Читать книгу Простая речь о мудреных вещах - Михаил Погодин, М.П. Погодин - Страница 8

Ничего основного понять нельзя, первые причины остаются в неизвестности, и покрывало с Изиды поднять никто из смертных не был в состоянии. Все науки описывают и объясняют, так или иначе, с грехом пополам, явления наглядные, подлежащие чувствам (или считают себя понимающими), проникают иногда в связь между некоторыми явлениями, но далеко не между всеми, и определяют взаимное действие, о чем, впрочем, не прекращаются споры, доходят иногда до причин, ближайших, то есть пятых, десятых, и наконец пред к первыми становятся в тупик или попадают впросак.

Все философы только что сменяются – круговращение! И что же такое философия, спрашиваешь себя, наконец. Она заикается на первом слове, или начинает предположением, выводит из него следствия, делает заключения, то есть, строит дом на песке, который и стоит только до первого вихря, очищая место другому, такому же скудельному зданию, избушке на курьих ножках. (2)

Во всех системах принимается, предполагается нечто; и на этом нечто строится уже система, следовательно, всякая такая система есть условная. А нет ничего такого сущего, твердого, верного, положительного, что должно бы безусловно принять за основание.

Сколько систем было на свете! И все эти системы сменяются, как сменяются листья каждую осень. Всякий молодец на свой образец. Этого мало: они спорят между собою, и бьют друг друга наповал. Хоть бы начинали так: Кажется мне вот что. Нет, каждый думает, что он нашел истину…

История всех наук представляет одни и те же явления: чем более кто занимается какой бы то ни было наукою, тем яснее видит, пройдя известный путь ее, что он упирается в глухой переулок и тайну. Чем более кто знает, тем яснее понимает, что не знает ничего главного, основного, а знает только поверхностные явления, отношения, условия взаимные влияния. Мы не понимаем вполне даже собственных дел своих, условий своего сочинения, то есть Истории, состоящей из событий человеческой жизни.

Все наши поскудные[23] объяснения, из которых с каждым, если кому удается найти какое, мы носимся, кудахча, как курица, снесшая яйцо; все наши науки, которыми мы так кичимся, в какой пропорции относятся к чудесам мира сего? – (А тот!) – Как пылинка к солнцу, как капля к океану[24]. И есть люди, особенно в наше время, которые бывают очень довольны своими открытиями, и, снеся по яйцу, чаще по болтуну, удостаиваются апофеоза пред рукоплещущей толпою!

Судя по тем малым успехам, как бы, кажется, уму не смириться! Коли он так несостоятелен даже относительно того, с чем он мог бы кое-как справиться, то как же ему топыриться к недосягаемому, и, при сознаваемой ежеминутно невозможности, как ему можно отвергать с дерзостью его существование![25] Щепкой он хочет сдвинуть гору, – не может, – и вместо того, чтоб, отерши с себя пот, сознаться в бессилии, он отрицает и даже произносит хулу[26]: не дерзкая ли это и вместе безрассудная гордость! (3)

Солнце ударило в окно, под которым мне случилось спать. Я проснулся и увидел пред собою столб атомов, кружившихся в пределах его лучей. Иные между ними падали, как звездочки блестящие. Не так ли кишат и вращаются миры в беспредельной вселенной? Что же значит человек в этой бездне? Он обнимает, правда, своею мыслию, летает над всеми мириадами миров, но оборотится на себя и не находит ни единого слова в объяснение своей сущности, чувствует только свое ничтожество. Но не в этом ли чувстве и заключается его величие? При всем могуществе, в сознании ничтожества, в смирении!

Науки должны бы, подходя к первым причинам, к причине причин, к завесе, отделяющей Святая Святых, восклицать: Двери, двери! Премудростию вонмем! (4)

(Удивительная способность человека, отвергая все высшее, веровать в собственные догадки и фантазии, и довольствоваться ими; отрицать все[27]; съехавши на нет, успокаиваться, да и других успокаивать, даже негодовать, зачем не успокаиваются!)

Все чудеса эти мы должны допускать, признавать, принимать, comme faits accomplis[28], потому что они перед нами, около нас, у нас, в нас. И человек не может не чувствовать пред ними благоговения, если он еще не одеревенел, не окаменел, не ожесточился, не сроднился задним числом с своим Дарвиновым прародителем, подобно нашим несчастным аки-философам. Ум человеческий должен преклониться пред этою премудростию и непостижимостью со страхом! (5)

Не такой ли страх (Божий) древний Соломон почитал началом премудрости?

Мудрейшие люди на свете были всегда убеждены в ограниченности разума, и сознавались в своем невежестве!.. Я знаю, что ничего не знаю, говорил Сократ. Другой мудрец сказал даже: ничего нельзя узнать, ничему нельзя научиться, ни в чем нельзя удостовериться: чувства ограничены, разум слаб, жизнь коротка. (6)

Что же остается делать человеку, спросили бы мы его? Он, разумеется, отвечал бы: не знаю[29].

Настоящий материалист, знакомый вполне с миром материи, должен бы быть самым благочестивым человеком; по преимуществу он должен бы, кажется, делаться самым пламенным идеалистом!

И гений науки положительной, Ньютон, снимает действительно шляпу, произнося имя Божие. (7)

Поверхностное знание в философии природы, говорит Бакон, ведет к атеизму, глубокое знание приводить к Богу.

Вселенная, природа земная, человек – каким образом бессознательная сила, или совокупность бессознательных сил могла сотворить все сущее разнообразие? Кто начертил им план, кто сделал рисунок, назначил количество материалов, почему число их было ограничено так или иначе?

Из миллионов клеточек состоят разные органы в человеке, которые взаимно действую друг на друга, подвергаясь в тоже время множеству других влияний. А там еще беспредельные миры, мириады звезд, отстоящих одна от другой на неизмеримые расстояния, и, опять-таки, взаимно действующие одна на другую, что земля замечает на себе по солнцу и луне. И все это сотворилось само собою по неизвестному никому плану, которого миллиардную долю, йоту единую, величайшие гении сочинить, прибавить, убавить не могут!

Отчего же теперь ничего не устраивается, само собою? Напротив, – как глупым детям не в помощь отцовское богатство, так мы из готовых материалов, со всевозможными средствами, не можем устроить себе ничего порядочного, даже в нашем мелком смысле!

Какая целесообразность явствует во всех произведениях природы и ее действиях! Птицы летают, рыбы плавают, черви ползают, человек находит удовлетворение всех своих нужд, полы соответствуют один другому во всех отношениях…

Взгляните на полевую лилию, которой сам Соломон должен уступить в великолепии и изяществе: она заключалась в крошечном семечке со всеми своими яркими цветами и их оттенками, с правильным, геометрическим рисунком своих очертаний, со всею силою и делимостью своего благоухания, – а вот из этого другого одинокого, кажется, семечка, вырастет, возвысится к небу пальма и распространит свои зонтообразные ветви далеко кругом. По какому чудному закону совершается это произрастение, и цвет голубой не явится нигде вместо желтого, или алый вместо зеленого, круглый листок не попадет между продолговатыми?

В эфемерном (мгновенном, живущем мгновении) насекомых, в былинке едва приметной для глаза, примечается та же премудрость, как и в солнечной системе.

Кому приписать всю эту целесообразность? Неужели можно успокоиться на мысли: все это сделалось само собою из какого-то бессмысленного, невесть откуда взявшегося хаоса, на который снизошла откуда-то особая неведомая, не ведущая ничего, слепая сила, сотворила все в удивительном порядке, с удивительным разнообразием, означила всему пределы, nec plus utra, и успокоилась, исчезла!

Звезды, которые в пять тысяч известных лет не прислали еще нам света, хотя свет проникает в секунду около 300 тысяч верст, – солнце, которое, быв к нам ближе всех звезд, отстоит почти на 150 миллионов верст (а за ним сколько еще видимого, а дальше невидимого), и все эти бесчисленные миры, которые носятся в беспредельном пространстве вселенной, и составляют одно целое, в стройном порядке, в совершенной гармонии, – везде все в меру, и ничего через край, – одну великую эпопею, один тьмоголосный хор, в котором не слышится ни одной фальшивой нотки… и все это произошло само собою!

Какое великолепное здание! Что за соответственность во всех частях! Где же зодчий? Зодчего нет. Где материалы? Материалов нет. Не может этого быть: зданию нельзя выстроиться без материалов, без мысли творческой!

Глина не горшечник, а горшечник не автомат.

Вот лексикон, собрание всех слов языка: встряхните его – не выйдет ли Державинская ода «Бог»? Пушкинская «Деревня»? Нет – не выходит!

Раздаются звуки фортепиано! Оно само играет? Нет, не может оно играть само: играет Лист, Рубинштейн.

Все чудеса вселенной могут ли быть преходящими, мимолетными явлениями, происшедшими невзначай, существующими без цели, зависящими от случая; могущими уничтожиться всякую минуту? И в чем могло бы состоять уничтожение? Где поместились бы развалины, и что стало бы с ними? На чем они будут держаться, или куда упадут? Неужели вечно будут только что падать, и, совершив в течении веков столько-то правильных круговращений, будут другие века носиться неправильно, разлагаться на новый, сложный хаос?

Одно созерцание мироздания, наблюдение над движением светил в беспредельном пространстве небес, взгляд на чудеса природы побуждает предположить существо высочайшее, мироправящее, – это и свидетельствуют нам все дикие народы со своими различными представлениями о Божестве. (8)

А почему являются отрицатели?[30] Отрицатели являются уже в обществах образованных, где сложились разные, более или менее гадательные и ученые, системы, верования, против которых и восстают так называемые мыслители, esprits forts[31], соблазняясь собственно учениями катехизическими, забывая или упуская из виду природу, произведшую первые мысли и убеждения, отстраняя Откровение.

Вы, отрицатели, предполагаете много сил в природе, признавая их, однако ж, для себя непостижимыми: почему же не хотите еще одну, всесовершенную – Бога!

Вселенная без Бога понятнее ли?

Рече безумец в сердце своем, – замечает мудрый, – несть Бога, а новые безумцы идут еще дальше: ничто не имеет цели! Природа или сила, человек, живут, действуют, творят чудеса – умри, и все концы в воду или в землю, куда-нибудь, и все как не бывало, non avenu![32]

Мир существует. Случайно произошел он? Если произошел случайно, то может и погибнуть случайно; но он не погибает, да и не приметно, чтоб мог погибнуть сам собою: так прочно, кажется, он устроен! В чем же состоят условия его сохранения? Чем или кем, какою силою, какою премудростью он держится и сохраняется?

Все действия и все явления имеют свои причины: должна быть и разумная причина всех причин – Бог. (9)

Если творящей силе нельзя отказать в сознании, то кольми паче нельзя не приписать сознания силе сохраняющей, управляющей?

Если творящая сила была сознательною в начале, то и остаться должна сознательною. (10)

Если есть Бог, то Он что-нибудь делает, хранит, ведет, управляет, есть Промысл, есть путь, есть цель для земли, для вселенной.

Создавший ухо, ужели не слышит? И устроивший глаз ужели не смотрит?[33] (Пс. 93, 9)

Сознательная сила творящая – это Бог[34].

Сознательную силу управляющую – мы называем Его Божественным Промыслом, Провидением.

Не в этом ли смысле и сказано, что ни одна птица не упадет на землю без воли Отца Небесного, у вас же и волосы на голове сочтены? (Мф. 10, 30)

Если б не было ума, то мы никак не могли бы вообразить его, составить о нем понятие, кроме того что и воображать, составлять понятие было бы нечем. (Это неясно, но не умею выразиться лучше, не нахожу выражения.) Но ум есть, обнимает и творить. Так мы не должны, не имеем права отрицать, что б не было Ума высшего, который был бы Всем во всем…[35]