Читать книгу Путешествие к центру Москвы - Михаил Липскеров - Страница 4

Короче, сел я на скамейку на остановке и стал ждать троллейбуса, который довезет меня до станции метро «Партизанская», бывшая «Измайловский парк», бывшая «Партизанская». Вот еще повод потолковать о превратности судьбы, преследующей Россию на протяжении веков. Как женщина, многократно выходившая замуж и каждый раз бравшая фамилию мужа, Россия меняет свои названия и названия своих улиц в зависимости от того, кто ее на данный момент имеет. И об этом мы поговорим тоже позже. В других эссе. Как говорило зеркало русской революции: «ЕБЖ». По первости эти три буквы навевают мысли о чем-то матерном, но на самом деле расшифровываются как «если буду жив». Почему «позже»?..

Потому что к остановке подошла чувишка лет шестнадцати, среднемедицинской направленности и полнейшей сексуальной насыщенности. То ли после, то ли в предвкушении. И она курила сигарету, то есть докуривала. Потому что, затянувшись, вынула ее из взбухших (то ли после, то ли в предвкушении?) губ и бросила в урну. Точнее говоря, в направлении урны. Потому что она промахнулась. То ли от недостатка меткости, то ли никогда не была в Сингапуре, где влетела бы на штраф в пятьсот баксов, то ли ей вообще насрать на чистоту московских улиц. В частности, части Ткацкой улицы, что в районе ее cross-roads c улицей Фортунатовской. На остановке троллейбуса № 22.

– Ну что ж вы, детка, – со старческой укоризной сказал я, – вот же урна…

– Ну подумаешь, промахнулась, – ответила чувишка и куда-то свалила взглядом. То ли в «после», то ли в «предвкушение».

Действительно, чего привязался, старый козел… Да потолковать захотелось… С такой вот… Очень молоденькой… Совсем юной… Немнеакомутопринадлежащей… Иизменитьэтонетникакойвозможности. Да, печаль моя не светла…

Я встал с лавочки, потер спину, поднял окурок, затушил о край урны и бросил его в урну. Чувишка слегка вздрогнула и отвернулась от меня. А на фиг я ей сдался, если она троллейбуса ждет? Куда она со мной уедет? А на троллейбусе… Центральная аллея, Измайловская… А дальше вообще выдающаяся перспектива: от Первой до Шестнадцатой Парковой, на одной из которых ее ждет… А может, даже и на конечной – у метро «Щелковская». Дух захватывает! А что я могу ей предложить? Метро «Партизанская», и все. Измайловский рынок? Так он по сравнению с Черкизовским – как плотник супротив столяра. А Черкизовский гикнулся… Ох, старость… И я, кряхтя, сел на лавочку рядом с такой же замшелой теткой. Но с какой-то претензией во внешнем облике. И тетка встала, хотя троллейбуса видно не было. Ей, наверное, стало противно сидеть со старым кобелем, который пристал к молодой, а на нее не обратил ни малейшего внимания. А она, может, еще ого-го! И даже может составить счастье старому еврею, несмотря на то что он еврей. Так, думал я, думала она. Ан нет. Тетка думала не о счастье возможном. Просто в ней ярость благородная вскипела, как волна. И не на меня направленная, а на чувишку.

– Что ж ты, сучка, старого человека заставила нагибаться? Совести в тебе нет! Лахудра!

Чувишка съежилась от неожиданности. В разговор вступил случившийся тут же слесарный джентльмен с газетой «Твой день» в душе.

– Правильно говоришь, мать. Одно знают – жариться с утра до ночи да ханку жрать. Тут вся газета про их. Извращенными способами. А все телевизор! Чубайс е…аный!..

– Довели дерьмократы страну, – остановился и подключился к дискуссии проходящий мимо совслуж с портфелем, чем-то смахивающим на Жванецкого. В смысле – не совслуж смахивал на Жванецкого, а его портфель – на портфель Жванецкого. – А вы, девушка, не отворачивайтесь, а слушайте, что старшие говорят…

– Ну, положим, – высунулась из амбразуры ларька овощная продавщица, – иной старший тебе такого наговорит. Вот одна старшая мне насоветовала. Так до сих пор забеременеть не могу. Ни Вовка, ни Сергей Петрович, ни мотострелковый батальон гвардейской Таманской дивизии…

– Повезло тебе, женщина, – запечалилась замшелая.

– Это как?! – оторопела продавщица.

– Да так вот. Ты от стольких мужиков никак, а я от своего Рустама Ибрагимовича шестнадцать раз залетала..

– Это какого Рустама Ибрагимовича? – заинтересовался совслуж.

– Мехтиева, – сообщил слесарный джентльмен. – Орел. Молнии на брюках летят, как перелетные птицы.

– А-а-а-а, – протянул совслуж, – Рустам Ибрагимович… Тогда понятно…

Я ничего не понимал. Если Рустам Ибрагимович – муж замшелой, то откуда слесарному джентльмену известно о полетах его брючных молний? И что понятно совслужу с портфелем Жванецкого? Недоумение так явно выразилось на моем лице, что замшелая сочла необходимым разъяснить мне ситуацию:

– Муж мой. Неуемный.

– Всегда таким был?

– Не… Раньше он спокойный был… А потом я лет пятнадцать назад рекламку ему подсунула…

– Ну и что? – оживился я.

– Передоз, – лаконично пояснила замшелая.

– Это точно, – сказал слесарный, – от него все бабы млеют. У меня от него дочка.

– Млеют, млеют! – взъярилась продавщица. – Я его, помню, в феврале к себе в ларек пригласила на предмет ребеночка. Он меня за ларьком и…

– И что? – с естественным интересом спросил я.

– А ничего. Рябинка только вот в марте за ларьком выросла… Не будет у меня детишек… По молодости лет не тем не туда влезли.

И тут она вспомнила о чувишке:

– Так что ты, девка, их не слушай. Ежели уж так получилось, рожай. А окурок впредь на асфальт не бросай… А то я замучилась за вами подметать! – вдруг разозлилась она.

– А таджики где? – спросил слесарный.

– Действительно, – заинтересовался совслуж с портфелем Жванецкого. – А то понаехали тут, а когда нужно, их нет как нет.

– Так на каждую троллейбусную остановку таджиков не напасешься, – сказала продавщица, выйдя с метлой из ларька. – Особенно, если каждая бл…дь будет здесь окурки разбрасывать.

– Засрали Москву, – резюмировала замшелая тетка.

– А все Гайдар! И Беня Эльцын! Сионисты х…евы! – И джентльмен слесарной наружности вздернул на ленинский манер зажатую в кулаке газету «Твой день».

– Кто сионисты? – заинтересовался я.

– Да все, суки, – поддержал его совслуж, забывший, что он куда-то шел. Я думаю, что если спросить его – куда, то он затруднится с ответом.

Чувишка меж тем спряталась за стеклянную стенку остановки, но безнадежно яловая овощная продавщица метлой выгнала ее оттуда. Потому что кто ж, кроме нее, будет убирать окурки и банки из-под пива? Когда таджиков днем с огнем не видать из-за в очередной раз вспыхнувшей войны с нелегальной иммиграцией.

– Семен! – заорала она.

Из-за остановки послышалось какое-то шевеление, которое материализовалось в средних размеров бомжа.

– Чего орете? – спросил он.

– Да вот… – кивнула продавщица на затравленную чувишку, – накидала тут. – И она показала бомжу на банки.

Бомж стал собирать банки в мгновенно случившуюся сумку.

– Это ж надо! – восхитился он. – Сколько пива может выпить одна телка. На тридцать четыре рубля.

– Это не я, – робко вякнула чувишка.

– Молчи, сучка, – оборвал ее слесарный.

– А если и не ты, – поддержал его а-ля Жванецкий, – то такие же проститутки.

– Я не проститутка, – заплакала чувишка.

– Ты, девка, – встряла закончившая подметать овощная, – чем выкобениваться, извинись перед народом.

– Точно, – поддержал слесарный, – русский народ отходчив. Винись, сука.

Чувишка вжалась в стенку остановки.

– Люди, – вмешался я, – вы что, с ума сошли? Чего вы на девчонку навалились? Какая она тебе проститутка, какая она вам сучка? Ну промахнулась девчоночка. А если бы здоровенный мужик бросил?..

Все молчали.

– То-то… Как сейчас, языки бы в задницу засунули… Успокойтесь, детка… Ну… ну…

– Вот ведь, – очнулась замшелая после моей филиппики, – козел старый! На свежатинку потянуло!

– Да я его давно знаю, – поддержала овощная, – он ни одной девчонки моложе пятнадцати лет не пропускает.

– Да он вылитый Немцов! – вскочил слесарный. – Зае…али жиды наших девок!

– Точно, – подтвердил портфельный. – Отойди от него, дочка.

– И то, – высунулась из ларька продавщица. – А то снасильничает прямо здеся. А аборт ты все равно не делай. От евреев дети тоже ничего получаются.

Но чувишка отпрянула от меня:

– Да не нужен он мне…

– Во! – заорал слесарный. – Даже такой бл…ди ты не нужен! Россия – для русских!

– И украинцев, – поддержал его совслуж, разглаживая несуществующие усы.

– И таджиков, – добавила овощная, – без них никак. Без таджиков Россия в грязи утонет.

– А от жидов, – сказал бомж, – пользы никакой. Они пивные банки на улице не бросают.

Народ гневно смотрел на меня. Тут подошел троллейбус № 22. Все погрузились в него. И замшелая, и слесарный, и чувишка. И даже совслуж с портфелем, похожим на портфель Жванецкого. Хотя изначально он (совслуж) шел в противоположном направлении. А я не погрузился. Я самостоятельно захромал к станции метро «Партизанская».