весь двор. И знал же несчастный, что на верную смерть идёт он, что за вторжение на женскую половину не миновать ему рук палача, но не мог более сопротивляться он ни желанию увидеть девушку, ни желанию услышать приговор её. Как во сне открыл он дверь и переступил через порог. Во имя Аллаха хотел приветствовать он дочь визиря. Но ни звука не вырвалось из пересохшего горла его. Немота пресекла все излияния его, и не осталось у него сил, чтобы сделать ещё хотя бы шаг. Тогда достал он из-под полы халата свой подарок, протянул его, держа двумя руками, девушке и медленно опустился перед ней на колени.

Не по возрасту умной была дочь визиря. И не по возрасту отважной. Увидев пожилого мужчину в своей комнате, не стала кричать она, не стала звать на помощь. Мгновенно поняла она значение жеста его и оценила подарок. Но также мгновенно поняла, что будет и с ней и с незнакомцем, если примет она дар его. Череду бедствий, самым малым из которых будет казнь его, увидела она. Отважной была дочь визиря, но умной и жестокой она тоже была. Подойдя к горшечнику, взяла она драгоценный кувшин из рук мастера и изо всех сил бросила его на пол. На мелкие осколки разбила она его творение, чтобы никто не смог понять потом, что здесь произошло. Затем позвала она двух евнухов и велела выбросить горшечника за ворота. А слугам своим под страхом смерти запретила вспоминать этот случай.

Долго лежал горшечник в пыли перед воротами дома визиря. На «дивану» – безумного – был похож он, и люди не обращали на него внимания. Он и был безумным – в ушах его звучал один лишь грохот разбиваемого кувшина, а перед глазами стояло пылающее гневом лицо девушки. Только ночная прохлада привела его в чувство и, поднявшись, медленно побрёл он назад к своему дому. С тех пор не стало в Багдаде великого мастера. Не подходил он больше к гончарному кругу, не разговаривал он с людьми, желавшими сделать ему заказ, не беседовал, как раньше с учениками своими. Даже намаз во славу Всевышнего не совершал он больше и, в конце концов, все оставили его. Ничего не видя и не слыша, сидел он, как и прежде, под чинарой, и в ушах его всё ещё звучал грохот разбиваемого кувшина, а перед глазами всё ещё стояло пылающее гневом девичье лицо.

Прошло время, за долги отобрали сборщики налогов и дом его, и мастерскую. Дервишем стал мастер. «Дивана», так теперь звали его люди. Пытаясь забыть дочь визиря, год за годом скитался он. До Хорасана, до Пянджа доходил он в своих скитаниях. И в Бухаре видели его люди. Но ни с кем не разговаривал он, ни о чём не спрашивал, потому что, несмотря на скитания, в ушах его по-прежнему звучал грохот разбиваемого кувшина, а перед глазами стояло гневное лицо дочери визиря. Как и в Багдаде, сидел он в иных краях в тени дерева, только теперь стояла перед ним небольшая пиала, в которую сердобольные дехкане клали иногда горсточку риса. Сгорбился и высох мастер, стала белой, без единого чёрного волоска, борода его, поредели белые волосы его. Наконец, после многих лет скитаний, вернулся он в родной Багдад. И поразила там мастера непонятная болезнь. Ничего не болело у него. Двигались руки его и ноги, но не было желания даже пошевелить ими. Открыты были глаза его, и от солнечного света смыкались веки, но ничего, кроме прекрасного лица дочери визиря, не видел несчастный «дивана». Даже странствовать больше не хотел он. Добравшись до своего бывшего дома, лёг он под старой чинарой и не вставал уже много дней. И случилось так, что в это время в Багдаде гостил великий врач Абу Али ибн Сина. И те, кто знал мастера раньше, собрали подобающие дары для врача и пригласили его полечить мастера. В тот же день пришёл Абу Али к чинаре, где лежал «дивана». Долго осматривал он его, трогал руки и ноги, мял живот, смотрел цвет языка, придвигал лампу к глазам его и, в конце концов, сказал: «Ничем не болен ваш мастер. Просто не может больше жить он без любви. Исцеление возможно, но только тогда, когда получит он поцелуй от той, которую любит!» С тем и ушёл великий врач. А люди, заботившиеся о мастере, стали готовиться к трауру. Ибо не знали они, кого любит мастер, а он никогда не рассказывал им о своей любви. Но всё в этом мире происходит по воле Аллаха, помощь только от Аллаха, и надежда только на него!

В то время как несчастный горшечник странствовал по свету, дочь визиря выдали замуж за одного из приближённых халифа – человека достойного и богобоязненного. Двух детей подарила она ему. Но по неизвестной причине впал он однажды в немилость у повелителя и был казнён, что в те времена случалось нередко. Грозен был повелитель, но и великодушен. Чтобы не нуждалась семья казнённого, велел он назначить жене его небольшую выплату из сокровищницы своей. С тех пор одиноко жила она с детьми в небольшом доме с небольшим садом, окружённым высокой стеной. Матерью халифа была обласкана она, и время от времени призывали её во дворец, чтобы обучала она малолетних дочерей халифа пению и танцам. И был день, когда во дворце случилось с ней страшное. Сильно расшалились дочери халифа, и напрасно пыталась она унять их. В попытках успокоить их, неловко повернувшись, уронила она большую, высотой в её собственный рост, вазу, стоявшую недалеко от двери. Холодом обдало её, сердце как будто остановилось: это была любимая ваза повелителя правоверных. Страх вошёл в сердце её, потому что крутым нравом отличался повелитель. Никогда не откладывал он наказание, никогда не прощал виновного. За подобный проступок могла она лишиться руки, а если халиф был бы не в духе, то и головы. Со слезами отправилась она к матери халифа и рассказала ей всё без утайки. Старая женщина пожалела дочь визиря и, обративши к ней суровый взор свой, сказала: «Аллах благоволит к тебе, несчастная! Уехал повелитель на большую охоту. Шесть или семь дней есть у тебя. Если за это время найдёшь ты мастера, который сделает вазу, неотличимую от разбитой, спасена ты!» Велела она слугам подобрать все до единого осколки вазы и отнести их в дом дочери визиря. А та побежала в дом матери своей, и с плачем рассказала ей об опасности, нависшей над её жизнью. Не сдержалась ханум, крепко отругала она дочь свою, но в помощи не отказала. Послала она слуг к горшечникам, известным в это время в Багдаде. Но никто из них, даже за тысячу динаров, не брался за столь сложную работу. День уже клонился к закату, мастер так и не появился, и обе женщины были в отчаянии. И вспомнила тогда ханум, что однажды, много лет назад, разговаривала она с одним знаменитым мастером, договаривалась, чтобы выложил он на стене надпись в честь её мужа, но мастер тот, раз появившись, так больше никогда и не пришёл снова и не выполнил заказанную работу. Но вспомнила она также, что это был лучший мастер из всех, когда-либо известных в Багдаде, и поняла, что только он способен сделать вазу, неотличимую от разбитой. Послала она слуг в его мастерскую, и, вернувшись, слуги рассказали, что мастер жив, но дервишем стал он и лежит под деревом, равнодушный к людским просьбам и желаниям. Совсем отчаялась дочь визиря, но ханум сердцем почувствовала, что этот дервиш – единственное спасение для них. Рано утром стояли уже обе они перед мастером и умоляли его помочь им. Дочь визиря не узнала мастера. Да и как было возможно ей узнать в этом сгорбленном, седом, высохшем дервише того, кто, молча и безнадёжно, много лет назад поведал ей о своей любви. Мастер же, напротив, сразу узнал ту, что когда-то ввергла его в пучину страданий. По блеску глаз и по голосу узнал он её. Ни одного мгновения не колебался он, когда понял, что хочет от него любимая, и какая беда грозит ей. С трудом поднявшись, попросил он только, чтобы отвели его в ту мастерскую, в которой раньше работал он, и которая принадлежала теперь другому человеку. Ухаживающие за мастером люди были несказанно удивлены, увидев его снова сидящим за гончарным кругом, потому что давно перестали они надеяться на такое чудо. Склеив разбитую вазу из осколков, поставив её перед собой, повторял он на гончарном круге заново, воссоздавая из глины, каждый изгиб её, каждый завиток ручки, каждый поясок её и каждый узор на горлышке её. Четыре дня, не прерываясь, не тратя времени на сон и еду, работал он. На пятый день упал он рядом со своим творением и заснул. Когда дочь визиря пришла к нему в мастерскую, увидела она целую, только что изготовленную вазу, которую невозможно было отличить от той, что раньше стояла во дворце халифа. Но радость ещё не вошла в её сердце, так как не на своём месте стоял пока предмет её устремлений. Осторожно погрузили служанки вазу на повозку, закрыли шёлковым ковром и отвезли её во дворец. А ханум с дочерью проследовали за ними на женскую половину. Никого не было в комнате, где ранее стояла ваза: мать халифа предусмотрительно удалила всех из этой части дворца и оставила дверь открытой. И лишь только ваза заняла своё прежнее место, во дворце проревели карнаи – повелитель возвращался с охоты. Но не печалилась уже дочь визиря: по воле Аллаха спасена была она!

Долго спал мастер, а когда проснулся, увидел он, что рядом с ним тихо сидит невысокая женщина в никабе. Увидев, что проснулся дервиш, приветствовала она его и сказала, что госпожа просит мастера посетить её дом, так как желает побеседовать с ним. И хотя день уже клонился к закату, не стал отказываться он. Уже в сумерках подошли они к дому дочери визиря. Служанка проводила его в комнату госпожи и тут же удалилась. Наедине остались они, и не было теперь гнева в глазах её. Не было покрыто лицо её. Исполнилась, наконец, мечта мастера – видеть мог он любимую свою и мог, наконец, признаться ей. Но молчал мастер. Годы отчаяния и скитаний наложили печать молчания на уста его, радость от созерцания дорогого облика растворилась в горечи тоски его. Да и не узнала его дочь визиря, хотя видела его работу и могла бы догадаться, что это тот самый мастер, который однажды принёс ей чудесный кувшин.

Любезно разговаривала с мастером дочь визиря, и глубокая благодарность слышалась в каждом слове её. А она поведала мастеру, что тысячу динаров предлагала она мастерам Багдада, но никто из них не согласился выручить её из беды. И хотела узнать она, какую награду мастер считает достойной трудов его. Пусть только назовёт он цену, и она выплатит ему всё, даже если ей придётся для этого продать себя и всех обитателей дома в рабство. Молча слушал мастер речь дочери визиря, молча впитывал он звук её голоса. И силы души его, растраченные в скитаниях, вновь возвращались к нему. Ничего не сказал он даже тогда, когда закончила она взволнованную речь свою и умоляюще посмотрела на него. Молча покачал он головой, отвергая всякую плату, и, повернувшись, хотел было уйти, но остановила его дочь визиря, встала на его пути и в порыве благодарности поцеловала его. Чудо произошло тогда, прав был великий Абу Али – выпрямился мастер, молодым блеском сверкнули глаза его, потемнели волосы его и даже в бороде появились несколько тёмных волосков. Очистился взор его, и ушла из него невыносимая тоска – неотвязная спутница его среди скитаний. И узнала, наконец, дочь визиря того, кто много лет назад принёс ей дар своей великой любви, и кого так безжалостно отвергла она!